Geum.ru

Allen Knechtschaffenen An alle Himmel schreib ich s an, die diesen Ball umspannen: Nicht der Tyran istein schimpflicher Mann, aber der Knecht des Tyrannen

Вид материалаДокументы

Содержание


Конец сталина
Подобный материал:
1   ...   28   29   30   31   32   33   34   35   ...   38


Поэтому в 1949 г. Абакумов начал готовить обвинение, что ленинградская парторганизация принимала тайные меры, чтобы сделать Ленинград столицей автономной Российской республики в СССР. Некоторые ленинградцы, среди них идеолог Михаил Суслов и Алексей Косыгин, предчувствовали раскол между Ленинградом и Москвой и, как только умер Жданов, вовремя переехали в Москву, где стали близкими сотрудниками Маленкова и Берии. Тысячи других высокопоставленных ленинградцев были уволены, двести были арестованы. Алексей Кузнецов, которого Сталин однажды поздравил с успешной деятельностью в ленинградском руководстве и потом перевел в Кремль, сказав ему: «Родина вас никогда не забудет», впервые понял, что его ждет, когда Маленков не подал ему руки, когда они вместе ехали в лифте. Николая Вознесенского, бывшего шефа Госплана, арестовали, когда он возвращался домой с хорошо прошедшего ужина у Сталина. Его, Кузнецова и десятки других держали без сна в «Матросской Тишине» под надзором главы партийного контроля Матвея Шкирятова. Каждую ночь их вывозили в Лефортово, где пытали под рев авиационных моторов на соседнем заводе, чтобы их крики не слышали посторонние. I


У Абакумова никаких нравственных принципов не было, но ему мешало отсутствие фантазии, и он предпочитал обвинять в чем-то реальном, не выдуманном: кончилось тем, что Вознесенского обвинили в потере министерских бумаг. Абакумов ограничил свое следствие и не допрашивал Кузнецова о родственниках жены, а то пришлось бы арестовать и Микояна, Алексея Косыгина й генерала Гвишиани. Сталин с трудом выносил такое медленное, щепетильное следствие; за это время он приказал расстрелять брата и сестру Вознесенского.


12 января 1950 г., «ввиду поступивших заявлений от национальных республик, от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры», Президиум Верховного Совета постановил, что смертная казнь должна опять применяться «к изменникам Родины, шпионам, подрывникам-диверсантам». Кузнецов и другие несчастные ленинградцы в «Матросской Тишине», хотя их осудили за клевету, за ослушание ЦК, за растрату денег, попали под новый закон. 1 октября, до рассвета, их вывезли на электричке на окраину города, расстреляли и захоронили. Ленинградская чистка 1949 г., «малый террор», была жестокой, но на несколько порядков меньше, чем ежовщина: расстрелял и не десятки тысяч, а десятки; заточили не сотни тысяч, а сотни. Позднейшие жертвы могли размышлять о томчто расстрелом они искупали свое участие в куда более смертоносных фальсификациях.


Ленинградские приговоры не предавали гласности, и аресты вскоре прекратились. Тем временем аресты и допросы антифашистских евреев не привели к таким признаниям, на каких можно было бы основать открытый процесс, несмотря на старания десятков опытных следователей. Лев Шейнин, сочинитель повестей и следователь.из прокуратуры, который в тридцатых годах успешно возбуждал у публики энтузиазм по отношению к чисткам и террору, на этот раз (а он и сам был еврей) не сумел сочинить сценарий даже для антисемитской публики. Шейнина у вол или и заточили с подопечными Абакумова.


. В июне 1951 г. Сталину показалось, что, наконец, он нашел себе более беспощадного палача, начальника следственной части подполковника Михаила Рюмина, и более послушного министра госбезопасности — Семена Игнатьева25. Абакумова свергли — к его собственному изумлению26. Рюмин сел в кресло в кабинете Игнатьева и переписал то, что было гтритхтэвлено секретарем Маленкова, Дмитрием Сухановым, — донос на Абакумова, с обвинениями в коррупции и в сокрытии вещественных доказательств27. Слепая преданность Рюмина не удивительна: на него имелось немало компромата — он как-то раз забыл секретные папки в автобусе, скрывал свое сомнительное происхождение (отец торговал скотом, тесть был белогвардейским офицером, братья сидели в тюрьме).


Кое-что в рюминском поклепе соответствовало действительности. Абакумов растратил миллионы, добытые грабежом в Германии, на огромную квартиру, где он жил со второй, молодой и красивой, женой. Из некоторых заключенных Абакумов и в самом деле выжимал пытками не все, что можно было выжать. В ноябре 1950 г. он арестовал по приказу Сталина еврейского врача профессора Якова Этингера. Профессор читал английское издание Jewish Chronicle*, он неуважительно говорил со своим пасынком о Сталине (и разговор был записан). Тот факт, что Этингер лечил Берию, не спас его. Он умер в Лефортово от пытки по методу, перенятому Абакумовым у гестапо, — нескольких суток в ледяной камере. Рюмин обвинил Абакумова в том, что он не записал признание Этингера в организации заговора с другими врачами для того, чтобы неправильным лечением убить вождей партии.


Рюмин отыскал то звено, которое Сталину было нужно для выковки цепи, связавшей бы такой же разнородный набор подсудимых, как на показательном процессе 1938 г. над Бухариным, Ягодой и кремлевскими врачами. Перед судом еще раз предстанут еврейские интеллигенты, скомпрометированный чекист и три врачаубийцы. Этим ключевым звеном было письмо Лидии Тима-шук, кардиолога кремлевской больницы. В 1948 г. она делала кардиограммы умирающего Жданова и приказала ему не вставать с постели. Ее предписания отменил врач Сталина, профессор Владимир Виноградов38, который велел Жданову ходить на прогулки и в кино. Кардиограммы же подтверждали верность предостережений Тимашук29.30 августа Жданов умер от инфаркта. Тимашук давно работала осведомительницей МГБ, но это письмо она писала главным образом для того, чтобы защитить себя, а не подвести под трибунал кремлевских врачей. Вскрытие было сделано профессорами, которые, разумеется, подтвердили собственный диагноз. Они сделали все возможное, чтобы Тимашук замолчала. Однако в том, i лана IVI. Окаменениечто письмо Тимашук оставили без ответа, был виноват не Абакумов, а Сталин, похоронивший его в собственном архиве.


Как и Ежов десятью годами ранее, Абакумов оказался совсем без дружеской поддержки. 12 июля 1951 г. ордер на его арест подписали Берия, Маленков, Игнатьев и Шкирятов. Игнатьев сразу сел в его министерское кресло, а Рюмин, произведенный в полковники, стал заместителем министра. Абакумов превратился в зэка № 15 в «Матросской Тишине»; его жена вместе с грудным ребенком сидела в другой московской тюрьме. Как и первая жена Ежова, первая жена Абакумова могла благодарить судьбу, что про нее забыли. Ее лишили квартиры, но не свободы. Вслед за Абакумовым были арестованы его еврейские подчиненные: Лев Шварцман, убийца Троцкого Наум Эйтингон (несмотря на обещание Сталина, что с его головы волос не упадет).


Абакумова мучили целых сорок месяцев. Когда ему давали карандаш и бумагу, он писал Сталину достойные записки, без подобострастия и без увещеваний; но в результате этих писем Сталин заинтересовался следствием и требовал, чтобы ему, Берии и Маленкову каждые десять дней доставляли новые протоколы допросов. Следователям приходилось по инициативе Рюмина применять физические методы воздействия — кожаные кнуты, ледяной карцер, — чтобы выжимать из Абакумова новые показания. Сталин напоминал своим палачам, что сломить такого чекиста, как Абакумов, трудно без продолжительного безжалостного избиения. Сначала Абакумова и его подчиненных заставили сознаться в том, что они собственноручно били своих подследственных. Потом на Абакумова надели кандалы и наручники; его посадили в одиночную камеру и морили голодом и холодом. 18 апреля 1952 г. Абакумов умолял Берию и Маленкова:


Дорогие Л. П. и Г. МЛ Два месяца находясь в Лефортовской тюрьме, я все время настоятельно просил следователей и начальство тюрьмы дать мне бумагу написать письма Вам и тов. Игнатьеву.


Со мной проделали что-то невероятное. [...] На всех допросах стоит сплошной мат, издевательство, оскорбления, насмешки и прочие зверские выходки. Бросали меня со ступа на пол. [...] Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортовской тюрьме таких холодильников не знал — был обманут... Этот каменный мешок может дать смертьувечье и страшный недуг. [...] Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Мне ответили: «Руководство МГБ» [...]. Избавьте от Рюмина и его друзей30.


Лев Шварцман, до тех пор спокойно сочинявший признания, которые подписывали жертвы пытки, ничего сочинять о себе не стал, а сошел с ума ил и притворился сумасшедшим. Когда его вернули к следователям на новые допросы, Шварцман избрал другой курс: он признался в том, что руководил еврейскими националистами, а также в том, что он занимался педерастией с Абакумовым, с британским послом и с собственным сыном и переспал с дочерью. В этот раз он добился своего, и его освидетельствовали невменяемым.


Темпы работы Рюмина не могли удовлетворить Сталина и Игнатьева. Он был неглуп и сознавал, что, как только он закончит следствие, от него избавятся. Поэтому он протянул еще один год, выбивая из Абакумова показания, что тот сфабриковал дело против министра авиации, чтобы скомпрометировать Маленкова, и что он был в заговоре с ленинградцами, которых он сам послал на расстрел, что он готовил государственный переворот. Рюмину не хватало только доказательства, что Абакумов — еврей. К апрелю 1952 г. Абакумов еще не полностью сломался, но был так искалечен, что, продолжая пытку, Рюмин рисковал умертвить свою жертву. 3 ноября 1952 г. Рюмин, наконец, предъявил Абакумову обвинения в том, что тот возглавлял еврейских националистов в МГБ. Через одиннадцать дней разочарованный Сталин измарал карандашом протоколы Абакумова и разжаловал Рюмина в бухгалтерий Министерства государственного контроля.


В этот момент должен был показать свой талант Игнатьев, но он предпочитал суровым помещениям Лубянки свой уютный министерский кабинет. Если верить воспоминаниям Никиты Хрущева, Сталин кричал на него по телефону:


Ты что, белоручкой хочешь быть? Не выйдет. Забыл, что Ленин дал указание расстрелять Каплан? А Дзержинский сказал, чтобы уничтожили Савинкова. Будешь чистоплюем, морду набью. Если не выполнишь моих указаний, окажешься в соседней камере с Абакумовым31.


С Игнатьевым случился инфаркт. Когда он поправился, он перевел Абакумова в Бутырки в камеру, окруженную пятью пустыми камерами. За Абакумовым надзирали охранник и врач, и его избивали не так сильно, как других подследственных офицеров МГБ и еврейских врачей.


Сталин начал арестовывать самых близких ему людей. Весной 1952 г. генерал Власик, который был наперсником, телохранителем, вторым отцом сталинских детей, был уволен за кражу сервиза и икры и за пьянство с женщинами легкого поведения. Осенью его арестовали. Власик был преданнее любого пса. Не выжил ли Сталин из ума, а если так — не лора ли было Берии и Маленкову захватить власть?


КОНЕЦ СТАЛИНА


Его беспокоило чувство, что мощь утекает из нега, — тогда Сталин становился простым грузином Coco Джугашвили. Он вспоминал далекую Грузию, от которой он еще хранил вкус сациви, вкус кахетинского вина, песню «Многие лета» и грузинское проклятие магати деда ки ватире, «и заставлю их матерей плакать».


Григол Робакидзе, «Убитая душа**


Только старческий маразм объясняет решение Сталина включить в список врачей, якобы намеревавшихся извести советское руководство неправильным лечением, имя собственного врача Владимира Виноградова (русского, несмотря на слухи, что его настоящая фамилия Вейнтрауб). 19 января 1952 г. Виноградов в последний раз обследовал Сталина и посоветовал ему ввиду его атеросклероза резко сократить рабочую, нагрузку. Сталин послал Берии записку: «Разбирайся с Виноградовым». Вместе с четырнадцатью кремлевскими врачами (не все были евреи) Виноградов был арестован. Лидию Тимашук допросили (а потом наградили); Власика с Абакумовым обвинили в сокрытии сигналов Тимашук о некомпетентности кремлевских врачей.


Искалеченный пытками Абакумов уже дышал на ладан. Гоглид-зе, который служил Игнатьеву так же спокойно, как он служил Ежову, Берии, Абакумову и Рюмину, пришлось учесть мнение следователя и врача:


Перевод Д. Рейфилда.


... Арестованный № 15 якобы страдает болезнью сердца, а наблюдающий за ним врач разрешил допрашивать его не более 3-4 часов и только в дневное время. При таком положении [...] целесообразно (...) предпринять необходимые меры в направлении получения от арестованного №15 признательных показаний. Такой мерой, по-моему, может быть тщательное медицинское освидетельствование арестованного № 15 и в случае необходимости — применение срочных медицинских средств для быстрого восстановления его здоровья с тем, чтобы после этого его можно было бы активно допрашивать и обязательно пользоваться при этом острыми методами32.


Теперь Абакумова били, чтобы он признался в том, почему он не предупредил Сталина о действиях Тито по расколу коммунистического блока. Обвинение было нелепое, так как сам Сталин своими ультиматумами 1947 и 1948 гг. до того взбесил самолюбивого Тито, у которого были мощные армия и тайная полиция, что он не мог не ответить разрывом. Непрофессионализм Абакумова как разведчика был тут ни при чем.


Потом Абакумова оставили в покое в его камере. Сталину нужно было домучить кремлевских врачей, которых перевезли в наручниках на Лубянку. Там Рюмин объяснил им, что раскаленными кочергами он не будет пользоваться, но будет бить. Врачи так же хорошо, как Рюмин, оценили эффект острой и продолжительной боли. Некоторые сразу признались в убийстве всех ныне покойных коммунистов, советских и иностранных — не только Жданова, но и болгарина Димитрова и француза Тореза. Другие признались, что хотели убить детей Сталина, что научились у Плетнева, якобы убийцы Горького, искусству эвтаназии. Но Сталину этого было мало. Врачам говорили, что их будут вешать на площадях столицы, если не скажут, на кого они работали33. Доктор Меер Вовси, родственник Михоэлса, признался, что он одновременно служил и британским, и немецким разведкам (хотя его семья погибла от рук нацистов). Виноградов и Вовси, гласило обвинение, хотели сначала отравить Сталина,Берию и Маленкова, а потом устроить обстрел их автомобилей.


Сталин до такой степени увлекся фабулой заговора врачей и евреев, что в 1952 г. он не отдыхал. Его физическое здоровье ухудшалось так же быстро, как и душевное. Казалось, что он был готов избавиться от всех, даже (или особенно) от самых доверенных лиц — и очистить всю страну от евреев, медиков и космополитов,


В феврале 1953 г. он уволил последнего, самого беспрекословного своего слугу, секретаря Поскребышева, который никогда ни на что не роптал, даже когда Сталин расстрелял его любимую жену. 1 декабря 1952 г. Сталин в последний раз выступил на заседании Президиума ЦК. Как всегда, он настаивал, что чем удачнее партия справляется со своими задачами, тем больше будет врагов и саботажников. В этом узком кругу он прямо назвал евреев агентами американского империализма и сказал, что они сами признались, что «сидят в дерьме». Что ожидало обвиняемых евреев и врачей, уже было видно по репетициям в Восточной Европе: 3 декабря 1952 г. одиннадцать «сионистов» среди чехословацких руководителей были повешены — они якобы наняли врачей, чтобы сократить жизнь честных коммунистов. 9 января 1953 г. в «Правде» появилась сенсационная передовая под названием «Убийцы в белых халатах». Казалось, что теперь можно воспользоваться массовой паникой и без разбору судить и вешать евреев и врачей: арестовали еще двадцать восемь врачей.


И среди московских евреев, и среди антисемитов, и в провинции ходили слухи, что будут не только публичные казни, но и «спонтанные» погромы, в ходе которых полмиллиона евреев вышлют в составах для скота на Дальний Восток. На чем основывались такие слухи, трудно сказать. С одной стороны, в архивах Политбюро и Министерства путей сообщения документальных свидетельств о таком проекте нет; с другой стороны, воспоминания и даже дневники приближенных Сталина подтверждают, что Сталин и Берия обсуждали возможность публичных казней и такого второго издания холокоста. Трудно поверить, чтобы Сталин, даже одряхлевший разумом, разрешил советским гражданам такое спонтанное проявление эмоций, как погром34. Но кто-то из евреев из высшего партийного эшелона составил открытое для подписей обращение в редакцию «Правды», требовавшее искоренения «еврейских буржуазных националистов», «шпионов и врагов русского народа» и одобрявшее план партии — высылкой спасти евреев от стихийного гнева народа. Шестидесяти выдающимся евреям — например, физику Ландау, поэту Маршаку, романисту Гроссману и режиссеру Ромму — предложили подписать эту петицию. Кое-кто отказался; Каганович был готов подписать текст в собственной редакции, а Эренбург подписал, только предварительно сообщив Сталину, что текст «может смутить людей, еще не осознавших, что еврейской нации нет»35.


За семь недель до своей смерти Сталин потерял интерес к этой фальсификации, как и к большей части своих политических затей. Его подручные почувствовали, что последствий не будет, и перестали мучить врачей и евреев, хотя в провинции уже вспыхивали погромы, а пациенты в столице уклонялись от лечения, — опасаясь «убийц в белых халатах». Из арестованных врачей двое умерли от пыток, но остальные, хотя физически и морально искалеченные, дожили до освобождения после смерти Сталина. Ни у одного из его наследников не было такого хорошего здоровья, чтобы обходиться без услуг светил советской медицины.


Еврейских же антифашистов мучители не щадили; их допрашивали следователи, вернувшиеся из Нюрнберга. Некоторых избивали до смерти палачи, пока просвещенный нюрнбергский следователь Гришаев дописывал свою докторскую диссертацию; других в ноябре 1950 г. расстрелял Абакумов. Остальных пятнадцать припасли на будущий процесс: Ицика Фефера даже привели одетым в костюм в гостиницу «Метрополь» на встречу с американским певцом Полом Робсоном. Четырнадцать бывших членов ЕАКдожили до закрытого суда, где не было ни защитников, ни прокурора, но были йэкснерты». Суд шел на Лубянке с 11 по 18 июля 1952 г. Военный судья Чепцов потом признался, что вынес приговор вопреки собственным сомнениям, но полагал, что ошибочным приговор был не потому, что подсудимые были невиновны, а потому, что Абакумов, Рюмин и 1ришаев были некомпетентны. Всех, кроме Лины Штерн (которая потом рассказала, как это было), расстреляли, включая верноподданного Фефера.


В последние сталинские годы казалось, что даже звезда Берии может закатиться. Когда была создана атомная бомба и советские физики уже без бериевского кнута успешно строили первую водородную бомбуБерия проводил больше времени со Сталиным на даче. Но эти ночные встречи становились короче, и Сталин редко принимал Берию без Маленкова, Микояна или Молотова. Сталин заставил Берию заменить русскими грузинскую прислугу на даче. Потом Сталин послал партийную комиссию в Грузию, где арестовали мингрелов, земляков Берии, за взяточничество и национализм (хотя Берия в 1937 г. закрыл мингрелоязычные газеты, радиопередачи и школы). Следующей волной арестов Сталин задел Берию за живое: арестовали людей из семьи Гегечкори, родственников его жены, среди которых была по крайней мере одна любовница Берии. Тогда же забрали племянника Нины Берии, Теймураза Шавдню, и дали ему двадцать пять лет. Шавдия дезертировал из Красной армии и, прежде чем перебежать к французским партизанам, воевал некоторое время в составе отряда СС; как ни странно, впоследствии он открыто жил в Тбилиси.


Подчиненные Берии поняли, что он стоит на краю пропасти, и были готовы помочь Игнатьеву и Сталину свалить его. Когда бериевца мингрела Рапаву заменили кахетинцем генералом Николаем Рухадзе, этот новый шеф грузинской госбезопасности встретился со Сталиным в Сочи и получил инструкцию докладывать прямо вождю. Однако Рухадзе, как и Рюмин, скоро разочаровал (лапина: ничего более серьезного, чем утверждение, что Берия — еврей, он не смог придумать. Он даже не проследил родственных связей Берии с грузинскими эмигрантами в Париже. Но Сталин продолжал расшатывать авторитет Берии: 9 ноября 1951 г. на заседании Политбюро было названо имя некоего Гегечкори как человека, интересующего американскую разведку; весной следующего года Кандид Чарквиани, которому Берия поручил грузинскую партию, был заменен кахетинцем Акакием Мгеладзе36. Кроме Берии у власти вне Грузии остался только один мингрел, Лаврентий Цанава, министр госбезопасности Белоруссии, убийца Михоэлса. Его убрали в июне 1952 г. Исчез единственный сторонник Берии в армии, генерал Сергей Штеменко, защищавший с Берией кавказские перевалы. Тысячи мингрелов были арестованы, их язык вторично запретили. До 1952 г. грузины, 2% населения СССР, составляли всего 1% населения ГУЛАГа. Мингрельское дело выправило это несоответствие37.


У Берии были уже все поводы бояться, но Рухадзе, доносивший и на ставленников Сталина, провалился. Сталин нашел другого человека для грузинской госбезопасности и перевел Рухадзе в Москву, где «будет решен вопрос о его судьбе». Его арестовали и отдали Рюмину на пытки.


Хотя подхалимские манеры Берии явно раздражали Сталина, он оставался незаменимым: ни Рюмин, ни Рухадзе не были «умными, деятельными и сильными». Кроме Берии один лишь Андрей Вышинский удовлетворял требованиям Сталина по всем трем критериям. Вышинский был не менее упрямым и гораздо более красноречивым министром иностранных дел, чем Молотов. Сталину импонировал тот факт, что Вышинский своей репутацией режиссера показательных процессов тридцатых годов внушал участникам международных конференций только отвращение. Люди из госбезопасности все еще обзывали Вышинского «меньшевиком», но боялись его, так как у него в кабинете, как и у Сталина, был телефон, по которому можно было подслушивать любой кремлевский разговор38.


Но 16 октября 1952 г. даже Вышинский, должно быть, побледнел, слушая полуторачасовую бессвязную речь Сталина на заседании ЦК. С одной стороны, Сталин намекал на свою смерть («все перемрем») и просил освободить его от поста Генерального секретаря. С другой стороны, одного за другим Сталин ругал своих приближенных тоном, который до сих пор всегда означал падение и арестдт Проняло даже непотопляемого Микояна («от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича»). Сталин особенно осуждал Молотова:


...находясь под шатреэом», дал согласие английскому послу издашь в нашей стране буржуазные газеты [...] предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это — грубая ошибка. [...] Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу; как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной39.