Александр Игнашов «За что я всё помню?»

Вид материала

Содержание

Рут Мартон
Марлен Дитрих
Мария Рива
Lili marlen
Часть первая
Марлен. а…

Подобный материал:

1 2

Александр Игнашов «За что я всё помню?..» Драма в двух частях

Александр ИГНАШОВ

ЗА ЧТО Я ВСЕ ПОМНЮ?..

Драма в двух частях

Действующие лица:

- Эрих.

- Марлен.

- Мария, ее дочь.

- Рут.

Эрих Мария Ремарк в семнадцать лет призван на фронт, где был тяжело ранен. Учитель в сельской школе, органист в церкви при психиатрической лечебнице, он писал репортажи для газет и журналов. Только третий его роман был замечен критикой, переведен на все европейские языки, экранизирован в Голливуде. В 1938 году его книги в Германии запрещены, как «подрывающие немецкий дух». Лишенный гражданства, Ремарк бежит в Швейцарию, во Францию, в США. В годы войны анонимно помогает многим своим соотечественникам. После войны возвращается в Европу, живет в Швейцарии, где и умирает 25 сентября 1970 года. Год спустя издан его последний роман «Тени в раю».

Существовала и иная сторона жизни Ремарка: скандальная, связанная в первую очередь с его жизнью в Америке. Продолжительные запои, эмоциональная зависимость писателя от кинодивы Марлен Дитрих была сродни наркотической, романы с голливудскими актрисами и, наконец, женитьба на Полетт Годар, бывшей миссис Чаплин...

Рут Мартон выросла в Берлине, с 1937 года жила в Голливуде. Связана с кино, театром, телевидением. Участвовала в создании популярного в США телешоу. Автор ряда романов.

Они встретились на одном из голливудских вечеров 1939 года: известный писатель и молодая актриса, только что приехавшая из Австрии. Их многолетняя дружба прервалась лишь с его смертью.

Марлен Дитрих, одна из самых загадочных актрис двадцатого века. Секс-символ и женщина без пола, с головы до ног – берлинка, она была любима и мужчинами, и женщинами. С 1930 года жила в США, снималась в Голливуде. В окопах Второй мировой пела союзникам нацистский шлягер «Лили Марлен». Лишь в год столетия Марлен Федеральный Президент Германии заочно принес ей официальные извинения от имени нации, прежде считавшей Дитрих едва ли не изменницей родины. Законодательница мод, первая женщина, надевшая мужской костюм, она, состарившись, не показывалась на публике тринадцать лет, одиннадцать из которых не вставала с постели. Ей подражали Любовь Орлова и Патриция Каас. Мэрилин Монро взяла себе псевдоним от ее сценического имени, от Марлен. Первые тринадцать лет жизни будущая кинодива носила имя, данное ей родителями и звучавшее символично - Мария-Магдалина...

Мария Рива, дочь Марлен, свидетель её радостей и поражений и в творчестве, и в личной жизни. В настоящее время живет в Калифорнии. Не дело дочери – писать биографию матери. Бытует мнение, что, прочитав книгу Марии «Моя мать - Марлен Дитрих», Марлен умерла.

LILI MARLEN

Iosif Brodsky, inspired by Hans Leip 1915

Возле казармы, в свете фонаря

кружатся попарно листья сентября.
Ах, как давно у этих стен
я сам стоял, стоял и ждал
тебя, Лили Марлен,
тебя, Лили Марлен.

Если в окопах от страха не умру,
если мне снайпер не сделает дыру,
если я сам не сдамся в плен,
то будем вновь крутить любовь
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.

Лупят ураганным, Боже помоги!

Я отдам Иванам шлем и сапоги,
лишь бы разрешили мне взамен
под фонарем стоять вдвоем
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.

Есть ли что банальней смерти на войне
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
твоих колен, твоих колен,
моя Лили Марлен,
моя Лили Марлен.

Кончатся снаряды, кончится война,
возле ограды, в сумерках одна,
будешь ты стоять у этих стен,
во мгле стоять, стоять и ждать
меня, Лили Марлен,
меня, Лили Марлен.

Часть первая

ЭРИХ

Париж. Квартирка Марлен. На стенах – бесчисленные фотографии кинозвезды и ее любовников. Горы коробок, банок. Электроплитка, спиртовка. Ночной горшок. Инвалидное кресло. Кровать. Два-три стула. Гримировальный столик. Огромное, от пола и до потолка, все в пыли зеркало. Странный, составленный из шляпных коробок и коробок с кинопленкой кинопроектор, – он работает лишь в ее воображении. Эффектные платья, элегантные костюмы. Засаленные ночные рубашки. За шторами – окно и балконная дверь. За стенами – вся ее жизнь и весь мир. От былой красоты Марлен остался едва заметный след, изрядно подпорченный долгой болезнью.

Полумрак. Кажется, в комнате никого нет и быть не может. В отсвете зажженной свечи – бледное лицо Марии.

МАРИЯ. (Напевает):

Возле казармы, в свете фонаря

Кружатся попарно листья сентября.

Ах, как давно у этих стен

Я сам стоял, стоял и ждал

Тебя, Лили Марлен,

Тебя, Лили Марлен!..

(С трудом сдерживает слезы): Мама! Мама, ты слышишь меня, мама? Возьми свою сумочку, маленькую замшевую сумочку с дорожной мелочью. Впереди у тебя долгий путь, пригодится. Какая ты маленькая, мама! Ноги высохли, волосы острижены маникюрными ножницами, висят грязно-белыми прядями. Красотка! Никто не увидит твоих зубов и левого глаза, мутного от катаракты. Еще вчера ты сидела дома на грязной постели, охала, ахала, сворачивалась, как эмбрион, поджав ноги к груди, а я стояла рядом и думала: «Сколько еще так: день, два, целую вечность?»

МАРЛЕН. Так чаще бывает во сне…

МАРИЯ. Господи!

МАРЛЕН. То ли время бежит вспять, то ли память… Включи, наконец, свет!..

Марлен, прикованная к инвалидному креслу, приходит в себя. Мария включает свет.

МАРИЯ. Суп из шампиньонов, котлеты, яичница?

МАРЛЕН. Еще предложи мне мясо по-сербски! Мама хочет кушать! Где моя газета?

МАРИЯ. О тебе сегодня ни строчки.

МАРЛЕН. Неужели? (Читает в газете): «В Голливуде в списке кинозвезд она фигурировала в самом конце». Как тебе такое? Ничего интересного! Я никогда не хваталась за любую роль, могла позволить себе паузу между фильмами!.. Эрих не звонил?

МАРИЯ. Он умер.

МАРЛЕН. А Габен?

МАРИЯ. Он умер.

МАРЛЕН. А…

МАРИЯ. Они все умерли.

МАРЛЕН. Когда-то они любили меня!

МАРИЯ. Как ты думаешь, за что?

МАРЛЕН. Лю-би-и-ли!.. (Едва не падает с кресла). Эрих, мой Эрих! (Лихорадочно направляет луч кинопроектора на стену). Он пришел! Ты видишь, он пришел! Мой Эрих!..

МАРИЯ. Конечно, конечно…

МАРЛЕН. Иди ко мне! Сделай шаг, один только шаг, и все вернется!.. (К Марии): Почему он молчит? Он что, действительно умер?

МАРИЯ. (Достает книгу, читает): «За всю историю только Библия по числу проданных экземпляров опередила всемирно известный роман «На Западном фронте без перемен!»

МАРЛЕН. А наши отношения? Наши отношения!.. Где я писала об этом? Последняя великая любовь в двадцатом веке!..

ЭРИХ. Я никогда не был писателем в большей мере, чем в письмах к тебе.

МАРЛЕН. (К Марии): Ты слышала? (В пустоту): А мои письма к тебе?

ЭРИХ. Деньги льются ко мне рекой...

МАРЛЕН. Ты самый очаровательный человек из всех, кого я знала! (К Марии): Он не может писать. Он ничего не может написать!

МАРИЯ. Он пьет.

ЭРИХ. Не для наслаждения, не могу не пить. Ты как всегда прагматична, холодна, у тебя все по полочкам.

МАРЛЕН. Зачем же ты умер!

ЭРИХ. Ты никого не любила, никогда.

МАРЛЕН. Зачем я все помню, за что!.. Господи, ну отчего ты молчишь, Эрих! Я знаю, я знаю, я чувствую, это ты! Ты здесь! И ты меня слышишь!..

Происходит невозможное: Марлен встает, распахивает шторы. Кажется, время вновь соединяет их. Она молодеет на глазах, подходит к Эриху все ближе. Как поверить в эту встречу?

МАРЛЕН. Помнишь, как ты бежал из Германии? От меня, или от фашизма? Женщины всегда любили тебя! Тогда в Венеции, помнишь, у тебя была, – как ее?.. (Обнимает его). Ты мой, мной и только мой!..

ЭРИХ. Этого не было и не могло быть никогда. Ты не устраивала мне сцен.

МАРЛЕН. Никогда?

Порыв ветра срывает занавеску. Одна она с трудом доползает до инвалидного кресла. Пол в ее комнате завален книгами: свежий запах типографской краски, фабричная упаковка.

МАРЛЕН. «Моя мать – Марлен»! Вы читали «Мою мать – Марлен»? Твою мать! Моя дочь открыла публике глаза на меня, на мою жизнь – запредельная откровенность! Сучка!

На изящном диванчике с томами бестселлера на коленях прилегла Мария.

МАРЛЕН. (К Марии): За что ты убила меня? За что?

МАРИЯ. Как ты думаешь, отчего все они бросали тебя: Штернберг, Габен, Эрнест, Эрих, Рудольф?

МАРЛЕН. Рудольф умер. Габен умер. Похоронив его, я овдовела во второй раз.

МАРИЯ. Похоронив его! Он был счастлив в браке, у него две дочери, у него...

МАРЛЕН. Заткнись! Я прошу тебя, замолчи! Если бы я тогда не зацепилась в темноте за кабель, если бы не сломала шейку бедра...

МАРИЯ. Ты находишь это случайностью? Бог все видит.

МАРЛЕН. Бог! Не тебе говорить о нем и не мне. Я не хотела впускать в свою жизнь никого.

МАРИЯ. И потому засела за мемуары?

МАРЛЕН. А ты? «Моя мать – Марлен Дитрих»!.. Я пять лет не вставала с постели! Я не могла заплатить даже за эту жалкую квартирку на авеню Монтень!

МАРИЯ. Год лечения в госпитале смел все твои миллионы?

МАРЛЕН. Смел!

МАРИЯ. Письма от любовников в банке сохранились, а деньги - нет?

МАРЛЕН. Тебе нужны были деньги?

МАРИЯ. Мне нужна была жизнь!

МАРЛЕН. Моя жизнь? Убийца! Эрих, если бы ты слышал это!

МАРИЯ. Еще скажи, что он умер на твоих руках! В твоей жизни много красивых историй.

Мария бросает на пол книги. Марлен пытается встать с инвалидного кресла и падает на колени. Она сломлена, но сил для слез у нее нет.

МАРЛЕН. Дай мне руку! Сучка!..

МАРИЯ. (С пафосом читает свою книгу): «Она была со Штернбергом в ресторане, когда к столу подошел незнакомец. Его глубокий, выразительный голос очаровал ее: «Позвольте представиться: Эрих Мария...»

МАРЛЕН. Эрих Мария!..

МАРИЯ. (Читает): «Моя мать протянула ему руку, он учтиво ее поцеловал. Штернберг жестом велел официанту принести еще один стул.

МАРЛЕН. Замолчи!

МАРИЯ. (Читает): «Благодарю, если госпожа не возражает» - В восторге от его манер мать слегка улыбнулась…»

МАРЛЕН. Замолчи!

МАРИЯ. (Читает): «Он щелкнул зажигалкой. Она обхватила своими бледными пальцами его бронзовые от загара руки, втянула в себя дым, кончиком языка сняла с нижней губы прилипшую крошку табака…»

МАРЛЕН. (Вползает в кресло, роняя собранные с пола книги): Я помню, я сама писала об этом. Чего ты хочешь: моей смерти, посмертной славы?

МАРИЯ. (Читает): «Штернберг тихо удалился…» Не слишком ли это картинно?

МАРЛЕН. У тебя свои мемуары, у меня – свои.

МАРИЯ. Отчего бы тебе не поздравить меня? Моя книга о тебе имеет успех!

МАРЛЕН. Поздравляю.

МАРИЯ. Что? Я не расслышала.

МАРЛЕН. Поздравляю! Я в восторге от названия: «Моя мать – Марлен Дитрих»! За что я все помню?.. Мы проговорили с ним тогда до рассвета, он вздохнул и сказал: «Должен предупредить вас, я – импотент». Я ответила: «Чудесно!» Ты знаешь, я не люблю, не любила заниматься этим.

МАРИЯ. Конечно!.. (Читает): «Сегодня в школе я получила неуд...»

МАРЛЕН. Детство?

МАРИЯ. (Читает): «Меня пощекотали, и я засмеялась». – Не помнишь? – «Что делать, если у меня нет друзей среди девочек!» – А среди мальчиков?

МАРЛЕН. Не помню.

МАРИЯ. Не помнишь? (Читает): «Шестое декабря, сегодня на променаде мальчики сдернули с меня шапку...»

МАРЛЕН. (Вспоминает). Сдернули шапку, и вообще приставали... Так всегда... Завтра не пойду, мне запрещено гулять три дня...

МАРИЯ. Ты всегда была такая добродетельная?

МАРЛЕН. (Заговаривается). Шесть месяцев как я в Веймаре. Пансион благородных девиц. Я ведь благородная? Все забыли меня, как не плакать! Одна радость – уроки скрипки. Господин учитель постоянно держит руки в карманах сюртука. А как он играет!.. Комната, двери можно запереть, и никто не войдет. Что я делаю! Все это очень неудобно: он стонет, пыхтит, даже брюк не снял! Я лежу на кушетке, юбка задрана, спине больно. (Приходит в сознание). Ты убила меня, твоя книга!.. (Напевает):

Если в окопах от страха не умру,

Если мне снайпер не сделает дыру,

Если я сам не сдамся в плен,

То будем вновь крутить любовь

С тобой, Лили Марлен,

С тобой, Лили Марлен!..

МАРИЯ. Иногда я думаю, в кого я такая стерва?

МАРЛЕН. Я – не стерва! Что это: письма, его письма?

МАРИЯ. Мне казалось, ты боготворила его, только его одного.

МАРЛЕН. Делай, что хочешь! Публикуй, комментируй!

МАРИЯ. (Читает его письма): «Когда я чувствую, как ты отдаляешься, или я становлюсь одним из твоих никчемных поклонников...»

МАРЛЕН. Эрих!..

МАРИЯ. (Читает): «Я превращаюсь в восьмилетнего мальчика, пишущего с детскими ошибками письма к тетушке…» Что ты думаешь по этому поводу?

МАРЛЕН. Что я думаю, неизвестно.

МАРИЯ. Поскольку все твои письма были уничтожены его женой? Не все!..

Годы идут вспять. Эрих и Марлен по-прежнему молоды, по-прежнему вместе.

ЭРИХ. У тебя – муж, дочь. А у меня – жена и сладкая жизнь. И страх, что это ненадолго. (Записывает что-то в дневник). Лучше, чем полагаться на память. Если я не запишу... Здесь ты скажешь: «Если не запишешь, не запомнишь и меня?» Хочу уехать отсюда. Глупые, нелепые поступки! Я должен быть один, мне это нравится. Если не вернусь в отель, значит, пью где-нибудь всю ночь. А ты, за что ты любишь женщин? Это гадко!

МАРЛЕН. Я люблю и мужчин. Я не люблю постель.

ЭРИХ. Прочь от пумы, прочь! Работать! Во всем этом нет никакого смысла!

МАРЛЕН. Я – Пума?

ЭРИХ. Безалаберная хищница! Все это продлится год-два, не больше.

МАРЛЕН. Быть возлюбленной в твоей фантазии я могу целую вечность!

ЭРИХ. Кстати, ее зовут Жоан.

МАРЛЕН. И она – моя копия?

ЭРИХ. Ее зовут Жоан!

МАРЛЕН. Не сейчас, ты скажешь мне это потом, когда схлынет страсть. Я существую лишь в твоих желаниях, мой меланхолик! Так значит, ты пишешь мне письма? Мне или самому себе? Себе? Как это мило!..

ЭРИХ. Его я назвал Равик, ее – Жоан. И он тоже пишет ей письма. Фортепьяно и ударные – томная мелодия любви! Бесконечно долгий танец!

МАРЛЕН. (В танце): Мы не были с тобой счастливы. Часто мы были почти счастливы.

ЭРИХ. (Остается в одиночестве): Ночь. Я достал из погреба бутылку, отборный предзимний виноград. С вином и собаками спустился к озеру и перед собаками и перед озером, перед ветром держал речь. Собаки залаяли. Озеро накатило белый вал, поднялся ветер, и бутылка, описав дугу, полетела сквозь ночь в воду как приношение богам за то, что несколько лет назад в этот день они подарили мне тебя.

МАРЛЕН. (Напевает):

Есть ли что банальней смерти на войне

И сентиментальней встречи при луне,

Есть ли что круглей твоих колен,

Твоих колен, твоих колен,

Моя Лили Марлен,

Моя Лили Марлен!..

Музыка исчезает, унося с собой Марлен. Ночь. Комната Эриха.

ЭРИХ. Снова ночь и снова ноябрь, я жду твоего звонка, собаки спят рядом. Иногда по ночам я протягиваю руку, чтобы притянуть поближе к себе твою голову, но у меня ночь, а у тебя уже день, ты стоишь посреди комнаты. Кто-то пригласил тебя поужинать или сходить в театр, на постели разложены вечерние туалеты, и ты не знаешь, надеть ли белое платье с золотым корсетом или черно-золотое. Или то, что в греческую складку? Дай мне сигарету. От твоих примерок я устаю. А теперь взгляни в зеркало. Светлое, любимое лицо! Ты коротко встряхиваешь головой, отбрасывая волосы назад. Одно плечо ниже другого. Ничего не забыл? Ах, да, пальто! Потом будет китайский чай у Смита, кексы. И злые шутки, и пустая болтовня! Но сначала ты расчешешь волосы гребнем. Вздох, взгляд ниоткуда и никуда, неуловимая улыбка, обращенная ко всем и ни к кому. Ангел западного окна, тепло ли ты одеваешься, выходя из дома? Опекает ли тебя кто-нибудь? Не снимай своих теплых варежек. Продувай их время от времени своим дыханием...

Инвалидное кресло. Марлен недвижима.

МАРЛЕН. Сорок четыре чемодана, сорок четыре чемодана костюмов, платьев. Вездесущие журналисты! Скажите, вы действительно удалили четыре зуба, чтобы подчеркнуть линию скул и овал лица? Овал лица! Сорок четыре чемодана! Чужие театры, чужие пьесы, чужие слова! Одна моя роль состояла из трех слов: «Вы были великолепны!», – всего из трех! Я гримировалась дольше, чем была на сцене. Звезды в главных ролях не обращали на нас, девчонок из массовки, никакого внимания. Моя мать не любила ни театр, ни кино. Если я была дома и читала, учила, ее не интересовало, что я читаю, что учу. Если бы был жив отец! Не знаю, что бы это изменило. Рядом с женщиной должен быть мужчина, такова природа. Замуж я вышла, безнадежно влюбленная. Я сказала: «Мама, я встретила человека, за которого хочу замуж». Мама: «Если так, давай подумаем, что можно сделать». Она не разрешала мне встречаться с Рудольфом вне студии, но он не сдавался. Он всегда был учтив. И до свадьбы, и после. Его отношения с этой эмигранткой с самого начала ни для кого не секрет. Он не хотел развода, и я не хотела. Мы и без того достаточно свободны в браке. Рудольф всегда много работал, много ездил. Я жила своей жизнью. Имя для дочери мы выбрали вместе: Мария! Девять месяцев я кормила ее грудью. Я старалась быть рядом, я готовила еду, укладывала ее спать. Она была для меня важнее славы. В те годы я и не знала славы. «Можете ли вы петь?» – «Да, немного» – Ревю называлось «Это носится в воздухе». Моя песня в самом начале, роль не главная. – «Стоп! Следующий!» – «Попробуем еще?» – «Если тональность пониже». – И так неделю!.. В театральной программке прочесть мое имя без увеличительного стекла невозможно. До встречи с фон Штернбергом я как актриса была полным нулем. Он сделал меня. Только раз я снималась без него, и фильм провалился. Студия пыталась разъединить нас, но тогда уже я по контракту выбирала себе режиссера, и я выбирала его. Чужие театры, чужие пьесы, чужие слова!.. (Кричит): Мария, Мария! Какой это был год? Я плыву на корабле в Америку. Какой год? Я вошла в зал, за столом люди, двенадцать персон: «Прошу меня извинить, я не могу сесть за стол, нас станет тринадцать, а я суеверна». Внезапно возник он: «Садитесь, я буду четырнадцатым!» Я села. Я полюбила его с первого взгляда, любовью, возвышенной и безграничной! Эрнест. Я знала его таким, каким его не знал никто. Хемингуэй! (Замечает дочь). Я храню его письма подальше от любопытных глаз. И никто не заработает на них!

МАРИЯ. Для таких людей, как ты, осторожность ни к чему.

МАРЛЕН. Ты читала и его письма?

МАРИЯ. Он был сияющий, гордый.

МАРЛЕН. Я называла его просто «ты». Он называл меня «капустой». К боли привыкают, а я никак не привыкну. Зачем я все помню? Он учил меня жизни, учил меня думать, жить.

МАРИЯ. А Эрих?

МАРЛЕН. Сказал, что не покинет меня никогда. Все они говорили мне это. И я верила каждому! (Декламирует): «Крыши домов, серебристый воздух декабря, тоска серого неба!..»

МАРИЯ. Хочешь убить себя?

МАРЛЕН. А ты этого не хочешь? Мертвым остаются пышные похороны. Помнишь, как Эрнест встретил Мэри? Он называл ее Венерой в карманном варианте. Я и представить себе не могла, что это всерьез. Мэри была хорошенькой. Что его тянуло к ней! Он подослал к ней меня, и я, как дура, пошла. Я что-то говорила ей про Эрнеста, про его чувства, а она: «Он меня не интересует!» К полудню она смягчилась, а вечером приняла его предложение. Мэри Уэлш, Венера карманного размера! Неужели он был счастлив с ней? Не бросай меня хотя бы ты, Эрих! (Перебирает письма, читает). «У нас прекрасное качество: сбивать людей с толку, хотя нам меньше всего этого хочется. Нас считают невероятно сложными людьми при том, что мы себя считаем простыми донельзя...»

В комнате Эриха солнечно.

ЭРИХ. За окном – декабрь, за окном – Париж. Сегодня я мылся твоим миндальным мылом, оно для меня как награда, я с ним экономен. Не близится ли потихоньку время в очередной раз убедиться, что есть мед в постели? Я верен тебе всецело. Это ужасно. Париж! Что мне делать в этом городе? Ты на другой стороне земли, время от времени шлешь телеграммы. Написать письмо так трудно? Никто тебя не подстегивает, продолжай переговоры с менеджером. Именно это меня занимает: о чем ты условилась с ним: когда у тебя съемки, и надолго ли? Я здесь медленно схожу с ума! Мир и без того выглядит странно: часы взяли и остановились. Сейчас их чинят под издевки с моей стороны.

МАРЛЕН. Письмо придет ко мне на Рождество.

ЭРИХ. Примерно на Рождество. Ты ведь сентиментальна? В детстве я мечтал получить на Рождество в подарок плитку шоколада метровой длины и толщиной в двадцать сантиметров.

МАРЛЕН. Обжора!

ЭРИХ. Все зависит от того, как быстро ешь. Знаешь, не зажигай кедровые палочки или что там у вас в Голливуде, может, кактусы, обратись к коньячной бутылке. Не перебивай! Выпей три рюмки: за себя, за меня и одну за нас обоих. Безумие: год назад я тебя не знал! Поверь, я и впрямь семь лет ощущал тебя у себя под кожей и не хотел этого, и хотел забыть об этом, и забыл, и знал, что никогда не забуду.

МАРЛЕН. (Роняет письмо). Декабрь тридцать седьмого, из Парижа в Беверли-Хиллз...

Вечер. Мария читает книгу воспоминаний матери. Марлен недвижима в кресле.

МАРИЯ. (Читает): «Моя дочь сразу полюбила Америку! Прилежная и хорошенькая. Я много фотографировала ее: в белом платье у елки на Рождество, летом в рубашке и шапочке, в купальнике, в маскарадном костюме. Все было прекрасно. Однажды я получила по почте письмо из букв, вырезанных из газет: «Десять тысяч долларов шестнадцатого мая, в одиннадцать вечера припаркуйте машину у вашего дома. Только мелкие купюры. Помните Линдберга, не делайте глупостей»

МАРЛЕН. Ты мне не веришь? За три дня до этого украденного у Линдберга ребенка нашли мертвым. Ты не веришь? Они грозили убить тебя!

МАРИЯ. (Читает): «Я входила, брала ее на руки, переносила к себе в постель, она не просыпалась, только прижималась ближе. В пять утра я вставала, и мы ехали на студию». (Пауза). В машине нас укачивало.

МАРЛЕН. Ты помнишь? Мы останавливались...

МАРИЯ. Меня укачивало всегда.

МАРЛЕН. А меня – от страха за тебя. Мы ели лимоны, ты помнишь? В павильон я входила спокойная, готовая к работе.

МАРИЯ. Ты заплатила им выкуп?

МАРЛЕН. Никакого кино, прогулок, никаких пикников!

МАРИЯ. Ты заплатила?

МАРЛЕН. Мы нарезали газеты по размеру банкнот, упаковали, обложив пятидолларовыми бумажками, сделали все, как они просили, но за выкупом никто не пришел.

МАРИЯ. У меня не было детства!

МАРЛЕН. Мария!

МАРИЯ. Не было детства! Я по-английски начала говорить раньше, чем…

МАРЛЕН. Ты всегда хорошо читала.

МАРИЯ. Ты признаешь только один вид образования – языки!

МАРЛЕН. Я старалась, я хотела! Я не могла вернуться в Германию, стать подстилкой у фюрера, не могла!

МАРИЯ. Еще бы: в Америке Штернберг подарил тебе «роллс-ройс», нанял шофера.

МАРЛЕН. Я не могла вернуться в Германию! Не могла!

МАРИЯ. (Читает): «Слово фюрера, все ваши пожелания будут выполнены, если вы...»

МАРЛЕН. Слово фюрера! Вернуться? Куда?

МАРИЯ. На родину!

МАРЛЕН. И сдохнуть?

МАРИЯ. А Эрих?

МАРЛЕН. Что – Эрих?

МАРИЯ. До войны ты боготворила его.

МАРЛЕН. До войны! До войны все мы жили иначе. Он смеялся надо мной: «Марлена, вы умеете читать? Вы читаете книги?» Он уехал в Париж, я поехала за ним: рестораны, лучшие вина! По запаху, не глядя на этикетку, он определял название вина, его год. Он всегда писал трудно, просиживал над фразой часы. А его нервы! Не мог повторить успеха «На Западном фронте...», поэтому и пил. Но не из-за меня!

МАРИЯ. Ты бросила нас!

МАРЛЕН. Вас? Тебя я не бросала. Да, я уехала, да. Но я не бросала тебя! Война…

МАРИЯ. Война? Ты снималась в Голливуде, а во Франции были фашисты! Почему для меня у отца в машине не нашлось места? Он спасал кого угодно, но только не меня! А Эрих, твой Эрих, спас меня!

МАРЛЕН. Я знаю, я все знаю!

МАРИЯ. Они жгли его книги на костре.

МАРЛЕН. Он купил панамский паспорт. Я спасла его.

МАРИЯ. Сбежав в Америку?

МАРЛЕН. В Калифорнии он не был беженцем! Твоему отцу было не легче, с его немецким паспортом...

МАРИЯ. Мама!

МАРЛЕН. Что – мама? Как давно ты не называла меня так!..

Комната Эриха, постель, мятые подушки, запах лекарств.

ЭРИХ. Ангел мой, я с карандашом в постели! Несколько дней лежу, не поднимаясь, что-то странное с сердцем, давление. Как-нибудь выкарабкаюсь. Ты исчезла, звонишь время от времени. Вспоминай обо мне по чуть-чуть. Загадаем что-нибудь на будущее? Чтобы нам быть вместе! Это было бы хорошо. В какой-то газете прочел, в январе ты едешь в Венецию. Грустно. Устал. Опять сходит ноготь, третий по счету, не к добру. Иногда я вижу тебя во сне. Целыми днями лежу в постели, все давно перечитано, вспоминаю. Я думаю, нас подарили друг другу в самое подходящее время. Мы заждались друг друга, слишком много прошлого и никакого будущего. Несколько лет назад Бог уже подбросил нас друг другу. То, что мы этого не осознали, и Бог простил нас. Сейчас, будто ничего и не случилось, он все повторил. Умолкаю по причине двух плоских подогретых подушек. Ежедневно мне делают по два укола, глубоко в нерв всаживают в меня что-то вроде соляной кислоты. Как я завтра поеду, для меня загадка, но я поеду. И все же я счастлив. У меня есть ты, дарованная Богом!..

Рывок за рывком Марлен пытается вырваться из инвалидного кресла, но силы не те. Мария усаживает мать в кресло.

МАРЛЕН. За что, за что я все помню? Тридцать девятый год, февраль, нет, март.

МАРИЯ. В июне, в Париж…

МАРЛЕН. Отель «Пренс де Галль». В августе я отплываю в Америку. Премьера «Дестри снова в седле», большой успех, большие деньги! Фриц Ланг, режиссер, которого я ненавижу. Что еще, что?..

В луче свете кинопроектора – столик на двоих. Ресторанчик. Рут и Эрих. Он зажигает свечи, она тут же задувает их. Так они и дурачатся раз за разом.

ЭРИХ. Мы знакомы?

РУТ. Думаю, нет.

ЭРИХ. Мы знакомы!

РУТ. Да нет же!

ЭРИХ. Но я вас знаю!

РУТ. Откуда?

ЭРИХ. Всё началось в октябре тридцать девятого, так же, как сейчас...

РУТ. Ты и она направлялись в бар.

ЭРИХ. Разве я не был один?

РУТ. Ты не был один.

ЭРИХ. Я и она? Марлен? Кто-то встретил нас, мы разговорились. И я заметил тебя!

РУТ. Я заметила тебя!

ЭРИХ. Я спросил: «Мы знакомы?»

РУТ. Ты спросил на английском, тихо, так, чтобы она не слышала.

ЭРИХ. Мы знакомы?

РУТ. Думаю, нет.

ЭРИХ. Так мы познакомимся!

РУТ. Рут, Рут Мартон.

ЭРИХ. Эрих, Эрих Мария…

РУТ. Ты перешел на немецкий, так же шепотом: «Мне надо поговорить с вами. Позвоните мне, отель «Беверли-Хиллз».

ЭРИХ. И ты позвонила! Неужели ты ревнуешь меня к ней?

РУТ. К Марии Магдалене фон Лош, к Марлен? Когда мы познакомились, ты был старше меня, тебе было сорок, но стоило тебе вспомнить о ней, ты терялся, становился глупым и робким мальчишкой

ЭРИХ. Сорок один! Я всегда был старше тебя.

РУТ. Ты был молод, знаменит.

ЭРИХ. Я всегда был знаменит. Береги себя, мой ангел!

РУТ. И ты себя береги!

Рут входит в луч света, остается одна.

РУТ. Наш последний телефонный разговор через тридцать лет. Последнее, что ты сказал мне тогда: «Береги себя, мой ангел!» Он всегда говорил мне это: «Береги себя, мой ангел!» Разве я – ангел?..

Кинопроектор останавливается. В полутьме, в инвалидном кресле – Марлен.

Комната Эриха. За окном – туман.

МАРЛЕН. Когда я вернулась домой, во второй половине дня стало как-то сумрачно, все слилось в одну мерзкую тоску. Потом был телефонный звонок, и его голос. Вынуждена признать: у меня задрожали руки!..

ЭРИХ. Все мои мысли пропитаны тобой. Разве я жил до тебя? Как буду жить после? Позвони мне незадолго до смерти, до моей смерти. Нужно вовсе не иметь фантазии, чтобы не бояться смерти. Я боюсь, я очень боюсь. А ты? Позвонишь? Разве я видел тебя в залитом дождем лесу, при грозе, в отсвете молний? Разве знакома ты мне по светлым сумеркам в снегопад? Как блестят твои волосы в январе, как ты прислоняешься лбом к моему плечу в холодные прозрачные ночи февраля?..

МАРЛЕН. Я приехала, я приехала, любимый!

ЭРИХ. Достал из ящика чистый лист бумаги, оказалось, тот самый! Как он там оказался! Случайностей нет. Твоя телеграмма: «Я приехала, я приехала, любимый!» Как потяжелели мои пальцы, да и руки! Если увижу тебя, если я приеду, и ты приедешь...

Время вновь ненадолго соединяет их.

ЭРИХ. Не могу больше писать!

МАРЛЕН. Я приехала, любимый!

ЭРИХ. Не могу! Они догадались, при любом телефонном звонке мои псы поднимают лай. Твой муж исполнил свой замысел, снял рядом со своей квартирой еще три комнаты, чтобы поселить там свою подружку Тами, тебя, Кошку. Я так и представляю: вы в семейном гнездышке, и я спускаюсь к тебе по ночам с крыши! Кто придумал звать вашу дочь Кошкой? Господи, если бы можно было сношаться по телефону!

МАРЛЕН. Это был бы прогресс!

ЭРИХ. Если бы ты только знала, как мне тебя не хватает!

МАРЛЕН. Я знаю.

ЭРИХ. Я дал тебе телеграмму в Сан-Франциско: «Возвращайся, если там все противно».

МАРЛЕН. А если – нет?

ЭРИХ. Не смогла бы ты сыграть Пат в «Трёх товарищах»? Да?

МАРЛЕН. Нет.

ЭРИХ. Да!

МАРЛЕН. Нет.

ЭРИХ. Только при этом условии я согласен сотрудничать над сценарием.

МАРЛЕН. Нет.

ЭРИХ. Эта роль не должна уступать мужским ролям, иначе нет смысла!

МАРЛЕН. Ее сыграет другая. Тебя ждет успех, но не я.

ЭРИХ. Я начинаю новую книгу. Что случилось? Кто к кому приедет: ты ко мне, я к тебе? Ты меня забыла. Забыла? Разлюбила? У нас обоих чуткие нервы. Тяжело не дать в морду этому типу, когда он утверждает, будто ты, лежа в постели, читала ему мои письма к тебе. И даже если это правда, если ты не любишь меня, скажи. Я не из тех, кто начнет стонать.

МАРЛЕН. Неужели?

ЭРИХ. Вчера семь раз подряд выпало черное – пятьсот долларов! Крупье смотрел на меня, как на убийцу. В газетах на трех полосах твои фото: в черно-белом доме, в автомобиле, за завтраком, за чтением роли. Неужели люди верят, будто ты вернешься в Германию? Вокруг меня сейчас чаепитие. Ненавижу все это: бар, людей, снег, прошлое! Пишу в пустоту. Небо над полями высокое, чистое. Что я здесь делаю? Зачем я здесь? Все, я больше не нужен тебе. Или нужен? Мы слишком мало знали друг друга. Не в этом дело! Ненавижу все это: бар, людей, снег! Когда это было? На тебе был серый костюм с прямыми плечами пиджака, хотя обычно я не обращаю на это внимания. Я ничего не сделал для нашего сближения. Столько лет ушло впустую, проиграно в карты и пропито. Почему я не был с тобой повсюду! Ты сидела бы рядом со мной посреди пшеничных полей во Франции, среди маковых лугов Испании, спала бы во множестве постелей у моего плеча и вставала бы вместе со мной по утрам. Ты бы ехала рядом со мной сквозь лунные ночи навстречу горизонту, все время навстречу горизонту. В каком-то журнале я видел твое фото.

МАРЛЕН. Во время маскарада?

ЭРИХ. Ты танцуешь с мерзким толстяком. Если его отрезать, снимок замечательный. В нем все: и грусть, и прошлое. И немного усталости, и кое-что от меня. Приезжай как можно скорее! Слышишь? Отто Клемент присвоил американские налоги!

МАРЛЕН. Я знаю, читала в газетах.

ЭРИХ. Так ты приедешь?

МАРЛЕН. Когда? Куда? К кому?

ЭРИХ. Хочешь, поедем в Неаполь, на Капри? Война отменяется, назначается весна! Твой, носящий любое имя. Твой, не хватающий звезд с неба. Точка!

Звук печатающей машинки, звон каретки, тишина. Мария, Марлен и инвалидное кресло.

МАРЛЕН. Зачем ты напоминаешь мне о нем? Зачем я все помню?.. Я завела папку для редких фотографий, возьми ее, тебе пригодится, когда ты будешь писать обо мне.

МАРИЯ. Я уже написала.

МАРЛЕН. Помоги мне подняться! Который час? (Напевает):

Лупят ураганным, Боже, помоги!

Я отдам Иванам шлем и сапоги,

Лишь бы разрешили мне взамен

Под фонарем стоять вдвоем

С тобой, Лили Марлен,

С тобой, Лили Марлен…

На часах было два часа ночи, я вошла в его кабинет. Рузвельт встал, да, он встал, потом сел в кресло. У него были голубые глаза. «Ваш метод продажи облигаций военного займа граничит с проституцией!» – Я молчала. – «Мы благодарны вам, но отныне вы не появитесь в ночных заведениях, я не разрешаю вам. Это – приказ!» – «Да, господин президент», – сказала я. Потом министерство финансов прислало мне благодарственное письмо, а потом потребовало оплатить все налоги, в том числе и довоенные. Когда в сорок пятом умер Рузвельт, я была на фронте, пела в окопах. Я вышла к солдатам и сказала им...

МАРИЯ. Я приготовила бульон, тушеную баранину с луком.

МАРЛЕН. Не буду, не хочу! Дай мне выпить!.. (Поет):

Кончатся снаряды, кончится война,

Возле ограды, в сумерках одна

Будешь ты стоять у этих стен,

Во мгле стоять, стоять и ждать

Меня, Лили Марлен,

Меня, Лили Марлен…

(Кричит): Дай мне выпить!..

МАРИЯ. Пей.

МАРЛЕН. А ты? А я выпью. Мои фотографии, мои открытки еще продают и покупают! Сегодня один поклонник прислал мне по почте фото, где я в белом парике. Где оно? Куда ты его дела? Когда я жила в пансионе благородных девиц, я одевала этот блядский парик на танцы, на балы. Думаешь, все знаешь? Ничего ты не знаешь! Где меня лишили невинности? Я сама пришла к нему, к этому дирижеру, пришла, разделась, села на диван и сидела, как дура. А он играл на рояле! Думаешь, я сняла парик? Я не сняла его, даже когда легла в постель! Учитель, скрипач, был потом, позднее. И ни с кем из них я ничего не чувствовала.

МАРИЯ. У тебя новое кольцо?

МАРЛЕН. Старое, обручальное. Когда я умру, я хочу, чтобы оно было на мне. Я никогда не была идеальной женой, но это кольцо я люблю.

Отзвук печатающей машинки. Комната Эриха.

ЭРИХ. Часами сижу над одной и той же фразой! Хочешь, напишу тебе пару строк? Из Парижа в Париж, в отель «Пренс де Галль». Занятно писать письма из одного квартала в другой! Я сойду от этого с ума! Здесь ты должна сказать: «Не кричи, ты разбудишь весь город!» Спасибо за цветы, за граммофонные пластинки. Я звонил тебе, но ты уехала. Похоже, теперь действительно начнется война. Я сидел у радио, сейчас отправляюсь в город. Если еще не поздно, мне придется думать, что из вещей спасать из Порто-Ронко. Уезжаю. Парк под дождем, на могилах Шопена и Гейне – влажные листья. Мрачное воскресенье!..

Марлен вновь в инвалидном кресле, разговаривает сама с собой.

МАРЛЕН. Я позвоню тебе завтра, если ты вдруг... (Дальний гудок теплохода). Уезжаешь?..

Пауза. Телефонный звонок, еще один, еще. Танго. Рут и Эрих.

ЭРИХ. Знаменитые мужчины не слишком привлекательны. Я - исключение.

РУТ. Я знаю.

ЭРИХ. Но, как и все, я подвержен депрессии!

РУТ. Как она?

ЭРИХ. Марлен?

РУТ. Не пишет и не звонит?

ЭРИХ. Время от времени.

РУТ. В юности мы были знакомы, давно, в Берлине.

ЭРИХ. Не будем об этом.

РУТ. Как скажешь.

ЭРИХ. Голубые глаза, рубашка, галстук под цвет глаз. Я сразу понравился тебе?

РУТ. А я тебе?

ЭРИХ. (Наигрывает): Итак, вы - молодая актриса? У вас гостевая виза?

РУТ. Я оставила карьеру, друзья добились для меня визы эмигранта.

ЭРИХ. Вы живете у друзей? Говорите, говорите, расскажите мне все.

РУТ. (Отрешенно): И я рассказала. Так прошло часа два, если не три. Мы увидимся?

ЭРИХ. Надеюсь. Позвоните мне. Вы не могли бы придумать себе псевдоним?

РУТ. Какой, например?

ЭРИХ. (Задувает свечу). Любой.

Гудки теплохода, шум океана, тоска. Марлен вновь молода, Эрих вновь болен.

МАРЛЕН. Я хотела предупредить тебя, извиниться. Прости, я опять сбежала от всех и от тебя. Теплоход называется «Нормандия», он весьма неплох.

ЭРИХ. Куда на этот раз?

МАРЛЕН. Альфред еще в постели?

ЭРИХ. У Альфреда приступ. Альфред купил от отчаяния «Домье» для нашей коллекции.

МАРЛЕН. Слушай, сколько у тебя имен? Приступ? Тебе плохо? Прости меня, прости!

ЭРИХ. У меня имен не больше, чем женщин. Рад, что у тебя хорошее настроение. Все, точка! Твой единственный.

МАРЛЕН. Единственный ли?..

ЭРИХ. Ты говорила по телефону, сквозь шум океана твой голос доносился, словно колокол с другого края Земли. Если ты подпишешь контракт в феврале, я приеду за тобой в Америку. В начале февраля ты начнешь сниматься? Приеду, брошу все и приеду! Здесь все мертво и бесплодно. Если ты вернешься в феврале, не стоит ли мне сесть и на скорую руку написать какую-нибудь книгу? Дни короткие, а ночи длинные – ноябрь! Днем еще можно чем-то заняться, бегать по городу, что-то делать, ночью сердце потеряно, ему не на чем задержаться. От того, что меня окружает, нет никакой радости. Но набегает волна запахов, сена, сухих трав и неожиданно оказывается наполненной известиями о тебе. Ты ведь думаешь обо мне? Я чувствую это!..

Спустя годы. Комната Марлен, инвалидное кресло, развал ненавистных книг.

МАРЛЕН. (Пролистывает его письма): «Из Парижа в Нью-Йорк, ноябрь...» (Откладывает письмо). Когда я уезжала в тот раз, ты сказал, что подумал, что любишь меня. Теперь я люблю, но во мне ничего не осталось. Ночью был дождь. Когда-то меня занимало, замечают ли рыбы в воде, что идет дождь? Им, должно быть, все равно, у них холодная кровь, у рыб. У меня немного плиточного шоколада в брусках, толстых, больших. Твой любимый шоколад! Приезжай! Приезжай к нам опять! Или мне приехать к тебе? Скоро я приеду к тебе навсегда...

Марлен пытается встать с кресла, падает, пытается встать вновь. Входит Мария. Марлен опирается на нее.

МАРЛЕН. Скоро я приеду... Зачем я все помню! Тридцать девятый год, я отплываю в Америку. «Дестри снова в седле», премьера, успех. Джон Уэйн, Брюс Кэбот.

МАРИЯ. И Джеймс Стюарт.

МАРЛЕН. Не помню.

МАРИЯ. В октябре ты вступила с ним в связь. В «Дестри» он играл главную роль.

МАРЛЕН. (Вспоминает): Мои мемуары! А Эрих? Он меня бросил?

МАРИЯ. Вы не были вместе никогда!

МАРЛЕН. В январе мы помирились...

МАРИЯ. В феврале – новый разрыв.

МАРЛЕН. Он меня бросил?

МАРИЯ. Ты завела себе Тима.

МАРЛЕН. Дюрана? Летом, я помню. В ноябре он бросил меня.

МАРИЯ. Дюран?

МАРЛЕН. Разве профессия актера для мужчины? Переодевания и притворство, грим. Жан понимал это. Он никогда не верил в себя, в свой талант. Он приехал в Голливуд из Франции через Испанию. Меня позвали к нему переводить, говорить на его французском, заботиться о его кофе, о хлебе. Он не знал английского. Я втолковывала ему текст, а он прятался от меня в саду за домом, как мальчишка. Я готовила ему, он любил голубцы, я училась кулинарии. Жан, как рыба, выброшенная на берег, был привязан ко мне своей беспомощностью. Я была ему и матерью, и советчиком. Все мы в чужой стране были вынуждены говорить на чужом языке, жить по чужим обычаям. Жан был большим ребенком, самым добрым и самым жестоким. Я потеряла и его позднее. Когда он вернулся ко мне, я покинула его. Нет, это он бросил меня, как и Эрих!..

Эрих пишет в своей комнате, читает, устало откидывается в кресле.

ЭРИХ. «Никто не живет без потерь. Никто не живет, всякий раз не начиная все сначала!» За окном снег, последняя неделя перед Рождеством! Время призрачное. Ничего, кроме печали, пивной, пианино и ожидания, что вот-вот дыхание оставит грудь. Когда ты получишь это письмо, оно перенесет мою печаль к тебе и утешит меня, утешит тебя и унесет твою печаль. Написал и стыдно: высокопарно! Я, в сущности, на любовь не способен. Человек должен пройти через многие двери, пока придет к себе, туда, где останется…

Эриха душит кашель, на лбу – испарина. Видением в его комнате является Марлен.

МАРЛЕН. Представь: мы в комнате, за окнами – ночь. У нас лампа, кровать...

ЭРИХ. Ты помнишь мои письма! Зачем?

МАРЛЕН. Пять часов утра.

ЭРИХ. Из-за гор появляется зеленый утренний свет.

МАРЛЕН. А свет лампы ржавеет светло-желтым? Устал?

ЭРИХ. Закончил очередную главу. Уставшей рукой пишу тебе. Грущу и радуюсь, мне восемьдесят лет и восемнадцать, я философ и мечтатель, циник и романтик. Мы спали в комнате, заставленной хризантемами, и всякий раз просыпались, и цвет лепестков был иным. Просыпаясь, мы шептали спросонья: «Любимая!», «Любимый!» (Приступ кашля). И ничего этого не было! (Дописывает): «Грудь и горло натереть алкоголем. Нанести йод на горло и грудь полосками в области бронхов, затем смазать маслом, массировать, пока не согреются. Теплее укрыться, укутать шею. Пить воду, накапав в нее йода. Полоскать горло и не забыть аспирин. И больше ни о чем не думать!..» (Заклеивает конверт).

Видение Марлен исчезает. Эрих засыпает. Мария перебирает письма Эриха к Марлен.

МАРИЯ. (Читает): «...И больше ни о чем». Он лечил тебя от простуды. Он боготворил тебя, он болел за тебя и вместо тебя. В кого я такая стерва?..

Во тьме - телефонный звонок.

РУТ. Ты? Конечно, узнала. Мы ведь на ты? И ты называй меня, как хочешь. Для меня ты – Бони. Нет, я не собачка, но вечерами ты можешь выгуливать меня. Только не на шикарном авто с водителем! Ресторан в конце пирса, уходящего в океан, меня устроит. Где ты сейчас?

Шум ресторана. Столик на двоих.

ЭРИХ. Марлен занимает целый этаж: секретарша, парикмахерша, шалава!

РУТ. Кто – шалава?

ЭРИХ. Ее дочь. Этот ребенок достоин и не таких слов.

РУТ. Ты не любишь ее?

ЭРИХ. Марлен? Ей не нужен секс.

РУТ. А тебе?

ЭРИХ. Она спит с кем угодно!

РУТ. Женись на ней.

ЭРИХ. На Марлен? Чтобы не быть в одиночестве?

РУТ. А почему – нет?

ЭРИХ. Жениться надо за пять минут до смерти. Кроме того, вся жизнь с одним человеком!

РУТ. Как она тебя запугала! А как же Полетт? Что у нас за отношения! Согласись, столько лет разговоров, дружбы между мужчиной и женщиной!.. Знаешь, мне уже давно никто не звонит, а тебя я всегда узнавала по звонку, чувствовала тебя. Помнишь, когда я собиралась замуж, ты вел себя так, словно это предательство, словно я последняя тварь. Не помнишь? У тебя даже всплыло забытое со времен Марлен выражение – «семейная корова». Сам ты за это время успел жениться на Полетт, но ты – это ты, не так ли?

ЭРИХ. За что пьем?

РУТ. Новый год! Как тебе – 1957!

ЭРИХ. Развод с Жанной – не трагедия, но для третьего брака нужны силы. Лет двадцать я не жил долго ни с одной женщиной, устал от неопределенности. Через шесть недель я женюсь на Полетт.

РУТ. А как же Марлен? Недавно все было иначе: «Марлен никогда не разведется с Рудольфом ради меня. Я и сам не хочу», – кричал ты.

ЭРИХ. Кричал? Она обожала готовить, я обожаю поесть, – что с того?

РУТ. Помнишь, на Рождество ты прислал мне двадцать пять белых хризантем, каждая с дерево? К записке был приложен чек.

ЭРИХ. В твоих руках от денег больше пользы. Я решил дарить тебе деньги вместо подарков. Ты часто болеешь, и ни разу не просила меня о помощи.

РУТ. Все самое дорогое в моей жизни связано с тобой.

ЭРИХ. Все самые дорогие вещи? Все это пустяки – цветы, духи, книги.

РУТ. Ты подарил мне чудные карманные часы.

ЭРИХ. Просто я никогда не видел, чтобы ты носила наручные часы.

Яростный телефонный звонок. Рут отключает телефон.

РУТ. Он звонил мне ежедневно, по два-три раза…

МАРЛЕН. Послушай, ты, идиотка!..

РУТ. Утром он описывал прошедший вечер, ночь, днем пересказывал разговоры с ней.

МАРЛЕН. Ты заткнешься или нет?

РУТ. И днем, и ночью он ждал ее звонка. Это и было причиной наших встреч, он нуждался в утешении, в простом человеческом тепле.

МАРЛЕН. У меня съемки, концерты. Я не принадлежу себе!

РУТ. Он был влюблен в тебя настолько…

МАРЛЕН. Насколько? Что же ты замолчала?

РУТ. Он потерял всякое представление о реальности, он свыкся с этим унижением!

МАРЛЕН. Возьми веревку и повесь меня. Сама я не повешусь! (Музыка вступает неожиданно, и она кружится в танце). Один партнер не может удовлетворить разнообразные потребности многогранной личности. Чем интереснее люди, тем они сложнее. Ты, разумеется, знаешь, что он никогда не называл женщин по именам. Мария была для него «шалавой», я – «Пумой». Одна русская княгиня – «птичкой». А ты – «ангел»! А со мной он мечтал переспать! Они все только и думали об этом! Он был моим рабом, преданным рабом! Кто любит своих рабов? Ты начала работать по свободному графику?

РУТ. Полдня секретарем у психоаналитика, полдня у одного актера.

МАРЛЕН. А денег нет? Возьми у меня. Возьми, я не обеднею.

РУТ. В конце недели я живу на одном кофе. Работы нет, договоров нет. Написала резюме, его переписали в сценарий, взяли в работу, мне кинули подачку в семь с половиной долларов. У меня нет коммерческих способностей!

МАРЛЕН. А у меня есть! Кстати, Штернберг, наш великий режиссер, натерпелся от меня не меньше, чем Эрих. Чего я боюсь, так это проснуться утром в одиночестве. Ты не боишься смерти? Ваш обожаемый Эрих отбил Полет у великого Чарльза Спенсера Чаплина. Зачем? Зачем она ушла к нему?

РУТ. У Эриха цирроз печени.

МАРЛЕН. От этого умирают? Какого черта ты молчишь! Влюбилась? Бурный роман?

РУТ. Самый бурный!

МАРЛЕН. Поздравляю. Нет, серьезно? Кто он, если не секрет?

РУТ. Джон Хастон, сценарист. Роман с проблемами: он не вполне свободен. (Пауза). Это было зрелище: двадцать две акварели Сезанна! Импрессионисты: Дега, Ренуар, над камином – Ван Гог. Он любил их. Смеялся над Марлен, намекая, что она получит акварель Сезанна, если отдастся ему. Клялся, что ни за что не расстанется ни с одной из своих картин, во всяком случае, ни за что не подарит ей. Чего стоили все его клятвы! Она сломала его. «Это мой приговор, – говорил он, – и имя ему – Марлен!»

Марлен крушит свой кинопроектор и, резко развернув коляску, едва не разбивает зеркало.

МАРЛЕН. А я еще ничего, – красотка! Сволочи, дайте же занавес! Занавес, занавес!..

РУТ. У него уже было два приступа.

МАРЛЕН. У Эриха? Сердце?

РУТ. Слава Богу, все обошлось. Болезнь Меньера…

МАРЛЕН. Я знаю. Я все знаю! И все помню!

РУТ. Когда он упал в ресторане, к нему боялись подойти, потом вынесли из зала.

МАРЛЕН. Думали, допился? Не пей так много, Эрих! Я знаю, ты не можешь не пить...

РУТ. Губы посинели не от похмелья, но посинели, лицо в морщинах кажется разорванным.

МАРЛЕН. Заткнись! Почему я должна знать об этом?

РУТ. Мне страшно от мысли, что я его теряю!..

МАРЛЕН. Так ляг под него, давай ложись! Послушать вас, так любовь – это счастье! Занавес, дайте занавес!.. (Забывается).

Эрих устраивается в мягком и глубоком кресле. Рут убирает от него бутылку.

ЭРИХ. А у тебя действительно уютно. Так и хочется хлопнуть тебя по заднице!

РУТ. Я говорю серьезно, мне страшно за тебя!

ЭРИХ. А ты неплохо выглядишь!

РУТ. Ты плохо выглядишь, мой ангел.

ЭРИХ. Еще скажи: «Жаль, что все мы сделали тебя таким несчастным!»

РУТ. Я все понимаю.

ЭРИХ. Вот и я все понимаю! И живу целую вечность! Все от меня чего-то хотят. Я тут просматривал свои бумаги... Наступит день, когда это будет в последний раз. Я уже не прыгаю из постели в постель. Собственно, и раньше не особо прыгал. А у вас с Денвером идиллия? Знаешь, я не верил, что после разрыва он вернется к тебе. Может, что и выйдет из этого! Я не буду звонить тебе, досаждать, – зачем! Похмелье, вечное похмелье!..

РУТ. Ты не звонил мне две недели.

ЭРИХ. Похмелье, вечное похмелье!..

Рут остается в одиночестве.

РУТ. Он не звонил. Новый год начался для меня с вирусной инфекции и температуры. Я сама позвонила ему. «Ты неправильно питаешься, – заявил он. – Если бы ты налегала на витамины...» И он снова пропал на месяц. Вдруг он позвонил и сказал, что каждый день на прогулке проходит мимо моего дома и не ждет от меня никаких жестов. Тебе плохо, Эрих? Всегда лучше гулять, когда есть какая-то цель. Рентген показал – сердце, но все не так плохо. Ты меня слышишь? Ты слышишь?

Эрих с трудом садится на стул.

ЭРИХ. Инсульт! Заново учиться писать. Рука дрожит, одни каракули. Какое счастье – проснуться утром и знать, что ты еще жив! А у меня – сердце, цирроз, подагра, кровь носом. Сижу, как свинья, рылом вниз и дышу. (Рут обнимает его). Глаза меня подводят. Только не пиши об этом в своем дневнике. Ты ведь ведешь дневник? Не пиши! Разве что пару строк, я потом перепишу у тебя, разовью это в крупную тему для повести или романа. Ты всегда была для меня... У каждого бывают депрессии. Когда издатели отвернутся от тебя, вспомни, что и меня они отвергали. Ни детей, ни учеников. В понедельник – мой день рождения. Позвони.

РУТ. Я звонила, мне сказали... Сказали, ты в больнице…

ЭРИХ. Лучшая клиника для лечения сердечных заболеваний! (Слова даются ему с трудом). Как чудесно слышать... твой голос!.. Какая ты... молодец, что позвонила!.. Как твои дела, мой ангел?.. У меня снова был... инсульт? …инфаркт? Ну, ты знаешь...

РУТ. Как ты?

ЭРИХ. Лучше, много лучше... Здесь хорошо, и вообще все прекрасно... Как ты?.. Солнце светит... так спокойно и мирно... Как прекрасно жить!.. Позаботься о себе, мой ангел... как и мы позаботимся о тебе...

Рут остается в одиночестве.

РУТ. Это были его последние слова, обращенные ко мне. Двадцать лет назад, услышав по радио новости, он позвонил мне, чтобы сообщить о смерти моего «шотландца». Двадцать пятого сентября, вечером, мне позвонила подруга. Смотрю ли я телевизор, новости? Я поняла. Он умер. С ним была Полетт. Надо что-то делать, но что? С кем поговорить? Кому написать? Береги себя, мой ангел!.. Занавес, дайте занавес!..

Blog

Александр Игнашов «За что я всё помню?»

Содержание