Социальный хаос в российском обществе 22. 00. 04 социальная структура, социальные институты и процессы

Вид материала

Автореферат

Содержание Кравченко Сергей Александрович Харитонов Евгений Михайлович Общая характеристика работы Степень научной разработанности темы. Объектом исследования Предмет исследования Гипотеза исследования. Теоретико-методологические основы исследования. Научная новизна На защиту выносятся следующие положения Научно-практическая значимость Апробация работы. Основное содержание работы Главе 1 «Теоретико-методологическое обоснование исследования социального хаоса» Параграф 2.1 «Социальный хаос в дифференциации российского общества» Главе 3 «Институционализация социального хаоса: тенденции к наведению порядка или пролонгирование социальной неопределенности» Параграф 3.2 «Институциональные ресурсы и хаотизация социальных отношений» Параграф 3.3 «Местное самоуправление как институт самоорганизации населения: эффект минимизации социального хаоса»

Подобный материал:

• Городская бедность как социальное явление в современном российском обществе 22. 00., 371.62kb.
• Особенности воспроизводства образовательного потенциала рабочих в современном российском, 892.18kb.
• Институционализация общественного мнения Втрансформирующемся российском обществе (региональный, 392.64kb.
• Программа кандидатского экзамена по специальности 22. 00. 04 «Социальная структура,, 270.86kb.
• Трансформация ценностных ориентаций семьи в современном российском обществе 22. 00., 352.96kb.
• Институализация и особенности функционирования информационных процессов в российском, 937.16kb.
• Маркетинг как социальный процесс: содержание и структура 22. 00. 04 Социальная структура,, 640.58kb.
• Программа экзамена кандидатского минимума по специальности 22. 00. 04 «Социальная структура,, 218.19kb.
• Карьерные стратегии студенческой молодежи в современном российском обществе 22. 00., 760.95kb.
• Программа кандидатского экзамена по истории и философии науки Специальность 220004., 337.05kb.

На правах рукописи


Байрамов Вагиф Дейрушевич


СОЦИАЛЬНЫЙ ХАОС В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ


22.00.04 – социальная структура, социальные институты и процессы


АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора социологических наук


Ростов-на-Дону – 2009

Работа выполнена в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет»

Официальные оппоненты:	доктор философских наук, профессор Кравченко Сергей Александрович,
	доктор философских наук, профессор Маршак Аркадий Львович, доктор социологических наук, профессор Харитонов Евгений Михайлович
Ведущая организация:	Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

Защита состоится «15» апреля 2009 г. в 13.00 на заседании диссертационного совета Д 212.208.01 по философским и социологическим наукам в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов н/Д, ул. Пушкинская, 160, ИППК ЮФУ, ауд. 34).


С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 148).


Автореферат разослан « » 2009 г.


Ученый секретарь

диссертационного совета М.Б. Маринов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ


Актуальность исследования. Современный мир вступил в период социальной неопределенности, поиска социальных практик, полезных социальных ценностей, векторов социального развития. Социологическая мысль столкнулась с проблемой не только описания и объяснения социальных флуктуаций, глобализации, индивидуализации, потери доверия к социальным институтам, но и определения самой действенности социологического знания.

Предложенные постмодернизмом установки содержат не только признание когнитивного диссонанса, но и выходят за пределы собственно социологического анализа, возможности научного восприятия освоения действительности. Концепты «глобализированного», «индивидуализированного» обществ, общества социального риска отменяют существование общества как социологического факта, ограничивая исследовательские задачи поиском микросоциологических показателей. Тем не менее, слабо используется объяснительный и прогностический потенциал концепции социального хаоса, определяя хаос исключительно в рамках структурно-функционального анализа как патологию общественного развития или проявление дисфункциональности социальной и социально-ценностной аномии. Критика парадигмы прогресса общественной жизни как определенной стратегии научного исследования приводит к попыткам интерпретации социального хаоса в контексте социальной трансформации, социального спонтанеизма.

Российское общество, которое интерпретируется в концепции активных социальных трансформаций и социальной нестабильности, представляет пример неадекватного использования парадигм социологического знания. Проблема институционализации социального порядка выявляет необходимость определения границ социального хаоса, так как в ином случае общество не может быть интерпретировано в категориях социальной стабильности, а социальный хаос выступает ни чем иным как непреодолимым последствием социальных трансформаций, и поиски эффективного социального управления в целом теряют смысл.

Если следовать классической социальной парадигме, то, очевидно, цель общества состоит в наведении социального порядка. Но, во-первых, за рамками исследования остаются собственно те изменения, которые произошли на социальном микроуровне, а также те проблемы, которые связаны с институциональными эффектами и нестабильностью социальной структуры российского общества. Во-вторых, игнорируется целый слой россиян, которые замкнулись только на себе, на самополагании и решают проблемы без взаимодействия с государственными или социальными институтами. В-третьих, в российском обществе не сбалансированы интересы граждан и государства, государства и общества, а так называемая сфера социальной свободы не совпадает с классическим определением действий индивидов и групп в рамках политико-правовой целесообразности.

Государство, по представлению российских либералов, монополизирует исключительно политическую сферу, но должно закрывать глаза на деятельность россиян в сфере «серого» бизнеса, их уход от общественно-политической активности и уклонение от гражданских обязанностей. Происходит конвертация политической ритуальности, конформизма в признании права на частную жизнь, индивидуальную свободу, что приводит к легитимации социального хаоса, который мы можем определить как состояние разрыва между публичной и частной сферой и индифферентизма граждан к общезначимым социальным интересам. В данной исследовательской ситуации неуместна концепция жизненных миров немецкого исследователя Ю. Хаберамаса, ибо речь идет не о противодействии инструментальной рациональности и возможности реализации концепции социальных коммуникаций, а расширении экспансии социального хаоса в тех сферах, которые могут функционировать только при определенном социальном регулировании и возможности координации деятельности различных социальных групп и слоев.

Конечно, необходимо учитывать, что в российском обществе проявляется низкое доверие к социальным институтам, действиям государства, и социальные дефекты и социальные деформации воспроизводятся как структурно, так и функционально, выражая интересы групп людей, заинтересованных в сохранении социального хаоса не только как основной, но и единственно возможной сферой реализации индивидуальных и групповых интересов. В социальном хаосе можно выделить две составляющие: состояние социальной неопределенности, связанной структурными диспропорциями и институциональными дефектами; и социальное самочувствие, которое фиксирует разрыв со сферой институционализированых формальных и правовых практик и связано с достижением социальной группой или индивидом определенных преимуществ согласно логике присоединения к социальным институтам и в то же время отказа от принятия институциональных стратегий, а, следовательно, и общества в целом как сферы согласования интересов и социальной самореализации.

Социальный хаос в российском обществе не может быть представлен в концепции наведения абсолютного порядка, потому что неизбежно возвращает к пройденному этапу бюрократического управления обществом. Очевидно также, что не выдерживает критики и концепция социального хаоса как последствия социальных трансформаций. Точнее, можно сказать, что социальные трансформации создают фоновые практики для социального хаоса, и в то же время следует определять социальных хаос через концепцию социальных отношений, и ось разделения в обществе, вероятно, идет как раз по линии хаос/беспорядок, а не по имущественному или иным критериям социальной дифференциации. Структурная дифференциация российского общества показывает, что в условиях сегментирования социальных отношений социальные институты теряют функциональность, и если мы говорим о кризисе социальных институтов: семьи, школы, армии – то речь идет прежде всего о восприятии их как институтов, не дающих социальной опоры, не гарантирующих наведение социального порядка, и в то же время являющихся рискогенными в том смысле, что их эффективность может существенно сузить сферу индивидуальной свободы.

Поэтому по своим теоретико-методологическим и социально-практическим основаниям заявленная в данной диссертационной работе цель представляется актуальной и имеет не только академическое дискуссионное содержание, но и определенное значение в том, какой вектор общественного развития будет выбран в качестве институционализации социального порядка. Также в российском обществе необходимо формирование концепции социального хаоса, которая позволит выработать определенные критерии эмпирической идентификации, дающей достоверную социологическую информацию для описания и объяснения данного явления.

Степень научной разработанности темы. Идея социальной эволюции и выдвинутый О. Контом закон о трех эпохах в развитии общества определили исследовательские рамки классической модели социальных изменений. В работах Э. Дюркгейма, М. Вебера, Т. Парсонса присутствует теоретическая установка на понимание социального хаоса в процессе регресса, дезинтеграции, нарушения социальной аномии в обществе. В социальном хаосе виделось препятствие для перехода общества от традиционного к современному состоянию, и социальный хаос оценивался как побочный результат социальной дифференциации общественной жизни. Социальный хаос определяется как состояние дискоординации общества и государства, государства и личности, и можно отметить, что выход на понимание социального хаоса был связан с апологией концепции социального равновесия общества.

Такой позитивистский подход к проблеме социального хаоса вызывает возражение представителей школы социальной конфликтологии – Р. Дарендорфа, Д. Ленски, Л. Козера, видящих в социальном хаосе замаскированное признание конфликтности социальных отношений и в то же время нежелание рассматривать социальный конфликт как необходимый момент социального развития.

В работах представителей социологии знания К. Манхейма, Т. Лукмана, П. Бергера рассматривается значение социального хаоса в контексте социальной диспропорциональности и кризиса рациональных форм общественной жизни. Включение в социальную жизнь низших слоев с иррациональными претензиями на господство усиливает социальную нестабильность и приводит к социальному хаосу как альтернативе рациональной организации общества. Предполагается, что только устранение социальной диспропорциональности, введение разумного демократического планирования в обществе может минимизировать или нейтрализовать социальных хаос, но социальный хаос – не только разрушение организованного порядка, он возникает из желания наведения чрезмерного порядка и игнорирования интересов нищих социальных слоев, которые можно было в традиционном обществе удержать на уровне сословных или социально-профильных установок.

Исследования П. Бурдье, Э. Гидденса, Н. Смелзера, У. Бека, выявляют понимание социального спонтанеизма как определенной конструкции социального действия, направленного на изменение структурных условий посредством реализации самостоятельных жизненных стратегий. Социальных хаос интерпретируется в качестве самостоятельного социального ресурса агентов, которые вынуждены действовать, таким образом, в условиях дефицита легитимных социальных ресурсов. По мнению представителей данного направления, социальных хаос может рассматриваться как возможность изменения социального пространства посредством искусственного стимулирования кризиса и продуцирования сбоев в конвертации различных социальных ресурсов. Известный французский исследователь Р. Будон в определении беспорядка в концепции социальных изменений не легитимирует понятие социального хаоса, исходя из того, что не может существовать идеальной модели как порядка, так и беспорядка. В то же время он отстаивает позицию, согласно которой социальный хаос как раз является той методологической фокусной точкой, в которой и проявляется невозможность теоретической интерпретации исследования и прогнозирования хаотических социальных изменений.

Российская социальная мысль в исследовании социального хаоса опирается на концепции социальной модернизации, социальных трансформаций. В работах Т.И. Заславской, В.А. Ядова, А.Г. Здравомыслова, А.В. Дмитриева определяются структурные и институциональные параметры социального хаоса, связанные с переходом российского общества к состоянию высокой степени социальной нестабильности. Отмечается, что в условиях отсутствия институтов гражданского общества и разрыва социальных элит и большинства населения, слабости государства доминируют неформальные социальные практики, уход в социальный микромир и неопределенность социально-культурной ориентации.

М.К. Горшков, И.Е. Тихонов, В.В. Петухов, Н.И. Давыдова исходят из состояния социального самочувствия российского общества, тех разрывов, которые существуют между объективными условиями жизни и субъективной социальной самооценкой. Социальный хаос признается в контексте высокой социальной адаптивности населения, которая через узкий коридор социальных возможностей продуцирует высокую социальную самооценку только на основании инерционного или хаотического ресурса. Нескоординированность социально-группового взаимодействия и отсутствие государственного регулирования создает эффект массовой индивидуализации, социального дистанцирования, который дает ощущение общественной жизни как хаотического состояния. Социальный порядок как антитеза социального хаоса рассматривается в контексте эффективной социальной политики государства, в русле идеи социально справедливого общества и регулирования процессов социальной дифференциации.

О.И. Шкаратан, Л.Д. Гудков, А.Г. Здравомыслов рассматривают социальный хаос в российском обществе как следствие возникновения социально-нецивилизованного рынка, влияния чрезмерной бюрократизации государства и неподготовленности к демографическим и рыночным институтам большинства населения России. А также интерпретируют социальный хаос в контексте отсутствия среднего класса, выступающего социально-референтной группой в поддержании и наведении социального порядка.

Таким образом, социальный хаос, хотя и рассматривается в связи с социально-трансформационными процессами, прежде всего видится как следствие запоздалой, догоняющей или рецидивирующей модернизации. При том, что достаточно размыт смысл социального хаоса как последствия имманентных, присущих российскому обществу, а также внешних влияний на его состояние. В целом отношение к социальному хаосу дифференцируется по следующим подходам: структурно-деятельностный (Т.И. Заславская), субъектно-деятельностный (М.К. Горшков), модернизационный (О.И. Шкаратан).

Российская социологическая мысль достигла некоторых результатов в выявлении носителей групп социального хаоса (около 40 % населения), в определении эффектов социального хаоса в деятельности государственных и социальных институтов, обозначении уровней социального хаоса (системные и микросоциальные). В то же время отсутствует системное восприятие социального хаоса в контексте его производства/воспроизводства в обществе, а параллелизация структурно-функциональных и субъектно-деятельностных условий не дает возможности воспринимать и оценивать социальный хаос ни как следствие социальных трансформаций и деформаций социального самосознания россиян или архаизации общественного сознания, ни как интегративный показатель общественной жизни, существенно влияющий на параметры и направленность социального развития. Таким образом, существует необходимость восполнения концептуальных лакун в понимании и прогнозировании социального хаоса как условия структурирования и социальной субъективации социальных отношений.

Цель диссертационного исследования состоит в определении социоструктурных, институциональных, социально-субъектных параметров социального хаоса, условий его производства и воспроизводства в российском обществе, имеющих влияние на социальное поведение и социальное самочувствие россиян. Данная цель конкретизируется в иерархии исследовательских задач:

• анализ теоретико-методологических подходов к определению социального хаоса в развитии общества;
  
• конкретизация когнитивного и социально-ориентационного потенциала социального хаоса в системе социологического знания;
  
• определение критериев эмпирической верификации социального хаоса по структурным, функциональным и субъективно-деятельностным параметрам;
  
• выявление социального хаоса как условия социальной дифференциации российского общества в формировании социальных групп носителей социального хаоса;
  
• исследование влияния социальной дифференциации на уровень социального хаоса в российском обществе;
  
• выявление корреляций социального хаоса и социальной мобильности, способствующих возникновению неформальных каналов восходящего социального возвышения;
  
• определение социальных дефектов как следствия реализации социально-хаотического варианта социальных изменений;
  
• определение границ использования институциональных ресурсов группами-носителями социального хаоса;
  
• анализ местного самоуправления как института самоорганизации населения, обеспечивающего эффект непосредственного участия в организации социального порядка и минимизации социального хаоса;
  
• влияние социально-идентификационных доминант в российском обществе на воспроизводство социального хаоса;
  
• анализ групповых схем восприятия социального хаоса в контексте социальной неуверенности;
  
• определение влияния социального хаоса на ценностную транзицию российского общества.
  

Объектом исследования выступает сфера социальных отношений российского общества как воспроизводство определенных взаимодействий между различными социальными группами и слоями.

Предмет исследования – социальный хаос российского общества как состояние социальных отношений, характеризуемое выпадением социальных групп из системы институционализированного социального взаимодействия и воспроизводством конвенциональных социальных практик как стратегий деятельности в условиях хаоса.

Гипотеза исследования. Социальный хаос в российском обществе определяется структурными и институциональными сдвигами и не стимулируется реализуемым вариантом социальных изменений, который ориентируется на монополизацию социальных ресурсов узкой прослойкой населения и лишением большинства населения институциональных и структурных возможностей в обмен на выживание в условиях «безответственной свободы». Производство и воспроизводство социального хаоса, хотя и связано с социальным наследием и социально-ностальгическим синдромом, продуцируется социально-структурными диспропорциями, институциональными дефектами общественной жизни, переходом кризисного состояния в регулярные «хаотические» практики, в дистанцирование большинства населения от общества и государства и концентрировании усилий на социальном микроуровне, а также отсутствием механизмов согласования интересов социальных групп и маргинальным положением, социальной неуверенностью и неясностью социальных перспектив определенной части населения.

Теоретико-методологические основы исследования. Диссертационная работа базируется на положениях структурно-функционального анализа Т. Парсонса, Р. Мертона, используется идея социальной модернизации и трансформации, преломляемых к специфике российского варианта социального развития. Диссертант считает целесообразным обращение к трудам П. Бурдье, позиционирующим восприятие социального хаоса через концепцию социальных диспозиций и социальной ресурсообеспеченности населения. В исследовании апробированы положения институционального подхода, связанные с выявлением регулятивного потенциала социальных институтов. Автор считает обоснованным использование работ российских исследователей Т.И. Заславской, М.К. Горшкова, В.А. Ядова, А.Г. Здравомыслова с целью выявления социального хаотического пространства в российском обществе и использования интерпретаций социальных изменений в контексте допустимого хаоса. Эмпирическая база исследования включает результаты социологических исследований, проведенных учеными ИС РАН (1998 – 2007 гг.), ИСПИ РАН (1995 – 2007 гг.), социологических центров г. Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Новосибирска, Ростова-на-Дону, а также данных государственной статистики ГОСКОМСТАТА РФ (1998 – 2007 гг.), Министерства труда и социального развития (1998 – 2007 гг.), Министерства образования и науки РФ (2002 – 2007 гг.).

Научная новизна исследования заключается в формулировании и приращении научного знания, полученного в следующих результатах:

• дан системный и критический анализ зарубежных и отечественных подходов к проблеме социального хаоса, его влияния на социальную стабильность и институционализацию социального порядка;
  
• определено место социального хаоса в исследовании социальных трансформаций российского общества как концептуализации спонтанных изменений под влиянием структурных, институциональных и деятельностно-мотивационных условий;
  
• выявлены эмпирические критерии социального хаоса, связанные с переходом от государствоцентричной модели общества к неоднородной, находящейся в состоянии амбивалентности;
  
• определено структурирование социального хаоса как условия социальной дифференциации российского общества и воспроизводства через социальные диспропорции, способствующие выдвижению групп носителей социального хаоса и сегментации социальных отношений как сферы реализации исключительно групповых интересов;
  
• раскрыто влияние социальной дифференциации российского общества на производство и воспроизводство социального хаоса, которое видится в отсутствии социально-референтных групп и групп-посредников, способных интегрировать социальных интерес;
  
• исследована корреляция социальной мобильности и социального хаоса через определение социальной мобильности как выпадения из традиционных социальных групп и формирования позиций социального обособления;
  
• выявлена роль институциональных дефектов, воплощенных в доминировании латентных функций социальных институтов и влияющих на применение населением преимущественно адаптивных стратегий поведения на фоне невысокой социальной неопределенности;
  
• охарактеризована эффективность использования институциональных ресурсов группами-носителями социального хаоса, действующими по логике присоединения к институциональной сфере для реализации собственных групповых интересов и упрочения выигрышных позиций в системе социальных отношений;
  
• выявлена роль института местного самоуправления в ограничении социального спонтанеизма и переводе «сетевого» резонанса на микросоциальном уровне в режим согласования с институтами власти, предоставляющем реализацию принципа субсидиарности на условиях социальной кооперации, снижающей как организационную обособленность власти, так и стимулирующей социальную инициативу населения;
  
• выявлена аморфность самоидентификаций россиян, способствующая либо отождествлению с институтами порядка в целях социальной мимикрии или реализации социально патерналистских ожиданий, либо подчеркиванию различий с чужими социальными группами в целях достижения определенных социальных преимуществ;
  
• исследовано влияние социального хаоса на социальное самочувствие россиян как условие привыкания к социальным рискам и легитимации позиций социального дистанцирования, а также осознавание социального недоверия в социальных отношениях;
  
• определено, что в условиях восприятия социальной жизни как хаотической, характеризующейся высокой степенью неопределенности, ценностные ориентации теряют возможность мотивации поведенческих моделей и выступают как маркеры социального обозначения, а также достижения социального успеха и способствуют воспроизводству социального хаоса как борьбы интересов и конкуренции на основе инструментального активизма.
  

На защиту выносятся следующие положения:

1. Теоретические подходы к проблеме социального хаоса базируются либо на его интерпретации как патологии социального развития, влияния традиционного наследия, последствия социальной дезинтеграции, либо социального спонтанеизма, используемого в качестве дополнительного или основного социального ресурса группами, испытывающими дефицит структурных и институциональных возможностей, или как систему восприятия общества, ориентированную на принятие социальных перемен как навязываемых и требующих адаптации через сужение социального интереса (субъектно-деятельностный подход). Неклассические подходы интерпретируют социальный хаос в контексте глобализации, наступления всеобщего беспорядка, что требует в целом разграничения понятий «социальный хаос» и «беспорядок», «социальный хаос» и «кризис», а также использования структурно-деятельностного подхода в качестве наиболее адекватного для описания и объяснения социального хаоса в российском обществе.
   
2. Социальный хаос в системе социологического знания характеризует состояние распада и полураспада общества, связанное с дезинтеграцией социальных отношений и «выпадением» определенных социальных групп из системы социального взаимодействия. Если «беспорядок» в развитии общества означает доминирование отклонений как нормы от планируемых изменений, если кризис определяется отсутствием координирующего центра общественной жизни и содержит противоречивые тенденции деградации общественного потенциала и накопления ресурсов стабилизации, социальный хаос может носить как системный характер, ввергая общество в состояние социальной катастрофы, так и локальный, продуцируя эффекты стагнации и амбивалентности.
   
3. Социальный хаос может быть квантифицирован в системе эмпирических показателей через отношение к хаосу/порядку, что требует конкретизации в системе показателей, выявляющих позиции конкретных социальных групп и слоев к иерархии социально значимых целей, к возможности реализации целей, к собственной субъективной самооценке, а также степени доверия к социальным и государственным институтам по критерию идентификации. Кроме того, выбор теоретико-методологического конструкта задан тенденциями перехода от состояния неопределенности 1990-х гг. к системе вертикальной интегрированости, связанной с политикой «возвращения» государства в общественную жизнь и разрывом между вертикальной интегрированностью социальных отношений и «хаотичностью» на социальном микроуровне, что создает трудности для реализации целей устойчивого социального развития в контексте повышения позитивной социальной мобилизации общества и консолидации в реализации программы развития страны. В предлагаемом теоретико-методологическом конструкте обосновывается набор структурных (объективных) и субъектных показателей, демонстрирующих презентативность отношения россиян к социальному хаосу и выявление параметров его производства и воспроизводства в социальных отношениях.
   
4. Структурным аспектом социального хаоса в российском обществе выступают социальные диспропорции, основанные на формировании групп, обладающих монополией на основные социальные ресурсы (властно-политические, управленческие, правовые, культурно-информационные), и групп, занимающих по отношению к ним субдоминантное положение, что приводит к ограниченности возможности адаптации в институциональных рамках, возрастанию неудовлетворенности своим положением и принятию стратегии «выпадения» из социальной структуры, самоограничения институциональных взаимодействий и уклонения от взаимных социальных обязательств путем воспроизводства неопределенности социального статуса и диффузности по отношению к государству и обществу.
   
5. Социальная дифференциация российского общества воспроизводит обособленное состояние социальных групп, которые при отсутствии социально-референтных групп или групп-посредников рассматривают собственные интересы как общественно значимые и задействованы в социальных отношениях ситуационно через включение в негативные совместные практики. При этом маргинализация традиционных социальных групп, которые могли стать опорной базой социальной модернизации, приводит к экспансии социального хаоса, связанного со страхом спуска на социальное дно и включением механизмов ухода от легитимных каналов воспроизводства социальных отношений и социального статуса, воспринимаемых как факторы сужения социальной ресурсообеспеченности.
   
6. Доминирование нисходящей социальной стабильности в российском обществе, наличие социальных фильтров и социально-селективных механизмов на пути повышения социального статуса приводят к расширению сферы социального хаоса, ассоциируемого с индивидуальной свободой как основного механизма сохранения социального статуса или социального восхождения, что связано с выключением таких механизмов социальной мобильности, как образование и профессионализация, и повышением ресурса самополагания, уверенности в себе и социальной девиантности.
   
7. Институциональные дефекты как следствие институционального переноса закрепляются и воспроизводятся в функционировании социальных институтов в связи с наличием так называемых неформальных ограничителей и сохранением социального хаоса через конкуренцию и согласование социальных интересов неформальными неинституциональными способами, а также функционирование социальных институтов в диапазоне избирательного воздействия.
   
8. Институциональные ресурсы используются социальными группами в российском обществе для расширения сферы социальной и экономической самостоятельности при том, что не происходит присоединения к институциональным стратегиям, а позиционные практики свидетельствуют о том, что преодоление социального хаоса видится только в отношении чужих групп, и дефицит институциональных ресурсов порядка компенсируется переносом социальной активности в сферы, свободные от социального контроля.
   
9. Местное самоуправление как институт самоорганизации населения является достаточно эффективным в минимизации социального хаоса, так как в силу своего статуса как формы публичной власти, позволяющей самостоятельно использовать материальные и финансовые ресурсы, может включать в систему социального взаимодействия социально активные группы, которые характеризуются достаточно высоким мобилизационным ресурсом, но под влиянием сформировавшейся «матрицы» социального дистанцирования не склонны ориентироваться на политические институты как институты гармонизации интересов различных слоев российского общества. «Преимущество» местного самоуправления состоит в том, что присущая ему степень автономности по сравнению с другими политическими институтами содержит возможность уходить от политических конфликтов, связанных с групповыми и корпоративными интересами, и на уровне локального социума апеллировать к слоям населения, которые, несмотря на пониженный авторитет власти и дефицит социальной референтности, могут быть переориентированы на участие в местном самоуправлении как форме распределения коллективных социальных благ социума и тем самым способствовать укреплению местных сообществ, формирующих социально-политический порядок российского общества.
   
10. Идентификационные стратегии российского населения характеризуются как отходом от традиционной государственной матрицы, так и неприятием моделей гражданской идентичности, опирающейся на институты социального порядка. Такая идентификационная аморфность объяснима не только недоверием к социальным и государственным институтам, но и стремлением укрепить чувство безопасности посредством принадлежности к микрогруппам, группам социальной взаимопомощи, группам по интересам, что приводит к нарастанию социального хаоса на социальном мезоуровне и делает невозможной интеграцию в обществе через систему базисных идентичностей, достижения идентификационного консенсуса.
    
11. Восприятие социального хаоса как состояния социальной жизни определяется выбором индивидуальных стратегий, направленных на удовлетворение элементарных жизненных потребностей или реализацию социально-фиксированных установок, связанных с сохранением и переносом социальных позиций, а также выработкой собственных поведенческих кодов. Социальный хаос легитимируется через социальную неуверенность, отказ от планирования будущего, что усиливает страхи и тревоги общества. Неактуализированность высших социальных диспозиций приводит к возрастанию уверенности в себе и позиционированию невозможности влиять на происходящее в стране, что осложняет институционализацию социальных отношений.
    
12. Российское общество переживает период ценностного индифферентизма, что означает декларирование ценности порядка при негативном отношении к демократическим ценностям. Однако, ценностные ориентации россиян в целом инструментальны, построены на значимости профанных личных целей и не выходят на уровень служения обществу, демонстрируя ценность порядка исключительно либо в социально-ностальгическом смысле, либо в качестве расширения групповых возможностей. Ценностные ориентации российского населения позволяют говорить не о расколе общества на «традиционалистов» и «достиженцев», а о поиске наиболее оптимальной схемы легитимации поведения в условиях социального хаоса.
    

Научно-практическая значимость диссертационного исследования подтверждается выводами и положениями, характеризующими социальный хаос в российском обществе как структурно-институциональную особенность его состояния и развития, связанную с воспроизводством социальных диспропорций и вынужденной индивидуализацией населения в условиях сегментации социальных отношений.

Материалы диссертационного исследования могут быт использованы при подготовке учебных пособий по социологии социальных отношений и социальных изменений, социального управления, теории социальных институтов, а также в системе повышения квалификации и при чтении лекций по общей социологии и социологии молодежи и социальной политике.

Апробация работы. Результаты диссертационного исследования докладывались и обсуждались на всероссийских и региональных научных конференциях: на Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы» (Москва, 2003 г.) и II Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (Москва, 2006 г.), а также на Международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты» (Ростов-на-Дону, 2006 г.), Международной научно-практической конференции «Молодежь. Инновации. Будущее» (Ростов-на-Дону, 2008 г.), III Всероссийском социологическом конгрессе «Социология и общество: проблемы и пути взаимодействия» (Москва, 2008 г.), IV Всероссийской научной конференции Сорокинские чтения «Отечественная социология: обретение будущего через прошлое» (Ростов-на-Дону, 2008 г.).

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры социологии, политологии и права ИППК ЮФУ. По теме диссертации опубликовано 25 работ общим объемом 31,84 п.л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, включающих двенадцать параграфов, заключения, списка используемой литературы.


ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ


Во Введении раскрывается актуальность исследования, дается краткая характеристика состояния научной разработанности темы, обосновывается теоретическая база исследования и его исходные методологические принципы, формулируются основные цели и задачи, объект и предмет научного анализа, раскрывается научная новизна и практическая значимость диссертации.

В Главе 1 «Теоретико-методологическое обоснование исследования социального хаоса» рассматривается феномен социального хаоса в теоретико-методологическом ключе, обосновываются рамки его интерпретации в связи со спецификой российского варианта социального развития и местом социального хаоса в анализе происходящих в российском обществе социальных изменений.

В параграфе 1.1 «Теоретико-методологические подходы исследования социального хаоса в жизни и развитии общества» анализируются теоретические подходы к проблеме социального хаоса с целью сравнения аналитического, объяснительного и эвристического потенциалов в осмыслении данного социального феномена.

По нашему мнению, классическая социология основана на образе общества, связанном с упорядоченной общностью, в котором существует координация социальных отношений, институциональность воспроизводится самой логикой социального развития. Поведение индивидов свободно от внешнего принуждения и давления, религиозного или светского авторитетов и законов и регулируется в соответствии с признанными в обществе интегративными и социальными ценностями. Соответственно, маргинальные слои как потенциальные носители социального хаоса также вовлечены в систему стабильных социальных отношений и нацелены на достижение социального удовлетворения исключительно институциональными способами. Конечно, идеальная модель общества не может быть социальной религией и не дает основания рассматривать социальный хаос как крайнюю точку в развитии общества. Социальный хаос в эволюционном контексте классической социологии является, можно сказать, социальной антиценностью или аттитюдом реликтового анархического сознания.

Подчеркивается, что в классической социологии кризисы общественной жизни связываются с дисфункциональностью, социально-ценностной аномией, как это предполагал Э. Дюркгейм, или преобладанием аффективного действия, по схеме М. Вебера.

Хотя Вебер видел издержки порядка в том, что люди, столкнувшись с отклонениями от социального порядка, не готовы предпринять что-либо для восстановления порядка, очевидно, что социальный хаос квалифицируется как социальный регресс, как упадок общества, для Дюркгейма тот же социальный регресс означал переход от неорганической солидарности, от того, что в традиционном обществе социальный порядок удерживался за счет угнетения низших социальных слоев, их молчания и раболепия. Таким образом, социальный хаос выявляется как состояние, предшествующее современному обществу, или как вероятность кризиса рационализации, что определяет зависимость от идеи порядка.

Сравнительный анализ позиций Э. Дюркгейма и М. Вебера дает основание считать, что социологическая мысль формулирует в первую очередь оценку социального хаоса через бинарность «порядок/беспорядок», обозначая границы социального хаоса как реликтового состояния или состояния дискоординации социальных отношений, их неупорядоченности. Из определения социального хаоса в контексте социальной стабильности общества следует, что социальный хаос наступает, когда индивиды или группа не действуют по принципу социальной солидарности, по логике разделения труда и пытаются навязать обществу порядок, противоречащий формуле коллективного сознания. В образе общества классической социологии основное значение имеет недопущение хаоса, и вследствие этого общественное развитие трактуется исключительно в социально-эволюционном контексте. И Дюркгейм с позиции органической солидарности, и Вебер, который ассоциирует порядок бюрократии, едины в анализе социального хаоса как дисбаланса общественных и личных интересов. Но если Дюркгейма беспокоит культ индивидуализма, Вебер критикует рационализацию общественной жизни и индивидуализацию, что может привести к социальному хаосу как ложному образу свободы, возможности социального раскрепощения индивида. Рационализация общественной жизни, таким образом, мыслится Дюркгеймом не только как способ преодоления реликтового социального хаоса, но и риск наступления хаотических времен, если рационализация не будет иметь пределы в самостоятельном поведении отдельных людей.

Мы полагаем, что, согласно схеме Т. Парсонса, социальный порядок не может быть достигнут исключительно неэкономическими и неполитическими методами, если отсутствуют интегративные ценности, если в социетальной сфере не происходит переход от партикулярных к универсальным интересам. Социальный хаос возникает в современном обществе как следствие усложнения общественной жизни, если та или иная социальная группа не включена в социально-ролевые поведенческие комплексы, ориентированные на социальную интеграцию. В образе общества Т. Парсонса социальный хаос преодолевается путем дифференциации, но одновременно может воспроизводиться.

Итак, структурный акцент в понимании и объяснении социального хаоса, рассматривающий его исследование исключительно через равновесие общества на социальном мезоуровне, вызывает ряд возражений со стороны исследователей, ставящих вопрос о том, что социальный хаос не может быть интерпретирован без понимания социальных коммуникаций, как это делает Ю. Хабермас¹. Ясно, что классическая социологическая парадигма, исходя из социальной стабильности и социального порядка и рассматривая только структурные закономерности социального хаоса, исключает из анализа агрегированный эффект деятельности отдельных индивидов или групп, которые нацелены на деятельность в условиях социальных диспропорций, и у которых социальный хаос ассоциируется со сферой социальной свободы. Исходя их того, что нельзя интерпретировать социальный хаос только как следствие структурных изменений и того, что социальный хаос является не только сопутствующим фактором общественного развития, но и может констатироваться как долговременное состояние общества, балансирующего на грани распада, можно считать, что структурные перекосы, отмечаемые классической социологией и квалифицируемые как кризисные состояния, не дают возможности рассматривать состояние общества как следствие влияния совокупных эффектов социальной микросреды.

Установлено, что П. Бурдье видит в социальном хаосе ассиметричность социального пространства, и если различные формы доминирования легитимированы, если они не получают культурно-символического измерения, то возможен социальный хаос как условие социального обособления или проявления социальной субъективности путем «хабитуализации» социального хаоса. Социальный порядок связан с процедурой социального доминирования, и Бурдье предостерегает от того, чтобы отождествлять формальное следование процедурам социальной номинации поддержке социального порядка, поскольку присоединение к социальной номинации только легитимирует интересы той или иной группы и индивида, но не дает основания считать, что индивид принимает социальный порядок как ценность своего существования.

Раскрыто, что в понятии рефлексивного общества Э. Гидденса содержится признание социальной компетентности акторов и, одновременно, непреднамеренности практической деятельности людей. Однако в логике исследования Э. Гидденс придерживается позиции различения дискурсивного и практического мышления. Именно практическое мышление может привести к социальному хаосу, если не осуществляется коллективный рефлексивный мониторинг. Социальный хаос может содержать определенный инновационный потенциал, но он не содержит риски, которые при отсутствии социальной компетентности приводят к распаду общества.

Выявлено, что З. Бауман видит социальный хаос как естественное состояние общества. Описывая состояние хаоса в терминах универсализации, Бауман исходит из того, что состояние хаоса определяется и глобальными, и внутренними сдвигами в жизни общества². Во-первых, для него очевидно, что современное общество фрагментировано, и социальный хаос определяет границы социального поведения людей.

Итак, социальный хаос, по существу, представляется недифференцированным целостным явлением, в то время как, можно полагать, социологический анализ должен основываться на определении не только пределов социального хаоса, но и выявлении тех условий, которые способствуют его появлению. Задача состоит как раз в том, чтобы, описывая социальный хаос как состояние общества, определять тенденции его развития, т.е. рефлексировать по поводу его динамического характера и возможных переходов в состояние кризисности и установление порядка.

В параграфе 1.2 «Социальный хаос и социальная транзиция российского общества» содержится анализ социального хаоса в контексте концепта социальных трансформаций российского общества.

На наш взгляд, в концепции социальных изменений российского общества наиболее упорядоченной представляется схема модернизации запоздавшей или рецидивирующей. В контексте нашего диссертационного исследования целесообразно обратить внимание на аналитический аспект, охватывающий изменения в экономике, политической сфере, образовании и культуре и, наконец, в формировании новой стратификационной модели. Модернизация представляет организацию социальной жизни, так как содержит переход от традиционного к современному обществу, секуляризацию общественной жизни, формирование социальной структуры, ориентированной на социальную мобильность, и наконец антидогматизм и веру в науку и разум.

Подчеркивается, что признание различий стартовых условий модернизации и ее многообразие представляет собой уступку социальному хаосу, хотя допускается, что общество движется в контексте интенсификации модернизации, к рационализации общественной жизни. В то же время допущение вариативности способов осуществления модернизации порождает определенные страхи, связанные с социальным хаосом, распадом общественных систем, ведь избыточность модернизации, резкость и непредсказуемость перемен может обойтись обществу тем, что оно утратит основы порядка. Общества, которые выбирают путь модернизации, одинаково должны быть готовы как к эффективности достигнутых результатов, так и к демодернизации, к усилению отставания от государств-маяков модернизации.

Несмотря на дефиницию в аналитической мысли, на наш взгляд, концепт социальной модернизации ограничивает возможность исследования социального хаоса, так как в данном случае допущение вариативности развития не предполагает возможность возникновения социального хаоса, а следует постулированию социальной упорядоченности и сужает возможности социального хаоса только к отсталости масс и мобилизации политических элит. Но дело не в том, что в обществе может существовать слабое стремление к маргинализации, а в том, что модернизация, порождая вроде бы закономерные институциональные и структурные изменения, создает фоновые практики для того, чтобы низшие социальные классы, как отмечал еще К. Манхейм, начинают претендовать на равный статус с элитами. Если сравнить с традиционным обществом, неэффективными оказываются формы социального взаимодействия, построенные на наследственном социальном доминировании. Возникающие новые группы не обязательно ориентируются на общезначимые интересы, а используют модернизацию для сохранения либо повышения собственного социального статуса, и нельзя безоглядно ожидать от элиты выражения общезначимых интересов и представлять ее группой, выражающей презентирующие общества, если не обращать внимание, что элиты, вступающие на путь модернизации, как правило, сформировались в условиях социально-профильного общества и представляют те же демократические институты как инструмент сохранения и воспроизводства власти. Помимо этого молчаливое согласие большинства населения отнюдь не означает их активное вступление в процесс социальной модернизации.

В российской социологии утвердилось представление, что общество уже прошло период социального хаоса, ассоциируемого с диким капитализмом и слабым государством 90-х гг. ХХ в. Но данная метафора, хотя и потворствует обыденному дискурсу и содержит веру в безальтернативность социального порядка, имеет определенные и теоретические, и социально-практические последствия, представляя государство как основу, как становой хребет российского общества, и получается так, что хаос в российском обществе связан с устранением государства, в то время как во внимание не берутся и предшествующее социальное и социально-организационное наследие, и сфера субъектно-деятельностной мотивации большинства российского населения. К российскому обществу, благодаря выработанному Т.И. Заславской и В.А. Ядовым схемам, применяется концепт социальных трансформаций, высокоактивных социальных преобразований на фоне социальной нестабильности. Между тем бесспорным достоянием трансформационного контекста является его нейтральность, векторность развития, когда фиксируется невозврат к прошлому, но не синхронизируются социальные изменения и отсутствуют критерии их социальной эффективности. Социальный хаос в таком исследовательском контексте игнорируется, ему придается характер сопротивления инертной социальной среды. Согласно данному положению, следует считать российское общество предрасположенным к социальному хаосу только в той мере, в какой неупорядоченность позволяет осуществлять структурные и институциональные изменения.

Не отрицая значения теории детерминизма, формулы причинно-следственных связей, необходимо обращаться к тому, что социальный хаос плодотворно интерпретируется в контексте неопределенности, признания тенденций, а не закономерностей, выступающих как непреложности общественного развития. Из анализа содержащихся в российской социологической мысли направлений следует, что социальный хаос может быть интерпретирован как качество социальной структуры общества, влияющее на функционирование социальных институтов.

В параграфе 1.3 «Социальный хаос: теоретико-методологических конструкт исследования» разработана трехмерная модель эмпирической верификации социального хаоса в российском обществе, который основывается на теоретических положениях структурно-деятельностного подхода.

В анализируемых нами парадигмах социального хаоса представлено его понимание как высокой социальной нестабильности социально-трансформационных эффектов и как непреднамеренных последствий быстрых социальных действий. Мы полагаем, что социальный хаос является состоянием сегментированности социальных отношений, близким к распаду, и сопровождающимся недостаточной интеграцией современных институтов и социально-ценностной аномией. В трансформационной концепции социального хаоса явно недостаточно демонстрируется как структурация, так и рационально-активистская модель. Очевидно, что социальный хаос в российском обществе содержит структурный и субъектно-деятельностный аспекты.

Иным образом, мы могли только постоянно воспроизводить дилемму «организованность/дезорганизованность», «порядок/спонтанеизм», т.е. фактически находиться в состоянии теоретической убежденности и веры, а не аналитического понимания, и игнорировать состояние социальных отношений. Поэтому чрезвычайно важно определить возможности не только квантификационного, но и качественного анализа социального хаоса, рассмотреть варианты российского хаоса в сравнении с аналогичными процессами в странах Восточной и Центральной Европы.

Мы полагаем, что социальный хаос в российском обществе воспроизводится системой социальных отношений, формами социального взаимодействия, в котором диспозиции личных и групповых интересов исходят из определения других как «чужих» и стремятся к доминированию, а не к согласованию, тем самым упреждая возможности такого состояния, при котором социальный хаос является «нон грата» для всех социальных групп и слоев. Хотя, казалось бы, общество устало от неопределенности, от переопределения правил социальной игры и жаждет реконструкции социального порядка, наведенного «железной рукой», подобное суждение не приближает нас к пониманию социального хаоса в системе производства/воспроизводства социальных отношений в российском обществе.

Предлагаемый нами структурно-деятельностный конструкт исследования социального хаоса опирается на выявление его интегральных критериев, связанных с воспроизводством социального хаоса как состояния социального обособления и исключения и может быть квантифицирован в критериях «независимости», социальной неуверенности. Если что и требует эмпирического подтверждения, это суждение о том, что россияне адаптировались к условиям жизни, а также, что российское общество в целом преодолело состояние социального хаоса. Для большинства россиян актуальной является свобода выбора, но предполагается, что ответственность за этот выбор должен нести кто-то другой: государство или работодатель.

Но, на наш взгляд, необходимо говорить не о неком врожденном социальном анархизме, а скорее о том, что данный критерий распределения ответственности является вторичным по отношению к указанным нами критериям социального доверия и социальной уверенности. Кроме того, что социальный хаос не может быть определен как состояние только отдельных групп, а представляется сквозной доминантой в поведении и деятельности россиян, конечно при этом необходимо четко разделять стремление к порядку в рамках микросоциума и достаточную терпимость к социальному хаосу в отношении собственной группы на социальном мезоуровне. Мы основываемся на интерпретации социального хаоса как диапазона состояний, которые и воспроизводят эффект социальной дезорганизации, дезориентации.

Описываемые нами индексы социального поведения позволяют выделить «плавающие» группы, которые находятся в состоянии постоянного столкновения интересов и не могут достичь согласия по базовым вопросам социальной жизни. Таким образом, исходя из воспроизводства социального хаоса и установки на его допустимость в социальном поведении, можно сказать, что выстраиваемая система эмпирических идентификаторов переинтерпретирует позиции россиян с казалось бы политической сферы на сферу социальных отношений, межгруппового взаимодействия.

Очевидно, мы должны исходить из того, что адаптивная теория, при всей ее успешности в исследовании отношения к изменениям, фактически скрывает существование групп социального хаоса в российском обществе, которые скорее презентируются как успешно адаптированные, в то время как законопослушное население оказывается зачисленным в разряд социально неадаптированных. Анализ социальной структуры российского общества, выявление структурного аспекта социального хаоса, таким образом, приводит к переносу полученных значений на субъектный аспект, а именно выявление динамики социального самочувствия, который должен быть оценен прежде всего в критериях социальной уверенности и социального доверия. Иными словами, мы можем исходить из того, что в теоретико-методологическом конструкте критерии идентификаций и ценностных ориентаций должны быть привязаны не к иерархии ценностей как таковой, а к социальным диспозициям, социальной мезаструктуре общества.

Таким образом, мы должны объединить совокупный эффект действий на уровне социальной структуры и на уровне межгруппового взаимодействия. Если социальный хаос относится к состоянию социальных отношений, то мы должны рассматривать не только градацию социальных диспозиций, но и социальных установок. Именно исходя из их структуры, следует делать выводы о том, насколько россияне готовы к определенным типам социального взаимодействия, и насколько социальные отношения связаны с наведением социального порядка или, наоборот, привнесением социального хаоса. То, что российская социология выдает за слабую консолидированность российского общества, в реальности является следствием определенных методологических упущений. На наш взгляд, существующие критерии идентификации нормативны и не учитывают сужение социально-статусных показателей до потребительских интенций включенности в круг близких. Конечно, можно сослаться на массовую индивидуализацию общества и на то, что социальные отношения находятся в состоянии социальной «турбулентности», неопределенности и, тем самым, поставить под сомнение социально-критериальные показатели, но тем не менее не следует рассматривать отношение россиян к социальному хаосу только в критериях ценности порядка по той причине, что социальный хаос, фиксируемый как антиценность, не может быть дифференцируем в иерархии ценностей.

Достижение объявленной нами цели основывается на исследовании потенциала социального хаоса как результата социально-профильной сословной структуры российского общества, его в большей степени гибридного состояния, вынужденного консенсуса традиционных и модернизированных форм социального бытия. Таким образом, в исследовании находят применение положения структурно-функционального и социально-конструктивистского анализа. Поскольку для выявления параметров социального хаоса в российском обществе главных механизмов его производства/воспроизводства, явно недостаточно исходить только из факторов структурного равновесия или считать, что при слабости общества население намеренно переходит на социальный микроуровень. Согласно логике диссертационного исследования, социальный хаос, который, безусловно, присутствует в контексте социальных изменений, связан не столько с несоответствием адаптивных возможностей населения и масштаба социальных изменений, сколько определяется самим характером российских трансформаций, где за формулой социальной транзиции на самом деле скрываются достаточно неординарные эффекты демодернизации экономики, развала социальной сферы, а также замещения культурно-символических ценностей амбивалентными предпочтениями, и тем самым общество оказывается в состоянии социальной неопределенности, которую, тем не менее, нельзя отнести к началу постмодерна, скорее фиксируя то, что в российском обществе не состоялась модернизация, и общество вступает в очередной раз на путь социальной бифуркации.