Борис Акунин Детская книга

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 30

она государевой матерью будет. Представительницам эксплуататорского класса сладкая жизнь

дороже всего".

И оказался прав. Встреча вдовицы с чудесно обретенным сыном прошла на виду у

многочисленной толпы и была столь трогательна, что над площадью стоял сплошной всхлип да

сморкание.

Государыню-матушку с комфортом устроили в кремлевской Вознесенской обители,

царственный же сын остался жить-поживать во дворце, к полному взаимному удовлетворению.

Выборные горожане проводили августейшую невесту к будущей свекрови в Кремль и

лично убедились, что карета скрылась за крепкими монастырскими воротами. Моментально

разнесся слух, что полячка готовится принять православную веру, и это всей Москве очень

понравилось.

А еще больше понравилось, что с этого дня в столице начались празднества и гулянья, с

музыкой и бесплатным угощением. По царскому распоряжению, вина народу не давали, лишь

квас да сбитень, но выпивкой православные разживались сами, так что пошло всеградно питие

и веселие зело великое.

Сенат в эти дни не заседал, весь царский двор готовился к свадебному пиру. Одному

князю Солянскому было не до праздников - он исполнял ответственную, но занудную службу:

представлял особу государя при августейшей невесте.

Кроме него никто для этой церемониальной роли не годился, потому что взрослым

мужчинам недуховного звания вход в женский монастырь был заказан, князь же Солянский,

хоть и почитался за первого вельможу Московского царства, числился пока еще не в мужах, а в

отроках.

По обычаю, невесту полагалось "оберегать", то есть следить, чтоб ее не похитили или,

того хуже, не сглазили. Во избежание первого вкруг стен монастыря стояли караулом стрельцы

и польские жолнеры (хотя предположить, что кому-то взбредет в голову красть цареву суженую

из Кремля, было трудновато). Гарантию от "черного глаза" обеспечивал лично князь-ангел.

Работа у Ластика была такая: разряженный в пух и прах, во всей парчово-собольей сбруе,

он сидел в покоях Марины и ровным счетом ничего не делал. Просто наблюдал, как Юркина

избранница готовится к свадьбе и управляется со своей шумной свитой. Смотрел и восхищался.

Фрейлины, камер-фрау и служанки пани принцессы в отсутствие мужского пола весь день

ходили неприбранные, нечесанные, а то и полуодетые. Ластика перестали стесняться очень

быстро. Попялились немного на нарядного истуканчика, важно сидящего в высоком почетном

кресле, похихикали - в диковину им "московитский ангел", но скоро привыкли и внимания на

него уже не обращали.

От этой визгливой, истеричной команды любой нормальный человек в два счета сошел бы

с ума, а Марина ничего, справлялась.

Вдруг среди полячек проносился слух, что московиты затеяли всех шляхтичей перебить, а

шляхтенок насильно постричь в монашки. И сразу начинались вопли, слезы, причитания.

Появится Марина, на одних прикрикнет, других успокоит - глядишь, снова тишь и гладь.

То фрейлины забунтуют против русской еды - мол, у них от солений, икры и кваса

животы болят. Марина шлет записку жениху, и в тот же день русских кухарок сменяют

польские. На время в монастыре опять воцаряется тишина.

Но ненадолго. Прорвались сквозь караул гневные польские ксендзы, потребовали

немедленной встречи с ясновельможной пани. До них дошел слух о ее переходе в православие.

Ладно, она дает им аудиенцию. Ластик тоже присутствует, по должности, и видит, как быстро

Марина усмиряет иезуитов: немножко поворковала с ними, помолилась, тут же исповедовалась,

и они ушли укрощенные.

В любой ситуации невеста сохраняла полное хладнокровие, хотя забот у нее хватало и без

придворных дур с ксендзами. С рассвета до темноты вокруг Марины суетились портнихи -

нужно было в считанные дни сшить две дюжины платьев, да украсить их десятью тысячами

драгоценных каменьев, сотнями аршин золотой и серебряной канители, кружевами, затейливой

вышивкой.

При этом у Марины находилось время и на то, чтоб поболтать с невестоблюстителем. С

Ластиком она теперь держалась совсем не так, как при первой встрече, а ласково и открыто,

называла трогательно: "братик".

После того, как избавилась от иезуитов, села рядом, положила Ластику руку на плечо и

спросила:

- Скажи, братик, вот ты в раю побывал. Есть ли для Бога разница, в какой из

христианских вер душа пребывала - в римской или в русской?

- Я про рай ничего не помню, - ответил он, как обычно.

Марина задумчиво смотрела на него. Помолчала немного и говорит:

- Мои дуры называют тебя врунишкой. Мол, не может москаль-еретик в Божьи ангелы

попасть. А доктор Келли уверен, что ты истинно явился из Иного Мира. Я ему верю, он в таких

вещах разбирается. Но про спасение души и про грех спрашивать его напрасно, ибо святости в

англичанине ни на грош... Вот ты сердцем чист, потому и спрашиваю. Грех ли это перед Богом,

если я веру поменяю? Ведь не признают русские люди царицей иноверку, так навечно и

останусь для них чужой.

- Ты хочешь принять православие по расчету? - неодобрительно покачал головой

Ластик.

Она улыбнулась:

- Глупенький ты еще, братик. - Хоть по-русски она изъяснялась на диво складно,

твердое "л" ей никак не давалось, поэтому получилось "гвупенький". - Не по расчету, а по

любви. Ведь не грех это? Притом не в магометанство какое-нибудь перейду или, упаси Боже,

огнепоклонство, а в веру древнехристианскую, чтущую и Спасителя, и Деву Марию. - Она

благочестиво перекрестилась, и не слева направо, по-католически, а по-православному -

справа налево, двумя перстами. - Ведь и Христос любви учил, правда? Ластик немного

поразмыслил.

- Наверно, не грех, - неуверенно сказал он. - Если из-за любви...

Подумал: надо будет у Соломки спросить, она наверняка знает. Только теперь ее нескоро

увидишь - лишь, когда торжества закончатся.

Марина засмеялась, потрепала его по волосам.

- "Наверно". Ах, что ты можешь знать про любовь? Хоть и говорят, что разумом ты

мудрец, все равно еще несмышленыш.

Так и не помог он Марине в этом трудном вопросе, а больше ей, бедной, посоветоваться

было не с кем.

Вообще-то считалось, что эти пять дней невеста проживет под опекой царицы Марфы,

которая будет по-матерински наставлять ее и просвещать, но государыня-мать по части советов

и особенно просвещения была малополезна. За четырнадцать лет, проведенных в

полузаточении, вдова Ивана Грозного так настрадалась от вечного страха, скуки и скудной

пищи, что теперь не переставая ела всякие разносолы, слушала сказки мамок-приживалок да

глядела через оконце на удальцов-песенников, услаждавших ее слух. За монастырские стены

песенникам ходу не было, поэтому они заливались соловьями снаружи, а Марфа, толстая,

распаренная, кушала курятину с утятиной, если постный день - красную и белую рыбу,

заедала пирогами, запивала киселями, и ничего ей больше от жизни не требовалось, лишь бы не

сослали назад в лесную глушь, горе мыкать.

И государь, и невеста поспешали со свадьбой и едва дождались, когда пройдут

положенные пять дней.

И вот счастливый день, наконец, наступил.

Венчание состоялось в Успенском Соборе. Невеста опять нарядилась по-русски. Ее платье

было так густо обшито самоцветами, что никто не смог бы понять, какого цвета ткань. Марина

еле переставляла ноги в этом тяжеленном, негнущемся наряде - ее вели под руки две боярыни.

Но уста полячки озаряла ясная улыбка, и глаза сияли.

Дмитрий шествовал столь же торжественно, в усыпанной алмазами и рубинами царской

шапке, в длинной малиновой мантии. За ним пажи несли на бархатных подушках символы

самодержавной власти - скипетр и золотое яблоко.

Молодые обменялись кольцами, произнесли слова супружеского обета.

Из католиков на венчание был допущен лишь отец невесты, прочие остались ждать

снаружи. И всё равно бояре ворчали - всё им было не так.

Ластик стоял в толпе придворных и не мог не слышать, как сзади шепчутся:

- Свадьбу-то в четверток (четверг) наладили, грех это.

- Когда это венчали перед Миколиным днем? Ой, не к добру.

- Глядите, ишь прядку-то из-под венца выпустила, охальница. Тьфу!

Но брюзжали те, кто находился на отдалении от аналоя. Передние следили за выражением

лица, громко славили новобрачных, а больше всех распинался Василий Иванович Шуйский,

назначенный тысяцким (распорядителем) церемонии.

Когда Марина подошла целовать икону - все ахнули, потому что царица облобызала

образу не руку, а уста, по польскому обычаю.

Услышав глухой гул, Ластик вжал голову в плечи. Про то, что жениться в канун

Миколина дня - дурная примета, он не знал, но теперь и его охватило недоброе предчувствие.

А после венчания бояр ждало новое потрясение. Впервые в русской истории царскую

избранницу короновали - будто полноправную государыню.

Ластик не знал, чья это идея - то ли често-любицы Марины, то ли самого Юрки, который

ратовал за женское равноправие и даже собирался на следующий год ввести праздник 8 марта,

но в любом случае придумано было некстати. Только еще больше гусей раздразнили.

Для Дмитрия Первого этот день, может, и был счастливым, но князю Солянскому давался

тяжело. Он устал от долгого стояния на ногах, от боярского злошептания, глаза утомились от

назойливого блеска золота, которого вокруг было слишком много - прямо взгляд отдыхал,

если случайно примечал где-нибудь на кафтане у небогатого дворянина серебряное шитье.

И на свадебном пиру, устроенном в Грановитой палате, настроение князь-ангела не

улучшилось. Обычно он сидел по правую руку от Дмитрия, а сегодня его место заняла Марина.

Царица Марфа, воевода Мнишек, патриарх и даже тысяцкий Василий Иванович оказались к

молодым ближе, чем государев названный брат.

Это бы ладно, чай, не боярин на ерунду обижаться. Ластика задело другое. Пять дней с

Юркой не виделись, не разговаривали - хоть бы разок взглянул на товарища и современника.

Нет, как уставился на Марину, так ни разу глаз от нее не отвел.

Вот молодая царица - та успевала одарить улыбкой каждого, а Ластику даже потихоньку

подмигнула. Хорошую Юрка выбрал себе жену, с этим ясно. И твердая, и воспитанная, и умная,

на лету всё схватывает. Что с иконой промахнулась - это ничего, научится. Привыкнут к ней

бояре - полюбят, простят даже корону, что нестерпимым блеском сияла у нее на голове.

Но в самый разгар пира Марина совершила новую оплошность.

Князь Шуйский, умильно щуря правый глаз, разразился льстивой речью, в которой назвал

полячку "наияснейшей великой государыней", тем самым как бы признав ее равновеликость

самодержцу.

Марина, просияв, протянула боярину руку для поцелуя, что при польском дворе

почиталось бы знаком особой милости. Василий Иванович остолбенел - московские вельможи

женщинам, хоть бы даже и царицам, рук не целовали.

Гости сидели так: по правую сторону стола бояре, по левую шляхтичи.

При виде того, как князь Шуйский, потомок Рюрика, склонившись, лобызает руку

полячки, левая сторона взорвалась криками "виват!".

Правая возмущенно загудела, но со своего места грозно приподнялся воевода Басманов,

показал здоровенный кулачище, и все проглотили языки.

Ластик смотрел вокруг и думал: что за свиньи эти средневековые жители. За год,

прожитый в семнадцатом веке, он так и не привык к их манерам.

Посуда золотая и серебряная, а моют ее один раз в год, так и накладывают яства в

грязную. Едят руками, чавкают, хлюпают, рыгают, вытирают жирные руки о бороду, потому

что жалко пачкать нарядную одежду.

Тошно стало князь-ангелу. Встал он потихоньку из-за стола, вышел на крыльцо,

подышать свежим воздухом.

Жалко, Соломки нет - московских девиц на пиры не пускают. Уж как бы ей было

интересно посмотреть на жениха с невестой, да во что польские дамы одеты, да музыку

послушать. Надо всё хорошенько запомнить, особенно про платья - наверняка будет

расспрашивать.

- Благоуодный пуынц! - вдруг раздалось за спиной. - О, наконец-то!

Доктор Келли. В черном бархатном камзоле, черных чулках, в берете с черным пером -

на пиру его точно не было, иначе Ластик наверняка бы заметил черный параллелепипед среди

сплошного золота.

- Я искал. Тебя. Все эти. Дни. Чтобы. Открыть великую. Тайну. - Англичанин

задыхался - то ли от спешки, то ли от волнения. - Ждал и теперь. У входа. Надеялся, что.

Мурифрай заставит. Тебя выйти. И ты откликнулся на зов. Это сама судьба.

ВСЕ ПРОПАЛИ!

- Что тебе угодно? - спросил Ластик настороженно, но с любопытством - слова про

тайну его заинтриговали. - Если ты хочешь опять говорить про Камень... - Он поймал

жадный взгляд барона, устремленный на Райское Яблоко и прикрыл его ладонью.

- Я хочу тебе, во-первых, сообщить великий секрет, а во-вторых, сделать предложение

огромной выгоды и важности. - Келли немного успокоился, во всяком случае, заговорил более

связно. - Слушай же...

Он оглянулся по сторонам, понизил голос.

- Я - обладатель манускрипта, написанного самим Ансельмом Генуэзским.

Где-то Ластик уже слышал это имя - Ансельм. Встречалось в дипломатической

переписке с иноземными государями? Или упоминал цесарский (австрийский) посол?

Доктор покачал головой:

- Я вижу, это имя тебе незнакомо, что неудивительно. Непосвященные не знают

величайшего из алхимиков, ведь он жил много лет назад. Но мои собратья свято чтут его

память. Ибо известно, что Ансельм добыл целый наперсток Магистериума. Он оставил

рукопись, подробно излагающую весь порядок Трансмутации, и я сумел достать этот

бесценный документ. Прочтя, я, разумеется, его уничтожил, и теперь эта великая тайна

хранится только здесь. - Келли похлопал себя по лбу. - Таким образом, я знаю способ и

владею запасом Тинктуры. - Он показал пузырек со своей тертой дрянью - жабья слизь,

помет летучей мыши и прочее. - Мне не хватает лишь идеального Магического Кристалла. Но

он есть у тебя. Иными словами, у тебя есть ключ, но нет знания. Я же обладаю знанием, но не

имею ключа. Мы необходимы друг другу!

На всякий случай Ластик поглядел по сторонам. И слева, и справа стояли стрельцы. Если

этот псих накинется и попробует отобрать алмаз силой, в обиду не дадут.

- Не бойся, - вкрадчиво сказал барон. - Камень останется в твоей собственности. Ты

всего лишь одолжишь его мне на время и будешь лично присутствовать при Великой

Трансмутации. Я вижу в твоем взоре недоверие? - Келли укоризненно развел руками. -

Хорошо. Чтобы убедить тебя в своей искренности, я приоткрою краешек Тайны. Ты узнаешь

сведения, за которые всякий алхимик охотно отдал бы душу Сатане.

Он наклонился к самому уху Ластика. Это было не очень приятно, потому что в

семнадцатом веке даже англичане еще не чистили зубы, не пользовались дезодорантом и почти

никогда не мылись.

- Оказывается, наилучший источник Эманации, содержащий максимальную

концентрацию Божественного Излучения - это свечение расплавленной ртути. Нужно зажать

Магический Кристалл щипцами из испанского золота и окунуть в кипящую ртуть на 13 минут и

13 секунд. Потом вынуть очищенный алмаз, сфокусировать на нем свечение ртути и пропустить

луч сквозь Тинктуру. Минуту, всего минуту спустя она превратится в Магистериум. Известно

ли тебе, что двух крупиц этого волшебного порошка довольно, чтобы превратить 100 фунтов

обыкновенного свинца в 58 фунтов беспримесного аурума, сиречь золота! Только представь

себе!

Этот не отвяжется, понял Ластик. У него пунктик, навязчивая идея. Придется поговорить

начистоту.

- Ученый доктор, ты так много знаешь о Райском Яблоке. Неужто тебе неведомо, что

Камень нельзя подвергать никакому воздействию, что от этого обязательно случится большая

беда?

Келли вздрогнул, отодвинулся и посмотрел на собеседника так, будто увидел его впервые.

- Ах, так ты посвящен в эту тайну. А прикидывался несмышленным дитятей... Клянусь

Мурифраем, никогда еще я не встречал столь удивительного отрока!

Что-то в облике англичанина изменилось. Исчезла слащавость, затвердела линия рта,

глаза больше не щурились, а смотрели жестко и прямо.

- Что ж, тогда я буду говорить с тобой не как с ребенком, а как со зрелым мужем. Да,

если опустить Райское Яблоко в расплавленную ртуть, будет большое несчастье, которое

распространится на несколько сотен или даже тысяч верст - это, если говорить в терминах

расстояния. И на несколько лет, если говорить в терминах времени. Похищение даже малой

частицы Эманации даром не проходит. Так случилось и после великого эксперимента,

произведенного Ансельмом в 1347 году в городе Генуе. Той осенью на Европу обрушился

великий мор, и продолжался много месяцев, так что обезлюдели целые королевства и

княжества.

Тут Ластик вспомнил: про Великую Чуму, истребившую треть населения Европы, ему

рассказывал профессор. Вот где он слышал имя "Ансельм"!

- Но что с того? - пожал плечами барон. - К нашему времени все эти люди все равно

бы давно уже умерли. Миновал мор, и народы расплодились снова, еще более многочисленные,

чем прежде.

Зато у человечества осталась щепотка Магистериума. Пускай ее всю израсходовали на

золото, это неважно. Главно, что мы, алхимики, теперь знаем наверняка: Великая Трансмутация

возможна! Келли воздел к небу трясущиеся руки.

- Не дам, - отрезал Ластик, и на всякий случай спрятал Камень под кафтан - очень уж

расходился почтенный доктор.

- Отдашь, - процедил англичанин. - Не добром, так силой.

- Кто же это меня заставит? - усмехнулся князь Солянский, но все-таки сделал шажок

назад.

- Твой государь. Ластик только фыркнул.

- До сих пор он был тебе другом, - зловеще улыбнулся алхимик. - Но отныне он

станет воском в руках царицы. Можешь мне поверить, я знаю природу людей. Я хорошо изучил

высокородную Марину, а на твоего повелителя мне достаточно было взглянуть один раз. Очень

скоро истинной владычицей Московии станет царица. Самой легкой добычей для умной

женщины становятся сильные мужчины.

Вспомнив, как вел себя Юрка на свадебном пиру, Ластик похолодел. Что, если хитрый

англичанин прав?

- Я лучше утоплю алмаз в реке, как тот ювелир. Но ты Камня не получишь! -

выкрикнул Ластик.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

Потом Келли тихо рассмеялся.

- Я вижу, Райское Яблоко доверено достойному Стражу. Я испытывал тебя, принц. И ты

выдержал испытание с честью.

С учтивым поклоном барон удалился, оставив Ластика в тревоге и недоумении.

После высочайшего венчания к разгульному веселью простонародья, начавшего

праздновать свадьбу загодя, присоединились придворные, и торжества пошли чередой. Каждый

день начинался с охоты в Сокольниках или рыцарского турнира на европейский манер, а

заканчивался шумным пиром - то по-московски, с бесконечной сменой кушаний, с

рассаживанием по чинам и без женщин, то по-польски, всего с четырьмя переменами блюд, но

зато с дамами, музыкой и танцами.

Вторая разновидность, конечно, была поживей, да и царь с царицей держались менее

скованно: шутили, смеялись, даже танцевали, чем приводили бояр в гнев и возмущение.

А Ластику нравилось. Особенно модный французский танец "Купидон".

Сначала польский оркестр - лютни и скрипки - заводил тягучую, медленную музыку.

Потом с двух сторон выплывали он и она: Марина в воздушном платье с испанским

воротником, на высокой прическе маленькая легкая коро-нетка; Дмитрий в бело-золотом колете

и коротком плаще, со шпагой. Кавалер снимал шляпу со страусиным пером - левой рукой, то

есть жестом, идущим от сердца. Дама слегка приседала, потупив глаза. Потом танцоры, изящно

выгнув руки, касались друг друга самыми кончиками пальцев - тут по русской стороне стола

прокатывался сдавленный вдох: срамота. Царь с царицей этого не слышали, смотрели не на

Blog

Борис Акунин Детская книга

Содержание