Александр Игнашов «За что я всё помню?»

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Александр афанасьев синтаксис любви (типология личности и прогноз парных отношений), 15867.05kb.
• Александр грин крысолов, 560.28kb.
• Мушков Александр «Я помню», 68.13kb.
• Живу я в большой и дружной семье. Всех вместе нас тринадцать. Освоей родной семье, 11.4kb.
• Помню серый асфальт. Помню лужи у ног, а на них пузыри затяжного дождя, 436.82kb.
• «Дитятко, что тесто, как замесишь, так и выходит», 161.29kb.
• Конкурс «Я помню, я горжусь!» Номинация: «Сердцем прикоснись к подвигу», 118.62kb.
• Александр Васильевич Суворов Суворов Александр Васильевич, 59.09kb.
• Алан Александр Милн. Винни Пух и Все-Все-Все, 1990.33kb.
• Алан Александр Милн. Винни Пух и Все-Все-Все, 1989.82kb.

Часть вторая


МАРЛЕН


МАРИЯ. Полумрак морга, холод. Дикий холод! Я стою у открытого гроба и смотрю вниз. Мама, ты слышишь меня, мама? Возьми свою сумочку, маленькую замшевую сумочку с дорожной мелочью. Впереди у тебя долгий путь, пригодится. Какая ты маленькая! Паталогоанатом сделал из тебя красотку, и никто не увидит твоих зубов и левого глаза, мутного от катаракты. Вчера ты сидела дома на грязной постели, охала, ахала, корчилась, поджав ноги к груди, а я стояла рядом и думала: «Сколько еще так: день, два, целую вечность?»… Дома все в порядке. Плитку я выключила, в термосе кипяток, как ты любишь. Коробки, ящики, папки, коробки, какие-то грамоты, благодарности, приказы о награждениях на стенах. И грязь, кругом одна грязь! Как ты мечтала об этом: ты умрешь, и тебя найдут в образе идеальной жены и матери! Рядом будет лежать дневник, где написано: «От Марии ни слуху ни духу!», или «Нечего есть», или «Я осталась одна-одинешенька!» Ты все спланировала, все до мельчайших подробностей, – профессионал! И никто никогда не назовет тебя шлюхой, у тебя же на пальце обручальное кольцо, и вся ты такая блистательная! Твои ноги высохли, кожа стала как пергамент. Смерть сидела с тобой на постели, и вы пили с ней на брудершафт. Вот и все. Вот и все, мама. Мне так много нужно сказать тебе, а я не успела!..


Старческий кашель Марлен отрезвляет Марию: жизнь продолжается!


МАРЛЕН. (Ворочается на постели). Выпьем по одной?

МАРИЯ. За что?

МАРЛЕН. За меня, за тебя, – какая разница! Открой окно. Слышишь, открой окно!

МАРИЯ. Дождь.

МАРЛЕН. Я хочу дождь! Я люблю дождь, его запах. Где тебя носило?

МАРИЯ. Поезд опоздал.

МАРЛЕН. Помоги мне, подсунь подушку. Поболтаем? Кто у нас сейчас – гордость нации? Я завела папку для редких фотографий, у меня еще есть поклонники.

МАРИЯ. Ты говорила.

МАРЛЕН. О поклонниках, или о фотографиях?

МАРИЯ. Обо всем.

МАРЛЕН. Я стала толстая, не похожа на саму себя. Так кем мы сейчас гордимся? А я выпью! Принеси мне чай. (Берет чашку). Горячий? Еще один зуб потеряла. Думаешь, надо ставить коронку? Ты видела фотографию Греты Гарбо в газете? Старуха! Видела ее ноги, а волосы? Вонючая моча, больные почки. Вонючая моча в ее характере. У меня еще бывают просветления, я все помню. Где моя лупа? Приятно почитать в газетах гадости о других. Большинство моих поклонников – гомосексуалисты, а гомики болеют СПИДом. Если я сама вскрываю их письма, то могу заразиться СПИДом?

МАРИЯ. Я прочла.

МАРЛЕН. Прочла мое стихотворение? Ну и как? Где оно? Не потеряй. Умру, заработаешь на нем кучу денег. Я люблю писать. Где тут мое произведение? (Читает, сгорбившись над лупой): «Моя мать умерла от СПИДа! Она заразилась по почте! Вот это новость! Была в отличной форме, но СПИД ее одолел, хотя и по почте!.. »

МАРИЯ. (Перебирает бумаги). Что это?

МАРЛЕН. Где? Анкета. Дай сюда. Слушай: «С кем из актеров вам сложнее работать?» Что мне ответить? Я со всеми управлялась.

МАРИЯ. Рей Милланд.

МАРЛЕН. Не знаю. Рей, кстати, умер? Умер? Значит, скажем о нем. А еще они хотят...

МАРИЯ. Тебе не надоело?

МАРЛЕН. Они же платят деньги!

МАРИЯ. И за это ты готова сочинять все, что угодно?

МАРЛЕН. Как мы удивляемся! Между прочим, ты у нас тратишь деньги направо и налево! Кто сегодня выльет мою мочу? Неужели так трудно нанять кого-нибудь на два часа! Да все они должны быть счастливы, что я мочусь им в ведро!

МАРИЯ. Ты сама вчера заявила мне...

МАРЛЕН. Я помню, я все помню! Я никому не дам ключей от моей квартиры! К тому же, я ненавижу женщин. У меня идея! Помнишь старика, который по ночам сторожит гараж? Он мне нравится. Просто приходил бы и выливал мою мочу. Я бы поболтала с ним. Который час?

МАРИЯ. Без четверти восемь.

МАРЛЕН. В восемь будет звонить доктор.

МАРИЯ. Ты хотя бы поинтересовалась, как его зовут!

МАРЛЕН. Зачем? Он же доктор!

МАРИЯ. И что ты ему расскажешь на этот раз?

МАРЛЕН. Что-нибудь. Он записывает наши разговоры на магнитофон. Он щедро мне платит, я храню все его чеки.

МАРИЯ. А если он опубликует твои откровения?

МАРЛЕН. Ты уже опубликовала! Он присылает мне лекарства, которых нет в продаже.

МАРИЯ. И поэтому от твоего имени он…

МАРЛЕН. Скоро я доверю ему свои банковские счета.

МАРИЯ. Делай, что хочешь! Моему мужу удалили опухоль мозга, он перенес инсульт. У моего младшего сына рак, у свекрови старческий маразм. И о чем меня спрашивают в эти дни? «Как поживает твоя мать, твоя потрясающая мать?» Твою мать!..

МАРЛЕН. Сыграно безобразно! Ты никогда не умела биться в истерике.

МАРИЯ. Моя мать здорова, как лошадь!

МАРЛЕН. Она умирает.

МАРИЯ. Она здорова, как лошадь!

МАРЛЕН. Лошади тоже умирают.

МАРИЯ. Я сижу здесь каждый вечер, и мне запрещено даже присесть на эту чертову постель!

МАРЛЕН. Садись. Не сюда! Твое место на стуле.

МАРИЯ. Где мое место?

МАРЛЕН. На стуле.

МАРИЯ. На стуле! Шляпа фасона Марлен, костюм от Дитрих, туфли от Дитрих!..

МАРЛЕН. (Изучает собственный рот). Еще один зуб. Думаешь, надо ставить коронку?

МАРИЯ. Ты уже спрашивала!

МАРЛЕН. И что ты ответила?

МАРИЯ. Одиннадцать лет ты лежишь в постели...

МАРЛЕН. У меня трещина в тазобедренном суставе!

МАРИЯ. Которая заживает за месяц!

МАРЛЕН. Истеричка! Заткнись, я не желаю тебя слушать!..

МАРИЯ. Сколько раз ты переписывала монолог для своих похорон: «Как прочтут, ты думаешь, удачно?» Скоро его прочтут, твой монолог. С каждым годом он все короче, а маршрут прощальной церемонии ты рисуешь все запутаннее. Парижские дома мод закроются, со всего мира съедутся гомосексуалисты, дамы оденут боа, как в твоих фильмах, и каждый входящий в церковь получит по гвоздике...


Вновь все тем же кашлем Марлен напоминает дочери о себе.


МАРЛЕН. Знаешь, я придумала!

МАРИЯ. Придумала – что?

МАРЛЕН. Как ты заберешь мой труп. Надо же как-то вывезти его из квартиры, чтобы не вонял, и репортеры ничего не пронюхали! Ты возьмешь один из черных пластиковых мешков для мусора и засунешь в него меня. Если я не влезу, можешь сломать мне руки или ноги. Я в своем уме, не беспокойся! Мешок спустишь вниз на лифте. Твой сын поможет тебе. В машине вы отвезете мой труп, куда захотите, хоть за границу.

МАРИЯ. А на таможне?

МАРЛЕН. Таможенникам на все плевать, они никогда не интересуются багажом.

МАРИЯ. Твоим – да, но не моим.

МАРЛЕН. Чем это ты так отличаешься от меня?

МАРИЯ. Я – не Марлен Дитрих.

МАРЛЕН. Повтори, повтори еще раз.

МАРИЯ. Я – не Марлен, я – не ты.

МАРЛЕН. Когда я умру, представляешь, что начнется! Сенсация! Репортеры, фотографы! В стране национальный траур! Гроб на орудийном лафете, вроде того, на котором везли труп Кеннеди, шесть вороных лошадей! И каждому, входящему в церковь, по гвоздике! И не забудь: красные – тем, кто спал со мной, белые – тем, кто говорил, будто спал! Над всей Европой – колокольный звон!.. Где мой примус? Ах, да, он сдох! Где плитка? Ты готовишь, черт знает как! Помоги мне отсюда выбраться!

МАРИЯ. Пожалуйста, вставай!

МАРЛЕН. Не сейчас. Электроплитка. Пожара не будет? Не люблю электричества. Отстань от меня, я парализована!

МАРИЯ. Ты не парализована!

МАРЛЕН. Я больна, я не могу встать!

МАРИЯ. Кто? Ты?

МАРЛЕН. Не будь тебя, кто мне поможет выбраться отсюда?

МАРИЯ. Вставай, я помогу.

МАРЛЕН. Я не хочу сгореть, и чтоб меня хоронили в цинковом гробу! Выброси электроплитку! Что я ем: одна капуста, кислятина! Никто обо мне не заботится, все сама! Где спиртовка? Я сама себе буду готовить!

МАРИЯ. Не вставая с постели?

МАРЛЕН. Когда твой папи сделал мне предложение, я не думала. Я нашла того, с кем можно было выйти рука об руку под листопад в разгар осени! В кого я такая романтичная! И в кого ты такая? Только проститутки стильно носят пояс с подвязками. Сейчас мало кто возбуждает публику. Что ты вообще понимаешь в искусстве! До меня никто из актрис не носил фрак, белый галстук и цилиндр, – никто! Идиотки!.. Как ты думаешь, это можно есть? (Пробует странное варево). Очень даже ничего! Как я страдала, рожая тебя! Прости, но если я изменила свой год рождения, то мне пришлось изменить в метрике и твой. (Передразнивает дочь). «А кто мой настоящий папа?» Кем бы он ни был, в твоей жизни ему не хватило места. И знаешь, почему? Ты есть не хочешь? Я с твоим папой не спала с тех пор, как забеременела тобой. Он, кстати сказать, не слишком и возмущался по этому поводу. Грудь у меня уже не та, нет упругости! Ты что там, уснула, что ли?..


Мария, устало присев за столик, что-то пишет в своем дневнике.


МАРИЯ. Я всегда знала, что моя мать особенная.

МАРЛЕН. Возомнила себя писательницей! Твоя мать – Марлен! С ней такие номера не проходят. (Заговаривается). Сегодня я ему сказала: «Почему бы не использовать стул?»

МАРИЯ. Какой стул?

МАРЛЕН. Для эротики.

МАРИЯ. Кому ты сказала?

МАРЛЕН. Ему.

МАРИЯ. Господи!

МАРЛЕН. Или бочонок. Я бы могла одну ногу вытянуть, а другую прижать к груди. Фокус камеры у меня между ног, и он просит приклеить поверх панталончиков маленькие перышки.

МАРИЯ. «Голубой ангел»!

МАРЛЕН. Ты что, видела этот фильм? Мы только начали снимать, а ты уже видела?

МАРИЯ. (Обнимает ее). Ничего я не видела!

МАРЛЕН. Врешь! Я знаю, когда ты врешь, а когда нет.

МАРИЯ. (Подыгрывает матери). Мисс Дитрих, что я велел вам сделать?

МАРЛЕН. Что велел? Кто вы?

МАРИЯ. Что я велел вам сделать?

МАРЛЕН. Кто вы? Вы режиссер, да?

МАРИЯ. Да, режиссер! Немедленно повторите реплику!

МАРЛЕН. Реплику? Какую? Господи, я же все помню! Я ничего не помню, ничего!..

МАРИЯ. Все, все успокойся, все уже позади, он ушел, все они ушли. Ты поела? Съешь еще ложечку. Не хочешь? Руки дрожат? Это ничего, посмотри, и у меня дрожат руки.

МАРЛЕН. А у меня?

МАРИЯ. И у тебя тоже.

МАРЛЕН. Я же актриса, мне нельзя выдавать свои чувства. Ты не актриса, тебе можно. А у меня всегда были проблемы с темпераментом. Мы будем репетировать или нет?

МАРИЯ. (Входит в образ режиссера). Мисс Дитрих, сколько можно, сделайте, наконец, все так, как я вас прошу! Итак, на счет «раз» вы скажете: «Тебе лучше уйти», затем – пауза, затем вы идете к двери, останавливаетесь...

МАРЛЕН. Как я пойду, когда я не могу встать!

МАРИЯ. (После паузы). У меня тоже есть нервы, в конце концов, ты сама просила!..

МАРЛЕН. Я помню. Я помню, он снял эту сцену одним планом, крупным планом. Все в восторге: такого призыва во взгляде, такой страсти и так крупно тогда не снимал никто. Я знала, это – предел сексуальности! (К Марии): Что дальше, господин режиссер?

МАРИЯ. Опять?

МАРЛЕН. Я прошу тебя!

МАРИЯ. Может, поешь? Ну, хорошо. (Изображает режиссера). Что я просил вас сделать в этой сцене? Вы меня слышите? Я просил...

МАРЛЕН. Вы просили... Вы просили, чтобы я закурила?..

МАРИЯ. Вынуть сигарету из пачки!

МАРЛЕН. И не курить?

МАРИЯ. И при этом я должен понять, что вам страшно! Вам страшно!..

МАРЛЕН. Мне? Кто-нибудь вообще знает, что я делаю в этом фильме? Почему я здесь, почему в главной роли? И на что я здесь имею право? Сколько у меня костюмов?

МАРИЯ. Помнишь, ты была на премьере, а у меня умер щенок? Отец возил его к доктору, а вернулся один. Он сказал мне: «Это даже к лучшему, пес родился с опухолью в кишечнике и умер бы рано или поздно». Отец был точен, как в бухгалтерском отчете.

МАРЛЕН. У тебя всегда были кривые ноги.

МАРИЯ. Ноги?

МАРЛЕН. Когда доктор разрешил мне снять с тебя колодки, я плакала, я целовала эти деревяшки, я целовала доктора, тебя!..

МАРИЯ. А моя белая кроличья шуба!

МАРЛЕН. И такая же шапка!

МАРИЯ. А муфта!

МАРЛЕН. Снаряжение для Северного полюса!

МАРИЯ. (Обнимает ее). Да, я помню!

МАРЛЕН. А на Рождество у нас была самая большая елка на свете! Мне казалось, ее свечи греют всю комнату. А помнишь, я подарила тебе игрушечный магазинчик и весы?

МАРИЯ. И колбасу! Лоточек с игрушечной колбасой, он даже пахнул, как настоящий!

МАРЛЕН. Тебе было...

МАРИЯ. Шесть лет.

МАРЛЕН. Шесть лет!

МАРИЯ. А почему ты называла меня Котом?

МАРЛЕН. Потому что ты – Кот!..

МАРИЯ. А помнишь, ты растолстела? Ты решила, что растолстела, и перестала есть, не помнишь? Ты пила чай, кофе, курила, но не ела, а пощипывала.

МАРЛЕН. Я раздражала тебя этим? Знаю, раздражала. Я никогда не сидела на диете. Я ела все: сосиски, селедку, салями, капусту. А твой попугай засрал все ковры своим пометом.

МАРИЯ. Он любил семечки, а я боялась попросить тебя снова завести щенка.

МАРЛЕН. Почему?

МАРЛЕН И МАРИЯ. (Напевают):

Возле казармы, в свете фонаря

Кружатся попарно листья сентября.

Ах, как давно у этих стен

Я сам стоял, стоял и ждал

Тебя, Лили Марлен,

Тебя, Лили Марлен!..

МАРИЯ. А почему ты запрещала мне есть семгу и салями?

МАРЛЕН. Когда?

МАРИЯ. Когда мне было шесть лет.

МАРЛЕН. Тебе было шесть лет. Семга, салями!.. Я знаю, я сама во всем виновата!..

МАРИЯ. В семнадцать лет у него была гонорея, и теперь он импотент.

МАРЛЕН. Кто?

МАРИЯ. Он.

МАРЛЕН. (Не замечает перемены в настроении Марии). Очередной Он?

МАРИЯ. А ты не помнишь? Я снова кого-то хоронила у клумбы, я все время устраивала похороны то ящерицы, то червяка. Вы говорили во внутреннем дворике. Ты рассказывала папе о своем очередном кавалере, что тот – импотент. И еще что-то об актрисах, что все они глупые и страшные. «Ты счастлива?» – вдруг спросил тебя папа. – «Что значит, счастлива?» – переспросила ты. А я-то думала, ты счастлива!

МАРЛЕН. Твой милый папа чуть не утопил тебя, когда бросил в воду.

МАРИЯ. Я выплыла! Он смеялся и кричал: «Греби, плыви!..» Он научил меня плавать.

МАРЛЕН. Но воды ты боишься!

МАРИЯ. Боюсь, но когда я впервые увидела тебя в гриме на съемках, я тоже испугалась. Я помню тот запах кофе, и как я раздувала твои перья для платья.

МАРЛЕН. В шесть лет?

МАРИЯ. И всех твоих любовников. Что такое, по-твоему, нормальная семья?

МАРЛЕН. Твой отец – католик.

МАРИЯ. Но я не вхожа в религию! Ты вечно влюблялась, вечно страдала, кидаясь в очередные объятья. Когда я, наконец, встретила первую настоящую семью, мужа, жену и дочь, то муж, как выяснилось, спал с тобой, и его жена мечтала спать с тобой.

МАРЛЕН. Была бы их дочь повзрослее, и она бы мечтала!

МАРИЯ. Какие у меня могут быть представления о нормальной семейной жизни? Я знаю, как ты обходилась с теми, кто любил тебя. Я привыкла к этому. Меня не удивляли женщины в твоей постели. Я сама была женщиной, у меня была семья, были дети, но от тебя я ждала не сексуального образования, а любви, простой человеческой любви!

МАРЛЕН. Я насмотрелась этой романтики!

МАРИЯ. А я насмотрелась твоей романтики! Господи, все вокруг только и думают, как бы им тебя отыметь! Тебе было уютно с импотентами, в оральном сексе ты была превосходна!

МАРЛЕН. Все на этом? Ты кончила?

МАРИЯ. Я всегда знала о том, что происходит в спальне отца. Тами, милая, добрая Тами, стыдясь, перебегала коридор, чтобы быть в его объятиях. Стоило тебе уехать, как она переезжала в его спальню. А в отелях не ты ли всегда выбирала для нее комнату поближе к его комнате? Я ничего не знала о сексе, но я видела, я чувствовала ее одержимость в любви, и я видела тебя в упоении от того, что любовница твоего мужа живет по твоим законам и в твоих владениях! Отцу было сорок семь, тебе – сорок два, мне – двадцать. И эта игра в спальни по соседству каждый раз возобновлялась между вами как по нотам! Тами убирала, готовила, возилась со мной. Когда ты возвращалась, стол был накрыт, обед готов, дом вычищен до блеска. Ребенок доволен? Ребенок доволен! Ты ни разу и ни за что не поблагодарила ее. Она многому научила меня. Отец корпел над своими чертежами, счетами, спасая нас от разорения. И пока ты отдыхала с очередным любовником, мы с Тами бродили, где хотели, ели мороженое!..

МАРЛЕН. Я все это читала в твоей книге, я помню.

МАРИЯ. Ты помнишь! А помнишь, как однажды, когда мы завтракали, Тами не успела вовремя достать масло из холодильника, и оно не намазывалось, помнишь? Она сидела, опустив голову, и слушала, слушала, все, что вы ей тогда высказали, а потом не выдержала и сбежала из комнаты. Я догнала ее в коридоре, как могла успокоила. Не помнишь? Вы с папи громко, очень громко обсуждали ее состояние. Напомнить тебе? «И таблетки не помогают?» – удивлялась ты. – «Нельзя же беременеть постоянно! Заставь ее, наконец, вставать и идти в ванную после этого!» При мне вы перешли на французский. Я не все понимала, но слово «аборт» поняла. Ты и папи щебетали, как птицы! Не помнишь? А я читала в туалете медицинский словарь, пытаясь понять, за что убивают не родившегося ребенка!

МАРЛЕН. Чего ты добиваешься от меня?

МАРИЯ. Ничего! Уже тогда я была уверена: мои родители, ты и отец, вы способны на многое, вы способны на все, и даже на убийство!

МАРЛЕН. Чего ты хочешь?

МАРИЯ. Ничего, слишком поздно!..

МАРЛЕН. Твой папи…

МАРИЯ. Отец! Терпеть не могу этого скользкого слова – «папи»!

МАРЛЕН. Где моя ночная рубашка?

МАРИЯ. На тебе.

МАРЛЕН. Другая!

МАРИЯ. Там же, где все.

МАРЛЕН. Ты завидуешь мне. У меня обвислая грудь, но знаменитая грудь!

МАРИЯ. Стоп! Попробуем еще раз? Если я режиссер, а ты – актриса, будь любезна делай, что я скажу! Мне надоело подыгрывать тебе, я так больше не могу, понимаешь? Мне надоело!..


Марлен теряет сознание и трупом падает на кровать. Кажется, так проходит вечность.

Дверь в квартиру Рут распахивается и на пороге возникает Эрих.


ЭРИХ. Могу я видеть Рут Мартон? Рут, где ты? Я открыл своим ключом! И у меня имбирная водка! Я там, кажется, сломал тебе дверь, потому что у меня нет ключа от твоей двери. Я прилягу у тебя? Который час?

РУТ. Шесть сорок.

ЭРИХ. Утра или вечера? Я знаю, это верх неприличия, но мне не к кому завалиться вот так запросто. Ты не одна? Неужели одна? Второй кровати, конечно же, нет? Кто так встречает гостей!.. (Звук печатающей машинки). Ты работаешь, что пишешь? Мужского халата в доме нет? Кстати, через неделю у меня день рождения. Подари мне свое внимание, хотя бы ты подари. Она обязательно унизит меня своим подарком, а я не настолько пьян.

РУТ. Да пошла она!

ЭРИХ. Не скажи! Все пишешь роман?

РУТ. Джон считает, я должна писать.

РУТ. Какой Джон?

РУТ. Мой Джон.

ЭРИХ. Джон! А мне говорили...

РУТ. Тебе говорили правду, он бросил меня.

ЭРИХ. (После паузы). Один-девять-четыре-один. Правительство США предписывает всем герман­ским подданным, живущим на побережье, не покидать свои дома после вось­ми часов вечера. Я не могу даже выйти из дома! Легче жить в отеле. Любовь зла, мир тесен. Я слышал, ты встретила мужчину своей мечты, и он – отец твоего бывшего? И как на это смотрит Джон? Твою новую любовь я буду называть шотландцем, если ты не против. Я бы тоже пошел в Красный Крест, если бы умел, как ты, перевязывать раненых. В юности хотел стать хирургом. Представь себе, юная шалава взяла псевдоним и играет в театре! Рыжие волосы, семнадцать лет! На премьеру я послал ей ящик шампанского. Девочка должна за­помнить дебют. Жан, которого обхаживает Марлен, говорят, не слишком щедр на подарки. В газетах пишут, меня тянет к брюнеткам, особенно к актрисам. Одна из них на днях покончила с собой из-за беременности. А мне говорила, не может иметь детей. И все же писа­тельство на девя­носто процентов – полная задница! Никогда никому не показывай не­законченных вещей. Я прочел первую часть твоего романа. Пиши, продолжай и никого не слушай. И Марлен, и Натали, обе клянутся мне в любви, но как доходит до постели, начинается: «Не сего­дня, в другой раз!» Так говорят, когда не любят. Я – мазохист и неврастеник. Все мы неврастеники. Мой психоаналитик знает о любви больше, чем я.

РУТ. Спустись на землю!

ЭРИХ. Если не считать юношеской привязанности к Софи, – или как там ее? – моя первая и настоящая любовь! Она была красива, необычайно красива! Оставила все ради меня, ради юнца, корпевшего над романом о войне. Романтика? Если бы! Рекламные тексты, жалкие статьи в жалких газетах. Мои первые романы, напечатанные в журналах, не заметил никто! «На Западном фронте без перемен» я писал лет де­сять. Писал, когда жил с Лени. Писал, когда жил с Жанной. С Жанной мы прожили семь лет. Она предпочла мне другого. Даже туберкулез не обезобразил ее. Она, конечно, пыталась обобрать меня, любила деньги, но кто не без греха! Я по-своему любил ее, и наш брак не был браком по расчету. Она поменяла паспорт и хоть как-то смогла выжить...

РУТ. В лучших гостиницах мира?

ЭРИХ. Быть человеком без родины и гражданства не сладко, даже если у тебя есть деньги. В тоске по Жанне меня утешила Рут Альбу, ты знаешь, самая красивая среди актрис. Она объяснила мне, что простыни и скатерти должны быть вытканы на ручном станке, что восточные ковры набиваются вручную и имеют рисунок. И я начал коллекционировать восточные ковры, работы импрессиони­стов. Полетт – это история особая. И больше никаких уз! Полная свобода: не принимать ничего близко к сердцу и плыть по те­чению! Скучно и необременительно.

РУТ. А как же Наташа?

ЭРИХ. Русская княгиня? С ней покончено, как и с Марлен. Только Полетт никогда и ничего от меня не ждала! Я писал, она читала. Один раз за полгода я вывел ее в свет продемонстрировать наряды. Что это было для нее – вечерами сидеть дома, в то время как я пишу! С Марлен покончено! Я бы на твоем месте не радовался. Центр тяжести наших отноше­ний грозит переместиться в твою сторону.

РУТ. Думаешь, я всегда тебя ждала? Времена изменились, и мы.

ЭРИХ. Цирроз печени и лицевая невралгия лишили меня рассудка. Мать умерла от рака, а отец жив. У Жанны туберкулез. О чем бы я ни писал, всплывают мать и Жанна, рак и туберкулез. Свой лучший роман я не опубликую никогда, и не сожгу. Любовь! И Патриция, и Жоан, и Лилиан, Элен, – все мои девочки на бумаге – лишь эхо мужской страсти!

РУТ. А Бригитта?

ЭРИХ. Вот с кем никаких мучений! Вокруг меня одни мифы: якобы, я – Крамер, и умышленно пишу фамилию наоборот. И это в энциклопедиях! И что писал я не роман, а дневник! Издательству выгодны слухи. Тираж перевалил за пятнадцать миллионов. Да, я не образцовый супруг! Мне тут звонила Бригитта, жаждет скрасить мое одиночество. Есть и еще одна, ей девятнадцать, эффектная.

РУТ. Я знаю.

ЭРИХ. Ты все знаешь! Я и сам себе не нравлюсь, когда пью. Инфляция! У меня в Швейцарии валюта, я вложил ее в то, что не обесценится: Ван Гог, Дега, восточные ковры.

РУТ. Ты никогда не был циником.

ЭРИХ. А так, знаешь, хочется! Я закутываюсь в одиночество, как в кашемир. За окном горит рейхстаг, а я в изгнании! Жить в Швейцарии без проблем можно только с деньгами. Я дал приют многим в своем доме. Возле моей виллы как-то нашли труп журналиста, пошел слух, что это головорезы приняли несчастного за меня. Устал. Сам не знаю, чего хочу. Играет котенок, чешутся собаки, а я постарел за год на десять лет. И тут я встретил Марлен!

РУТ. Господи, Марлен!..

ЭРИХ. Женщин у нее, пожалуй, не меньше, чем у меня! Эксцентричная, необузданная!

РУТ. Не самая умная.

ЭРИХ. Однажды мы гуляли, я купил ей розы. О чем это я? Смотрел на девушек, и казалось, не будет ничего, даже если она уйдет. Сказал, иду на встречу с другой, – и ничего, ни слова! Я в спальню, она – за дверь. Спрятала мои туфли, чтобы я не вышел из дома. Такое можно без репетиций играть на сцене. Говоришь, русская княгиня? Натали! Я встретил ее под Новый год. В лице что-то мальчишеское...

РУТ. Говорят, она из дома Романовых?

ЭРИХ. Плавное начало, какие-то слова, легкий флирт, нежное лицо, губы. Голос Натали я слышу так ясно, будто она со мной! Подхожу к окну, и думаю о том, как это чудесно – жить в ее мыслях, в ее сердце! Мы часто ссорились, я пил, утешаясь с очередной красоткой. По утрам уже не помню, что говорил, что делал во хмелю. Как тебе это выражение – «во хмелю»!..

РУТ. Марлен не звонит?

ЭРИХ. Когда они с Жаном разбежались, – один-девять-четыре-шесть! – приехала: «Давай начнем сначала!», – я сглупил, не захотел. У нас тогда все только начиналось с Натали. Я даже соврал ей, что провел ночь с Марлен, не знаю, поверила ли она. Это – болезнь Меньера: головокружения, боли, временами глухота. И это навсегда. Не мальчик, а все высматриваю по ночам, горит ли в доме любимой свет!

РУТ. Скажи еще, что до сих пор ищешь большую и светлую любовь!

ЭРИХ. Поздравь меня, я нашел спутницу жизни! Полетт и болезни утихомирят меня. Как ты, как успехи?

РУТ. Все хуже. Издательства не покупают мой роман. Заставляю себя работать. Еле держусь на ногах. Была на грани нервного срыва. Христос через три дня после смерти восстал из гроба! Он умер, но смог встать и пойти! И я смогу!

ЭРИХ. Сначала реши для себя: ты хочешь жить, или погубить себя писательством? Дай мне слово: если выкарабкаешься, то не напишешь больше ни строч­ки, пока не станешь финансово независимой. Я не шучу! Что с руками, суставы? Много печатаешь на машинке. Мы оба не бережем себя. (Пауза). Я только что узнал об одном неприятном со­бытии... Словом, даже не знаю…

РУТ. Уолтер умер?

ЭРИХ. Ты знала?

РУТ. Все-таки, я любила его. Я все поняла, как только ты вошел, я поняла по твоим глазам. Кому мы нужны в этой жизни? Кто нас полюбит?..


Лунный свет. И лицо Эриха.


ЭРИХ. Марлен – это мой приговор! Все мы грешим и каемся, а она не грешит. Она просто живет! Я знаю, я все знаю. Ее очередной любит поговорить тебе о тумане, об искусстве, о том, как он много думает, размышляет. Потом они спят. В одной постели! В полдень он просыпается и уходит. Позвонит ли, зайдет ли? Этот метод срабатывает. Ты сама пришла к нему, Марлен. Ты ведь пришла? «Когда мы увидимся?» – «У меня нет времени». – «Но я хотела. Может, ты позвонишь мне?» – «Зачем?» – «Что-то случилось? Что? Ты меня не любишь?»... Банально, не так ли? Где он стал лапать тебя: в машине, в лифте, в самолете? Ты ведь любишь, когда тебе говорят: «Иди сюда!» и наваливаются, и задирают юбку?..


Марлен проигрывает на музыкальной шкатулке мелодию «Лили Марлен».


МАРИЯ. Помнишь, мама, мне было десять лет, я принимала ванну и вдруг вижу, как из меня течет кровь. Что-то лопнуло во мне, разорвалось! Ты примчалась на мой крик бледная, с трясущимися губами. Достала меня из ванной, вытерла, положила мне между ног салфетку и сказала, что это – природа, что теперь это будет со мной всегда, каждый месяц, и что я никогда и ни под каким видом не должна подпускать к себе мужчину. Мужчину, какого мужчину? Ты ушла. Я доковыляла до постели и легла. Лежала и думала об этой природе. И не ты, мама, а Тами научила меня пользоваться гигиеническим поясом, объяснив, что внутри меня Бог соорудил маленькую комнатку, в которой в один прекрасный день будет спать в ожидании своего рождения ребеночек. Я поверила, я слушала, затаив дыхание! Тами обняла меня, заплакала: «Гордись, что ты – женщина!» Я женщина, женщина с комнаткой внутри! Спускаясь к завтраку, я несла себя, как хрустальную вазу. Ты была вся в черном. Я подумала, не умер ли кто? Чай пили молча. Днем на студии все от парикмахерши до уборщицы интересовались, как я, в порядке ли. За дверью гримерной я услышала: «С девочкой так трудно! Месячные в девять лет! Наверное, климат, жара...» Мне было не девять, а десять, мама! Ты собиралась на концерт и обсуждала со всеми интервью фон Штернберга в утренних газетах: «Мы с мисс Дитрих дошли до конца своего совместного пути. Все, что мне было дано сказать о мисс Дитрих, сказала моя камера!» Штернберг уехал. Уехали папи и Тами. Ты забыла о них так же, как и обо мне. Цветы, приемы, приглашения волной накатили на наш дом. Ты наслаждалась жизнью! Не приходила ночевать, звонила и говорила, что любишь меня. Ты ведь любишь меня, мама?


Марлен спит в своей постели. Ее комната все больше походит на склеп.


МАРЛЕН. Тридцать шестой год, Англия похоронила старого короля...

МАРИЯ. Ты любишь меня, мама?

МАРЛЕН. Я за год снялась в трех фильмах. Что еще? У тебя был грипп под Новый год. Изданы «Унесенные ветром», изобрели игру «Монополия». Я все помню! Что они сделали с тобой?

МАРИЯ. Кто – они?

МАРЛЕН. Доктор и этот, который был с ним...

МАРИЯ. Их нет, их давно уже нет, я давно выздоровела. Мои нервы в полном порядке!

МАРЛЕН. Да? Покажи ноги. У тебя такие же ноги, как и у меня, нет? Нет! А помнишь, я и мой новый любовник жили в Париже: белая сирень, поэзия!.. (Забывается). Иди сюда, сядь. Познакомься с самым талантливым писателем нашего времени. Я зову ее Кот, а вас мы будем звать Бони. Нет, не так, ребенок будет звать вас господин Ремарк. Вы – Эрих Мария, она у меня – Мария... Да, девочка моя, немцы иногда дают мальчикам твое имя... Твое... (Засыпает).


Годы уходят вспять. Марлен и Эрих, в руках у него зубная щетка.


ЭРИХ. Ну и где, позвольте узнать, моя зубная паста? Я из числа ранимых и тонких авторов и не могу валяться в собственной блевотине! (Откидывается в кресле, закуривает). Моя прекрасная Пума, большинство ролей неверных женщин ты сыграла блестяще! Кот еще здесь?

МАРЛЕН. Она спит. (Обнимает его).

ЭРИХ. Не знаешь, кто пустил слух, что Земля столкнется с Марсом?

МАРЛЕН. (Целует его). Мы обречены!

ЭРИХ. Думаешь? Почему бы тебе не отправить Кота в школу?

МАРЛЕН. (Ускользает от него). У нее прекрасная новая гувернантка.

ЭРИХ. Серая, пропахшая целомудрием? Сам удивляюсь, откуда во мне берется этот тон, когда я начинаю: «Кот, сядь прямо! Доедай яйцо! Не ерзай на стуле!..»

МАРЛЕН. Говорят, Гитлер, когда сжигали фильмы, сохранил копию «Голубого ангела». Когда-нибудь я вернусь в Германию, вернусь на родину. У Кота появился ухажер, он пригласил ребенка в кафе. Свидание через три дня.

ЭРИХ. Купи ей новое платье. Три дня на похудание и избавление от прыщей.

МАРЛЕН. Циник! (Целует его). Ты заказал новые рамы для своих картин?

ЭРИХ. Пока краснодеревщики работали, нашел старые рассказы, незрелые, но легкие.

МАРЛЕН. Как смешно: ты – великий писатель!

ЭРИХ. Рядом с великой актрисой. Двадцать лет назад я мечтал об одном.

МАРЛЕН. О чем?

ЭРИХ. Спасти мир. А сейчас?..

МАРЛЕН. Я не спала с Хемингуэем. Не веришь? Хочешь кофе?

ЭРИХ. Видел твою новую подружку: плоскогрудый носорог. Как она в постели?

МАРЛЕН. Как носорог. Незаменима, как гувернантка.


Солнце заходит за горизонт. Темная комната Марлен, и в ней – Мария.


МАРИЯ. Я не подслушивала, нет, я была с ними рядом. Я не была для них ребенком. Временами они вообще забывали обо мне. Мать решила сыграть роль шлюхи в каком-то вестерне, носорожиха была в восторге. Эрих пил до бесчувствия. Гитлер напал на Францию. Мать в Америке, мы в Антибе. Теплоход отплывал из Шербура. Как успеть, как не попасть к фашистам? Едем на двух машинах: я и Эрих – в одной, папи, Тами, Тедди и наш багаж – в другой. Немцы в часе езды, остановки только для заправки. «Запомни все, что увидишь», – говорил мне Эрих. – «Эти люди уже знают, что обречены?» – «Знают. Война – не гимн и не слава, война – это плач матерей». Мотор перегревался, он поднимал капот и, высунувшись из машины, как-то все-таки вел ее. Гитлер бомбил Варшаву, а мы уплывали из Франции на «Куин Мэри» в Америку. Радио молчало. (Подходит к спящей на постели матери). Я не могла не написать обо всем: о тебе, о твоих мужчинах и женщинах, о твоей славе и о нашем позоре. Ты по-прежнему снималась, развлекалась, возвращаясь домой под утро. Эрих ждал тебя, бросался к окну, к телефону, рвал написанное и снова писал. Он хотел быть с тобой, хотел видеть тебя, слушать твой голос, а ты, смеясь, рассказывала ему о своих любовниках, просила у него совета, как быть с тем, с другим. Он писал для тебя любовные сцены, фразы. Ты, не читая, улыбалась ему. За что? За что ты такая, мама?..


Пройдя сквозь годы, в комнате видением возникает Эрих.


ЭРИХ. Спит? Я не разбужу ее, я не могу разбудить. Не бойся, дай руку. Холодно? Я тут захожу к вам иногда, к ней, когда она спит. Сколько ей сейчас? Впрочем, я могу сосчитать и сам. Она постарела? Я вижу ее все такой же, как раньше. (К Марлен): Спи, моя Пума, спи! Мы увидимся скоро.

МАРИЯ. Когда?


Видение Эриха исчезает. Марлен просыпается.


МАРЛЕН. Который час? Мне снова снился он, он приходил.

МАРИЯ. Кто – он?

МАРЛЕН. Я медленно схожу с ума. А ты?..


Память вновь возвращает Марлен к нему. Та же комната много лет назад. Эрих вскрывает конверт, достает письмо.


ЭРИХ. (Читает): «Один-девять-четыре-пять. Не знаю, как к тебе обращаться, у меня приступ тоски…» Может, тебе не хватает бутербродов с ливерной колбасой? Или утешения обиженных? (Откладывает письмо).

МАРЛЕН. И бутербродов с ливерной! Я в растерянности, впереди ничего нет. Вечером нашла за портретом дочки три письма от тебя. У меня никого нет! Дралась с одними, с другими, выбила для себя свободу и теперь сижу с этой свободой одна, брошенная всеми. И тут я нахожу твои письма: «Любовь – это чудо: двоим вместе легче, чем одному, как аэроплану». Я вернулась, вернулась! Так хочется поговорить с тобой! Где ты? Сообщи мне хоть название отеля. Я приеду.

ЭРИХ. (Пишет и читает): «Они сидели за каменными столами, и гроздья сирени свисали над их бокалами с вином. «Это – настоящее счастье?» – спросил старик. – «Нет, – ответил Равик, – это счастье утомительное...»

МАРЛЕН. Кем бы я была без тебя!

ЭРИХ. Кем? Живи, не дай обрезать себе крылья! Домохозяек и без тебя миллионы.

МАРЛЕН. Ты послал мне статью из журнала обо мне и о Жане. Я прочла. Кусок ливерной колбасы в конверте кому: мне или ему? Я съела и жива.

ЭРИХ. Верни мне все письма.

МАРЛЕН. Я вернула.

ЭРИХ. Не все!

МАРЛЕН. Разумеется. Я возвращаю письма тебе, ты посылаешь их мне, я – тебе, ты – мне. Мы будем друзьями в буржуазном смысле?

ЭРИХ. Ни в буржуазном, ни в сентиментальном.

МАРЛЕН. Жизнь прошла...

ЭРИХ. Жизнь?.. Есть притча о том, как один бедняк пришел к Ротшильду рассказать тому о своей жизни. Ротшильд не выдержал и закричал: «Вышвырните его вон, он сокрушает мое сердце!» Привет твоему велосипедисту Жану!

МАРЛЕН. Почему – велосипедисту?

ЭРИХ. Потому что привет!

МАРЛЕН. Ты не любишь меня!

ЭРИХ. А ты? Слетелись, как голуби, письма и фотографии.

МАРЛЕН. Где ты, с кем?

ЭРИХ. Спроси у Марии.

МАРЛЕН. Раньше ты называл ее – Кот.

ЭРИХ. А тебя – Пума, а сам был Равиком. В прошлой жизни! Как все цвело тогда, как расцветало! Надо дать Марии, или Коту телеграмму, она уже не ребенок, забыл ее нынешнюю фамилию, а называть, как помню, тем более, если она в разводе, не хочу.

МАРЛЕН. Я много думаю о тебе. Мария уехала в Канаду, у меня здесь никакой работы.

ЭРИХ. Зато я всегда в компании. С букетом моих болезней полгода под наблюдением врачей мне обеспечено!

МАРЛЕН. Я знаю тебя, симулянта! Сколько у тебя девушек?

ЭРИХ. Все повторяется. Все, как тогда. Я пишу тебе из Нью-Йорка в Нью-Йорк, ты варишь мне мясо, говядину в собственном соку, и отправляешь из «Плазы» в «Амбассадор». Говядина с рисом, – так я наберу вес! Готовишь в скороварке?

МАРЛЕН. Кстати, я уезжаю.

ЭРИХ. Кстати! Когда?

МАРЛЕН. Сейчас.

ЭРИХ. Куда?

МАРЛЕН. Я любила только тебя!

ЭРИХ. Любила?..


В комнате Марлен полумрак, в нем – Мария.


МАРИЯ. Зачем? Зачем я стараюсь забыть об этом?.. Я придавлена всей тяжестью ее тела. Я не понимаю, что со мной, я дрожу от холода, я хочу, но не могу кричать. Я не знала тогда, что меня насилуют. Женщина, похожая на носорога, оставила меня в покое, я одернула ночную рубашку, подтянула коленки к груди и провалилась в сон. Неужели меня заранее подготовили к изнасилованию? Всегда послушная, домашняя, я была для всех предметом, готовым к употреблению. Вот она меня и употребила. Почему моя мать выбрала эту женщину из всех и поселила ее со мной наедине? Неужели она хотела этого, неужели чувствовала? Чем я заслужила такое? Матери любят своих детей, я была хорошей, послушной. Почему такое со мной, зачем, за что? Наверное, я все еще верила в чудеса, если попросила о встрече с матерью. Не знаю, почему. Мать больна, сказали мне, ее нельзя беспокоить. Я ненадолго! Вошла. Шторы опущены. Полумрак, мать лежит на софе в шерстяной шали. Мне показалось, она умирает. Я опустилась на колени, ее рука легла мне на голову. – «Мамочке надо отдохнуть. Приходи завтра». Может, она знает? Может, не хочет меня видеть? Никогда не приходи за помощью к матери, только что сделавшей аборт! Господь, к кому ты милостив?..


Марлен просыпается и садится в постели, оглядывается.


МАРЛЕН. Ребенок! Ребенок!.. Знаешь, чтобы ты была счастлива, я отдам тебя в Академию Драмы. Учись. Ты ведь любишь театр? Ребенок, не прячься, я знаю, ты здесь!

МАРИЯ. Я не прячусь.

МАРЛЕН. Я сама училась у него в молодости.

МАРИЯ. У кого?

МАРЛЕН. А где Жан? Где Жан? Он ушел? Как я люблю его бедра!

МАРИЯ. Я давно закончила с учебой, я давно играю на сцене. Я давно уже не ребенок!

МАРЛЕН. Я помню твой псевдоним – Мария Мэнтон!.. (Забывается). Жан, дорогой мой! Все, что я хочу дать тебе, – любовь! Где ты, Жан? Если я больше не нужна тебе, я умру. Тело холодное, смотрю на себя и не нахожу, что я красива, привлекательна. Для тебя я хотела бы стать самой лучшей на свете, Жан. Мне плохо, Жан, у меня жар. Я больна. Я не могу родить тебе ребенка. Ты женишься на мне, когда разведешься? Когда? Если ты хочешь, я рожу, мне плевать, что скажут люди. Ты слышишь меня, Жан, ты слышишь?..


В истерике Марлен падает лицом в подушку и затихает.


МАРИЯ. На странной вечеринке среди множества неприятных людей ко мне подошел человек, взял меня за руку, повел к машине и увез на берег моря. Свежий морской бриз выветрил у меня из головы все. Он влюбился в меня, этот человек, он воскресил меня, и я поверила: жить на свете можно! Мы обручились. Я была на седьмом небе от счастья!

МАРЛЕН. (Приподнимается на постели). Папи и я, мы не в восторге...

МАРИЯ. А мне плевать! Мы помолвлены! Что скажешь?

МАРЛЕН. (Усаживается поудобнее). Твоя носорогообразная гувернантка сбежала. Папи считает, у нее были поддельные чеки.

МАРИЯ. Даже очень наивная мать не поселила бы свою дочь с лесбиянкой!

МАРЛЕН. Что? Что ты сказала?

МАРИЯ. Господи, как мне снилось подвенечное платье! Фата, подружки, медовый месяц, счастье без границ! Я снова была непорочной, я была для него девственницей, я смеялась и плакала от любви! А он, бедный милый человек, он действительно любил меня и понимал, что скоро все это кончится. Утром мы шли по песчаному берегу, и он сказал мне, что уезжает, что свадьбу придется отложить. Он сказал мне, что любит меня, обещал вернуться, просил ждать. Кажется, я просила его о чем-то. Я проводила его, поцеловала на прощание.

МАРЛЕН. Он был старше тебя.

МАРИЯ. Как ты была довольна!

МАРЛЕН. Замолчи! Он знал, что делает! И ты радуйся, что выпуталась из этой истории!

МАРИЯ. Из какой истории? Из любви? Знаешь, почему я вышла замуж? Я мечтала сбежать от тебя, забыть о тебе! А ты демонстративно подарила мне резиновую спринцовку, чтобы я не забеременела.

МАРЛЕН. Твое так называемое замужество...

МАРИЯ. Кончилось, не начавшись, хочешь сказать? Я могла бы пойти на панель. Могла вернуться к своей Носорожихе, или автостопом через всю страну к отцу. Но вернулась к тебе! Я никогда не отличалась особой сообразительностью. Но я не думала, что все эти годы ты будешь напоминать всем и каждому, кто ты и кто я: великая мать и блудная дочь!

МАРЛЕН. Можно, я посплю?

МАРИЯ. А когда я спрашивала у тебя: «Можно я посплю?», – ты помнишь?

МАРЛЕН. Я часто думала о самоубийстве.

МАРИЯ. Я даже начала увеличивать дозу снотворного для себя, по чуть-чуть, незаметно. Мне было двадцать, всего лишь двадцать лет, а я жила с ненормальным, с психом, который знал наизусть Фрейда и Юнга, был опасен, но почему-то легко и просто проходил любые экспертизы. Это он дал мне книгу о невротических типах нашего времени, книгу обо мне! Я поняла, я не одна такая! Я жила этой книгой, я спала с ней. Я еще не нашла свой путь, но...

МАРЛЕН. Всё?

МАРИЯ. Всё.

МАРЛЕН. Спокойной ночи!


Марлен отворачивается и лежит неподвижно. В комнате вновь появляется Эрих.


ЭРИХ. Посмотри на меня, на Равика, зацелованного и оплеванного! Я видел много волков, знающих, как изменить свое обличье, и лишь одну Пуму сродни им. Я видел Пуму, обратившуюся в ребенка. Я видел ее дома, в белом передничке она делала яичницу. Я видел тигрицу, мегеру, чьи ногти приближались к моему лицу. Скажешь, я нездоров? А как иначе, если живешь с Пумой? Каждый раз, когда я посылал тебе письмо, ты звала меня к себе, клялась, что любишь меня, иногда позволяла и мне любить тебя. И всегда ты выпроваживала меня. Мои желтые листы в блокноте не исписаны, а заточенные карандаши не использованы!..


Марлен садится на постели, осматривается: никого. Мария дремлет в кресле.


МАРЛЕН. За что я все помню? Разве я не любила его, разве я не любила тебя? Кто из вас любил меня? Девочка моя, как мне тяжело жить! Я всегда и во всем ищу прекрасное, это и мешает мне жить. Во время войны в людях была красота, теперь она исчезла. Каждый думает лишь о том, как бы превзойти другого, как обойти закон. Все это мерзко! В людях нет ни радости, ни сострадания. Все заняты, все зарабатывают деньги, все только и думают, что о деньгах. А я люблю, я люблю тебя, люблю твои волосы, твои руки, глаза!.. Сегодня мне снилась Тами, ее аборты, чистота нашего с папи брака. Как она носилась по городу от одной аптеки к другой, скупая лекарства и не замечая на своем пути ничего! Она была безумна! Папи не случайно не разрешал ей выходить из дома одной. Она думала, что беременна в очередной раз, и била себя кулаками в живот, убивая ребенка. Но ребенка не было, не было! А сколько пустых чеков я ей подписала, сколько раз отправляла ее на лечение! Сколько лет я думала о разводе, оплачивала судебные издержки, но репутация, карьера, – нет, только не развод!.. Помнишь, ты приехала ко мне, и я просила тебя, умоляла спать не в гостиной, а со мной, в спальне, помнишь?.. За что я все помню? Разве я не любила тебя? Ты даже не пригласила меня на свадьбу, на свою свадьбу! Ни прессы, ни родной матери! За что?.. (Пауза). Это – что, освещение для первого акта? Не слишком ли ярко? Вы слышите? Кто-нибудь!..


Телефонный звонок. Где-то там, в другом мире – Эрих.


ЭРИХ. У каждого порядочно­го человека в новогоднюю ночь бывает плохое на­строение. Прощай, старый год, еще один год! У меня была масса свободного времени, и я был в двух шагах от тебя! Не гони меня и не спрашивай ни о чем. Хотя, нет, спроси! Спроси, что нового в наших отношениях?

РУТ. Ну, и что нового?

ЭРИХ. Мы стали соседями! Ангел мой, ты любишь редиску? Мы будем вместе ходить по магазинам. Я изумительно готовлю! Полетт не знала, как вскипятить чайник.

РУТ. Что с тобой?

ЭРИХ. Я свободен, одинок и очень этим доволен! А ты, я смотрю, не в духе. В чем дело?

РУТ. Он протестант. И он женат. И жену он не бросит.

ЭРИХ. Я его знаю? В принципе, в отношениях между женатым мужчиной и незамужней женщиной нет ничего нового. Ты что, всерьез задумалась о свадьбе? Я его знаю? Итак, я знаю его и знаю тебя. У него – дом, жена, сын. Он будет колебаться, как маятник, прежде чем решится. Почему ты такая дура?

РУТ. А ты не погуливал с Полетт, хотя и был женат на Жанне? Не говоря уже о Марлен…

ЭРИХ. Любая хорист­ка лучше знает, как обращаться с мужчиной, чем ты!

РУТ. Меня не интересует любовная жизнь хористок!

ЭРИХ. Только без слез! Мы что-нибудь придумаем. Если он тебя любит, почему ведет себя не так, как принято?

РУТ. А как принято?

ЭРИХ. Не знаю. То, что у психиатров – теория, у меня – сама жизнь. А твой приятель – такой же, как и я, сумасшед­ший. И скажу тебе... (Неожиданно падает).

РУТ. Эрих! Что с тобой?..


Комната Марлен в привычном сумраке.


МАРЛЕН. Один мой поклонник прислал мне фото: ты – в свадебном платье.

МАРИЯ. Я, выросшая среди актеров, привыкшая к разговорам о любви...

МАРЛЕН. Я нашла одного типа, и он забросал твою постель лепестками роз.

МАРИЯ. Я, которую тошнило при одном взгляде на тебя...

МАРЛЕН. Я хотела, чтобы ты знала, я люблю тебя!..

МАРИЯ. Я, которую тошнило от твоих разговоров о мужчинах, - я влюбилась!

МАРЛЕН. Я хотела...

МАРИЯ. Чего ты хотела?..

МАРЛЕН. (Напевает):

Есть ли что банальней смерти на войне

И сентиментальней встречи при луне…

МАРИЯ. Я влюбилась, я безумно влюбилась: ему сорок шесть, он талантлив, он художник! Как он ставил свет, как оформлял пространство! Перед премьерой он не спал, наверное, трое суток, еле стоял на ногах. И я поняла: это мой шанс – самой просить его жениться на мне. И знаешь, что он мне ответил? Знаешь, как он ответил? Он кивнул, у него не было сил говорить, и он кивнул: да! Скрыть от тебя эту историю было нелегко. Всерьез ты мной не интересовалась. Ты и сейчас не в восторге...

МАРЛЕН. Я в восторге, я рада! Итало-американец!..

МАРИЯ. У моих мальчиков такие же глаза и волосы, как у него.

МАРЛЕН. Я люблю своих внуков!

МАРИЯ. А меня, меня ты любишь? Тами была для меня всем: и подружкой, и матерью. Тами, но не ты! Ты сделала из нее неврастеника, инвалида. Каждое утро я сажала ее в кресло, в ее любимое кресло, давала в руки моток веревки и оставляла у окна до вечера дергать за нить, развязывая и завязывая узелки. И так она проводила дни, неделю за неделей. А ты, как ты ждала, когда, наконец, мой второй брак рухнет вслед за первым!

МАРЛЕН. Я и не думала...

МАРИЯ. Помнишь нашу с Биллом квартирку на третьем этаже без лифта? А линолеум, который достоин прислуги? А твой лимузин, коробки с икрой, сыром и фруктами? Мы не могли позволить себе купить и десятой доли... Нет, ты не хотела нас унизить!

МАРЛЕН. Я нуждалась в деньгах не меньше, чем вы! И роли в бездарных фильмах мне были омерзительны! Кто из вас думал обо мне?

МАРИЯ. Я думала! Я была беременна, а ты, перед тем как приехать ко мне для поддержки, для помощи, ты как-то невзначай пробросила: «Так ты оставишь ребенка?»

МАРЛЕН. У вас даже не было места для кроватки малыша, и я хотела...

МАРИЯ. Билл переделал кладовку в детскую комнату. Мы отказывали себе во всем, а ты носила русские соболя и платья от Валентино!

МАРЛЕН. Я не спала ночами, я прислушивалась, дышит ли наш малыш. Я кипятила ему молочную смесь, я все отмыла и простерилизовала. А ты со своим Биллом резвилась в это время, крутила любовь!

МАРИЯ. В каждом интервью ты говорила о том, как я украла у тебя малыша, как ты целый год нянчилась с ним!

МАРЛЕН. Я не помню такого.

МАРИЯ. А я помню!


Окно в комнате распахивается, ветер взбивает штору. Марлен взмывает над постелью.


МАРЛЕН. Ангел мой, это – ты, ты?.. Я знала, ты придешь! Нет, я помню: мы обедали в ресторане, звучала музыка. Ты спросил, когда у Жана ожидается прибавление, я ответила, что, наверное, в октябре. Французы делают детей быстрее, чем мы. Как ты был жесток со мной! Ты знал, Жан не вернется ко мне, и намеренно язвил по этому поводу. Я заболела, да, заболела от твоих намеков и слегла... (Мария закрывает окно). Я медленно схожу с ума! За что я все помню?.. Я снималась в Голливуде, а твой отец болел, ему сделали операцию. Я звонила, спрашивала, как он. Твой папи лишился трех четвертей желудка. А этот домик в Калифорнии, клетки, цыплята, яичный бизнес! Он жил там с Тами, с этой шлюхой! Она расцвела! Он жил в долг, а она ликовала, она была счастлива! Как ты думаешь, кто выкупил долги нашего папи? Я! Он лечил свое сердце и даже не вспоминал обо мне. (Пауза). Ты видела Юла, то фото, где он в инвалидной коляске? Четыре года мы были любовниками! Вид у него, надо сказать, жалкий. У него рак. Лицемер! У него рак, и поделом!.. (Забывается) Знаешь, кто мне только что звонил? Мне звонили все: президенты, актеры, банкиры, секретные физики. Ты бы видела эти цветы! Шагу сделать нельзя, столько цветов! А почему? У меня день рождения! Я все помню! В этот день я принадлежу человечеству. Сколько мне сейчас? Когда мне стукнуло пятьдесят, я всем говорила, что сорок. Они думают, я беременна, а у меня просто задержка. Не люблю гинекологов, страхи о климаксе. Ты, кстати, не нуждаешься в гормонах? А Элизабет Тейлор – проститутка, уж я-то знаю!..


Марлен теряет силы и забывается. Мария гасит свет. В комнате Эриха полумрак


ЭРИХ. Это было на прошлой неделе. Он вошел, улыбаясь. Молча, прошел в спальню. Во внутреннем кармане пальто ты заметила бутылку. Он что-то говорил, что-то о тумане, о погоде. Ты стояла и думала, не сон ли это – он вернулся! Потом он смял тебя, и ты не сопротивлялась. Он проснулся в одиннадцать, объявил, что днем у него встреча и вечером. И ушел, и не позвонил. Ночью ты сама бросилась искать его. Ты нашла его. Сказала: «Не веришь мне? Не любишь?» Он молчал. Ты еще о чем-то говорила, он прервал тебя: «Сама напросилась!» - «Напросилась на что?»... Ночью ты улетала. Он вбежал в самолет перед самым вылетом, молча сел рядом. Ты выпила, и он выпил. А когда ты задремала, его руки, сам он навалился на тебя, и ты посопротивлявшись немного, все-таки люди кругом, быстро сдалась. Видишь, я знаю, я все о тебе знаю. Зачем ты такая, за что?.. У тебя новый приятель? Юл, кажется? Я прочел твою статью. «Как быть любимой» – название неплохое. Написано чувственно! Что ты можешь знать о любви! Как твои концерты в клубах? Публика пьет и чавкает? Но тридцать тысяч долларов в неделю! Ты среди циркачей с хлыстом в руках, потом клоуны, и надо уложиться в полчаса, люди должны отдохнуть и вволю посидеть за картами, я понимаю. И никакого унижения? Много бы я дал, чтобы сказать тебе это! Не скажу и даже не напишу. Ты хотя бы вспоминаешь меня?.. Я тут пролистывал дневник: один-девять-пять-пять, январь, записи обрываются, контуры жизни расплываются. Был в театре, выходил на поклоны: я – автор, драматург! Пьесу играют часто. Обними меня, наговори, что хочешь, я поверю всему! Не можешь мне простить Полетт? Интеллектуал и красавица! Я читал в бульварной прессе и о тебе, и о себе, и о Полетт. Один-девять-пять-восемь. Ты забыла поздравить меня с бракосочетанием. Один-девять-шесть-семь. Чем я был знаменит в шестьдесят седьмом?

МАРЛЕН. Инфаркт, через два месяца – сердечный приступ. Больница святой Агнессы. Я читала в газетах.

ЭРИХ. Я что, был тебе интересен?

МАРЛЕН. Твоя аорта так расширена, что...

ЭРИХ. Жизнь каждого из нас неминуемо оборвется, жизнь оборвется...

МАРЛЕН. Ты боишься смерти?

ЭРИХ. Боюсь. А ты?..

МАРЛЕН. За что я все помню?

ЭРИХ. За что я люблю тебя!..


Эрих остается в одиночестве.


ЭРИХ. Похороны были скромные. Панихида в старой сельской церкви, знаменитостей не было. Была, конечно, Полетт, из Германии приехала моя сестра. Я лежал в гробу…

МАРЛЕН. Не могу!..

ЭРИХ. Обряд прошел тихо, без речей. Священник читал заупокойную на итальянском, которого я не знал. За гробом шли ремесленники, ученик пекаря, аптекарь. Красивые были похороны!..

МАРЛЕН. (Кричит во тьму): Зажги свет, шалава!..


Мария включает свет, подкатывает к Марлен инвалидное кресло.


МАРИЯ. Ты сама захотела сидеть в темноте.

МАРЛЕН. Красивые у него были похороны!

МАРИЯ. Откуда тебе знать!

МАРЛЕН. А я знаю! Хочу есть. Или не хочу? Эрих, господи! Я хотела купить часть его картин, когда красавица-вдова продавала их на аукционе, потом передумала. Я ведь могла и не знать об аукционе, не так ли? Я все помню! Полетт, когда узнала про рак груди, много пила, прошла через все, через операции, через весь этот ад. Ее похоронили рядом с ним. Жанна умерла в семьдесят пятом. Наташа, его русская красавица умерла в восемьдесят первом, в декабре. Я пережила их всех! Одиночество – вечный рефрен жизни! За что?..


Рут гремит посудой. Неловкая пауза.


РУТ. Я все реже выхожу из дома. Нервы. И одиночество. А в остальном – грех жаловаться. Знаешь, у твоей Марлен опять проблемы. Я читала в газетах. Впрочем, они еще и не то напишут. Кстати, где газеты? Надо быть идиоткой, чтобы поверить в эту чушь: гангстеры решают проблемы Марлен! Она, что, действительно что-то написала об этом? Сценарий? Мемуары? Она все еще поет. Поет мужские песни, заменяя «его» на «нее». (Пауза). Как твои дела, Эрих? Как у вас на том свете с погодой? (Напевает мотивчик из «Лили Марлен»).


Комната Марлен, постель. Марлен корчится в судорогах. По радио звучит «Лили Марлен».


МАРЛЕН. Выключи! Выключи! Выключи радио!..

МАРИЯ. (Вбегает в комнату, выключает приемник). Опять? Я говорила тебе...

МАРЛЕН. Господи!.. Помолчи! Ноги! Может, они болят только в сырость, в дождь? Или от холода? Или от каблуков? Судороги! Выпью шампанского, три бокала, и как-то легче...

МАРИЯ. А если выпить ведро?

МАРЛЕН. У меня в сумке должна быть бутылочка, маленькая. (Выпивает). Все доктора придурки! Курить я не брошу, не надейся. Спина! Кортизон, кодеин, – дай мне хоть что-нибудь! Помнишь, один докторишка божественно колол меня в задницу? Говорил, все, что мне нужно, курс витамина В, и все! С ним я чувствовала себя превосходно. Где он, этот идиот!..

МАРИЯ. Его арестовали за торговлю стимуляторами.

МАРЛЕН. Знаю! Между прочим, я никогда не боялась смерти, пока не родила тебя. О чем это я?.. (Изменяется на глазах). Нельзя же так долго спать, Мария! Какая ты толстая! Не беременна? На прошлой неделе я убирала у вас детскую, сегодня вымыла все полы. Можешь убедиться! Девица, которую вы наняли, моет шваброй – комедия! Я мыла, как надо, на коленях, щеткой и мылом. Сколько у вас грязи! Где ты ходишь весь день, Мария! У тебя, между прочим, ребенок!.. (Теряет силы). Что со мной? Ногти обломаны, руки огрубели... Хемингуэй получил Нобелевскую премию?

МАРИЯ. Сто лет назад.

МАРЛЕН. А наш папи-куровод живет с этой стервой! Четыре тысячи кур и одна мокрая курица! Скажешь, и его доконала я? Он сам позволил мне спустить его в канализацию. Эрих хотя бы разговаривал со мной! Да, я приводила своих любовников к тебе, – надежная явка! В конце концов, я купила вам этот дом, значит, имела право. Только Фрэнки, только Синатра был по-настоящему нежен со мной. Однажды из-за меня он изуродовал все лицо одному репортеру, ты помнишь? А я помню! Музыка! Где моя музыка? В пятьдесят седьмом я взяла себе нового пианиста. Обаятелен, как ребенок! Странно, мы так и не стали любовниками. Он был отлично сложен, этот парень. У него была гонорея, и я первая диагностировала этот милый пустячок.

МАРИЯ. (Подражает Марлен): «Как у вас с наследственностью, Билл? У Марии будет неполноценный ребенок! Мы все полноценны, мы все нормальны. Если ее будут кесарить...»

МАРЛЕН. Заткнись!

МАРИЯ. Доктор сам рассказал мне о том, как ты ликовала!..

МАРЛЕН. Ты же пила тогда это лекарство...

МАРИЯ. Лекарство? От которого рождаются дети без рук и без ног? Только сумасшедший может распускать такие слухи о своей дочери, только сумасшедшая!

МАРЛЕН. Твой третий сын родился неполноценным.

МАРИЯ. Ты сделала всех нас неполноценными, ты, ты!..

МАРЛЕН. Истеричка!

МАРИЯ. Когда Полу исполнилось пять лет, он уже ходил самостоятельно!

МАРЛЕН. Он боялся врачей, это ненормально.

МАРИЯ. Он боялся их потому, что ты запугивала его!

МАРЛЕН. Потому, что ты перестала мне звонить. Ты бросила меня! А когда я звонила тебе, у тебя были дела, тебе некогда! Где мой тампон? Я положила его...

МАРИЯ. Я выбросила его, там не было крови.

МАРЛЕН. Не было? Надо записать в дневник. Где мой дневник? Спина болит!

МАРИЯ. Я звоню врачу! Я звоню? Как хочешь!

МАРЛЕН. Я еще не сошла с ума, не надейся! Никто из вас не слышит их, а я слышу. Я слышу голоса! Я не спятила, как ваша Тами! Ты хоть раз была у нее в психушке? Твой папи наплевал на нее и закрутил роман с очередной стервой. Хемингуэй на самом деле покончил с собой?


Марлен забывается. Мария, обессилев, опускается на пол.


МАРИЯ. Если бы ты была рядом, он бы, конечно, жил! Если бы ты была рядом, мы все жили бы вечно! Твоя мать умерла от атеросклероза, и у тебя атеросклероз. Когда ступня распухла, ты влезла в штаны. Бинты уже не держат ногу – заказала специальные ботинки. В Германии на концерте тебя забросали тухлыми яицами, потом ты свалилась в оркестровую яму, потом упала в темноте на сцене, потом сломала ключицу. Диагноз «рак матки» ты вообще не воспринимала всерьез. Если не облучение, то хотя бы химиотерапия... В клинику ты приехала, вдрызг пьяная! Смерть Тами воскресила тебя, вытащила с того света! Два года ты путалась с каким-то репортером, переползая из ресторана в ресторан. Ты растолстела...

МАРЛЕН. Это что – моя биография? Напиши обо мне роман, эпопею, сагу! Слушаю и просто рыдаю! На чем мы с тобой остановились? Чего ты там не дописала, сволочь?.. Я была одна, когда Эрих умер. Я знала о его болезни, я все о нем знала. Последний раз я звонила ему, он взял трубку, мы поговорили. Я послала ему цветы, послала телеграмму, он не ответил. Он не ответил мне! Панихида в сельской церкви… Эта сука Полетт! Теперь у нее все: Ван Гог, Сезанн, ковры... Про меня напиши, – как я устала! – напиши, что снимать трагедию в цвете нельзя. Напиши, как я свалилась со сцены в оркестровую яму, как ушибла ногу, левую, ту, что отекает как у слона. Ты же знаешь, я всегда в финале концерта представляю дирижера, протягиваю ему руку. Этот кретин вскочил, схватил меня... Вся нога в крови, не заживает... (Изображает хирурга): Давайте оттяпаем ей всю ногу! Доктор Дебейки, вы – гений!..


Марлен теряет сознание. Мария вздрагивает от холода и одиночества.


МАРИЯ. Холод, как в морге. Дикий холод! Интенсивная терапия! За тебя дышит аппарат. Мне впервые спокойно за тебя, да и за себя. Кажется, я все еще боюсь тебя потерять. У великого Дебейки умирающие больные? С каких это пор! Господи, что со мной! Сколько раз ты возвращалась ко мне с того света! Выбралась и тогда, гастролировала по Японии, Америке. Пила и завязывала, завязывала и пила. И продолжала падать на сцене и дома. В семьдесят девятом ты упала в спальне, а когда пришла в себя, не смогла встать. Трещина в тазобедренном суставе могла зажить за месяц, но ты отказалась от клиники, от врачей, легла в постель, обложившись склянками, таблетками, пузырьками, легла, чтобы не встать. И так – одиннадцать лет! Ты пережила всех: и папи, и Тами, Эриха, Эрнеста. Я стою у открытого гроба и смотрю вниз. Мама, ты слышишь меня, мама? Какая ты маленькая! Ноги высохли, волосы грязно-белыми, фиолетовыми прядями... Патологоанатом сделал из тебя красотку. Еще вчера ты сидела дома на грязной постели, охала и ахала, поджав щепки ног к груди, а я стояла рядом и думала: «Сколько еще, день, два, целую вечность?..» Дома все в порядке. Плитку я выключила, в термосе кипяток, как ты любишь. Как ты мечтала об этом: ты умрешь, и тебя найдут в образе идеальной жены и матери! Ты все спланировала, все до мельчайших подробностей. И никто никогда не назовет тебя шлюхой, у тебя же на пальце обручальное кольцо, и вся ты такая, блистательная! Вот и все, вот и все, мама! Нет колонны легионеров, нет отвергнутых любовников, никого. Скоро гроб накроют флагом, выложат все твои награды, и все. Мне так много нужно было успеть сказать тебе, так много! Я не успела. В нашем городке так много солнца! Дева Мария, будь к ней добра! Прости ее, Господи!..


Занавес.


--------------------------------------------------------------------------

Игнашов Александр Викторович

443076, г. Самара, ул. Аэродромная, 91 – 16

тел.: (846) 310-00-33

тел. моб.: 8 – 927-209-02-53

электронная почта: drama-ignashov@yandex.ru