Allen Knechtschaffenen An alle Himmel schreib ich s an, die diesen Ball umspannen: Nicht der Tyran istein schimpflicher Mann, aber der Knecht des Tyrannen
| Вид материала | Документы |
СодержаниеБорьба сталина за единоличную власть |
- Конвенция между, 802.37kb.
- К. Г. Юнг о перерождении впервые напечатана как лекция, 1394.72kb.
- А. Л. Никифоров Чувственно-вербальное построение мира, 123.54kb.
- I конгресс коммунистического интернационала, 260.19kb.
- Dieter Bohlen. Nur die Harten kommen in den Garten! Der Weg zum Superstar, 539.96kb.
- Сухопутные войска Центральной группы войск Авторы: Алеш Готтмар и майор Др. Павел Минаржик,, 263.46kb.
- Урок круглый стол по теме «Охрана окружающей среды», 37.69kb.
- Звіт про роботу „Німецько-українського наукового Об’єднання ім. Ю. Блохина” (нуно), 208.12kb.
- И. Тихомиров Проблема и метод Кантовой критики познания, 785.5kb.
- Історія кафедри гістології та ембріології, 41.29kb.
Как могли думать, что церковь чем-нибудь угрожает новой власти? С тех пор как в последний раз церковь чем-нибудь отличилась даже в богословии и философии, прошло двести лет. К конПеревод Д. РеЙфилда.
цу XIX в. русское православие оживили миряне — Алексей ломя-ков, Федор Достоевский, Константин Леонтьев и другие, и оно начало конкурировать с марксизмом и эсерами в борьбе за сердца интеллигенции. В 1921 г. еще была свежа память о религиозно-философских собраниях 1903-1904 га, которые волновали и церковную иерархию, и революционных лидеров — и те и другие поняли, с каким азартом христиане и марксисты обращали друг друга в свою веру.
Поскольку церковь просила разрешения помогать голодающим, ЧК и партия придумали свою тактику: они не разрешат, а заставят церковь сдавать свои иконы, золото, серебро и бронзу на продажу. Напрасно патриарх Тихон просил, чтобы приходы могли сохранить вещи, нужные для служения литургии. Ленин был убежден, что он выручит продажей собственности церкви не миллионы, а миллиарды золотых рублей, несмотря на то что церковные земли, иногда вместе со зданиями, уже были конфискованы государством. Этими доходами советская власть смогла бы хоть отчасти выплатить долги царского правительства и таким образом добиться признания европейских государств. Троцкий смотрел на эти богатства с другой точки зрения. Убежденный, что в любой момент вспыхнет мировой пожар, он считал, что эти деньги будут финансировать революционную войну, и их надо захватить сразу, пока их не обесценит мировая революция.
И Ленин, и Троцкий сильно преувеличивали ценность своей добычи. Отнимали кресты, церковную утварь, изымали изделия из драгоценных металлов, но выручили всего 4 млн золотых рублей (из которых потратили всего I млн на голодающих). Коммерсант ты, специализировавшиеся на драгоценностях и произведениях искусства, неохотно покупали краденый товар — они не хотели марать свою репутацию. Большевики, как обыкновенные грабители, могли иметь дело только со спекулянтами.
Более просвещенные большевики протестовали, но на их протесты не обращали внимания. Луначарский тщетно умолял Ленина сотрудничать с иерархами и не делать из них врагов, чтобы «в безопасной для нас форме примирить с нами крестьянство идеологически». Дзержинский и Лацис не хотели миндальничать с «очередными увлечениями богоискателей»24. Дзержинский доказывал: церковь разваливается, поэтому нам надо помочь, но никоим образом не возраждать [sic] ее в Обновленной форме. Поэтому церковную политику развала должен [sic] вести В. Ч. К., а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами — недопустимы. Наша ставка на коммунизм, а не религию. Лавировать может только В. Ч. К. для единственной цели — разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов — бросит на партию тень — это опаснейшая вещь. Хватит нам одних спецов.
Жена Троцкого, Наталья Седова, тоже увещевала: ей хотелось собрать для русских музеев все те церковные ценности, которые имели художественное значение, и ей претило, что иконы рубили топором ради серебряной оправы. Но Ленин не унимался: его ненависть к церкви не уступала его презрению к крестьянству и к крестьянской слепой вере в Бога и землю. Чека расстреляла зачинщиков крестьянского бунта в Шуе, и Ленин полностью поддержал крайние меры. 19 марта он написал Политбюро:
...единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля на голову и обеспечить за собой необходимые для, нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей о самой бешенной [sic| и беспощадной энергией и не останавливаясь [перед] подавлением какого угодно сопротивления...
Один умный писатель [Макиавелли. — Д. Р.] по государственным вопросам справедливо сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели, пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым-энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут...
Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий25.
Только по одному пункту Ленин колебался: он побоялся антисемитской реакции, возможной в том случае, если создастся впечатление, что именно евреи управляют таким «антипогромом» против русских христиан. Поэтому нужно было поставить руководителем этой расправы, хоть напоказ, чисто русского человека. «Официально выступить с какими то ни было мероприятиями долсканный инквизиторжен только тов. Калинин, — никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов.Троцкий».
Погибло около 2700 священников и 5000 монахов и монахинь. В России произошло 1400 случаев, когда ЧК и Красная армия открывали огонь по прихожанам; массовых судов было больше двухсот, 20 марта 1922 г. ЧК предъявила патриарху Тихону «обвинение» в контрреволюционной деятельности, несмотря на то что Тихон делал все, что ему позволяли сан и вера, чтобы найти компромисс. Троцкий хотел арестовать весь Священный синод. Тихон оставался на свободе, пока не собрали или не состряпали достаточно улик и показаний, а в Москве судили 54 старших священника и прихожанина и приговорили одиннадцать из них к расстрелу. Большевики сознавали, что международная реакция может быть негативной, и поэтому Каменев предложил расстрелять всего двух из осужденных, но Ленин, Троцкий, Сталин (который объявил: «Лично я голосую против отмены приговора суда») и Молотов были неумолимы. В конце концов, расстреляли шесть человек. Так как суеверные, хотя и не гуманные, палачи не любили расстреливать священников, их обрили и переодели в мирскую одежду, снятую с трупов расстрелянных прихожан. Петроградскую Ч К подстрекал Зиновьев: петроградский епископ Вениамин, хотя он безропотно сдал все ценности, был приговорен, вместе с девятью священнослужителями, к смерти. После комиссии ЧК, смягчившей приговоры, расстреляли всего четырех, включая Вениамина, профессора богословия и церковного юриста.
Гэпэушники Менжинского занимались совершенно другим делом: они поощряли и создавали новый церковный раскол, создавали марионеточные церкви, из которых самой перспективной казалась Живая (впоследствии обновленческая) церковь Александра Введенского. Священниками в таких церквах были большею частью агенты VIIV, и деньги они получали от продажи разграбленных церковных ценностей, но у некоторых совесть еще тлела. Введенский протестовал против расстрелов Вениамина и архимандрита Сергия в письме Рыкову: «Если вообще будут расстрелы, — мы, Живая Церковь (и я прежде всего лично), будем в глазах толпы убийцами этих несчастных. Попытка оздоровления церкви будет сорвана».
Георгий Чичерин, нарком иностранных дел, и Вацлав Боровский, советский уполномоченный в Швейцарии, добивались в тот международного признания Советского Союза; они предупреждали Политбюро, что вся Европа возмущается преследованием церкви. Но Сталину и Менжинскому было все равно, что скажут иностранцы или советские дипломаты. 3 мая 1922 г. московское VIIV собрало тайную комиссию под руководством Менжинского, Уншлихта и Ягоды для вызова «патриарха Тихона в VIIV для предъявления ультимативных требований по вопросу об отречении им от должности лишения сана и предания анафеме представителей заграничного монархического антисоветского и Интервенционного активного духовенства»2?. Дело перешло в руки Троцкого и Сталина, которые заставили Политбюро постановить: «1) Тихона отдать под суд; 2) к священникам применить смертную казнь»27.
Для допросов Тихона ЧК выбрала тихого, но упорного следователя — Евгения Тучковакоторый выдвинулся наверх, подавив башкирское восстание28. Перед Тучковым были поставлены две задачи: во-первых, разбить церковь на враждебные друг другу фракции, которыми будет манипулировать VIIV; во-вторых, вырвать у Тихона признания, порочащие других церковных деятелей.
Тем временем международные протесты звучали все громче. Впервые за девятьсот лет Папа Римский выразил свое беспокойство насчет положения дел в Восточной церкви: он даже вызвался выкупить все ценности православной церкви. Когда в Минске начали судить католических священников и расстреляли епископа Константина (Ромуальда Будкевича), Папа возмутился. Фритьоф Нансен предупредил Троцкого, что если Тихона расстреляют, то помощь голодающим прекратится; один американский сенатор заявил, что в таком случае США не установят дипломатических отношений с СССР. Дзержинский отступил*и предложил отменить суд над Тихоном; даже Сталин колебался.
Поэтому Менжинский прибег к новой тактике: он попросил Тихона заманить уехавших епископов назад в Россию, где VIIV их арестует. Уступив все, что он мог, Тихон был увезен в монастырь в 500 километрах от Москвы. Тучков собрал церковный синод, и гэпэушники попробовали устроить выборы, на которых Тихона должны были лишить сана, — безуспешно, так как по церковным законам синод без патриарха незаконен. 7 апреля 1925 г. Тихон умер в заточении ~ вряд ли своей смертью; Сталин сам сочинил объявление о его смерти в «Правде». Законный преемник Тихона Петр Полянский был арестован. По указанию Менжинского газеты напечатали серию статей, «компрометирующих» Петра, и бедный Полянский начал свой длинный путь через лагеря и тюрьмы на Голгофу... (Известие о его смерти последовало в 1936 г., но в действительности он был казнен в 1937 г.) В 1927 z митрополит Сергий, который заменил Петра, торжественно отдал православную церковь в руки партии и государства большевиков. Менжинский создал антирелигиозную комиссию; в придачу к тому была учреждена организация «Воинствующие безбожники». Закадычный друг Сталина Емельян Ярославский основал журнал «Безбожник», и государство заставило миллионы рабочих и крестьян на него подписаться.
Энергично расправившись с эмигрантами, интеллигентами и клириками, Менжинский наконец доказал свою незаменимость. С этого момента он стал правой рукой Сталина в подавлении оппозиции, как партийной, так и внепартийной.
БОРЬБА СТАЛИНА ЗА ЕДИНОЛИЧНУЮ ВЛАСТЬ
Если у кого-либо есть что-то в его личности, что вызывает презрение, то у него также есть постоянное стремление спасти и оградить себя от насмешки: Вследствие этого все уродливые люди чрезвычайно смелы... Их уродство также побуждает их к прилежанию, особенно в том отношении, что они наблюдают и замечают слабости других, с тем чтобы как-то им отплатить. Кроме того, их безобразие заглушает ревность по отношению к ним у тех, кто стоит выше, так как эти люди думают, что могут сколько угодно презирать их; и это усыпляет их соперников и конкурентов, которые никогда не верят, что уродливые люди получат повышение, до тех пор, пока не увидят, что они его уже получили. Так что, строго говоря, для большого ума уродство составляет даже преимущество для возвышения.
Фрэнсис Бэкдн, «Об уродстве»*
Начиная с весны 1923 г. Ленин был живым трупом. Нэп, который был для него нежелательным, но нужным шагом назад, с точки зрения Политбюро, ослабил и монополию и суровость власти партии.
Цит. по изданию: Бэкон Ф. Соч.: В 2-х т. / Сост., общ. ред. А. Л. Субботин. Т. 2. М., 1972.
Сталину, однако, бессилие Ленина и слабость партии пригодились, чтобы самому заручиться монополией власти. «Кадры решают всё» — таков был лозунг, который станет через десять лет его любимым. Уже с апреля 1922 г., с назначением на должность генерального секретаря партии — «повар, который будет готовить острые блюда», как говорил Ленин, — он начал осуществлять этот лозунг; превращая секретариат ЦК в отдел кадров для партии и государства.
Именно как начальник кадровой службы Сталин проявил свою гениальность. Он вербовал людей на первый взгляд посредственных и пользовался ими очень эффективно. Как секретари ЦК ему служили подручные Вячеслав Молотов и Валериан Куйбышев (последний верный сталинист проявлял инициативу во время Гражданской войны, но вскоре стал безвольным, внушаемым алкоголиком). Под руководством Сталина Секретариат преобразовывался из административной службы в мощный источник политической власти. Сталин распределял информацию в нужные ему русла; он сам составлял повестку дня и вел протоколы заседаний. Он решал, что будет обсуждаться и кто будет участвовать в дискуссии.
Став генеральным секретарем, Сталин назначил своего верного союзника Лазаря Кагановича руководителем организационно-инструкторского отдела ЦК. У Сталина уже был такой рычаг власти, как Политбюро, где в присутствии более красноречивых товарищей он меньше говорил и больше слушал. Эти два рычага» ЦК и Политбюро, уже сосредоточили огромную долю власти в руках Сталина, но у него был еще третий рычаг: он был самым влиятельным членом Оргбюро, которое назначало ответственных за выполнение постановлений Политбюро. В Оргбюро заседали со Сталиным послушные ему Молотов и Куйбышев; уговаривать иногда приходилось только Дзержинского и Андрея Андреевича Андреева, бывшего официанта, которого Сталин сделал секретарем ЦК. Рыков и Томский оставались в меньшинстве при любом голосовании, где они сопротивлялись предложениям Сталина.
К тому же Сталин руководил Рабоче-крестьянской инспекцией, которая пересматривала все решения правительства, и Наркоматом по делам национальностей, который в начале 1920-х гг. — кажется, против воли Ленина — превращал СССР не в федерацию национальных государств, а в централизованную империю. В качестве наркома Сталин стоял плечом к плечу с гэпэушниками, подавлявшими восстания по всему Советскому Союзу, от Грузии до Башкирии. Нерусских коммунистов арестовывали и расстреливали за «националистические уклоны»: они, оказывается, превратно толковали принцип федерации и принимали свою автономию всерьез. Они не обращали должного внимания на речи Сталина и Зиновьева, которые объясняли разницу между царским империализмом и советской централизацией. Зиновьев в 1919 г. выражал сталинскую мысль с неподражаемым цинизмом: «Мы не можем обходиться без нефти Азербайджана или без хлопка Туркестана. Мы берем то, что нам нужно, — не так, как старые эксплуататоры брали, а как старшие братья, которые несут факел цивилизации».
В конечном итоге Сталин подмял под себя и Коминтерн. Там его друзья, венгерский садист Бела Кун и финский журналист, исполнительный как робот, Отто Куусинен, добились от большей части иностранных коммунистов беспрекословного послушания Сталину. Неудивительно поэтому, что в знаменитом «завещании» Ленин обвинял Сталина в том, что он сосредоточил в своих руках необъятную власть
«Завещание» Ленина на самом деле написано в стиле отчета директора гимназии о своих выпускниках. Шесть лучших кандидатов в наследники были взвешены и найдены легкими. Сталин выделен как жестокий в применении власти и капризный (его обидчивость при неудачах), а в послесловии к «завещанию» отмечены его грубость и нелояльность. Но Ленин предлагал партии не больше чем «обдумать» способ перемещения Сталина с поста генерального секретаря. В глазах рядового большевика недостатки Сталина были ничтожны. Грубость и невежливость являлись скорее революционными достоинствами; Сталин, когда ему осмеливались бросать в лицо упреки ленинского завещания, отвечал: «Да, товарищ, в самом деле я груб. Ильич предлагал вам искать кого-нибудь, который бы отличался от меня тем, что он более вежлив. Хорошо, ищите!» Точто Ленин критиковал в Троцком, Зиновьеве и Каменеве, было гораздо более предосудительным: они все уклонились в ересь, проголосовав против вооруженного восстания в октябре 1917 г. Бухарин и Пятаков не потянули на вождей: они оказались слабыми марксистами, к тому же Бухарин был скорее экономистом, а Пятаков — администратором.
Пытаться сплотить такое коллективное руководство, какое Ленин хотел оставить после себя, было безнадежно. Оба ведущих, с точки зрения рядовых партийцев, претендента — Троцкий и Сталин отвергали любой выход, кроме своей личной диктатуры. Сатрапы Петрограда и Москвы Зиновьев и Каменев были готовы делиться властью, но их поддержи вал только ограниченный контингент партийных избирателей. Каменев казался интеллигентом из чуждого мира, а на Зиновьева смотрели или с отвращением, или с насмешкой. Трудно было принимать всерьез человека, который был похож на Чико (а не Карла) Маркса и который мог подавать гостям дымящееся блюдо собственноручно приготовленной конины, а через минуту кричать, что он их всех перестреляет29. Что касается Пятакова и Бухарина, они предпочитали играть вторую скрипку под руководством Троцкого или Сталина. Конечно, позднее в Бухарине увидели единственного члена Политбюро, который мог бы выиграть выборы, если бы советский народ голосовал свободно. Несомненно, Бухарин размышлял о своих шансах править без Сталина. Он даже зондировал Калинина, можно ли им будет обойтись без Сталина. Двадцать лет Калинин не смел даже заикнуться об этих разговорах, но все это время, очевидно, переживал свою вину и боялся расплаты. Когда в 1946 г. он умер, его дочь передала Сталину покаянное письмо, сочинённое Калининым незадолго до смертиг
г Теперь на пороге смерти продумал из прошлого один факт, которому, признаться, не придавал раньше значения. Вероятно это было на первом году после смерти В. И. Ленина. На одном из заседаний ПБ произошел очередной конфликт с Троцким. После заседания Бухарин пригласил меня к себе на квартиру посмотреть на его охотничий зверинец. При демонстрировании различных птиц и зверьков он как бы вскользь спросил меня, а как бы я.отнесся к руководству без т. Сталина. Я ответил, что я не мыслю такое руководство;.1.Я и тогда понимал; что был зондаж30.
Не личное обаяние, а политическая и военная поддержка решила, за кого проголосуют на партийном съезде. Большевики раскололись на два лагеря — Сталина и Троцкого. В годы войны и угрозы Советскому государству репутация Троцкого взлетела до небес, а в период послевоенной усталости настроению партии больше отвечала кажущаяся умеренность Сталина. В августе 1924 г., чтобы выставить Троцкого за дверь, Сталин отделил от Политбюро группу семерых — «чтобы согласовать самые одиозные вопросы», как выражался Калинин. Сталинская клака в Политбюро -около двадцати человек; гпзисвоивших себе название «управляющий коллектив», — подтвердила легитимность «семерых», и таким образом Сталин мог предрешать повестку дня Политбюро и подчинить Политбюро авторитету своих семерых.
Советское общество вряд ли замечало борьбу Сталина за единоличную власть. В 1923 г. люди просто чувствовали облегчение: после шести лет ужасов и потрясений наступил относительно стабильный год. Никто не описал ужасов революции лучше, чем Василий Розанов, умерший от истощения в Тройце-Сергиевой лавре в 1919 г.:
La divina Commedia j
С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историей железный занавес.
— Представление окончилось. Публика встала.
— Пора одевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись.
Но ни шуб, ни ломов не оказалось.
Летом 1923 г., однако, ходили трамваи, открывались театры и даже казино; тот, у кого денег хватало, мог покупать все что угодно. Книги, напечатанные в Берлине, продавались в Москве, и писатели свободно пересекали границу. В деревне у крестьян было зерно не только для своих нужд, но и на посев и даже на частную коммерцию. Но если сравнить, например, советский альманах «Весь Петроград» 1923 г. с последним альманахом царских времен, становится видно полное преобразование города: те же адреса и здания, но из тех, кто указан в альманахе 1917 г., осталось на прежних местах через шесть лет всего 10%. Город очистили от буржуазии и наполнили солдатами, рабочими, крестьянами. Перемена в России очень хорошо понятна по двум строкам Николая Гумилева: «Только змеи сбрасывают кожу, / Мы меняем души, не тела». Этот народ, власть над которым стала причиной отчаянной политической борьбы в Политбюро, уже не имел ничего общего с тем гражданским обществом, которое было всего шестью годами раньше. К 1923 г. никто и не думал влиять на политику правительства; страх охватил всех, и люди лишь надеялись, что их оставят в покое.
Пока Сталин и Политбюро интриговали, была иллюзия, будто государство отступает и ОГПУ несколько унялось. Если верить официальной статистике, в 1923 г. расстреляли всего 414 человек так мало казнили только в царские времена и в 1947 г., когда Сталин на время отменил расстрел31. На самом деле Менжинский отвел одно щупальце ОГПУ и протянул другое. Чекисты поменяли свою свирепую тактику на новую, более тонкую но не менее смертоносную. Иностранный отдел Менжинского сосредоточился на сведении, счетов с эмигрантами; его сотрудники составляли элиту изобретательных полиглотов-убийц, довольных своим хозяином, который не только знал, но и любил свою специальность. Что касается внутренней политики, ОГПУ начало подражать министру внутренних дел Александра III Дмитрию Толстому, который полагался на преподавателей, жандармов и священников как самых лучших доносчиков. ОГПУ уже располагало 40 тыс. грамотных служащих, перехватывающих письма и телефонные звонки; и бесконечным числом сексотов — в одной Москве их было уже 20 тыс., — которые докладывали о разговорах граждан, так что можно было составлять для Политбюро регулярные сводки об общественных настроениях. Но даже этой огромной тайной армии гражданских сотрудников было мало, и ОГПУ боролось за расширение своей территории.
Дзержинский попросил Ягоду написать доклад о «совершенно открытой явной спекуляции, обогащении и наглости», убеждая ЦК, что ОГПУ надо разрешить высылать из крупных городов спекулянтов с семьями, конфисковывать их собственность, заселяя таким образом безлюдные пустыни Северной России и Сибири. Политбюро согласилось только на вялые меры против контрабандистов и владельцев баров, так как Наркомфин, выступив против узколобого пуританства Дзержинского, заступился за свободную городскую торговлю.
Осенью 1924 г. Бухарин нанес тяжелый удар самосознанию ОГПУ:
Дорогой Феликс Эдмундович... я считаю, что мы должны скорее переходить к более «либеральной» форме Соввласти: меньше репрессий, больше законности, больше обсуждений, самоуправления (под руководством партии naturaliter) и проч..... Поэтому я иногда выступаю против предложений,расширяющих власть VIIV и т.д. Поймите1, дорогой Феликс Эдмундович (Вы знаете, как я Вас люблю), что Вы не имеете ни-какейших оснований подозревать меня в каких-либо плохих чувствах и к Вам лично, и к VIIV как к учреждению...32
Такие настроения в руководящих кругах ЦК нам необходимо учесть — и призадуматься. Было бы величайшей ошибкой политической, если бы партия по принципиальному вопросу о VIIV сдала бы и дала бы «веснуобывателям — как линию, как политику, как декларацию. Это означало бы уступать нэпманству, обывательству, клонящемуся к отрицанию большевизма, это была бы победа троцкизма и сдача позиций. Для противодействия таким настроениям нам необходимо пересмотреть нашу практику, наши методы и устранить все то, что может питать такие настроения. Это значит, мы (ГПУ) должны, может быть, стать потише, скромнее, прибегать к обыскам и арестам более осторожно, с более доказательными данными... Необходимо, пересмотреть нашу политику о выпуске за границу — и визы...33,\
Палачей заставили взять другой курс. VIIV подверглось критике и со стороны наркоминдела Чичерина: чекистские методы подрывали его дипломатические усилия за границей.: Нарком юстиции Николай Крыленко, возвращаясь к той законности, которой его в свое время учили, тоже давил на ОГПУ: он требовал, чтобы даже государственными преступлениями ведала прокуратура, подчиненная его комиссариату. Дзержинский пожаловался Зиновьеву:
Для ОГПУ пришла очень тяжелая полоса. Работники смертельно уста-Й ли, некоторые до истерии. А в верхушках партии известная часть начинает сомневаться в необходимости ОГПУ (Бухарин, Сокольников, Калинин, весь НКИД)34.
Дзержинский особенно негодовал на погштки Крыленко узурпировать роль ОГПУ — если Наркомюст возьмет на себя политические дела «в момент изменившейся политической обстановки, то это будет грозить самому существованию Союза»35.
ОГПУ начал о. изображать себя клубом принципиальных юристов и интеллигентов; тем не менее в 1925 г. было казнено 2550 человек. ОГПУ кое-где навело порядок в лагерях и уволило некоторых садистов. В один из многочисленных лагерей особого назначения между Мурманском и Архангельскому где свирепствовали чекисты, опозорившиеся в Москве или Петрограде и теперь истребляющие несчастных заключенных, ОГПУ даже послало комиссию. Лагерь в Холмогорах, где начальствовал литовец Бачулис, можно сравнить только с гитлеровским концлагерем: отсюда ОГПУ перевезло на Соловецкие острова еще не полностью замученных заключенных вместе с охраной. В 1929 г. Сталин и Ягода распорядились о расстреле шестисот человек из охраны вместе с большей частью заключенных.
Отступление ОГПУ поощряло либералов в партии. Одна комиссия даже обвинила ОГПУ в 8.26 незаконных убийствах и в широкомасштабном взяточничестве. Луначарский, Крыленко и Радек опасались, что палачество развращает гэпэушников, и требовали, чтобы только уголовные занимались заплечнымиделами. Есть легенда, будто бы в 1924 г. знаменитый убийца Культяпый был не расстрелян, а назначен тюремным палачом. ОГПУ не могло, однако, обойтись без молодых энергичных садистов — Михаил Фриновский, еще один, как Сталин, семинарист, ставший убийцей, поднимался по службе, пока не стал наркомом в 1930-е гг.; Всеволод Балицкий, который пытал и насиловал своих жертв в Киеве, стал начальником VIIV и потом наркомом внутренних дел Украинской ССР — по приказам Сталина в 1933 г. он морил всю крестьянскую Украину голодом36.
Старшие кадры ОГПУ, если они хотели сохранить свои удельные княжества, должны были помогать новому хозяину в его интригах. В 1925 г. Сталин одного за другим выкорчевывал возможных соперников — он был «мастер-дозировщик>, как его обозвали Бухарин и другие жертвы, слишком поздно почувствовавшие кумулятивный эффект этих малых доз яда. Манипулируя соперниками, чтобы уничтожить врагов, Сталин показывал свой истинный талант. Он использовал свое глубокое понимание человеческой подлости; он умел быть начеку и работать, пока противники спали или поправлялись; он сохранял великолепное спокойствие перед лицом чужого праведного гнева; он постиг теорию игр в мере, доступной лишь лучшему игроку в покер. Он обещал ОГПУ, что доверит ему ведущую роль в управлении государством.
Те, кто, подобно Троцкому, был свергнут, приписывали снос поражение сталинскому «назначенству»; Посты, которые Сталин занимал в партии и в правительстве, позволяли ему решать, кто куда пойдет, чтобы служить государству. К 1925 г. Советский Союз создал бюрократию, более многочисленную, чем царская; все значительные места были монополией номенклатуры, и все назначения зависели от партийного аппарата. По этому поводу один член ЦК высказался так: «Вряд ли ты проголосуешь "нет", если из-за этого тебя назначат в Мурманск или в Ташкент», На партсобраниях., где обсуждали предложения или возражения вождей, было полно людей, зависевших от благосклонности Сталина.
Сталин очень тщательно готовился к каждому собранию. Он набивал пленумы своей клакой; он выступал по-прокурорски, заставляя своих противников защищаться. Приближенные Сталина не сомневались в дурном исходе для тех, кто мешал ему. Демьян Бедный писал Сталину в июле 1924 г. — задолго до того, как тот исключил Зиновьева из Политбюро: «Вспомнил я новый анекдот, будто англичане согласились выдать нам прах Маркса в обмен на... прах Зиновьева!» Частная переписка Сталина с Бедным выдает антисемитизм, который подогревал кампанию против Троцкого. В 1926 г. Бедный писал:
Но именно же, кто визжит (и не из оппозиции только!) 1 выявляют свою семитическую чувствительность: Скажу — (Куда я правду дену?) Язык мой мне врагов плодит. А коль я Троцкого задену, Вся оппозиция галдит.
В чем дело, племенная клака? Уж растолкуй ты мне добром: Ударю Шляпникова — драка! Заеду Троцкого — погром!37 В
Троцкий и Сталин отличались друг от друга не сущностью, а стилем. Оба были ленинистами, оба верили в диктатуру пролетариата, в мировую революцию; оба стремились превратить крестьянство в наемных деревенских рабочих. Разница была только в расстановке акцентов и в графике необходимых мер. Троцкизм (термин произошел из ругательства, выдуманного сторонниками Сталина, которые претендовали на истинный ленинизм) являлся ностальгией по угасшей славе Красной армии или стремлением подлить масла в огонь революции, будь то в расшатанной гиперинфляцией Германии, в потрясенной всеобщей забастовкой Англии или в растерзанном военными главарями Китае. Сталин, однако, привлекал своей осторожностью и немногословием. Пока Троцкий громко объявлял, что он остановит нэп, выжмет последние соки из крестьянства, начнет широкомасштабную индустриализацию и жжет мировую войну, Сталин просто отмалчивался и позволял правому крылу, в особенности Бухарину, смягчать давление государства на хозяйство, пока крестьяне не накопят достаточно средств, чтобы стоило их конфисковать.
Троцкий и Сталин ругали друг друга за ереси и просчеты, начиная с октября 1917 Е до конца Гражданской войны; они не прощали друг другу военных удач и неудач, когда они оба давили на командиров Красной армии, и считали, сколько раз каждый из них приводил Ленина в ярость.
Сперва Сталин поручил свою грязную работу Зиновьеву и Каменеву, которые завидовали военным лаврам Троцкого. 4 января 1925 с Зиновьев высказал предложение: «Признать невозможной при нынешнем, созданном т. Троцким, положении вещей работ) т. Троцкого на таких постах, как пост Предреввоенсовета и члена Политбюро»38. Сталин и Бухарин пока притворялись нейтральными; пораженный Троцкий уклонился от участия в Пленуме под предлогом болезни. Он напечатал в «Правде» опровержение «чудовищных обвинений», но покорность партийной дисциплине столь глубоко въелась в него, что он послушался ЦК.
Дзержинский уже давно занес Троцкого в черный список 6 октября 1925 г. он писал Сталину и Орджоникидзе: Партии пришлось развенчать Троцкого единственно за то, что тот, фактически напав на Зиновьева, Каменева и других членов ЦК нашей партии, поднял руку против единства партии...»39 А теперь Сталин мог безнаказанно избавиться от прежних союзников Зиновьева и Каменева: как только Троцкий увяз в грязи, Зиновьев и Каменев стали лишними людьми и были объявлены «фракцией». Дзержинский, как овчарка, у которой разбрелись все бараны, был взволнован этой внутренней борьбой фракций: «Ленинцы, как пауки; будут пожирать себя». Он обвинил Зиновьева и Каменева в самолюбивой трусости, в том, что они натравливали рабочих на крестьян, и обозвал их «душонками». Для него и ОГПУ не было вождя, кроме Сталина, — овчарки льнули к своему пастуху.
Не только столкновение личностей, но и настоящий политический раскол предопределил борьбу между Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и Сталиным и Бухариным — с другой. Зиновьева и Каменева поддерживали ленинградские и московские рабочие, недовольные безработицей или низкими зарплатами, -их реальные доходы оказывались вполовину меньше, чем до революции. «За что мы боролись?» — стало лозунгом рабочих. Роскошная жизнь нэпманов, зарабатывающих розничной торговлей, спекуляцией и рэкетом, и сытая жизнь крестьян, которые были тогда самостоятельны в ведении хозяйства, но все-таки слишком бедны, чтобы покупать товары, произведенные рабочими, — все это раздражало городских рабочих. Поэтому они шли за Зиновьевым и Каменевым, которые, свергнув Троцкого два месяца назад, рекламировали программу Троцкого — свернуть нэп, лишить крестьян земли ради городского пролетариата, сделавшего революцию.
В декабре 1925 г. на XIV партийном съезде Зиновьев открыто выступил против сталинской умеренной линии по отношению к сельскому хозяйству и индустриализации, но его блестящая риторика была беспомощна против шумных аплодисментов сталинской клаки, когда Сталин начал свою речь. Зиновьева вывели из Политбюро, сняли с руководящих должностей в Коминтерне и Ленинграде. Слишком поздно он увидел Сталина в настоящем, как ему казалось, свете — «кровожадным осетинцем, который не знает, что такое совесть...:*Последняя реплика решила участь Зиновьева).
Сталинские удары были тем сильнее, чем его противник был слабее: он набросился на Зиновьева за то, что тот плохо исполнял свою унизительную работу в Госплане. Зиновьев тщетно скликал своих ленинградских -подручных на помощь40. У людей Сталина были личные обиды на Зиновьева, и вообще Сталин с омерзением смотрел на весь Ленинград как на змеиное гнездо оппозиции.
На съезде Каменев боролся против Сталина более спокойно, но прибегал к выражениям не менее рискованным, чем Зиновьев: «Мы против теории единоначалия, мы против того, чтобы создавать вождя... Я пришел к убеждению, что товарищ Сталин не может выполнить роль объединителя большевистского штаба». После этого Каменев сразу стал политическим трупом: его статус в Политбюро понизили, потом назначили наркомом торговли; через несколько месяцев он уже не был членом Политбюро и отправился послом в Италию.
Во время этой борьбы и Сталин, и дуэт Зиновьева и Каменева искали у Троцкого поддержки41. Троцкого все еще манила власть, но последние разговоры со Сталиным окончательно развеяли его иллюзии, и он отчаянно искал новых союзников. Смерть Дзержинского в июле 1926 г. выхватила из рядов большевиков последнего человека, который искренне желал всеобщего примирения и сплочения сил. В своем длинном письме к Сталину и Орджоникидзе Дзержинский предупреждал и их, и Зиновьева с Каменевым:
Без единства, без этого условия. Термидор неизбежен, ибо без этого условия мы своего сложнейшего плана не выполним... Ленинцы, как пауки, будут пожирать себя по предвидению меньшевиков и Троцкого -которые выступят на сцену — один как «равенство и демократия», другой, как «коммунистический» Бонапарт — спасатель «бедняков и революции».... Вы претендуете быть официальными и единственными наследниками вождя рабочих и крестьян. Честолюбие Вас убивает...41i и
Было поздно: пауки уже пожирали друг друга.
На два-три месяца Троцкий, Зиновьев и Каменев сделали вид, что забыли и простили прошлые обиды и препирательства, и попытались объединиться в оппозицию. Менжинский, очевидно еще не уверенный, что Сталин победит, не сразу пресек их публикаторскую деятельность. За 1926 и 1927 гг. листовки и брошюры оппозиции придавали Советскому Союзу в глазах советских и зарубежных наблюдателей обманчивый вид полусвободного общества, где зарождается если не демократическая, то двухпартийная система (Сталин и Бухарин — консерваторы, а Троцкий с Зиновьевым и Каменевым — радикалы) и где еще возможно свободное обсуждение Фголнтических вопросов.
Сталин между тем уже наточил топор. Он с толком, с чувством, с расстановкой начертал циркуляр для Политбюро:
> По личному вопросу
1) Т. Троцкий неправ, говоря, что Ленин «настаивал» на снятии Сталина «с поста ген. секретаря». На самом деле Ленин «предлагал» съезду партии «обдумать» вопрос о перемещении Сталина, предоставляя решение вопроса съезду партии. А съезд, обдумав, решил единогласно оставить Сталина на посту секретаря, каковому решению Сталин не мог не подчиниться.
2) Т. Троцкий неправ, утверждая, что, если бы не было Сталина секретарем, «не было бы и нынешней борьбы». Сталин не был секретарем ни в 20, ни в 18 гг., однако Троцкий вел бешеную кампанию против партии и Ленина и в 18 г. (Брестский мир) и в 20 г. (профсоюзные движения)... Глупо объяснять разногласия в партии «личным моментом».
3) Т. Троцкий неправ, утверждая, что «Сталин называет его ревизионистом ленинизма». Не Сталин, а 13-я партконференция... Не только Сталин, а прежде всего тт. Зиновьев, Каменев и Крупская «назвали»...
4)... Беспринципная амнистия Зиновьева и Каменева нужна Троцкому для обмена на такую же амнистию Троцкого со стороны тт. Зиновьева и
iaea 31. Изысканный инквиз
Каменева... Смешновато немного.....
7)... Я не обязан покрывать грехи Троцкого3.
Троцкого губил не только Сталин, но и собственная самоуверенность. Он считал Дзержинского безмозглым исполнителем чужой политики, Менжинского — жеманным шпиком, Орджоникидзе — кавказским бандитом. Дзержинский и Менжинский не выносили высокомерия Троцкого и тем энергичнее боролись против его приверженцев в ОГПУ, которое, несмотря навею врожденную революционную романтику, в конце концов почти целиком перешло к Сталину. К концу 1927 г. Троцкого изгнали из партии вместе с 75 видными его сторонниками, включая Зиновьева и Каменева. Зиновьева назначили ректором Казанского университета, а Каменева, вернувшегося из Италии, — управляющим по технике в ВСНХ. Троцкий, еще не распрощавшийся со своей слепой верой в интуицию рабочих и с представлением о собственном избранничестве, потерял последнюю государственную должность и был сослан в Казахстан.
НОВАЯ РОЛЬ для ОГПУ
В 1927 г. ОГПУ еще не стало тем централизованным тоталитарным государством в государстве, которое сталинисты сделали из него к концу десятилетия. Вся вина и ответственность за это преобразование, которое позволило ОГПУ руководить политической и экономической сферами СССР и стать главным орудием сталинской власти, принадлежала Вячеславу Менжинскому. Хотя он ни разу в жизни не держал револьвера в руках и даже никогда не смотрел, как расстреливают по его приговорам, Менжинский был главарем всех Психопатов, уголовников и интеллектуалов, которые с наслаждением отправляли своих жертв на тот свет ради сталинского дела. Менжинский и Генрих Ягода повторяли лозунг Дзержинского — «холодная голова, горячее сердце и чистые руки», этим предвосхищая Гиммлера, который был слишком чувствителен, чтобы свернуть шею курице, но требовал от СС уничтожать как можно больше евреев.
Глядя сквозь пальцы на садизм и истребление целых категорий населения в русских провинциях, на Украине, на Кавказе и в Средней Азии, «самураи» в руководстве ОГПУ тем не менее имели в виду высокие политические цели. Эта двойная роль третейских судей в политике и карательной полиции не проходила для них даром. Все они были измучены болезнями и все чаще ездили на кавказские воды. Летом 1925 г. Дзержинский писал Ягоде из своего санатория:
6 июля. На здоровье и лечение т. Менжинского надо обратить серьезнейшее внимание. Прошу сорганизовать консилиум врачей по специальностям для того, чтобы наметить лечение: где, при каких установках, на сколько времени и т. д. О решении консилиума прошу мне сообщить...
25 августа. Дорогой Генрих Григорьевич!
Вот я на месте уже 5-е сутки. Чувствую, что уже поправляюсь, хотя к нарзанным ваннам приступлю только с воскресенья. Вячеслав Рудольфович значительно поправился, но закрепление достигнутого и окончание лечения требует все-таки продолжения лечения до 1-го октября. Но это возможно лишь в том случае, если Вы найдете для I себя и В. Р. заместителя и если Вы с 1 -го октября уедете в отпуск. Иначе В. Р. здесь не останется. Это безусловно так. Я тоже целиком к нему присоединяюсь. Вас заместить могли бы Дерибас, Трилиссер или Арту-зов. Прошу Вас решить, кто в связи с их отпусками и прочь... Вы обязательно должны в отпуск уехать с 1-го сентября... Далее мы с В. Р. решили, что сейчас, когда все налажено уже и врачебная помощь в лице д-ра Баумгольца вполне налажена, незачем задерживать д-ра Кушнера и освободить его с 1-го сентября.
Здесь очень хорошо. Воздух и нарзан проделали с больными чудеса, если подчиняться врачу. В ясную погоду видят Эльбрус — в переводе «Белые груди».
Привет от всех Вам. Ваш Ф. Дз.44
Со своим знанием языков и Европы Менжинский с удовольствием переключил ОГПУ с домашних на иностранных врагов, несмотря на то что СССР уже заключил мирные договоры со всеми своими соседями. Иностранные агенты перешли из компетенции Красной армии в ОГПУ. Латыши, которых Дзержинский навербовал в ЧК, были слишком неуклюжими контрразведчиками — например, они застрелили британского консула в Петрограде — и смотрели на новые приграничные государства (Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву, Польшу), которые вышли из горнила войны только как на территорию для вооруженных набегов. Менжинский действовал более тонко: он считал белогвардейцев не армией, с которой воюют на поле боя, а вредителями, которых уничтожают в подвалах. Деятельность ОГПУ за границей отныне должна была стать тайной, и признавать факт ее ведения даже в случае раскрытия не следовало.
В начале 1920-х гг. два миллиона «белых» русских жили в Европе и на Дальнем Востоке. Они были расколоты на бесчисленные фракции — монархистов, либералов, эсеров — но многие верили, что с помощью дружеских государств еще удастся свергнуть большевиков и взять власть. Так как у Советского Союза было весьма немного посольств за границей, за интригами эмигрантов следить было трудно; отделению контрразведки в ОГПУ удавалось только перехватывать письма мелких заговорщиков внутри России. Более крупные меры до сих пор не удавались. Например, в 1919 г. Ленин приказал Дзержинскому подослать чекистов, переодетых контрреволюционерами, в Латвию и Эстонию:
Принять военные меры, т.е. постараться наказать Латвию и Эстонию военным образом (например, «на плечах» Балаховича перейти где-либо границу на 1 версту и повесить там 100-1000 их чиновников и богачей...) — Под видом «зеленых» (мы потом на них и свалим) пройдем на 10-20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия 100 000 руб. за повешенного45.
Чтобы действовать более целесообразно, Менжинский нуждался в уроках контрразведки. Поэтому он решился на шаг, уникальный в истории ЧК. Он посоветовался с одним заключенным, дворянином Владимиром Джунковским, единственным царским высшим бюрократом, который смог передать свою мудрость ЧК. Джунковский, как шеф жандармерии и тайной полиции, был принципиальным человеком46. В отличие от Дмитрия Толстого, Джунковский запрещал своей полиции вербовать в стукачи преподавателей, офицеров — любого человека, пользующегося доверием общества. Джунковский даже разоблачил собственного агента, Романа Малиновского, главу большевистской фракции в Думе. После революции Джунковский дал показания трибуналу, приговорившему Малиновского к смерти, и добровольно предложил себя в качестве консультанта ЧК, которую он считал единственной организацией, способной сохранить стабильность страны после Гражданской войны47. Джунковский преподал Дзержинскому, Менжинскому и Артуру Артузову, их эксперту по иностранному шпионажу, собственный метод, который дал блестящие результаты под надзором Сергея Зубатова в царском Министерстве внутренних дел. Надо было создать свою собственную марионеточную подпольную оппозицию, надо было поддерживать фракции и расколы в настоящей оппозиции, надо было манипулировать подрывными силами, чтобы они незаметно для себя работали на государство.
ОГПУ хорошо усвоило уроки Джунковского. С помощью таких полиглотов, как полуэстонец, полушвейцарец Артур Артузов (урожденный Фраучи), остзейский.немец Пиллар-фон-Пильхау и латыш Бкабс Петере, Менжинский создал фиктивные движения сопротивления. Эти движения — например, знаменитый «Трест», будто бы союз монархистов с эсерами — заманивали агентов-эмигрантов в объятия агентов ОПТУ. Менжинский нашел настоящего латыша-контрреволюционера, Опперпутса, (И/предложил сохранить ему жизнь в обмен на участие в кампании дезинформации. Сменив имя на Эдуард Штауниц, Опперпутс стал московским резидентом и казначеем «Треста», куда он навербовал немало бывших белогвардейцев, выпущенных ОГПУ из лагерей. Они должны были прикидываться контрреволюционерами; их снабжали достоверной секретной информацией, которую они продавали полякам, втираясь таким образом в доверие.
Главной мишенью этой операции был самый грозный из всех заграничных противников большевиков, Борис Савинков. Менжинский давно был знаком с Савинковым. Они вместе учились на юридическом факультете Петербургского университета, и оба ка-кое-то время были многообещающими литераторами, прежде чем их поглотило революционное подполье. В отличие от Менжинского, Савинков стал эсером: он верил в террор как единственное орудие для уничтожения старого режима и в крестьян как создателей нового мира. Савинков бежал из России после тогоj.как был приговорен к смерти за организацию серии политических покушений, но вернулся после Февральской революции и вошел в правительство Керенского. После большевистского переворота Савинков создал свою собственную партию, «Союз зашиты Родины и свободы», и сражался против большевиков. После поражения Савинков бежал в Польшу и затем во Францию, где его романы, особенно «Конь бледный», создали ему мировую репутацию — романтическое воззрение на революционную политику, которым насыщены романы Андре Мальро и Альбера Камю, имеет своим истоком прозу Савинкова. Илье Эренбургу казалось, что Савинков — самый непостижимый и страшный человек, которого он когда-либо встречал; Сомерсет Моэм сказал, что Савинков — это то, чего боялись древние римляне — рок взирает на тебя; Черчилль был поражен его «смертельно бледным лицом, тихим голосом, непроницаемым взором».
Опперпугс распространял дезинформацию размеренно и осторожно. Через два года Савинков клюнул на ложные сведения о «Тресте», об антибольшевистском подполье, будто бы связанном с либеральными демократами и с тайными сочувствующими в рядах самого ОГПУ. Вместе со своей любовницей Любовью Деренталь и ее мужем Савинков перешел советскую границу. Они завтракали на квартире в Минске, когда выдавшие себя за хозяев Пиллар-фон-Пильхау и Филипп Медведь их арестовали. «Хорошая работа, — сказал Савинков гэпэушникам. — Можно, я кончу завтракать?» Всех заговорщиков отправили особым вагоном в Москву. На Лубянке Савинков и Артузов проявили друг к другу уважение во время беседы, а Любови Деренталь разрешили жить в одной камере с Савинковым.
Суд над Савинковым длился всего двенадцать суток (он признал свою вину по всем пунктам обвинения), был вынесен расстрел ьный приговор. Однако, отчаянно торгуясь с Дзержинским и Менжинским, Савинков согласился, в обмен на жизнь, писать своим союзникам за границей -й убеждать их, что уже бесполезно бороться против советской власти. Ему обещали даже подыскать работу в ОГПУ, совместимую с его способностями. ОГПУ не торопилось. Савинков писал Дзержинскому: «"Исправлять" же меня не нужно, — меня исправила жизнь. Так и был поставлен вопрос в беседах с гр. гр. Менжинским, Артузовьгм и Пил яром: либо расстреливайте, либо дайте возможность работать»48.
Дзержинский же с самого начала хотел расстрелять Савинкова. Планы Менжинского спасти после суда своего соперника и однокурсника были окончательно расстроены Сталиным, который заявил президиуму ЦК: «Я за десятилетний срок. Нельзя уменьшить этот срок, опасно, не поймут перехода от смертной казни к 3-м годам в отношении такого человека, как Савинков»49.
Восемь месяцев Менжинский играл с Савинковым, как кот с мышью, а потом оборвал все переговоры. 7 мая 1925 г. Савинков якобы выпал из окна пятого этажа Лубянки. Всё — гэбистские сплетни; мемуары Хрущева, случайное замечание Сталина в конце жизни — наводит на мысль, что Дзержинский и Сталин приказали убить Савинкова. Сам Сталин отредактировал сообщение о смерти, напечатанное в «Правде».
«Тресту» и еще одной организации ОГПУ, «Синдикату», еще кое-что удалось, пока Менжинский их не прикрыл. В 1925 г. британский шпион (и одесский уголовник) Сидней Рейли (Шломо Розенблюм), в 1918 г. ускользнувший от смертного приговора одесской ЧК, поддался обману и добровольно вернулся через финскую границу. С ним несколько раз очень вежливо разговаривал Петере. А затем во время прогулки в лесу Рейли по приказу Сталина застрелили в спину50. Но подлинным торжеством Менжинского стала изощренная операция по выманиванию из Франции монархиста Василия Шульгина. Шульгину, перешедшему границу под чужим именем, дали конвой из чекистов, притворяющихся контрреволюционерами, и помогали искать больного сына (который на самом деле умер незадолго до того в психиатрической больнице). Шульгина так и не арестовали — агенты довели его до границы и, прощаясь, уговорили написать книгу. Что Шульгин и сделал, причем книга возымела двойное действие. Читатели-эмигранты могли убедиться, что в СССР и вправду существует подпольная оппозиция, но узнали также и то, что СССР процветает, а режим пользуется народной поддержкой.
Такие махинации, похищения, убийства или вербовка эмигрантов оправдывали существование ОГПУ. Сталин становился еще большим параноиком, чем Менжинский (который, несомненно, поощрял любое проявление сталинской мнительности), и подозревал Англию в заговорах против СССР — Сталин был убежден, что Англия мстит за советскую поддержку английских забастовщиков. 22 июня 1926 г., когда Рейли уже поймали, в Москве было взорвано здание — якобы британскими агентами. Сталин послал Менжинскому телеграмму:
Мое личное мнение: 1) Агенты Лондона сидят у нас глубже, чем кажется, и явки у них все же останутся; 2) повальные аресты следует использовать для разрушения английских шпионских связей для завербования новых сотрудников из арестованных по ведомству Артузова и для развития системы добровольчества среди молодежи в пользу ОГПУ и его органов; 3) хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа, дабы иметь официальный материал для использования в Англии и Европе;... 5) публикация таких показаний имеет громадное значение, если обставить ее умело...
Когда думаете опубликовать показания Рейли? Это дело надо обставить умело51.
Сталин давно был одержим фантазиями об иностранных шпионах и о постановке громких показных судов. Менжинский и вся контрразведка питали эту манию и все чаше и чаше заходили к Сталину в кремлевский кабинет. Очень часто гэпэушники докладывали Сталину последними, когда он уезжал отдыхать на Черное море, и первыми — когда он возвращался, хотя в это время разведка и иностранные дела еще не входили в разнообразный список сталинских полномочий.
Получившие широкую огласку триумфы ОГПУ в контрразведке создали советским тайным службам мировую репутацию: ОГПУ по праву считалось самой грозной и щедро финансируемой тайной полицией в мире. В СССР все были убеждены, что только ЧК и ОГПУ работали профессионально, — убеждены до такой степени, что ПО) любому поводу создавали новую чрезвычайную комиссию; одно время существовала даже такая комиссия для производства валенок.
Дело патриарха Тихона и суд над епископами убедили Сталина в том, что Менжинский может поставить показательный суд, как режиссер ставит пьесу, где каждый актер заучивает тщательно сочиненный текст. Когда Сталин решил избавиться от лишних иностранных и дореволюционных спецов, чтобы партия осознала, что любое несогласие, любое независимое мнение неприемлемо, даже смертельно, и чтобы публика поняла, что все сбои в хозяйстве происходят от подрывной работы врагов, он поручил Менжинскому организовать процессы. Конечно, «Шахтинекое дело», дело «Промпартии», суд над меньшевиками были плохо отрепетированы по сравнению с показными судами Большого террора, потому что ни Менжинский, ни Ягода не применяли к обвиняемым физического насилия и не смогли убедить каждого из них, что настоящее правосудие в СССР уже вымерло. Но показные суды, которые Менжинский инсценировал, требовали от следователей ОГПУ, что бы они отбросили даже рудиментарные понятия о справедливости, нравственности или даже правдоподобии.
Из всех документов, опубликованных в России за последние пятнадцать лет, может быть, самыми значительными являются записи посетителей сталинского кремлевского кабинета, начиная с 1924 г. до его смерти. Мы видим, что представители всех отделений правительства и партии вызывались к Сталину в Кремль, Но гэпэушники приходили чаще и оставались дольше. Записи nW зывают также, что Сталин, пока он боролся за единую власть С ствовал себя достаточно хорошо защищенным, чтобы в пери0" 1924-1926 г ежегодно брать отпуск на целый месяц. Он не бонд ся потерять контроль, хотя полностью зависел от курьеров и за шифрованных телеграмм от Молотова в правительстве и от Ягоды и Менжинского в ОГПУ. Убедившись», что противники потерпели поражение, Сталин мог спокойно обдумывать для постановки в ОРЛУ сценарии гораздо более грандиозные, чем прежние.
К 1926 г. Сталин не сомневался, что ОГПУ столько же зависело от него, сколЫсо он от ОГПУ. Последнему больше не у кого было искать покровительства. С одной стороны, главари ОГПУ небыли полностью сталинскими людьми, в том смысле, что не Сталин их назначал. Пройдет десять лет, пока Сталин не сосредоточит в своих руках все назначения в ОГПУ, как уже произошло сЩи Политбюро. Менжинский, Ягода.и их заместители тем временем еще получали удовольствие от общения и даже дружбы с интеллектуалами Бухариным и Рыковым. Когда Сталин окончательно расправится и с Бухариным, и с «правыми», ему придется выкорчевывать таких интеллигентов и из рядов ОГПУ и заменять их головорезами и роботами из партийного аппарата.
----------------------------------------------------------------------------------------------