Geum.ru

Андреевское братство

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   35
Глава 18


С утра мои гости были в полном порядке, только Кириллов кряхтел и то и дело хватался левой рукой за бок при неловком повороте или даже глубоком вдохе. Я снова испытал опасение, не сломаны ли у него ребра (хотя какое мне, казалось бы, дело), но Герасим, еще раз его осмотрев, сказал, что ничего страшного, «зашибло сильно, а так ничего, через пару дней оклемается барин». Да и Станислав при ходьбе заметно прихрамывал.

– Так отчего вы не убежали, воспользовавшись моментом? – спросил Кириллов, пока сторож подавал плотный завтрак. – Могли бы даже, в целях повышения собственного авторитета, передать нас в руки своих коллег…

Я поднял вверх указательный палец.

– Слушайте…

Все дружно повернули головы в сторону окна. Стрельба в городе с ночи гуще не стала, но как-то расползлась, окружая центр. Слышнее всего были винтовочные выстрелы в районе трех вокзалов.


– Вот так уже часов десять погромыхивает. Откуда я знаю, что там сейчас творится? Кто, в кого и зачем? И чья берет и возьмет, тоже неизвестно. Я человек осторожный. Решил, что лучше пока в надежном месте отсидеться и на свежую голову сообразить, где теперь «патриа» и где будет более «бене»

[7]

. Тем более засветили вы меня… Если хоть один из тех, кто в доме был, уцелел, мне не отмазаться. Ну а с вами мы худо-бедно договорились.


Слова мои были восприняты вроде бы с пониманием, хотя Людмила по-прежнему искрила на меня своими зеленовато-карими глазами. Плохая разведчица, раз так и не научилась эмоций сдерживать. Хотя, может быть, ее истинное положение и роль в организации такого умения и не требуют.

– И что теперь? – спросил Станислав.

– Это уж ваше дело. Отдохнули, поели-попили, начинайте решения принимать. Хотите – можете уходить, а я здесь останусь, хотите – что иное предлагайте. И не забывайте, должок за вами, и за ночь он порядочно вырос.

– В каком смысле?

– В наипрямейшем. Я условия договора выполнил, сдал вам своих прежних коллег с потрохами. Как минимум вдвое сверх того, что мне от них причиталось, надеюсь с вас получить. А за спасение, лечение и ночлег с пансионом – это уж во что вы свои три жизни сами оцените… – кривляться мне было нетрудно, я вспомнил к случаю одного из своих давних приятелей и копировал его стиль поведения и манеру выражаться, хотя на ходу расцвечивал свой словарь оборотами из здешнего лексикона.

– Это он называет – сдал! – Людмила вмешалась, упорно продолжая говорить обо мне в третьем лице. – Подставил целый отряд под засаду…

Кириллов только зыркнул на нее раздраженно-недобро, а я и тут не смолчал:

– Ага, подставил! А кто предупреждал, что не отвечаю, если мышка кошке не по зубам окажется? Хотел бы подставить, где б вы сейчас были, милая мадам? Забыли уже, как вас от страха колотило, когда в машину заскакивали, Артемида-охотница? Да и прочих господ имел полную возможность… да просто предоставить собственной участи. Скажите еще, что я вас вчера за руки хватал и просил меня в плен взять. А потом уговаривал поскорее в Марьину рощу ехать. Так было, Станислав Викентьевич? Или, может, несколько иначе?

«Англичанин» молчал, видимо, соображая, как получше ответить и мне, и своей агрессивной сотруднице.

– Лучше всего будет, – продолжал я, – если вы прямо сейчас со мной рассчитаетесь, и адью. И адрес забудете, во избежание дальнейших неприятностей. Тем более что я тут тоже не задержусь. По тысяче фунтов с носа вам не обременительно будет?

Насколько я знал нынешние цены, на такую сумму можно было приобрести в Англии небольшой, но приличный домик в Лондоне и роскошный – в сельской местности. Или скромно всю жизнь существовать на проценты.

– Ну, это вы загнули, – изобразил удивленное возмущение Станислав. – Мало, что чересчур запрашиваете, так у нас с собой и десятой доли такой суммы не найдется…

– Это не вопрос. Один может за деньгами съездить, остальные здесь подождут. И счетчик включим. Час ожидания – еще сотня. Пойдет? Вы ж все время из внимания упускаете, я не идейный борец, я человек, в меру способностей зарабатывающий себе на жизнь. И только…

– Ну подождите, подождите, Игорь Моисеевич, надо же поговорить, договориться. Разумеется, сегодня обстановка совсем не та, что вчера, из данности и будем исходить, – примирительно сказал Кириллов и снова сморщился от боли.

– Травматическая невралгия, – поставил я диагноз. – Хорошо помогает перечный пластырь. Договориться я тоже не против, но исходные условия остаются прежними. Три тысячи вы мне и так и так должны, все возможные впредь услуги – по прейскуранту…


Мой скромный «Рено», основательно продырявленный пулями, чего я ночью не заметил, Герасим закатил в каретный сарай, а взамен предоставил длинную синюю «Испано-Сюизу» с полностью закрытым купе, сияющими никелем радиатором, бамперами, колесными дисками и спицами, шелковыми шторками на окнах хрустального стекла и с дипломатическим флажком Швейцарии (похожим одновременно на флаг Красного Креста) на капоте.

– Кузов бронированный, – сообщил он мне, поглаживая машину по лаковому крылу, – стекла пуленепробиваемые, шины тоже. Мотор сто сорок лошадиных сил. Под сиденьем два автомата, в кармане на левой дверце пистолет, в перчаточном ящике гранаты. Александр Иванович наказал, чтобы я проследил, бронежилет чтоб под пиджачок непременно поддели, и фуражечка вот шоферская, тоже кевларовая…

Убедительнейший тип заботливого дворецкого, провожающего барина в дальнюю и опасную дорогу.

– Паспорт вот вам дипломатический приготовил, – протянул Герасим зеленую книжку. – Швейцария такая страна, что хоть красные, хоть белые, хоть еще кто с природным уважением относятся. Бандиты всякие, те, конечно, да, им все одно, с каким документом к стенке ставить, но в Москве, да днем, особенно можно не опасаться… А может, и мне с вами поехать? Я и за руль могу, и навроде охранника…

В словесах андроида я вдруг явственно уловил интонации и скрытую усмешку Шульгина. Не кто иной, как хитромудрый Александр Иванович его программировал.

– Нет уж, ты здесь оставайся. Дом охраняй, оборону держи. Куда мне прикажешь возвращаться, если что?

– Как угодно. Дом сберегу. При всех властях берег. У меня для каждого и бумага сурьезная найдется, и что еще другое, смотря по обстоятельствам. Еще одно в виду имейте, господин Риттенберг (в паспорте фамилию мне оставили прежнюю, а имя транскрибировали в Ингвар, и был я теперь, получается, швейцарец шведского происхождения, дважды нейтрал), что в салоне между шоферским местом и пассажирским купе перегородка стеклянная, звуконепроницаемая, и пассажиры ваши, свободно себя чувствуя, разговориться могут, и даже наверняка, так на этот случай там микрофоны чувствительные, а у вас возле уха – динамик, и все вам великолепно слышно будет…

– Ну спасибо, братец. Все у тебя предусмотрено.

– Служба такая, барин, – и не был бы он роботом, я поклялся бы, что в бороде промелькнула ироническая усмешка, мол, мы ж с тобой все великолепно понимаем, но – положение обязывает валять дурака.

– Однако вы человек предусмотрительный, – сказал, увидев машину, Станислав. – И не поймешь, как с вами обходиться. То вы маклером представляетесь, за сотню фунтов готовым головой рисковать, то вдруг оказываетесь владельцем роскошной дачи и царского выезда… Странно как-то…

– Чего же странного? Вот товарищ Кириллов, кажется, специалист в таких вопросах, ему труда не составит выяснить, кто хозяином дачи числится, и соответствующие выводы вам доложить…

Я блефовал, конечно, но был почти уверен, что даже проверка по линии ГПУ, если бы они решили ей сейчас заниматься, ничего меня компрометирующего не показала бы. Шульгин в таких вещах разбирается четко.

Усаживая гостей в машину, я, демонстрируя полное доверие, вернул им оружие. Мне они ничего не сделают, не в их интересах, а в городе обстановка смутная, мало ли что может приключиться.

– Куда прикажете следовать? – поинтересовался я, как заправский шофер у пожелавших прокатиться господ.

– Вообще-то нам… – начал Станислав, но Кириллов его перебил на полуслове:

– Поезжайте в сторону центра, как если бы к Никитским воротам, только поосторожнее, нам совсем ни к чему в перестрелку попадать. Старайтесь так, чтобы и не рисковать, и увидеть побольше.

– Сложная задача. Ну да, бог даст, по дипломатам стрелять не станут. У вас какие-нибудь подходящие документы есть?

– Найдутся.

– Тогда трогаем. Имейте в виду, стекло здесь толстое, если что-то сказать захотите, вот тут переговорная труба есть. Пробку из амбушюра выдерните, тогда я услышу. Под обстрел попадем – на пол ложитесь, а я буду на скорости прорываться.

Купе в машине было просторное, в нем помещался широкий кожаный диван, еще два откидных сиденья и столик с пепельницей, кольцами для бутылок и стаканов, хрустальной вазочкой для цветов.

Поехали…

Москва еще больше, чем накануне, производила впечатление города, в котором никто не понимает, что, собственно, происходит и как должны развиваться события в ближайшее время.

Я имею в виду, разумеется, активных участников событий, а не обывателей.

Беспорядки, само собой, кем-то организовывались и направлялись, но стороннему наблюдателю представлялась только внешняя канва событий.

На площадях митинговали, но на какую именно тему – понять из движущегося автомобиля было невозможно.

В разных направлениях двигались колонны, в которых перемешались и военные, и штатские, причем вооруженных людей было на удивление мало.

Несколько раз мне попались намалеванные мелом на кумаче корявые по шрифту и смыслу лозунги. Иногда интересные: «Долой буржуйский нэп, да здравствует пролетарская революция!», «Бей жидов, спасай Россию!», «Завоеваний Октября не отдадим!», «Красноармейцы, вы с нами?», «Требуем внеочередного съезда партии».

Выходило, что смутное брожение последней недели выкристаллизовалось в массовые выступления народа против правооппортунистического правительства. Очередное возмущение «обездоленных масс» вновь наметившимся «неравенством».

Однако частные магазины и трактиры еще не громили. По крайней мере там, где мы проезжали.

И, что меня начало удивлять еще три дня назад, – явная пассивность власти. Такое впечатление, что милиция, войска, ГПУ больше всего боятся спровоцировать беспорядки, а не озабочены тем, чтобы пресечь их в корне.

Впрочем… Как я могу судить? Здесь другой мир, и у людей какая-то особенная психология. Не случайно же в моей реальности не было ничего подобного здешней гражданской войне. Моим соотечественникам и «братьям по реальности» просто не пришло бы в голову, что ради каких-то лозунгов можно ввергнуть собственную страну в многолетнее кровопролитие. Такие вещи случались, конечно, и в моем мире, но только в наиболее диких странах, чье население из всех завоеваний прогресса постигло только умение нажимать на спусковой крючок.

Кто и в кого стрелял на улицах, я тоже не успел выяснить за те полчаса, что мы ехали от Сокольников к центру. Очень может быть, что вся пальба была лишь шумовым оформлением, азартные любители свободы без берегов сопровождали стрельбой в воздух речи любимых ораторов.

Иначе не были бы так спокойны обыватели. Нет, наученные предыдущим опытом, люди, конечно, нервничают, стараются побыстрее миновать места особенно шумных сборищ, кое-где в первых этажах закрывают ставнями окна, но и не более.

В целом обстановка похожа на ту, что запечатлели кинохроники первых дней Февральской революции в Петрограде.

И в то же время… Жизненный опыт мне подсказывал, что в любой момент может полыхнуть по-настоящему. Кое-что подобное я видел полтораста лет спустя и запомнил психическую ауру, свойственную очагам начинающихся мятежей, нечто похожее на предощущение землетрясения или цунами.


Сначала мы ехали по переулкам, примыкающим к Сущевскому валу, и здесь все было практически спокойно. Иногда впереди появлялись вооруженные патрули, по всей видимости, от московского гарнизона, тогда я давил на кнопку редкого здесь электрического сигнала, и громкий музыкальный рев в сочетании с дипломатическим флажком открывал нам дорогу.

Но по мере приближения к центру города такие простые приемы уже не действовали. И вооруженных людей попадалось больше, и настроены они были гораздо недружелюбнее.

Одновременно я слушал происходящие в салоне разговоры. Удивительно, как ощущение изолированности и относительной защищенности развязывает людям языки.

– Куда мы все-таки едем? – спросила Людмила. Я впервые сегодня услышал ее нормальный голос. И говорила она сейчас не просто уверенно, но и с чувством некоторого превосходства, не знаю, правда, чем вызванного.

– Единственно, куда можно, – на Гнездниковский, – ответил ей Кириллов.

– Да вы что, с ЭТИМ? – она даже голосом выделила последнее слово, и я понял, что имела она в виду именно меня. Нет, это не женщина, а какая-то «черная вдова». Неужели только вчера я лежал с ней в одной постели и даже в какой-то момент испытал к ней вполне человеческую симпатию?

– Есть другие варианты?

– Предлагаю в Щукино. Там и в обстановке разберемся, и решим, что с ним делать…

Кириллов зашелся болезненным смехом пополам с кашлем. Мне показалось, что у него с легкими не все в порядке. Был, допустим, притушенный туберкулезный процесс, а шульгинская пуля его резко активизировала. Посмотреть бы, не кровью ли он кашляет.

– Поздно, поздно, милая Ванда… Раз уж сразу не убили господина Риттенберга, теперь за него держаться надо. Вы хоть примерно догадываетесь, кого он здесь может представлять?

– А мне … – она выразилась чересчур для женщины грубо. Неэстетично. Такое впечатление, чтобы позлить. Только вот кого?

И что их вообще объединяет? Бывшая рижанка Людмила, она же пролетарская выдвиженка Бутусова, оказалась теперь какой-то Вандой. Станислав, безусловно, британец, Кириллов, пожалуй, на самом деле русский, но на рабочего «от станка» не похож. Однако и не аристократ из «бывших». На самом деле изменивший своему долгу, а может быть, таким образом его исполняющий сотрудник ГПУ?

– Вопросы вашей физиологии – ваше личное дело, дорогая, – вежливо ответил Кириллов, – и пока я остаюсь вашим командиром, я не позволю вмешивать личные эмоции в серьезное дело. Мне, кстати, гораздо проще избавиться от вас, чем потерять столь перспективную возможность…

Похоже, начался интересный разговор, и мне стоит впредь ориентироваться именно на Кириллова, кем бы он ни был. А я отчего-то думал, что Станислав тут самый главный.

– Ладно, под вашу ответственность я потерплю. Но кажется, вы делаете непростительную ошибку, – Людмила-Ванда чуть не прошипела последние слова.

Нет, в самом деле, за что она на меня так зла? За то, что вчера уступила зову плоти?

Но как бы ни интересно было слушать голоса из динамика, внешняя обстановка требовала куда большего внимания.

По мере приближения к центру заслоны стали гуще. И постреливали теперь, как мне показалось, уже не только в воздух.

Где-то в глубине дворов-колодцев шестиэтажных доходных домов вдруг загремели часто-часто пистолеты, рвануло воздух несколько ружейных залпов – и опять тишина.

Когда я вывернул с Новослободской на Садово-Триумфальную, путь мне преградила довольно частая цепь красноармейцев с намерениями самыми серьезными.

Прорваться и здесь в принципе было можно, но далеко ли? Беглый огонь почти что полной роты сзади, а впереди может оказаться поваленный поперек дороги столб или даже целая баррикада, и что тогда?

Я выключил скорость и надавил тугую педаль механического тормоза.

К машине направился человек в обычной здесь кожаной куртке и зеленой суконной фуражке со звездочкой, перепоясанный ремнями и с револьвером в руке. Сзади его прикрывали двое солдат с винтовками без штыков.

Какую из противоборствующих сторон он представлял, я понятия не имел. Тем более что общение с местными жителями вообще рождало во мне чувство неуверенности и даже тревоги, слишком трудно было каждый раз убеждать себя, что это не воскресшие из гроба покойники, умершие больше столетия назад, а живые люди, ничуть не мертвее меня.

Но делать нечего, не дожидаясь, пока он откроет дверцу купе и обратится к моим пассажирам, реакцию которых в данном конкретном случае я спрогнозировать не мог, я сам вышел из машины ему навстречу.

И заговорил на опережение, старательно ломая слова:

– Ми есть дипломаты, Свисс… Швейцарска республик. Нейтрал, друзья ваш правительств. – Я пощелкал пальцами для убедительности, чтобы быть понятным аборигену, добавил: – Межнародный Красный Крест. Что ви хотеть, что имеет быть произойти здесь? Третий дня ми отъезжаль Тверь, все било спокойно, так. Сейчас едем – неспокойно есть. Варум?

Как удачно вышло, что я прилично знал немецкий, потому что человек в коже сразу же перешел на отчетливый «хохдойч», хоть и чувствовался в нем неистребимый московский выговор.

– Дипломаты? Паспорт имеете?

Я вытащил свой из внутреннего кармана.

– Зачем ездили в Тверь?

– Там, в машине, представители европейских фирм и ваш сопровождающий от Совнаркома. Имеют интерес к концессиям и деловому сотрудничеству в обувной промышленности. Кожи, готовые изделия из Торжка и Кимр… Вас не затруднит объяснить, что происходит в городе?

Я надеялся, что мои пассажиры слышат то, что я говорю, и имеют более-менее надежные документы.

Командир непонятной принадлежности полистал мой паспорт. Я рассчитывал, что лишних вопросов у него не будет, потому что моей «легенды» могло хватить лишь минут на пять не слишком тщательного допроса. А то, что он говорил по-немецки, внушало некоторую надежду. Раз знает язык, должен и в прочих аспектах цивилизованной жизни ориентироваться.

Я даже спросил для обострения ситуации:

– А ваш немецкий неплох. В Гейдельберге учились?

– В Мюнхене. Только не учился, а был в плену…

– Сочувствую. Но даже в столь печальной ситуации есть свой плюс – не так ли?

Я чувствовал, что он лжет. В плену даже за три года так хорошо язык не выучить. Впрочем, если он до этого окончил гимназию, а то и университет… Но лесть моя цели достигла.

– Езжайте, – он протянул мне паспорт. – Вы сейчас куда намерены?

Я почувствовал, как пот покатился по спине и мокрыми стали подмышки. Адреса швейцарского посольства в Москве я не знал. Спросит – конец.

– На Сивцев Вражек, – ляпнул я наугад. – У нас там арендован гараж и гостевые комнаты… Но, может быть, вы все же меня просветите – что тут вдруг у вас случилось?

– Езжайте, – повторил человек. – И лучше – в окружную, к Москве-реке, а там по Волхонке. Повезет – доберетесь… – он криво усмехнулся. – Очередная революция у нас здесь. Народ свергает продажный режим Иудушки Троцкого…

– Ну и как, успешно? – позволил и я себе улыбнуться, садясь за руль.

– Пока – да, – ответил, как я теперь понял, инсургент.

Я кивнул понимающе.

– Но если вдруг что-то не выйдет – добро пожаловать в наше посольство. Спросите господина Риттенберга, это я. Честь имею. Долг платежом красен… – последнее я снова произнес по-русски.

– Данке шен. Только у нас и посольское гостеприимство безопасности не гарантирует. Пан или пропал…

Я поднес два пальца к козырьку кепки и дал газ. Пожалуй, и правда лучше воспользоваться добрым советом и крутить руль вправо, потом влево, выезжать сначала на Пресню, а уже оттуда прорываться к цели через Дорогомилово, Смоленскую, Арбат. Раз здесь патрули мятежников, то где-то поблизости могут объявиться и правительственные войска…

– Вот видите, наш волонтер проявил себя совсем неплохо, – снова раздался из динамика голос Кириллова. Похоже, из троицы он относился ко мне с наибольшим доверием и симпатией, а это неплохо, раз именно он здесь «царь, Бог и воинский начальник». – Причем общался он не со своими, а как раз с нашими союзниками, так что…

– Ничего не «так что», – опять вмешалась Людмила. – Еще неизвестно, наши ли это люди или очередная подставка…

– Ну-у, вы, милочка, скоро заявите, что вообще все нынешнее восстание организовано именно для того, чтобы позволить господину Риттенбергу внедриться в наши ряды…

– А я бы и этого не исключала, – буркнула женщина, но ее агрессивный порыв явно иссяк.

– Обещаю, – невнятно из-за того, что он в данный момент прикуривал найденную в подвесном шкафчике сигару, сказал Станислав, – что, когда придет время, я позволю вам застрелить или зарезать его собственными руками. Но до этого сладостного момента прошу демонстрировать полную лояльность и дружелюбие. Вы меня поняли?

– Поняла, – с тоской в голосе ответила Людмила, – но когда будет можно, я его лучше задушу… Он же совершенно не тот, за кого себя выдает. Разве не видно?

– А вы – та? И за кого должен себя выдавать еврей, чтобы вам понравиться?

– Да какой же он еврей! – воскликнула Людмила и осеклась.

– А что, была возможность убедиться в обратном? – с ехидством и елеем в голосе спросил Кириллов, видимо, большой знаток по этой части.

– Я это, хочу сказать, где вы видели евреев под два метра ростом, светлых шатенов с серо-голубыми глазами? И совершенно не картавит. Он остзейский немец, клянусь. А фамилия?..

– Евреи бывают всякие, запомните на будущее. В том числе черные и желтые. Евреев-индейцев не встречал, врать не буду, но крючконосые брюнеты с пейсами и вывернутыми губами живут только в Польше и на Волыни, да и то не составляют там доминирующего типа. Так что успокойтесь… Если человек добровольно называет себя евреем, значит, он еврей. Стопроцентно. Исключений не бывает. Даже сам Троцкий публично заявлял, что он не еврей, а интернационалист…

Беседа была для меня крайне интересна, но впереди замаячил очередной патруль, и я сбросил скорость почти до нуля, обернулся и, отодвинув стекло форточки, перебил ее:

– Таки вы мне скажете, куда ехать, или опять будем выяснять рекомендованный маршрут у людей с винтовками?

Станислав засмеялся, настолько четко мои слова совпали с тем, что он только что говорил.


…Мы проехали мимо того самого «Мотылька», где позавчера все и началось, затем по длинному и узкому переулку позади Никитских ворот, остановились возле зеленых шелушащихся ворот под каменной аркой. Они как бы сами собой открылись, и мы оказались в небольшом, но, очевидно, типичном для того времени и этого района Москвы дворике. Вымощенном белым, сильно уже потертым плитняком, с каретными сараями справа от ворот и длинным одноэтажным флигелем слева. Посередине калитка, ведущая в крошечный чахлый садик из десятка деревьев, нескольких кустов сирени и сухой цементный фонтан в центре. С трех сторон двор окружали глухие брандмауэры пятиэтажных домов, так что ощущение изолированности, безопасности и покоя здесь присутствовало.

Через низкую дверь погреба мы ступили на крутую каменную лестницу, и через минуту я понял, что иду тем же путем, что и вчера, только теперь в качестве зрячего. Число ступенек, повороты, запахи, гулкость отражающихся от кирпичных сводов шагов – все то же самое.

Только пришли мы в совсем другое помещение, а не в то, где меня содержали вначале.

Это была типичная штабная комната, какими они бывают всегда и везде, независимо от времени и места. Столы, заваленные картами, несколько телефонов, задерганные и невыспавшиеся люди в военной и штатской одежде, табачный дым, приглушенный, но заполняющий весь объем помещения гул голосов.

Появление Кириллова и Станислава было воспринято с удивлением (конечно, они вполне могли уже числиться в покойниках или пропавших без вести) и хорошо заметным со стороны облегчением. Очевидно, тот, кто заменил их сейчас, замучился, отвечая на все более настойчивые вопросы вышестоящего командования и одновременно принимая на себя бремя решений, к которым этот человек был явно не готов. Так я сообразил, увидев открывшуюся мне мизансцену.

Этот заместитель, человек лет сорока, неуловимо похожий взглядом и манерой говорить на секретаря-распорядителя журнала, в котором я проработал последние десять лет, одетый в зеленый офицерский китель без погон, отбросил при нашем появлении толстый красный карандаш и метнулся навстречу.

– Вадим Антонович, слава тебе господи, нашлись. А то уж мы тут совсем не знали, как быть и что делать… Разрешите доложить обстановку?

– Пойдемте ко мне, Иван Ипатьевич, там и доложите. И карту захватите…

Как я понял из доклада, состоявшегося в том самом кабинете, где принимал меня Кириллов вчера вечером, мятеж (или, как деликатно называл его исполнявший роль как бы начальника штаба Центрального сектора «товарищ Иванов», «Операция Водоворот») развивался вроде бы достаточно успешно. Бой за опорный пункт Шульгина логично вписался в его первую фазу, потому что одновременно ударные отряды мятежников начали захватывать ключевые объекты города по периметру Садового кольца с выдвижением по радиальным направлениям к центру разведывательных групп. В настоящий момент под их контролем находилось пять или шесть плацдармов на подходах к Бульварному кольцу, а также практически все вокзалы.

Я сидел на стуле рядом с угловым столом, обо мне все словно бы и забыли, обсуждали свои дела совершенно свободно, не используя условных выражений, открытым текстом.

Даже Людмила словно бы меня не замечала, очевидно, категорический приказ Станислава на нее подействовал. Тем хуже для меня, в свое время она постарается расквитаться за вынужденную сдержанность с особой изощренностью. Видимо, подумал я, она страдает каким-то психическим нарушением, может быть – паранойей, ничем другим не объяснить столь агрессивной и непримиримой ненависти к человеку, который не сделал ей ничего плохого, скорее напротив.

К сожалению, я не имел возможности задавать вопросы, хотя многие моменты происходящего мне оставались непонятны.

Меня, в частности, удивила странная позиция и роль войск московского гарнизона. Он как бы оставался принципиально нейтральным, хотя прошли уже почти сутки, вполне определились и направление действий мятежников, и их цели.

Еще – ни сам Троцкий, ни кто-нибудь из членов его правительства до сих пор не выступили с какими-либо заявлениями, не призвали народ и партию к сопротивлению провокаторам и предателям, замахнувшимся на завоевания Октября, не дали даже собственной оценки происходящего. Впрочем, все это могло объясняться тем, что большинство райкомов РКП, обладавших всей полнотой власти на своей территории, или уже перешли на сторону «восставших», или занимали выжидательную позицию, сохраняя при этом контроль за местными охранными и карательными структурами

Выходило так, что сам Троцкий заперся в Кремле, не зная, как поступить, а на улицах шли полустихийные стычки между не слишком значительными формированиями инсургентов и не имеющими единого командования, но верными центральной власти отрядами ГПУ, ЧОНа и городской милиции.

Я, несмотря на полученную подготовку, в реалиях советской жизни разбирался не слишком глубоко, однако собственный жизненный опыт и знание истории подсказывали, что здесь все не так просто.

Вокзалы, конечно, банки, почта и телеграф объекты важные, и владение ими приносит известные выгоды, но при условии, когда и весь город, и прилегающие губернии тоже находятся в твоих руках, а иначе это лишь иллюзия успеха. Признающие главенство Предреввоенсовета войска с периферии вполне могут обойтись и без вокзалов, высадиться из вагонов на окраинах, на любом полустанке и даже прямо в чистом поле и оттуда наступать к центру, блокировав все выходящие из города железные и шоссейные дороги. Телеграф тоже имеет смысл занимать, когда у неприятеля отсутствуют другие способы передачи информации, а самому есть с кем и для чего поддерживать связь. Ну и так далее.

Не проще было бы всеми имеющимися у мятежников силами нанести удар именно по Кремлю и Лубянке, арестовать правительство, а уж тогда заняться чисткой города?

Но я промолчал. Какое мне, и по легенде, да и в действительности, дело до их военно-политических забав?

Пусть Шульгин с Новиковым сами разбираются в беспорядках на подведомственной им территории.

Я же, исходя из исторического опыта, чисто теоретически предполагал, что подобная тактика мятежа оправданна лишь в единственном случае: если достижение решительного результата не планируется, а имеется в виду обозначить успех, взять центральную власть за горло и предъявить ей какие-то условия.

При этом нужно быть заведомо уверенным, что армия сохраняет и, главное, сохранит полный нейтралитет, а полицейские силы неприятеля небоеспособны.

Мои догадки тут же и подтвердились. Кириллов указал карандашом в центр карты города. С моего места не видно было, куда именно, но явно внутри Бульварного кольца.

– Когда вы рассчитываете занять Лубянку? – спросил он.

– С наступлением темноты. Подготовлено восемь штурмовых групп, которые атакуют здание и одновременно блокируют все радиальные улицы. К этому времени будет проведена вся подготовительная работа изнутри. После ареста членов коллегии и, возможно, самого Агранова мы сможем по спецсвязи дать команду о прекращении вооруженного сопротивления «восставшему народу».

А с крыши здания можно будет организовать прямой обстрел внутренней территории Кремля и корректировку артиллерийского огня, если потребуется.

– Благодарю, продолжайте работу. Возможно, я сам поприсутствую при штурме.

Иванов не слишком отчетливо щелкнул каблуками и удалился, зажав карту под мышкой.

Дверь за ним закрылась.

– Все слышали? – неожиданно обратился ко мне Кириллов.

– В основном, но я не особенно прислушивался…

– Хм! Трудно поверить…

– И тем не менее. Не имею привычки вникать в то, что меня не слишком касается.

– А разве происходящее в Москве вас не касается?

– Я сказал – не слишком. Я ведь не генштабист, даже не строевой командир. Задача брать штурмом Кремль или оборонять его передо мной не стоит. Так зачем я буду забивать себе голову? Она мне потребуется, когда придется решать непосредственно ко мне относящиеся вопросы.

– Странный вы человек, – включился в разговор Станислав. – Какие же вопросы вы считаете непосредственно себя касающимися?

– Пока – личное выживание и благополучие. Других передо мной никто не ставил, и цели моего «похищения» по-прежнему остаются для меня загадкой.

– Совершенной загадкой?

– Ну конечно, не совсем так… Используя дарованный мне Богом и природой мыслительный аппарат, я могу предположить, что вы надеетесь меня использовать в целях скорее внешнеполитических, поскольку моя личная боевая ценность практически равна нулю, и ни с Троцким, ни с Аграновым, ни с Мураловым я связей не имею. Те же люди, которых знаю я и которые знают меня, находятся отнюдь не в Москве.

– Так вы себе это представляете?

– Приблизительно так. Поскольку ничего более разумного и логичного в голову не приходит…

– В принципе рассуждаете вы в правильном направлении. Кое-что подобное мы и хотели вам предложить. Но несколько позже. Пока же вас ждет другая, хотя тоже весьма ответственная миссия. После захвата штаб-квартиры ГПУ вы пойдете парламентером лично к Троцкому…

Вот это предложение меня по-настоящему поразило. Прежде всего своей видимой бессмысленностью. Захватить в плен представителя вражеской стороны, тем более простого курьера (откуда они могли знать, что курьером окажется человек, мягко говоря, не совсем обычный?), убедиться, что этот курьер располагает довольно обширной информацией и готов к сотрудничеству, и не придумать ничего лучшего, как посылать его для переговоров с главой государства, против которого поднят мятеж.

Бред, если я хоть что-то понимаю в политике. Или игра, настолько тонкая и сложная, что мне, чужаку, незнакомому с местными традициями, постичь ее правила самостоятельно не под силу.

Примерно так, хотя и в гораздо более сдержанных выражениях, я и ответил.

– Необходимый инструктаж вы получите, – успокоил меня Станислав. – А на досуге можете поупражнять воображение. Я вас заверяю, что смысл здесь кроется глубокий. Догадаетесь – хорошо. Нет – в свое время все разъяснится само собой.

Возможно, так оно и есть, но я пока не видел ни малейших зацепок для дедукции или индукции. Разве что…

– А чтобы вам было не слишком скучно ждать, пока придет время вашей миссии, предлагаю вам нетрудную, но интересную работу… Не против?

– Отчего же мне быть против? А справлюсь ли?

– Вне всяких сомнений. Людей у нас, видите ли, не слишком много, все загружены делами выше головы. Так я вас попрошу – поработайте несколько часов фронтовым разведчиком. На верхнем этаже дома, где мы находимся, оборудовано нечто среднее между запасным командным и наблюдательным пунктом. Будете смотреть в стереотрубу, наносить обстановку на план города и каждый час докладывать ее непосредственно мне по телефону. И все. Чтобы не было скучно, товарищ Бутусова вам составит компанию. Вдвоем вы будете иметь постоянный круговой обзор. Заодно она удержит вас от опрометчивых поступков. А затем, исходя из складывающейся обстановки, мы с вами подробно побеседуем о предстоящей миссии.


…Интересно у них тут все устроено, думал я, обходя помещение, в котором оказался.

Насколько я успел узнать, это десятиэтажное, почти пятидесятиметровой высоты здание, «первый Московский небоскреб», как его гордо тогда величали в газетах, было сооружено незадолго до мировой войны на Тверской, несколько ниже ее пересечения с бульварами, в глубине узкого, изогнутого подковой переулка. Относясь к категории так называемых «доходных домов», здание состояло из нескольких десятков роскошных квартир в шесть, семь и более комнат, а нижние три этажа предназначались для всякого рода частных контор, адвокатских, финансовых и прочих… Сейчас, в частности, там помещалось представительство богатой и влиятельной газеты «Накануне», совместно издаваемой московско-харьковско-берлинскими сторонниками консолидации всех русских людей на платформе «Евразийского союза истинных национал-патриотов». И совершенно непонятно было мне, для каких целей еще в благополучное довоенное время хозяин заказал, а архитектор спроектировал и встроил внутрь дома потайной бетонный ствол, догадаться о существовании которого, из-за сложной внутренней планировки здания, ни жильцам, ни обслуге было практически невозможно.

Ствол этот шел из подвала до крыши, внутри находилась лифтовая шахта и обвивающая ее чугунная лестница. Из-за какой-то давней поломки, устранить которую, по понятным причинам, теперь оказалось некому, лифт не работал, и нам с Людмилой пришлось подниматься пешком четырнадцать маршей, вдыхая затхлый воздух, пахнущий ржавчиной и машинным маслом, которым были некогда смазаны тросы лифта.


Через каждые два этажа в глухую стену были врезаны неизвестно куда ведущие железные двери. Судя по покрывающей их пыли и паутине, они тоже не открывались очень и очень давно.

Над десятым, последним этажом располагался обширный чердак, где размещались огромные, оснащенные трехметровыми чугунными колесами машины, поднимающие и опускающие восемь «легальных» лифтов, водонапорные баки и связанное с ними хозяйство, электрощитовые и трансформаторные залы, многочисленные выводы дымовых и вентиляционных труб – одним словом, все, потребное для автономного жизнеобеспечения громадного дома. В то время в Москве общегородского коммунального хозяйства, можно сказать, и не было, всякий домовладелец полагался на собственные возможности и предусмотрительность.

Вдобавок чердак разделялся на секции несколькими глухими противопожарными перегородками.

Так что в этот лабиринт великолепно вписалось крестообразное помещение. Четыре комнаты, выходящие окнами на все стороны света, соединенные двумя узкими перпендикулярными коридорами, а на их пересечении – лестнично-лифтовая площадка. На стенах мраморные щиты с десятком больших медных рубильников. Очевидно, для независимого и тайного управления домовой электросетью. Имелись здесь и туалет, и ванная комната, достаточно большая кухня, несколько кладовых с холодильными шкафами.

Установить существование этого убежища можно было только путем тщательных обмеров дома снаружи и изнутри. Что скорее всего никому до сих пор сделать в голову не приходило.

Я сразу представил себе сумасшедшего домохозяина, решившего жить инкогнито в собственном доме, незаметно его покидать и так же незаметно возвращаться. И, судя по дверям на этажах, обеспечившего себе возможность тайно проникать внутрь чужих офисов и частных квартир.

Все это я выяснил и рассмотрел примерно за час. Насколько можно судить, сейчас постоянных жильцов здесь не имелось, в скудно меблированных комнатах везде лежала пыль, только в выходящей двумя узкими окнами на запад – было прибрано, и низкая деревянная кровать аккуратно застелена чистым бельем. Однако в примыкающей к кухне кладовке обнаружились солидные запасы консервов в ящиках, мешки с крупами, сухим картофелем, яичным порошком и сухарями, на полках – не меньше сотни бутылок с еще дореволюционной водкой, шустовскими коньяками, головы сахара, обернутые в синюю плотную бумагу, и десятифунтовые ящички с чаем. В случае необходимости здесь можно было отсидеться не одну неделю.

И все же вопрос, для чего солидному домовладельцу в благополучные царские времена потребовалось оборудовать подобное убежище, оставался. Версия с сумасшествием, конечно, отпадала. Навскидку я нашел сразу четыре объяснения.

Хозяин мог быть очень предусмотрительным человеком, может быть, даже ясновидцем, и готовился к грядущим революционным беспорядкам. Не к тем, что произошли здесь на самом деле, а гораздо более скромным, того типа, что случились в моем мире в 1919—1920 годах.

И рассчитывал эти беспорядки пережить здесь, исчезнув бесследно на время и наблюдая за происходящим из невидимых снаружи окон.

Другой вариант – домовладелец, носивший, кстати, немецкую фамилию, знал о грядущей войне и приготовил в самом центре Москвы тайную штаб-квартиру для разведчиков любезного фатерлянда. Почему в Москве, а не в тогдашней столице? А откуда мы знаем, может, и там имеется нечто подобное? Москва же в любом случае не может не представлять интереса.

А отсюда весь город как на ладони. До самых дальних, пригородных деревень и теряющихся в туманной дымке глухих подмосковных лесов.

Третий – уголовный. Здесь могла размещаться, к примеру, лаборатория фальшивомонетчиков.

И четвертый – данное помещение предназначалось не для самого господина Нирензее, а, с равной вероятностью, для жандармского управления или каких-нибудь эсеров и социал-демократов. И построено вообще без ведома хозяина. По сговору с архитектором и подрядчиком. Менее вероятно, но не исключено.


В комнате, выходящей в сторону Кремля, я нашел военный полевой телефон в футляре из толстой кожи, красный лакированный провод которого уходил вниз, в лестничный колодец, и артиллерийскую стереотрубу на треноге. Рядом, на столе, лежала карта города, на которую я должен был наносить визуально наблюдаемую обстановку. Не хватало только поблизости артиллерийской батареи, которой я мог бы давать корректировку огня.

А может быть, и есть где-то, только я об этом еще не знаю.

Вид отсюда открывался, с точки зрения туриста, великолепный. Бесконечное пространство крыш, то красных, то ржаво-желтых, то зеленых, двух-, трех-, пятиэтажные дома с квадратными и треугольными глухими дворами внутри, о существовании которых я и не догадывался, проезжая по улицам мимо, полоски и пятна покрытых осенним золотом и багрянцем бульваров и скверов…

Ни одного здания, сравнимого по высоте с этим, в поле зрения не было, разве только торчащий чуть левее модерный серый замок универмага Мюра и Мерилиза, семиэтажная коробка Лубянки, стена Китай-города, а сразу за ней кремлевские башни и колокольня Ивана Великого. Если бы на ней сидел грамотный наблюдатель с дальнобойной крупнокалиберной винтовкой или ракетным станком, он бы сумел при необходимости меня достать, а больше некому.

Я подстроил цейсовскую оптическую трубу по своим глазам, потом выглянул в коридор и прислушался. Полная, глухая тишина. Только вдалеке – легкое металлическое погромыхивание. Людмила, все время, пока я изучал помещение, ходившая за мной по пятам и злобно молчавшая, решила, наконец, заняться приготовлением обеда. Неистребимая женская сущность, или просто есть ей захотелось гораздо быстрее, чем мне.

Стараясь ступать бесшумно, но и не так, чтобы это выглядело, будто я подкрадываюсь, я пошел по направлению звука. На пороге кухни остановился. Людмила уже успела разжечь высокую и длинную, обитую черным железом печь, за приоткрытой дверцей полыхало алое пламя, рядом с топкой громоздилась куча поленьев и торчала ручка совка из помятого ведра с синевато поблескивающими кусками угля.

Сама она стояла у стола и, тихо ругаясь сквозь зубы, неумело ковыряла плоским ножевым штыком консервную банку.

Сапоги Людмила сняла, переобувшись в стоптанные войлочные шлепанцы, но револьвер оставила. Странные они здесь люди. Воображают, что наличие кобуры на поясе уже повергает в страх возможного противника. Расхаживает с отстегнутой крышкой, из-под которой торчит изогнутая деревянная рукоятка, и считает, что это я ее должен бояться, а не она меня. Не может себе представить, что человек с расстегнутой кобурой привлекает лишнее внимание и провоцирует желание у него этот пистолет отнять, пока он не совершил какой-то глупости…

Ощутив спиной мой взгляд, Людмила обернулась. И, как я и предполагал, рука у нее дернулась, возможно, и непроизвольно, к правому бедру.

Широкой улыбкой и протянутыми вперед пустыми руками я остановил ее порыв.

– Нервы, да? Понимаю. Проще всего приковать меня наручниками к водопроводной трубе в дальнем коридоре и ни о чем не беспокоиться. Я даже сопротивляться не буду. А со своими начальниками сама разберешься… Только пушку не трогай, слишком часто последствия бывают необратимыми…

Она снова шепотом выругалась. Но сумела сохранить хладнокровие.

– Кончай валять дурака. Я просто от неожиданности. Не выношу, когда тихо подходят со спины. А о том, что я говорила и как себя вела – забудь. Так было надо. Есть хочешь?

– И пить тоже, – ответил я. Что ж, если она снова меняет стиль игры – пожалуйста. Я не догматик.

– Чем угощать собираешься?

– Разносолов не обещаю. Вот бобы со свининой. Можно найти говяжью тушенку. Что-то овощное есть. Или омлет из яичного порошка. Не ресторан, сам понимаешь.

– Что подашь, то и будем. Чем могу помочь?

– Банку открой, а я сковородку погрею. Потом хлеб нарежешь…

Идиллия, можно сказать. Мы с ней выпили граммов по сто водки, причем в ее стакане я заблаговременно растворил шульгинскую обезволивающую таблетку.

Местные консервы, на мой вкус, оказались гораздо лучше тех, что изготавливались у нас. Отчего-то на войнах и в космических перелетах я ел совершенно неудобоваримые продукты. Хотя, правда, тогда они мне казались почти нормальными.

Время, пока препарат подействует, мы провели в каком-то необязательном разговоре. Я не хотел задавать вопросов по существу происходящего, она, как мне казалось, просто не определила для себя, о чем со мной стоит говорить, а о чем нет.

Но вот, кажется, контрольное время вышло.

– Ванда, – тихо сказал я, – тебя ведь Вандой зовут?

Она взглянула на меня изумленно и тут же взмахнула темными ресницами.

– Да…

Смотри-ка, все получается, не обманул Александр Иванович.

– Встань. Иди, – свистящим шепотом сказал я, и она походкой сомнамбулы вышла из кухни в коридор.

– Налево.

Она повернула и пошла в направлении своей секции.

В совсем маленькой спаленке, где едва помещались койка, стол, комод и два стула, я приказал ей сесть. Не до конца еще уверенный, что полностью овладел ее волей. Однако вряд ли эта женщина способна была столь безукоризненно изображать полную подчиненность.

– Раздевайся…

Мой приказ наложился на ее воспоминание о позавчерашней ночи, и она начала расстегивать пуговицы своей солдатской гимнастерки со странной, неприятной гримасой на лице, торопясь, не попадая в петли. Честно говоря, тяжелое зрелище видеть, как сравнительно нормальный человек по твоему приказу превращается в куклу. Валентин Терешин, который учил меня кое-каким основам гипнотических воздействий, признанный специалист и мастер психотехники, признавался как-то, что ремесло патологоанатомов кажется ему более достойным и приличным. Покойники хоть не ходят и не склонны в случае чего предъявлять претензии. А с его пациентами бывало всякое, если как следует вспомнить…

Но он же говорил, что охотно взял бы меня в свою лабораторию, мол, у меня сильный, хотя и нестабильный «эффект внушения». Слава богу, я отказался, хватит с меня и того, что этот эффект я успешно реализую путем воздействия на зрительные и слуховые нервы потребителей моего литературного творчества.

А сейчас вдобавок я использовал свой «талант» в сочетании с неизвестной мне химией вполне бесчеловечного века.

О стриптизе Людмила не имела никакого понятия, поэтому раздевалась, как солдат перед вагончиком полевой бани, торопливо и без фантазии.

Через минуту она уже стояла совершенно… Нет, не обнаженная, а именно голая, лишенная всякого эротического ажура. Даже странно. Хорошая фигура, вообще все, что не может не вызвать интереса у нормального мужчины. Но – по нулям. Ничего подобного тому, что я испытывал, глядя на нее позавчера.

Но сама Людмила, пребывая в трансе, помнила как раз о минувшей ночи и только что не мурлыкала, ожидая, когда я брошу ее на постель…

А глаза у нее были широко открытые и странно пустые.

– Сядь! – приказал я ей. Людмила посмотрела на меня с жалкой надеждой. Ее гладкое тело покрылось гусиной кожей, хотя в комнате не было холодно.

– Сначала немного поговорим…

Она с готовностью кивнула.

– Твое настоящее имя?

– Ванда Валишевская.

– Сколько уже работаешь на «Систему»?

Людмила сильно вздрогнула.

«Черт, неужели ошибся?» – запоздало подумалось мне, но тут же я опомнился. В этом мире не существует еще методик глубокого программирования личности, которые могут заставить объект самоликвидироваться, услышав одно из табуированных ключевых слов.

– Четыре года.

– Должность или, иначе – положение, которое ты занимаешь в организации?

Мне показалось, что она испытала некоторое затруднение с переводом смысла моего вопроса на употребительный здесь язык. Секунд пять она молчала, морща лоб, потом ответила:

– Старший референт-консультант восточного направления.

– Референт – чего? Английской разведки, польской, германской, чьей еще?

– Нет, не разведки, нет. Наша организация независимая, внегосударственная. Иногда мы сотрудничаем и с разведками тоже, но это мы их используем, а не они нас.

Вопросы я придумывал на ходу, экспромтом, подготовиться времени у меня не было, да и не предполагал до последней минуты, что придется вести такой допрос. И я не знал, сколько времени мне удастся держать ее под контролем. В любой момент все может закончиться истерикой или обмороком. Значит, нужно спешить. Что сейчас самое важное? Конечно, моя собственная судьба.

– Организация собирается меня убить?

– Нет, на тебя очень серьезные виды. С твоей помощью «Система» (я отметил, что методика допроса несовершенна, будучи абсолютно внушаемой, она усваивает употребляемые мной термины некритично. Спросить бы иначе, она, возможно, назвала бы настоящее имя организации, а так повторила мое, условное) рассчитывает выйти на подлинных вдохновителей вашего дела. Возможно, начать переговоры о совместной деятельности, о разделе сфер влияния. Не можем же мы враждовать вечно. Это приведет к большим убыткам и ущербу для всех. Гораздо удобнее договориться. Но сначала нам нужно иметь выгодную позицию для переговоров…

Так, это понятно, совпадает кое в чем с информацией, полученной от Новикова и Шульгина. Только что же, другого способа выйти на «Братство» у них до сих пор не было?

– А ты лично? Зачем ты собиралась меня застрелить? Что я тебе сделал?

Ее лицо опять передернула гримаса. Еще одна болевая точка.

– Отвечай, ты выполняешь еще чей-то заказ?

– Нет. Я не знаю. Я тебя ненавижу безмотивно. Мне хочется тебя убить просто так. Это… Это как навязчивая идея… Кажется, я знаю тебя всю жизнь, у нас давняя вражда… Кровная месть, так это называется, да?

– Ты ошибаешься. – Я напряг все свои силы. Неужели все-таки она уже находится под воздействием наведенного императивного приказа? Чьего?

У меня словно даже мозги задымились.

– Все, что ты обо мне думала и знала как о противнике, забудь навсегда. Приказываю стереть эту информацию со всех уровней памяти, сознания и подсознания. Там нет ни слова обо мне. Только то, что ты узнала с момента встречи в «Мотыльке». Если был иной приказ – отменяю! Ты меня любишь. Тайно и страстно. И ревнуешь к высокой красивой женщине с изумрудными глазами. Ты ее где-то видела, но не знаешь, где она и кто она. Ты просто вообразила, что готова меня убить, если еще раз увидишь нас вместе…

Никаких политических проблем. На политику тебе плевать. Пока нас связывает общее дело, ты готова на все, чтобы со мной ничего не случилось. Ни в коем случае не показывай этого посторонним, веди себя, как раньше, но помни – без меня жизнь твоя не имеет смысла…

На лице Людмилы появилось нечто вроде мечтательной улыбки, и одновременно от шеи вверх, к щекам и лбу, стала разливаться меловая бледность, на лбу выступили капли пота. Глаза подкатились под веки, так, что не стало видно зрачков. Она явно впадает в шоковое состояние. Значит, я угадал. Слишком глубоко внедренный приказ и слишком сильная психика, пытающаяся на пределе возможного противостоять внешнему воздействию. И в итоге – срыв…

– Сейчас я тебя отпущу. Ты будешь спать два часа. Когда проснешься, вспомнишь только, что мы с тобой занимались любовью. Усталость, слабость и глубокое удовлетворение…

Я был уверен, что она приняла этот последний посыл до того, как медленно завалилась на спину.

Я сжал ей запястье, нащупал пульс. Он был слабым, медленным, но ровным. Я принялся массировать ей сердце, похлопал по щекам. Какие еще под руками можно найти стимуляторы?

Разжал ей зубы, вставил между ними горлышко коньячной бутылки, аккуратно наклонил. Людмила хоть и была в обмороке, но все же истерическом, поэтому несколько раз глотнула, даже не закашлявшись. Лицо женщины почти тут же начало розоветь.

Я накрыл ее простыней, сверху одеялом. Очень быстро обморок перешел в гипнотический сон. Людмила-Ванда перевернулась лицом вниз, обхватила руками подушку, стала шумно вздыхать и постанывать. Под тонким солдатским одеялом видно было, как вздрагивает ее тело.

Так во сне, бывает, повизгивает и дергается пес, которому снится охота.