Жеральд Мессадье Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать
| Вид материала | Документы |
- Жеральд Мессадье Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать (Том, 4332.19kb.
- Духовного Единения "Золотой Век", 1093.55kb.
- Курс Алхимии Наука самотрансформации Сен-Жермен, 6416.68kb.
- Вкус шоколада, что растаял на губах, он терпкий, приторный, горячий и надолго … Незабываемый,, 750.92kb.
- Вкус шоколада, что растаял на губах, он терпкий, приторный, горячий и надолго … Незабываемый,, 1234.72kb.
- Вкус шоколада, что растаял на губах, он терпкий, приторный, горячий и надолго … Незабываемый,, 751.77kb.
- Описание программы по дням 1 день, 279.05kb.
- Будимир последняя жертва эпохи, 1586.02kb.
- Сен-Симон. Анри Клод де Ребруа Сен-Симон (1760- 1825гг.), 900.57kb.
- Т. А. Черноверская к вопросу об эволюции мировоззрения сен-жюста, 364.09kb.
Жеральд Мессадье - Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать
(Том 1)
Маска из ниоткуда
«Жеральд Мессадье "Сен-Жермен. Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда"»: Эксмо, Домино; Москва; 2009
ISBN 978-5-699-35743-7
Аннотация
Его звали Исмаэль Мейанотте, и он был сыном португальского еврея, осужденного на смерть инквизицией. Католический священник, взявший на воспитание сироту, назвал его Висенте де ла Фей. Именно под этим именем юноша похитил шкатулку с драгоценностями, среди которых были пятнадцать крупных изумрудов из дворца вице-короля Мексики. Позже этот человек будет носить множество имен, самое известное из которых Сен-Жермен.
Приверженцы Сен-Жермена считают, что он был человеком, наделенным сверхъестественными способностями, обладателем высших тайн и эликсира бессмертия. Многочисленные хулители представляют его как удачливого прохвоста, третьесортного алхимика, самозванца и шарлатана.
Кто же был этот человек, принятый государями Франции, Германии и России?
Жеральд Мессадье
«Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать»
Том 1
«Маска из ниоткуда»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОВЕН И ТЕЛЕЦ (1728–1730)
Памяти Жоржа Энена и Жоржа Зезоса
1. ИСЧЕЗНУВШИЙ ПАЖ
Заря благоухала ароматом жасмина, льющимся с высоких стен, окружавших дворец. В небо Мехико взлетела первая нота ангелуса.1 Огромные желтые цветы дурмана, увившего решетки шпалер, приветствовали вышедшую в сад девушку с двумя корзинками на бедрах. Сдержав улыбку, она сообщнически кивнула в ответ.
Лет шестнадцати-семнадцати, тоненькая, с едва развившейся грудью. Но наверняка не индианка и не mestiza:2 природная бледность лица, обрамленного блестящей смолью волос, убранных в узел на затылке и прикрытых шалью, выдавала европейское происхождение. Она торопливо достигла задней калитки, подняла тяжелую деревянную щеколду и через мгновение оказалась на calle3 дель Висерей Альбукерке, пустынной в этот ранний час. Другую сторону улицы окаймлял лишь низкий бурьян, потому что строить напротив дворца никто не осмеливался. Двигаясь вдоль стены, девушка добралась до первых домов города и тем же бодрым шагом углубилась в лабиринт патрицианского квартала.
Шагая навстречу солнцу, она вскоре вышла к окраине и там заметила тележку, запряженную осликом.
— Ole! Ты куда? — окликнула она погонщика, пеона с землистым лицом, потомка некогда славных индейцев майя, крещенных уже почти два века назад.
Погонщик остановился и повернул к ней выдубленное солнцем лицо. Угрюмо уставился. Белые говорили с индейцами только для того, чтобы за что-нибудь отругать. Но эта была приветлива и улыбчива. Может, дурочка. Во всяком случае, служит у белых, если судить по ее наряду.
— В Тласкалу, — отрывисто бросил он, словно пролаяв.
— Два песо, если посадишь в свою тележку.
Погонщик посмотрел на нее так, словно она предложила прокатиться верхом на нем самом. Что собирается делать эта белая в Тласкале, глухой индейской деревне, до которой добрых три часа пути?
— Ты хочешь в Тласкалу? — спросил он недоверчиво.
— Dos pesos, — повторила она.
Индеец столько и за три дня не зарабатывал. Поэтому кивнул, и девушка устроилась среди пустых вонючих корзин из-под салата, птицы, баранины и бог знает чего еще.
Несмотря на черепаший ход тележки, выехавшей из Мехико в восьмом часу, к полудню они добрались до Тласкалы, где таинственная пассажирка соскочила на землю, дала погонщику обещанные два песо и исчезла на деревенской площади. Он только и успел заметить, как ее маленький зад мелькнул в толпе поселян, уже начавших убирать свои лотки перед церковью Сан Исидро, звонившей во все свои колокола. Был понедельник, 12 июня 1728 года.
Примерно через три часа после того, как девица укатила на индейской тележке, во дворце вице-короля Мексики, в покоях его гостьи доньи Консепсьон де Лос Артабасес, графини Миранды, супруги губернатора Лимы, раздались крики.
Как правило, донья Консепсьон вставала около девяти; ее гувернантка, донья Исабель Руис, уже привыкла к этому за те пятнадцать лет, что состояла у нее на службе. Незадолго до девяти донья Исабель удивилась, не слыша голоса хозяйки, требующей, как обычно, свой завтрак и кувшин теплой воды для утреннего умывания. Гувернантка постучала, потом, через несколько мгновений, толкнула тяжелую дверь спальни.
И застыла от ужаса, увидев нагое тело своей хозяйки, раскинувшееся на постели в позе, далеко выходящей за рамки непринужденности, которую могла позволить себе такая патрицианка, как донья Консепсьон. Но еще большую тревогу вызывало выражение лица дамы: оно могло бы показаться заспанным, если бы не чрезмерная бледность, наводившая скорее на мысль о недомогании.
— Донья Консепсьон? — пролепетала дуэнья, охваченная ужасным предчувствием.
Она коснулась руки хозяйки. При этом ее внимание привлекло новое зрелище: на полу, с другой стороны кровати со столбиками, был распростерт брат Игнасио, личный духовник доньи Консепсьон, тоже в чем мать родила. И его состояние не казалось более завидным, чем состояние дамы. Замешательство дуэньи переросло в головокружение, потом в панику, подогреваемую ужасными подозрениями.
Духовник лежал в луже блевотины, испускавшей гнусное зловоние.
На столе в примыкающей к спальне гостиной виднелись остатки трапезы, наверняка поздней. Но кто накрыл на стол? Уж конечно, не донья Консепсьон. Духовник? Тоже сомнительно. Тогда точно паж. Три бутылки испанского вина на полу и четвертая на столе свидетельствовали о возлияниях. Тем не менее было только два прибора. И три бокала. Кто же был этот третий? Вряд ли паж. Это ведь всего лишь мальчишка, ничтожество, почти слуга к тому же.
К ужасным предчувствиям дуэньи добавилось твердое убеждение: надо известить вице-короля, и как можно скорее. Но может ли она оставить донью Консепсьон в таком состоянии? Не должна ли она сперва придать ей более благопристойный вид? Исправить обстановку, явно изобличавшую оргию? Но тогда надо бы вымыть и одеть исповедника… С чьей же помощью? Тут из горла графини вырвался хрип:
— Madre de Dios! Ayudame!4
Сердце гувернантки забилось еще сильнее.
— Донья Консепсьон?
Дама приоткрыла веки. Повела мутным глазом.
— Воды…
Донья Исабель бросилась к кувшину, который заметила на столе, но, охваченная новым подозрением, выбежала вон, схватила кувшин в комнате по другую сторону коридора, вернулась и уже из него дала напиться своей хозяйке.
Она надеялась, что графиня выйдет из оцепенения и можно будет наконец избавиться от… распростертого на полу исповедника. Если это уже не труп. Но донья Консепсьон упала на подушку с глубоким вздохом и, пробормотав приказ, чтобы ее не беспокоили, снова впала в забытье. Донья Исабель накрыла графиню простынями и, насколько это было возможно, попыталась придать ей более пристойный вид.
Потом, вся в слезах, побежала через залы, патио и коридоры, заполненные чиновниками колониальной администрации, в центральное крыло дворца, дабы поставить в известность вице-короля. У того уже началась аудиенция. Дуэнья обратилась к первому камергеру, и тот воспользовался паузой между двумя ходатаями, чтобы сообщить о случившемся. Последовало тайное дознание, в рамках которого камергер самолично сопроводил донью Исабель в покои графини Миранды.
Слуги, пронюхав о происшествии, толпились в коридорах. Прибытие первого камергера, величественной особы в сером шелковом кафтане с кружевным накрахмаленным жабо, повергло их в трепет.
Сначала камергер осмотрел донью Консепсьон, храпевшую, как пьяный звонарь. Потом обогнул кровать и склонился над телом ее духовника; тот раньше был весьма хорош собой, когда стоял на ногах. Пощупал его пульс. Жест совершенно излишний, поскольку трупная бледность молодого человека была вполне красноречива.
— Мертв, — изрек камергер.
Донья Исабель испустила крик ужаса.
— Madre de Dios!
— Боюсь, что незачем приплетать Мать нашего Господа к этой драме, — сказал камергер, наклонившись, чтобы взять с пола отвратительно грязную простыню.
Дуэнья отпрянула и перекрестилась. Камергер открыл дверь, велел принести одеяло и призвал двух лакеев.
— Отнесите тело в часовню, — приказал он. — Я сам сообщу аббату о случившемся.
Он подождал исполнения приказа и повернулся к донье Исабель:
— Вы знали этого человека?
— Брата Игнасио? Он исповедует… исповедовал графиню семь лет.
Камергер кивнул и, чтобы не слышать храпа графини, направился в маленькую гостиную, где заметил три бокала на столе. Он взял один, понюхал и поставил обратно.
— Кто был здесь вчера вечером кроме графини и ее духовника?
— Не знаю, ваша милость. Графиня поужинала в семь часов, как обычно, с братом Игнасио, потом удалилась. Я ушла спать в девять часов.
— Но кто же тогда накрыл на стол?
— Не знаю… Быть может, паж.
— Паж?
— Висентино.
Камергер опять кивнул; он вспомнил, о ком идет речь, поскольку красоту этого юнца трудно было не заметить: огромные темные глаза, алые губы, лилейная кожа, блестящие, черные, как вороново крыло, волосы. Когда графиня прибыла во дворец, мальчик нес ее сумочку.
— Где он?
— Я его еще не видела, благодарение Богу.
Камергер подошел к двери и приказал:
— Пусть найдут пажа Висентино!
Затем стал мерить комнату шагами, заложив руки за спину.
— Этот паж имел обыкновение пить с графиней?
Донья Исабель ответила растерянным взглядом.
— Не знаю, ваша милость… Н-не думаю… Это ведь всего лишь паж…
Она залилась слезами.
Постучали. Пажа Висентино не было в его комнате, и никто не знал, где он. Камергер приказал искать по всему дворцу, а если надо, и по всему Мехико. Потом спросил:
— Где графиня хранит свои драгоценности?
— В железном ларце.
— Где он?
— Не знаю, ваша милость, — ответила донья Исабель еще более испуганно. — В Лиме графиня запирала его в железном шкафу, ключ от которого был только у нее. А здесь, думаю, прятала под кроватью.
— Под кроватью?
Камергер заглянул под кровать графини, чей храп сменился хриплым дыханием. Ничего, кроме ночного горшка.
— Отыщите мне этот ларец.
Новая напасть повергла донью Исабель в почти старческую дрожь. За исключением большого шкафа, который содержал только два плаща и дорожные сундуки, покои, предоставленные в распоряжение графини Миранды, были меблированы по-спартански, как и большая часть колониальных жилищ: две кровати, два кресла, столы, молитвенная скамеечка перед маленьким алтарем с распятием. Дуэнья развела руками в знак бессилия.
— Как звали пажа?
— Висентино де ла Феи.
Камергер покинул покои графини стремительно и в дурном расположении духа.
Графиня Миранда отчасти пришла в себя. Но только через два дня. И лишь отчасти. Утром, заметив у изножия своей постели самого вице-короля и его камергера, она сильно удивилась и с угрозой спросила:
— А где ангелы?
Вопрос вызвал тягостное молчание.
— Здесь нет ангелов, — ответил наконец вице-король. — Вам нездоровилось, графиня. Мы беспокоимся о ваших драгоценностях. Где вы их храните?
— Под кроватью, — сказала она недоуменно.
— Их там нет.
— Невозможно. Ключ при мне.
Она положила руку на грудь, явно стараясь нашарить цепочку. Цепочки там не было.
— Где мой ключ? — крикнула графиня.
Вице-король и камергер мрачно переглянулись.
— Очевидно, исчез вместе с вашим ларцом. И с вашим пажом.
— Висентино? Не может быть. Он здесь. Я его только что видела.
И графиня стала визгливо звать пажа. Наконец в глазах доньи Консепсьон промелькнула растерянность.
— Куда вы дели Висентино, ваша светлость? — спросила она грозно.
Вице-король посмотрел на нее долгим взглядом.
— Графиня, корабль, который доставит вас в Испанию, отплывает в конце недели. Вы отправитесь в путь завтра.
— А где брат Игнасио?
— На небе, сударыня. Или в аду. До свидания, сударыня.
Когда вице-король и камергер покидали комнату, графиня Миранда истошно вопила, призывая Висентино и брата Игнасио.
В конце недели, 21 июня, с умом столь же прискорбно пострадавшим, как и ее богатство, графиня Миранда под надзором доньи Исабель села в Веракрусе на борт пятидесятидвухпушечного корабля «Espiritu de Gracias»,5 взявшего курс на Кадис.
Тем временем прелестная девушка, покинувшая дворец на заре этой драмы, высадилась во флоридском порту Майами после трехдневного плавания на скрипучей, но еще стойко державшейся на волнах посудине с не слишком удачно подобранным именем «Estrella del Sur».6 Что касается имени самой девушки, которым поинтересовался капитан корабля, удивленный, что столь хорошенькая барышня путешествует одна, то она еле слышным голоском назвалась Мерседес де Леаль, дочерью армейского лейтенанта из Новой Испании, который отправил ее к больной матушке. Она даже предъявила записку от этого самого лейтенанта де Леаля, где тот убедительно просил капитана доставить его дитя по назначению. К офицерской дочке почтительно относились в течение всего плавания.
В первый день июля нарочный гонец сообщил графу Миранде о постигшем его несчастье.
Удар был жесток: пропавший ларец заключал в себе пятнадцать изумрудов, самый крупный из которых, еще необработанный, был величиной с кулак, множество драгоценных камней из Тапробаны, включая восхитительный рубин, невиданный лунный камень и целое состояние в тихоокеанских жемчужинах, в том числе крупных черных, а также четыреста тринадцать португальских райсов и тысячу двести пятьдесят испанских эскудо…
На следующий день после этой горестной новости губернатор Лимы граф Миранда был найден мертвым в своей постели. Он умер от кровоизлияния в мозг, о чем свидетельствовала почерневшая струйка крови, запекшаяся у него на губах.
Наверняка переволновался.