Geum.ru

Андреевское братство

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   35
Глава 14


С места, в два рывка, разбрасывая узкими колесами грязь, «Рено» кое-как тронулся. Завывая мотором, который своими характеристиками несколько отличался в лучшую сторону от тех, что ставили на такие вот машинки их строители в далекой Франции, и, вихляясь по разъезженным ломовыми извозчиками колеям, скорее пополз, чем понесся в спасительную темноту.

На заднем сиденье стонал и ругался сквозь зубы Станислав. Ругался по-английски, явно непроизвольно, пребывая в шоке. Чем-то здорово его шандарахнуло. Вадим лежал молча, и неизвестно, жив он пока или уже нет.

Навалившись грудью на руль, чтобы хоть как-то видеть дорогу, я заметил метнувшуюся с обочины фигуру слишком поздно. Иначе выстрелил бы из зажатого в левой руке «нагана» через откинутый клапан дверцы. А тут я только успел вывернуть вбок ствол и узнал свою «крестницу» Людмилу.

Тормозить не было нужды, скорость у меня не превосходила обычную для не очень резвых извозчиков.

– На подножку прыгай…

Машина качнулась и просела. Килограммов семьдесят в дамочке есть, да еще на «V квадрат пополам» умножить. В руке у нее тоже был зажат пистолет, и оказался он в опасной близости от моей головы.

Рукояткой «нагана» я ткнул ей в основание большого пальца, пистолет плюхнулся мне на колени, соскользнул на пол. Людмила вскрикнула.

– Терпи, бля… – прошипел я сквозь зубы, чтобы не выходить из образа человека мстительного и грубого, и тут же проявил заботу: – Двумя руками держись, удобней будет, а то улетишь на…

Мы проносились со скоростью километров тридцать в час по глухим марьинорощинским переулкам, и я замечал выглядывающих в окна и калитки, даже выбежавших на крылечки и тротуары любопытных аборигенов. Говорят, тут постреливают частенько, бандиты друг в друга и в милицию и наоборот, но такого салюта здесь наверняка не слыхали со времен празднования трехсотлетия Дома Романовых. Или с октябрьских боев семнадцатого года.

В ближайшие пятнадцать-двадцать минут можно ждать, что появятся поднятые по тревоге опергруппы настоящего ГПУ, а то и регулярные части гарнизона.

Если только взволнует сейчас кого-нибудь еще один очаг беспорядков в охваченном смутой городе.

Впрочем, не мое это дело, я здесь человек посторонний. А вот тот, в которого я выстрелил, меня беспокоил.

Слегка вселяла надежду тщательная подготовка Шульгина по обеспечению операции. Может быть, даже – наверняка под гимнастерками у оставленных на базе людей были надеты кевларовые кирасы. Тогда я могу успокоить свою совесть. Не стал бы, на самом деле, Александр Иванович бросать своих бойцов на убой. Меня-то он вывел из критической ситуации четко и даже обеспечил легендой для продолжения…

На твердой дороге я притормозил.

– Садись, – кивнул Людмиле на сиденье рядом. Снова поддал газу. – Весело получилось? – поинтересовался у пребывающей в полузаторможенном состоянии женщины. – Вояки занюханные. И дела не сделали, и меня напрочь спалили. Хоть один из здешних наверняка ушел и уж меня-то запомнил… Достань у меня в кармане папиросы. И прикури…

Зажал зубами длинный картонный мундштук и повел «Рено» по известному адресу, который Шульгин показал мне на такой примерно случай. Не на Столешников же дорогих гостей везти.

Сначала по чуть более цивилизованным переулкам, чем давешний, поперек трех Мещанских улиц, через несколько железнодорожных переездов, и вот уже зачернел впереди массив Сокольнического парка-леса.

Я достаточно изучил эти места и на подробнейшей крупномасштабной карте, и своими ногами, чтобы не заплутать в темноте.

На берегу так называемого Егерского пруда стоял солидный бревенчатый терем, при нем участок не меньше чем в полгектара мачтового соснового леса, все обнесено тесовым забором в два человеческих роста. Если дача, то весьма неслабая, причем практически в черте города. Вот были времена… За какие заслуги Александр Иванович сумел ее оставить за собой при советской власти?

Условным стуком я постучал в калитку, в ответ на заданный грубым голосом вопрос ответил, как учили, и полотнище широких, крытых двускатным навесом ворот распахнулось.

Подогнав машину к высокому крыльцу, я с помощью коренастого бородатого сторожа в солдатской стеганой куртке и несколько пришедшей в себя Людмилы затащил моих раненых, а точнее – контуженых «друзей» в горницу.

Сторож зажег керосиновую лампу. Пришло время осмотреться. Я уже заранее понял, в чем дело. Тяжелые пластиковые пули из специального, похожего на обрез карабина, выпущенные Шульгиным сквозь межпространственное окно, попали Станиславу в середину бедра, а Кириллову – под правую лопатку. Не смертельно, но в сознание он до сих пор не пришел.

«Англичанин» тоже стонал мучительно, будто собирался отдавать концы, хотя и добрался до широкой деревянной лавки без посторонней помощи.

– Что это с ними? – спросила Людмила, которая, пережив некоторое нервное потрясение, физически оказалась невредимой.

Сторож равнодушно смотрел в сторону, будто его это не касалось, пока не поступило прямого приказа – оказывать первую помощь или добить, как начальству (то есть мне в данный момент) будет благоугодно.

– Нужно понимать – близкий разрыв гранаты. Осколки мимо пролетели, а зацепило камнем или просто комом земли. Видели мы такие случаи. Контузия.

– И что теперь будем делать? Куда ты нас привез? – видно было, что женщина находилась в таком состоянии, когда от нее можно ждать любых, самых неожиданных поступков.

Я кивнул сторожу, указав глазами на ее ремень, и медвежеватый мужик, словно фокусник-престидижитатор в цирке, извлек из аккуратной кобуры маленький «браунинг». Еще один, кроме того пистолета, что я выбил из ее руки раньше.

Она словно и не заметила этой акции.

– Привез в единственное, наверное, надежное в Москве место. Делать будем вот что – спать. Вот этому я обезболивающее введу, тому, чтобы быстрее очнулся, – стимулятор. Тебе – успокоительное. Сам – водки выпью. С хозяином дачи. А утром уже начнем думать. Другие предложения есть? – Я посмотрел на нее пристально, используя свои не слишком значительные способности гипнотизера. И не гипнотизера даже, а так, умеющего, когда надо, быть весьма убедительным человека.

– Выпей это… – я выщелкнул из ручки ножа таблетку в стакан с водой. Она послушно поднесла его к губам.

– А вы… Как вас? – повернулся я к сторожу.

– Герасим Федорыч…

Надо же, и имя словно бы нарочитое, соответствующее колориту. А может, вполне нормальное для здешней жизни.

– Проводите даму в отдельную комнату с кроватью, и пусть отдыхает. Нет, охранять не надо. Думаю, устала она достаточно, чтобы и без присмотра никуда не деться…

– Куда здесь денешься, собачки у меня во дворе такие, что и медведя на берлоге не упустят, а уж… – пренебрежительно покосился на Людмилу сторож.

– Вот и славно. Значит, спать можешь спокойно, в окно никто не влезет, – повернул я в обратную сторону смысл сообщения. – А я пока товарищей в норму приведу…

Шприц-тюбиком из полевой аптечки я успокоил Станислава, и его Герасим тоже отволок на ночлег. Оставался Кириллов, который действительно был в тяжелом состоянии. Я опасался, как бы внутреннее кровотечение у него не образовалось. Ребра поломанные, повреждение плевры, мало ли что еще может внутри случиться от удара чуть ли не кувалдой. Тут, к моему удивлению, явно малограмотный и даже туповатый на вид сторож сбросил свой ватник.

– Пусти-ка, барин, я сейчас… – Он наклонился над пациентом, положил корявые пальцы ему на запястье, сосредоточился и тут же стал похож на тибетского целителя. – Пульс малость замедленный, но наполнение хорошее. Аритмии нет. Слабый болевой шок, и ничего больше. Потери крови нет и переломов тоже…

– Откуда вы знаете? – поразился я и от удивления перешел на «вы», хоть меня и учили принятым здесь формам обращения.

– Да уж учили, ваше благородие. У нас в деревне каждый третий, почитай, то знахарь, то травник, то костоправ. Вот и я сподобился…

Но взгляд его между кустистыми бровями и доходящей почти до глаз бородой показался мне настолько ехидно-насмешливым, что захотелось допустить, будто передо мной искусственно опростившийся как минимум магистр медицины.

За две недели пребывания здесь я уже привык почти ничему не удивляться. Устройство этого мира явно выходило за рамки нормальной рациональности. Словно не в обычном параллельном прошлом я оказался, а в пространстве недоброй волшебной сказки.

– Кто вы? – машинально спросил я, тут же сообразив, что вопрос глупый и откровенного ответа я не получу.

– Я сторож здешний, – ответил он словами почти что мельника из оперы «Русалка».

– Отлично. Нам очень повезло, что вы еще и народный целитель. Как насчет прогноза?

– Прогноз благоприятный, – уже откровенно издеваясь, ответил Герасим. – К утру будет как огурчик, если других распоряжений не последует. Из той же аптечки кольните ему номером третьим и пятым, выспится, как младенец. Дня три, конечно, скособоченный ходить будет и в полную силу не вздохнет, а так ничего…

Убедившись, что оказавшиеся на моем попечении люди устроены хорошо, я вышел на крыльцо, сел, закурил, невзирая на погоду. Просто на воздухе думалось легче.

Следом вышел Герасим.

– Не нужен больше? Чайку согреть, закусочку подать, чарочку, если желаете…

– Чарочку я бы выпил.

– Сей момент. В лучшем виде, как в трактире у Тестова. А собачек не бойтесь, собачки у меня смирные, ежели их не дразнить.

Да уж. К крыльцу подошли какие-то монстры собачьего мира. Повыше метра в холке, покрытые густой не шерстью даже, а словно бы попонами из туго скрученных веревок, свисающих почти до земли. Круглые черные глаза сквозь эту завесу едва просматривались. Опущенные нижние губы приоткрывали клыки, пристойные саблезубым тиграм. Я такой породы даже на картинках не видел.

– Порода командор, – ответил на невысказанный вопрос сторож. – В бою с ней никому не совладать из ныне сущих зверей. Волка лапой убьет, медведя вдвоем задушат. А больше у нас в лесах никто подходящий и не водится. На тигра – не знаю, не ходил, но думаю, что можно. Шерсть у них так вот хитро сама собой закручена, прокусить ее – немыслимое дело. И что я еще вам скажу, не поверите – блохи в этой шерсти дохнут. Отчего-почему – не знаю, но ни единой блохи у моих собачек отроду не было. Так я пойду. Готово будет – кликну. А пока покурите. И ничего не опасайтесь. На двадцать саженей кто к забору подойдет, собачки уже учуют и сами сообразят, что им делать.

О собаках он говорил ласково и одновременно уважительно, что очень меня к нему расположило. Я и сам ко всякого рода животным весьма неравнодушен.

Протянул руку, чтобы погладить ближнего пса по загривку. Он не возражал, вывалил на сторону язык и поглядел на меня как-то очень хитро.

Полная чертовщина. Уже поужинав, попросту, но обильно и вкусно, я не успокоился, пока еще раз не посмотрел на гостей-пленников-пациентов. Герасим каждого из них в достаточной мере раздел, уложил в постели, укрыл ватными одеялами. И Людмила, и остальные дышали ровно и спокойно.

Тревожиться за их здоровье оснований не было. И за то, что кто-нибудь из них попытается выйти прогуляться, хотя бы в приступе сомнамбулизма, тоже.

Снаружи на дверях имелись надежные кованые засовы. Теперь и самому можно было отдохнуть. Все же больше суток прошло в большом напряжении духовных и физических сил. Мне сторож отвел, как это в старое время называлось, светелку на втором этаже, на двери которой внешнего запора не было, я проверил. Да и проверяй не проверяй, я все равно оставался в полной милости загадочного Герасима. Захочет он со мной что-то сотворить – никуда не денешься. Только зачем бы ему это, если он рекомендован Шульгиным как содержатель надежнейшего пристанища.

Но лечь на деревянную кровать и забыться сном под толстым ватным одеялом мне не довелось.

Только я расшнуровал и сбросил тяжелые ботинки, задернул плотные шторы на выходящем в сторону леса окне, присел на край постели, как прямо передо мной возникла знакомая фиолетовая рамка.


Глава 15


Отчего-то я ожидал, что сейчас появится Новиков. Мне казалось, что пора ему объясниться, сообщить наконец, в какую игру он меня втянул на этот раз. Однако из образовавшегося проема, размерами на этот раз соответствующего обычной двери, вновь появился Александр Иванович Шульгин. Мой, видимо, постоянный и окончательный на этом свете куратор. На сей раз он выглядел, будто собрался на войну. Одетый в командирскую форму Красной Армии, с орденом Красного Знамени на френче и с деревянной коробкой «маузера» на тонком ремешке через плечо, надетой по-кавалерийски, на правую сторону, рукояткой вперед. За спиной его видна была комната, обставленная, как рабочий кабинет, слева от письменного стола большая, во всю стену, схематическая карта Москвы, выполненная в аксонометрической проекции. На ней тщательно были вырисованы все более-менее примечательные или имеющие тактическое значение здания.

В руках он держал высокую и пузатую бутылку с черной этикеткой.

– Поздравляю, с заданием ты справился более чем успешно. – Он сел напротив меня за стол, установил посередине свою посудину, подобно восточному деспоту троекратно громко хлопнул в ладоши.

Появился Герасим.

– Огурцов соленых, помидоров, груздей, луковицу, хлеба и сала. Два стакана… – никаких вводных и вежливых слов, на мой взгляд, необходимых при встрече со своим сотрудником, хоть бы даже и такого уровня, Шульгин не употребил.

Когда сторож принес требуемое и исчез, я спросил его об этом. Вроде сейчас уже не времена крепостного права, да и тогда баре с верными слугами общались с соблюдением каких-то норм вежливости.

– А ты что, не в курсе? Это же не человек, а биоробот. Ему моя вежливость сугубо до фонаря.

– ?..

Мое изумление Шульгина явно развеселило.

– Самый обыкновенный биоробот. Андроид. Вполне человекообразный, но и не более. Может исполнять любые функции, менять внешность согласно программе и капризам владельца, абсолютно послушен и автономен. Собственной личностью не обладает. Вы у себя до такого тоже еще не додумались?

Я вспомнил, что отец Григорий вспоминал о подобного рода конструкциях, рассуждая о сущности Артура. Но именно как о теоретически допустимой возможности, не более.

– Даже и близко не подошли. Многоцелевые роботы у нас, конечно, есть, и весьма функциональные в заданных пределах, но ни человекообразностью, ни тем более способностью имитировать человеческое мышление не обладают. А это же – классическая машина Тьюринга…

– При общении с которой сколь угодно долгое время невозможно определить ее механической сущности, – блеснул Шульгин эрудицией. – Знаем, почитывали. Однако вот-с, она самая, облечена в металл и пластик. Ладно, сия тема увлекательна и необъятна, но заняться ей можно будет в другое время и в другом месте. Сейчас – недосуг. Единственно, чтобы избавить тебя от душевных терзаний, скажу, что на точке вы имели дело с такими именно ребятами. До использования своих людей в роли камикадзе моя в целом циничная натура все же пока не деградировала.

Мне действительно стало настолько легче, что остальные проблемы показались почти совершенно не значащими.

На что, возможно, и был расчет. Он разлил желтоватый напиток, не чокаясь поднес свой к глазам, взглянул на меня, словно сквозь прицел.

– Ну, побудем… За успех.

В стакане оказалось крепкое и ароматное виски, скорее шотландское, что и подтвердила довольно примитивно исполненная этикетка какого-то мелкого частного заводика из графства Хайленд.

– К чему все происходящее? – спросил я. – Не вижу никакого смысла, разве что вам потребовалось таким хитрым образом внедрить меня в представляемую моими новыми друзьями организацию…

– Именно так. Не вижу здесь ничего слишком уж хитрого. Для нас с тобой. Те товарищи, – он указал пальцем вниз, где находились комнаты с пленниками или гостями, как угодно их можно воспринимать, – не столь искушены в методологии тайных войн, в их время все было проще и наивнее, так что твой ввод в операцию должны воспринять адекватно…

– А мне показалось, что у них солидная организация и они в разведке не новички.

– Само собой. Но на своем уровне. Их беда, что они древнекитайских трактатов на специальные темы не штудировали, исключительно европейским менталитетом ограничены. Так суть нынешнего дела такова…

Мне показалось, что вдалеке я услышал нечто похожее на выстрелы, то одиночные, напоминающие звук новогодних хлопушек, то очередями, и тогда это больше походило на треск валежника в лесу.

– Это что?

– То самое. Заварушка пошла нешуточная. Тебе она будет очень и очень на руку… Часик времени у меня есть, постараюсь ввести тебя в курс дела.

– А раньше не мог?

– В Святом Писании сказано – все хорошо во благовремении. И там же, в поучениях апостола Павла, – не будьте слишком умными, но будьте умными в меру. Излишняя эрудированность тебе на этапе внедрения только мешала бы… А суть вот в чем.

И, устроившись поудобнее, сняв с плеча тяжелую коробку пистолета, закурив, что он всегда делал после выпитой рюмки, Александр Иванович начал мне излагать историю некоей организации, которую называл то «Системой», то «Хантер-клубом» и которая объединяла десятки частных и имеющих отношение к государственным структурам многих держав лиц, общим для которых было одно – гигантские материальные и моральные потери от установившейся на территории бывшей Российской империи биполярной структуры. Умеренно-коммунистический режим в Москве и буржуазно-демократическая военная диктатура в Харькове. Следствием этого явилась полная дезорганизация всей так называемой «Версальской системы», то есть фактического передела мира после поражения в мировой войне Германии и образования Советской России.

Начиная с 1919 года «Система», установившая тесные связи с большевистским правительством, делала все, чтобы не допустить победы над ним ни одного из многочисленных «белых движений», ни таких мощных и имевших явные шансы на успех, как деникинское или колчаковское, ни даже вполне марионеточных и лояльных к «союзникам» вроде правительства Чайковского – Миллера в Архангельске или семеновского и меркуловского на Дальнем Востоке.

И вдруг в двадцатом произошла катастрофа. Списанный в расход Врангель неожиданно воспрял духом, вывел свою крошечную армию из Крыма и в скоротечной летне-осенней кампании не просто разгромил Южный фронт красных, но и вынудил их к фактической капитуляции на максимально выгодных для генерала условиях.

Мало того, в двадцать первом году Югороссия заключила военный союз с турецким лидером Мустафой Кемалем, который вел тяжелую и малоуспешную войну с англо-итало-греческой оккупационной армией, за несколько месяцев выбила интервентов с азиатской территории Турции и, что совсем уже невероятно, разгромила и принудила к капитуляции попытавшуюся восстановить статус-кво британскую линейную эскадру.

Всего за один год политическая карта мира изменилась кардинально. Напрасными оказались более чем полувековые усилия ведущих европейских держав (а также и транснациональных финансовых кругов) по ослаблению и изоляции России, коту под хвост полетели жертвы, принесенные на алтарь священной задачи в ходе десятка малых войн и одной мировой.


Вместо огромной, неповоротливой, рыхлой, как непропеченное тесто, почти средневековой империи мир увидел компактную, динамичную, в случае необходимости – решительно-агрессивную Югороссию, а в дополнение к ней – плохо предсказуемую и по-прежнему занимающую

1

/

7

часть планеты РСФСР, возглавляемую талантливым и абсолютно беспринципным лидером.


Ко второй мировой войне через три года после столь ужасной первой никто не был готов, и началась долгая, иногда подчиняющаяся стратегическим разработкам, иногда бестолковая и спонтанная тайная война, в которой трудно было понять, кто на чьей стороне, кто союзник, а кто враг, а главное – в ней отсутствовала хоть приблизительно сформулированная цель…

Шульгин подошел к окну, приоткрыл форточку. Выстрелы стали слышнее, и зона, откуда они доносились, значительно расширилась.

Он улыбнулся удовлетворенно.

– Ну, еще за успех! – Подождал, пока я выпью, но сам сделал совсем маленький глоток. – У меня еще много будет дел сегодня, – сказал, будто извиняясь, что не может как следует поддержать компанию. – Так вот. За два года необъявленной войны всех против всех много раз менялись направления главных ударов, вчерашние союзники становились противниками и наоборот, возникали и рушились коалиции. Подкупы, предательства, тайные и явные убийства государственных деятелей, королей финансовых империй и совершенно вроде бы ни к чему не причастных людей стали совершеннейшей нормой международной жизни. Смешно, но факт – в конце концов стал как бы теряться смысл вообще всего происходящего. Забылась, а большинству людей вообще никогда не была известна предыстория «странной войны», прямые и косвенные финансовые и политические потери вовлеченных сторон многократно превысили те гипотетические, ради которых и разгорелся сыр-бор. В общем, получилось совершенно по-человечески. Перефразируя Пруткова, можно сказать: «Амбиции все превозмогают, порою и рассудок». Очень похоже на некогда бывший в нашей реальности англо-аргентинский конфликт за Фолклендские острова. Потеряли тысячи человек убитыми, несколько боевых кораблей и полсотни самолетов, ухнули на это дело десяток миллиардов фунтов стерлингов, а сами-то острова… За сотню миллионов Аргентина с радостью бы отказалась от своих прав на них.

И наша нынешняя жизнь благодаря дурацким амбициям не такого уж широкого круга лиц приобрела отчетливые черты эпохи раннего феодализма, сопряженного с достижениями современной техники…

– А если конкретнее? – спросил я. – То, что ты говоришь, интересно, но пока не проясняет…

– Конкретнее – так это запросто. Мы же тоже не сидим сложа руки. Все происходящее нас вполне устраивает, только надо процессом грамотно управлять. Согласно тщательно проверенным сведениям, «Система», уже почти год не дававшая о себе знать, якобы махнувшая на все рукой и пустившая дело на самотек, на самом деле тщательно готовилась к «последнему и решительному».

Неслабыми аналитиками был разработан довольно грамотный план дестабилизации обстановки. Одновременно в РСФСР, Югороссии и Турции. Верхушечные заговоры, вооруженные мятежи в провинциях, провокации на границах. В идеале – свержение ныне существующих правительств, пусть даже и не всех, хотя бы в одной стране для начала. Дальше – приглашение вооруженных сил третьих стран (известно – куда и каких) для оказания помощи «патриотическим силам, свергнувшим антинародный режим», ну и так далее… Для второй половины нашего века – вполне рутинная операция. Для нынешнего времени – идея оригинальная. Выходит, мы каким-то образом и в этой сфере человеческого разума творческие процессы инициировали… – Шульгин усмехнулся, не слишком, впрочем, весело.

Мне это тоже более чем знакомо. Последние десятилетия двадцатого века и тридцать лет двадцать первого прошли в почти бесконечных переворотах, контрпереворотах, локальных войнах и миротворческих операциях. Благо, что союз России, Европы и Америки на протяжении этого бурного полустолетия оставался прочным и не позволил хаосу охватить Северное полушарие Земли. Условно говоря, тридцать пятая параллель оказалась нерушимой границей цивилизации.

– В руки наших людей попал подробный план всей этой грандиозной операции. Как раз содержащую сто с лишним листов текстов и схем микропленку и везла для передачи тебе Людмила, она же… Впрочем, знать ее подлинное имя тебе не надо, вдруг как нибудь выдашь себя…

– Такой важнейший материал – и курьером через всю Европу? – поразился я.

– Время здесь такое. Не по телеграфу же его передавать? Самолет – штука тем более ненадежная. Да ты успокойся, мы ж не дураки! Первый экземпляр плана попал нам в руки на другой день после его завершения, а остальное уже игра. Клиенты с нашей же помощью узнали об утечке информации. Просто перехватить и уничтожить посылку они не рискнули, справедливо полагая, что передача могла быть продублирована, а поступить так – значит расшифровать своих очень ценных агентов в нашей лондонской резидентуре. Они решили как можно сильнее затянуть время прохождения информации и успеть ввести свой план в действие. Одновременно – попробовать внедрить в наши ряды своего человека. Не знаю отчего, но в последний момент они сменили диспозицию и сделали все наоборот. Неужто ты им показался столь перспективной фигурой? Это вообще-то неплохо и открывает простор для импровизаций…

Параллельно, как ты видел, всю последнюю неделю велась активная дестабилизация обстановки. Что тоже поразительно – по модели, крайне напоминающей операцию «Фокус», – контрреволюционный мятеж в Будапеште. Сегодня события перешли в острую фазу. Вот-вот что-то подобное должно было начаться и в Харькове, Севастополе, Одессе, но тут уж мы меры приняли.

Через пару дней можно ждать интересных сообщений из Константинополя и Ангоры. Кемаль человек культурный, но все же турок. Вешать заговорщиков будет, очевидно, публично…

– А в Москве?

– В Москве пусть пока идет как идет. Есть у нас в запасе кое-что.

Оставалось узнать о моей личной мере участия в действительно по-средневековому организованной интриге.

– Мы с тобой поработаем по этому городу. У наших противников – гениальные озарения, за нами опыт Будапешта, Праги, Кабула, Гватемалы, Чили… Разберемся…

– А Новиков?

Шульгин рассмеялся как-то неприятно.

– У него большая политика. А мы с тобой наконец-то поработаем по мелкой…

Я спросил:

– А в чем смысл заговора в Москве и как он должен развиваться?

– А как угодно. Они планируют учинить классическое латиноамериканское «пронунсиаменто». Несколько верных батальонов плюс кое-кто из верхов ГПУ, партии и Генерального штаба устраивают капитальную кровавую кашу в городе, потом убивают или принуждают к бегству Троцкого, устанавливают якобы ортодоксальное коммунистическое правительство во главе с одним из своих агентов, сильно обиженных Троцким, и в ближайшее время объявляют нечто вроде «реконкисты» против Югороссии. Благо экономическое положение там блестящее, жирок поднакопился, снова есть что «отнимать и делить», а в РСФСР любителей этого дела по-прежнему предостаточно. В случае необходимости будут приглашены германские «добровольцы», а возможно – и британский флот войдет в Черное море. Примерно так.

Если помнишь историю, здесь сводятся в кучу сразу несколько сценариев, в свое время более-менее успешно реализованных…

Действительно, план просматривался грандиозный по масштабам и ожидаемому эффекту. Только у меня сразу возникло сомнение, всю ли правду мне говорит Александр Иванович. Чего-то здесь не хватало, чтобы выглядеть по-настоящему достоверно. Впрочем, это ведь не более чем краткий конспект, на самом деле все, должно быть, на порядок сложнее, но мне, чтобы ориентироваться в ситуации, достаточно и этого.

– А ваша роль в данном сценарии? Всерьез рассчитываете что-то в подобном раскладе выиграть? Впятером против всего мира?

– Безусловно, выиграем. И отчего же впятером? Во-первых, нас чуть побольше, во-вторых, мы же не голыми руками собираемся мир переворачивать. Действительно, рулевым веслом можно только не слишком большой галерой управлять, а на парусном бриге штурвал требуется, и к нему четверо дюжих матросов… Танкер же в сто тысяч тонн свободно маневрирует от легких движений двух пальцев на манипуляторах. У нас тот же случай. Все дело в степени автоматизации процессов и качестве сервомеханизмов. Надеюсь, мы создали достаточно эффективные…

– Видимо, так. А здесь и сейчас в чем ваша стратегия?

– Теперь уж наша, – вежливо улыбнулся Шульгин. – Или ты себя до сих пор ооновским наблюдателем числишь в очаге туземного конфликта?

– Не сказать, чтобы так, но и до конца вашими идеями не проникся. Как-то сложно сразу ввязаться в чужую войну, которая тебя ну никаким краем не касается…

– Было уже. У нас самих точно так было. – В его голосе прозвучало понимание и сочувствие. – Трудное дело. Все время хочется морализировать о правомерности вмешательства в чужой монастырь со своим уставом… Ничего, это быстро пройдет. Особенно если пулю в живот от «в своем праве находящихся» аборигенов получишь, упаси, конечно, бог. Так что лучше от иллюзий заблаговременно избавиться. Какой-то авторитетный немец верно сформулировал: «Не воображайте, что неучастие в политике убережет вас от ее последствий».

– Знаешь, Александр Иванович, давай прекратим философский семинар. Я свой выбор сделал, менять его не собираюсь, просто хочется несколько большей ясности. Вчера вы меня совершенно грубо подставили. Оно, может быть, стратегически оправдано было, но неприятно…

Шульгин в очередной раз поразил меня способностью проникать в чужие мысли и эмоции. Раньше такое же качество я отметил и у Новикова с Ириной. Телепатией в чистом виде это явно не было, но высокой степенью эмпатии – безусловно.

– Приношу свои извинения, только ведь сам понимать должен. Прежде чем генерал из тебя получится, следует еще и лейтенантом послужить. Командиру же штурмового взвода далеко не всегда комдив суть своего замысла в деталях излагает. Гораздо чаще – «занять высоту 250, захватить языка и доставить в штаб. После чего стоять насмерть до особого распоряжения…» С лейтенантскими обязанностями ты справился, теперь можно майором побыть.

– А майорам уже больший объем информации по рангу положен…

– Совершенно в точку. Потому я тебе и сообщаю – мятеж, по нашим расчетам, продлится два-три дня, после чего будет с должной степенью решительности подавлен. Что позволит товарищу Троцкому состругать еще один слой своих противников. Нам – тем более. Твоя же задача – окончательно доказать своим друзьям, что ты полностью на их стороне, контролировать их поведение, защищать от непредвиденных случайностей и, когда все кончится, оказаться в числе уцелевшей верхушки заговора. Подлинной верхушки, той, которая проскочит сквозь сито…

– Это что же, программа глубокого внедрения?

– Вряд ли… Нам главное – обозначить цель. Отследить, куда ниточка дальше потянется. А уж кто ей конкретно заниматься будет… Резидентуру «Системы» все равно целиком выкорчевать не удастся, да это и не нужно. Они нам еще пригодятся…

– А жертвы? Вам не страшно взять на себя ответственность за жертвы, которые будут оттого, что вы не пресекли мятеж в корне?

– Нет. Паллиативы всегда опаснее радикальной операции. В конце нашего века появилась опасная тенденция – в страхе перед возможными жертвами как бы поощрять террористов. Они угрожают убить десять заложников, и власти идут на уступки, не задумываясь, что завтра жертв будет в сотню раз больше. Моя позиция другая. Кому не повезло, тому не повезло. Но террорист должен знать, если он убьет заложника, то погибнет сам в ста случаях из ста. Приставленный к виску жертвы пистолет ничего не значит. Даже наоборот – стреляя в жертву, он не успеет помешать мне выстрелить в него. И уж больше он никого не убьет. Вот так. То же самое насчет провокаций. Принято было считать, что террористические намерения нужно «профилактировать», то есть брать исполнителей до теракта с поличным, заведомо считая, что вина организаторов и инициаторов недоказуема. Соответственно – оставляя их на свободе. Я же, да вообще все мы считаем, что врага можно и нужно спровоцировать на бой, заставить его выйти из окопов и уничтожить в чистом поле…

– Это жестоко…

– Только потому, что тебя перекормили идеями абстрактного гуманизма. Возможная гибель данного (вполне возможно – лично пока еще ни в чем не виновного человека) застилает тебе перспективу. А чуть отвлекись – увидишь все иначе. Почему завтрашние тысячи убитых для тебя дешевле одного сейчас?

– Да хотя бы потому, что гибель одного конкретна и очевидна, тех же прочих – пока проблематична. Вообрази себе хирурга, который ампутирует практически здоровую ногу оттого, что сегодняшняя царапина может стать причиной гангрены. Не лучше ли царапину меркурохромом обработать и следить, чтобы осложнения не случилось?

– Ну вот, еще один софист на мою голову… Только времени у меня на софистику больше нет, а тем более – настроения. Короче. Либо ты работаешь, как я сказал, либо… – он указал рукой на по-прежнему открытый межпространственный переход. – Там тихо, спокойно, можно вернуться в Нью-Зиленд, в объятия очаровательной мадемуазель Аллы. Правда, этих… – теперь его большой палец указал вниз, и я поразился вряд ли специально задуманной двусмысленности и определенности жеста. На первый этаж дома он указывал или определял судьбу, как когда-то это делали зрители в римских цирках. Он проследил направление моего взгляда и словно бы сам удивился, как интересно получилось.

– Да, вот именно. Возиться с ними, кроме тебя, будет некому.

Я испытал к Шульгину чувство, близкое к ненависти. Просто и цинично он загнал меня в нравственный тупик.

– Спасибо, Александр Иванович, на добром слове. Ваша взяла. Переходите к постановке боевой задачи… – ответил я с максимально возможной степенью язвительности и подумал, что очень бы мне сейчас пригодился совет отца Григория. И как духовника, и, в еще большей степени, как боевого офицера. Впрочем, он ведь напутствовал меня словами: «Вначале стреляй, потом думай. И будешь жить долго-долго». Весьма христианское напутствие.