Женский образ, Вечные вопросы

Вид материала

Документы

Содержание Не обеднеем Резонанс. отношение к «хаилафистам» Г. Шевченко, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор От имени всей семьи Валентина Николаевна В, Москва Н. Сидякин, рабочий, 25 лет Александр Н. Днепродзержинск Ставропольский край

Подобный материал:

• Full Fashion Look (индивидуальное соревнование) Мужской образ. Модная категория (стрижка, 138.86kb.
• Цели: познакомить с любовной лирикой поэта, 99.25kb.
• Женский образ в рассказе а. И. Куприна «олеся», 29.32kb.
• Проект рефераты id 920001 Женский образ в рассказе А. Куприна «Олеся», 26.03kb.
• 8 Марта не просто "Между-народный женский день", это истинно женский праздник, принадлежащий, 133.07kb.
• Н. И. Лобачевского Секция: зарубежная литература, 228.9kb.
• Тихвинский монастырь икона Тихвинской Богоматери, Введенский женский монастырь. Женский, 203.68kb.
• Института Психиатрии Министерства Здравоохранения Российской Федерации установлено:, 21.9kb.
• Международный туроператор ул. Благодатная, 63 Невский пр.,80,, 159.12kb.
• Женский образ в «одиссеи» гомера содержание, 317.95kb.

НЕ ОБЕДНЕЕМ

Мне пришлось прочитать две тысячи писем на одну тому — о чванстве. Они были присланы в «Комсомоль­скую правду» в ходе дискуссий «Во что рядится чван-ство?». Они и навели на мысль написать о тех молодых л юдях, которые мировоззренчески ориентированы на За-над. Да и собственные наблюдения над жизнью давно подталкивали к тому же, только не было повода.

Это очень серьезный разговор, потому что слишком тревожна тенденция, нет-нет да и проявляющаяся в мо­лодежной среде: безоговорочное принятие ценностей, вы­работанных западным миром, и отталкивание своих. Нет причин для страха перед этим явлением, потому что эта тенденция отнюдь не ведущая, но и нет оснований для пренебрежения, для сведения ее к мелочам: к импорт­ным тряпкам и дискам.

Однако к мелочам прикоснуться необходимо. Без это-i'o нельзя: им посвящена значительная часть почты — ииачит, это для читателей важно.

В письмах. мелькает чванливый молодой человек, но-сящий «только импортное и только из капиталистиче­ских стран». Мелькает такая же /девушка. Оба уверены ц своем превосходстве над простыми смертными и обыч­но вместе с себе подобными объединены в «кланы». Сами себя называют «сливками общества».

Из всевозможных престижных тряпок, являющихся привилегией «сливок», чаще всего читатели обращают мшмавие на фирменную американскую и английскую i .дожду «со всевозможными наклейками, нашивками и даже гербами и флагами США и Англии». По-прежнему ребром стоит вопрос о майках с печатными надписями и о джинсах. К молодому человеку, одетому попроще, могут обратиться с таким заявлением:

— Сэр, на вас немодная шкура!

Многие читатели, полагая, что все дело в вещах и в иещизме, спрашивают, когда же это кончится. На такой жо позиции стоят и многие журналисты.

Вот, например, пишет мой коллега примерно так: да-нанте мы такие надписи сделаем на майках, такие ри-

25

сунки и газетные тексты на них нашлепаем, чтоб капи­талисты задохнулись от зависти в своих небоскребах!

Статьями о производстве у нас джинсов «не хуже, чем в Америке» можно не только опоясать земной шар, но даже запеленать его.

Не знаю... Мне все же кажется, что эти арии не из той оперы. Мы никогда не были первыми в одежде, пер­выми в модах. Существуют какие-то законы, какие-то традиции, которые мало изучены. Вот по этим законам, по этим традициям не может один и тот же народ быть первым в нравственных исканиях, в отчаянной смелости построения нового общества и в экстравагантных дам­ских или молодежных модах.

Есть какие-то причины, по которым у нас родятся лучшие в мире басы, а вот тенора родятся в Италии. Опера для трех басов «Князь Игорь» не могла быть на­писана в Италии. Итальянскому композитору не могло бы это прийти в голову.

Вряд ли мы станем лидерами по майкам и джинсам. Родина их — и естественное лидерство по их части *1 не здесь. Кто-то законодатель мод XX века, а кто-то — первый в социальной практике XX века.

Мы дали миру уважение к труду. Впервые в исто­рии человечества мерилом достоинства личности стал труд, а не родовитость и не деньги. Мы первыми освобо­дили женщину. Мы создали лучшую в мире русскую классическую литературу. Ни один народ не имеет та­кого богатства.

Это вам не «шикарная» пудреница! Это неизмеримо выше первенства по части «вещичек».

Капиталисты никогда не задохнутся в своих небоск­ребах от зависти к нашим майкам, потому что подража­тель никогда еще не обошел лидера. Чтобы додуматься, доизобретаться до печатания на майках звездно-полоса­того флага или еще чего-то идеологического, чтобы та­кую пошлость сделать, надо родиться, жить, и, как гово­рится, вращаться в месте жизни и вращения этой по­шлости. Это как минимум. А затем еще надо иметь спе­цифический талантик к умножению и расширению этой пошлости, а таланты тоже расцветают не на голых камнях.

Наверное, хватит об этом. Впереди у нас более серь­езный разговор.

Сейчас мы с вами прочитаем письмо, написанное «хайлафистом» (так автор себя называет. Надо пола-

26

гать, от «хай лайф», примерно: великосветский образ жизни):

«Здравствуйте, дорогие работники редакции!

Я пишу вам по поводу статьи, появившейся в вашей газете, — «Во что рядится чванство?». Я не совсем со­гласен с шестнадцатилетней Алисой, весьма по-детски освещающей данный вопрос.

Мне 20 лет. Я студент института народного хозяйства. И тоже из обеспеченной семьи. Когда я был в пятом классе, у меня тоже были джинсы «Монтана», «Леви Страусе», «Голубой доллар». Я носил только штатовские джинсы и открыто презирал джинсы любой другой фир­мы, другой страны. В шестом классе отец подарил мне приемник фирмы «Грюндиг». В седьмом у меня был «Шарп» — это японский магнитофон со всей прилагаю­щейся аппаратурой: усилком, колонками. В восьмом был проигрыватель фирмы «Филипс» — это голландская фирма. В моем доме появились ультрасовременные диски: «Полис», «Клэш», «Пинк Флоид», «Секс пистоле» и дру­гие. А теперь у меня есть стереокомплекс «Джи Ви Си».

Я открыто презирал и презираю Оффенбаха, Моцар­та, Штрауса и т. д. Я просто не понимаю, чем хвастает :>та Алиса или как ее там, пишущая в редакцию о сво­их, светских разговорах с подругами об опере, балете. II просто не понимаю, чем создан дефицит билетов в театр. Я не люблю ни Пушкина, ни Волошина. Мне нра­вятся такие писатели-фантасты, которыми завалена моя книжная полка: Брэдбери, Шекли, Эдгар По, Бэрроуз, Азимов и др. Как вы уже заметили, /известнейшие авто­ры мировой фантастики.

И, прошу вас, не надо меня критиковать и перевоспи­тывать, уже поздно. Я вам высказываю свое мнение по этому поводу, ибо я «хайлафист». И, как хайлафист, я умею модно одеваться, сорю в компании деньгами, учусь и фирменном вузе, имею хату на ночь.

Я, как и автор письма, свысока смотрел на своих одноклассников, ибо я имел все, чего они не имели. Учился я отлично. Отец подарил мне новенькую ВАЗ-2105. Все девчонки нашего класса с ума сходили, пели я кому-нибудь улыбнусь. А когда я начал катать их на машине, они вообще были на девятом небе. Нас было трое друзей, трое Виталиков, все мы были из обес­печенных семей. И мы тоже держались от всех в стороне. У нас тоже были свои разговоры. Все трое с ухмылкой смотрели, как наши одноклассники гонялись за джинса-

27

ми, которые нам уже не хотелось надевать, за дисками, которые надоело слушать, за книгами, которые надоело Читать. Все одноклассники нас уважали.

Школу я окончил, имея всего одну четверку, один Виталик получил «золото», у второго Виталика было две четверки. Все трое поступили в один и тот же вуз.

Я не ставлю своей подписи, не сообщаю о себе ни­каких сведений и вообще пишу письмо дома, ибо не хочу скандала в институте».

Да, это образ жизни, это поведение, стиль, выбор книг для чтения, мышление, язык.

На англоязычный жаргон некоторой части молодежи обращают внимание давно. И от себя скажу: некоторые письма перенасыщены английскими словами. Их авторы иногда даже свое имя в конце письма пишут латинскими буквами. Даже город на конверте — и тот не по-русски.

Разумеется, все мы думаем на каком-то языке. Чем ближе, роднее нам этот язык, чем лучше мы его знаем, тем богаче можем выразить мысль — и тем богаче сама мысль. Это очевидно. А чужой язык? Естественно, все наоборот. В свое время Достоевский много размышлял об офранцуженной элите. Вот его мнение: «На высшую жизнь, на глубину мысли заимствованного, чужого языка недостанет».

Можно перестать быть русским. Но это еще не зна­чит, что ты стал французом или американцем. Можно потерять представление о своем национальном достоинстве. Но это еще не значит, что ты взамен что-то приобрел.

В полуторе тысячах откликов мне не раз встречалось имя литературного персонажа Игоря из книги Е. Евтушенко «Ягодные места».

Это десятиклассник из спецшколы, говорящий только по-английски, носящий импортное, состоящий в «кла­не», мечтающий о загранице, о дипломатической карьере, презирающий «неудачников». Многие наши читатели восприняли его с ужасом, и недаром: по Евтушенко, это герой с будущим. У него впереди — карьера. Он сметает и сминает все, он рвется вверх. Страницы, посвященные ему, подтекстованы авторской борьбой с этим типом, даже дракой.

Я протестую против страха, который чувствуется в читательских письмах, посвященных Игорю. Совершенно не тот тип, которого следует бояться. Со своими коротенькими 28

английскими мыслями он обречен на умствен­ное и духовное прозябание.

Подумаем обо всем этом вместе: об Алисе, с письма которой началась дискуссия, о «хайлафисте», скрыв­шем свой адрес, о герое Евтушенко, о тех людях, кото­рых знаем лично. Надо найти слова, определяющие одно­временно и людей, и персонажи.

Цинизм как жизненная философия? Именно. Цинизм как жизненная философия!

Потери общественного идеала сопутствует именно ци­низм, и ничто иное сопутствовать не может.

У Игоря есть отец, имеющий общественный идеал. Отец и сын в этом смысле — противоположности.

Но сколько лет отцу? Он слышал Кирова, погибшего г. 1934-м, он слышал его, будучи комсомольцем... Конеч­но, в жизни встречаются пожилые отцы школьников. По в художественном произведении, где проводится тема отцов и детей, отцов, мировоззренчески потерявших своих детей, недостает подлинного отца Игоря. Здесь нет отца. Здесь есть дед.

Игорь чуть ли не падает на ковер от тщательно скры­ваемой зависти к имеющему общественный идеал отцу. Это одна из лучших сцен. Скорей всего она подсмотрена и жизни. Одно только «но». Но это не Игорь застывает от зависти, это застывает реальный сын старика директора. Тот, которого нет в книге, который пропущен, потерян, ;\ вместе с ним потеряно важнейшее звенр логики раз­вития событий, логики характеров и логики поступков. Вот. именно ему было бы от чего упасть на пол...

Впрочем, автор лучше меня знает, кто именно чуть не упал на ковер в тоске по идеалу. Я могу только утверждать, что не Игорь.

Найдем еще слова для определения того типа, о ко­тором идет речь. Есть такое социологическое понятие — маргинальность, означающее промежуточность, «пограничность» человека между чем-то и чем-то. Маргиналь­ная личность. Промежуточный человек. Буквально: на­ходящийся на краю. Я думаю, что в нашем случае это понятие применимо.

Это маргинальные личности. Промежуточные, Между нами и Западом.

Еще раз из Достоевского. «Они не в силах рассудить, что выродиться совершенно во французов им все-таки нельзя, если они родились и выросли в России... что рус­ские, как и никто, никогда не в силах усвоить себе всех 29

основных родовых стихий живого французского языка, если только не родились совсем французами, а усваивают лишь прежде данный чужой жаргон, и много что парикмахерское нахальство фразы, а затем, пожалуй, и мысли. Язык этот как бы краденый, а потому ни один из русских парижан не в силах породить во всю жизнь свою на этом краденом языке ни одного своего собствен­ного выражения, ни одного нового оригинального слова, которое бы могло быть подхвачено и пойти в ход на ули­цу, что в состоянии, однако, сделать каждый парик­махерский гарсон... Ползая рабски перед формами языка и перед мнением гарсонов, русские парижане естествен­но также рабы и перед французской мыслью. Таким образом сами осуждают свои бедные головы на печаль­ный жребий не иметь во всю жизнь ни одной своей мысли».

Ориентации по иной шкале ценностей, сформирован­ной иной средой, иной историей, иными условиями, - жизнь в одной стихии, а мышление в другой — дают специфическое циническое малоумие, когда свое не хо­чешь осмысливать, а чужое — не можешь.

Обрыв нитей, соединяющих тебя с народом, ~ само-обезглавливание, самоуничтожение — назовите, как хотите, и так, и так верно.

Даже в самые трудные времена люди понимали, что свой народ и свой язык — то место, время и простран­ство, которые позволяют стоять на ногах. Иначе уходит почва из-под ног.

Вот как учил сына один дореволюционный русский интеллигент: даже если тебе покажется, что твой на­род сошел с ума, то и тогда надо быть вместе с народом.

По отношению к народу выстраивается вся личность. Без этого камертона вся она расстроена и разбита. Любая нота врет.

...И вот сидит передо мной один из них и через каж­дые три слова повторяет:

— А вот на Западе...

И все в нем врет. Он радуется там, где люди плачут, он плачет там, где люди радуются. Он надеется там, где очевидна безысходность. Он не видит выхода там, где очевиден свет.

— А что такое Родина? Родина там, где мне хорошо, — сообщает он высшую мудрость своего типа людей.

Такое убожество — результат обрыва нитей, соеди­няющих человека с великим народом, проложившим но- 30

вые пути в истории, в экономике и морали, сама душа которого — загадка для мира. Давайте из этих судеб из­влечем необходимые уроки, давайте, наконец, поймем, в чем мы идем и будем идти впереди всех, а в чем мы мо­жем уступить дорогу. Не обеднеем.

РЕЗОНАНС. ОТНОШЕНИЕ К «ХАИЛАФИСТАМ»

Я сама из среды тех, которые считают себя «слив­ками общества». Еще нас называют «клевота» (тоже анг­лийское происхождение). В статье «Не обеднеем» все очень точно определено — цинизм, истинный цинизм. I Цинично наше отношение к тем, кого мы считаем «не-клевыми», полны цинизма мысли героя Евтушенко. Мне показались до боли знакомыми мысли Игоря, как будто слышанные не раз. Но у меня не раскрылись глаза от страха и ужаса. Мне захотелось отвернуться от них, как от чего-то гадкого. Разве не гадок цинизм?

Я несколько раз прочитала строки о том, что сдела­ли мы, наш народ, и почувствовала себя причастной к нашим великим свершениям.

Верно сказал Достоевский: на высшую жизнь чужо­го языка недостанет...

И. Старикова

Москва

* * *

У" нас трое сыновей и дочь. Самый старший — офи­цер, младшая — в третьем классе. Я всегда привожу гшшм детям в пример их деда Сергея Павловича Коро-лова, сумевшего просто и верно служить своему наро­ду. Он всегда считал своим долгом знать все о Западе, < которым постоянно соревновался. С. П. Королев ста-нил себе целью добиться приоритета нашей страны в освоении космоса. Именно с этой целью он изучал Запад. Само собой разумеется, что никогда никто от него не слышал слов, что на Западе лучшие штаны и галстуки. Кто человеческий уровень, его цели были бесконечно hi,пне.

Г. Шевченко, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор

инженерных войск


31

* * *

Муж и я имеем высшее образование. Трудимся, 25 лет он, 23 года я, но ни на бриллиантовое кольцо, ин на «Жигули» не скопили.

Моя мать 45 лет отработала руководителем на 6ojii, шом производстве, отец в 70 лет ушел на пенсию, но у них нет ни золота, ни машин, дач и прочего престиж ного.

И мы не только не чувствуем себя ущемленными, нет, мы счастливы. Интересную работу не променяем на вы сокооплачнваемую. Каждый раз, собираясь вместе 7 Но ября, мы поднимаем первый тост: «За нашу Советскую

власть!»

Но мы часто говорим о том, почему в нашей жизни опять появились «нэпманы». Откуда у этих людей дохо­ды в пятизначные цифры? И ответ один — честно рабо­тая, доходов таких не наживешь. Значит, умеют они использовать в своих целях наш строй, умеют ловчить, делать деньги.

От имени всей семьи Валентина Николаевна В, Москва

ф % %

Вспомним красные косынки и кожанки комсомольцев начала 20-х годов. В то время это подчеркивало мировое зрение тех, кто носил такую одежду. Но ведь одежда и сейчас отражает взгляды...

Н. Сидякин, рабочий, 25 лет

Чеховский р-н Московской области

* * *

Вы напечатали письмо, написанное неким «хайлафис том». Лично я это письмо расцениваю как плевок в лицо всем честным людям, которые, не щадя сил, а порой и жизни, трудятся для того, чтобы наша страна была

32

сильной и могучей, чтобы советские люди были счастливы.

Хочется рассказать вам о моей, пусть неяркой и ко­роткой, жизни. Мне 25 лет, работаю слесарем, приходилось по необходимости бывать и трактористом, и шофером. И когда я не вылезаю из-за рычагов трактора по 24 часа в сутки, я не думаю о своем личном благе, я думаю о том, что мой труд нужен стране, и я бываю полностью и. целиком счастлив. V пашей молодежи есть такие ребята, как Матросов, Космодемьянская, Кошевой. Я считаю, что очень мало мы делаем для Родины, чтобы быть достойными памяти наших павших ровесников.

Александр Н. Днепродзержинск

Сразу в голову пришла мысль: интересно, а «хайла-||нит» комсомолец? Если да, то чем же занимается ко-1от комсомола «фирменного» вуза? Или тоже гоняется на фирменными вещичками? Иначе куда же смотрят ми, когда рядом, бок о бок, учится человек, весь пропитанный чуждой идеологией?

Фатима Хубиева, секретарь комсомольской организации совхоза «Лабинский» (18 лет) Ставропольский край -

Глубоко ошибочна позиция так называемого «хай-|.н|)иста». Переложение на русский язык укоренившихся английских понятий — всегда полная бессмыслица. Только представим себе на минуту, что вместо наших иприей и девчонок по улицам шагают «бойз» и «гелз» п что сами улицы зовутся не иначе как «стрите» и «.шоньюз». Мы же станем посмешищем в глазах всего света!

Что можно ожидать от молодого человека, который ставит на весы Пушкина и Брэдбери? Кто перевесит? I'.прочем, все шансы — на стороне Брэдбери. У «хайла-фиста» не может быть иначе. У него «штатовские» джин-i м и заграничные магнитофоны — не просто вещи, а символ процветания. Перед нами уже не разумный вы­бор более качественных вещей, а способ мышления. Все

33

социалистические ценности, которые не подходят под уровень «хай лайфа», выбрасываются за борт. И так ,ду» мает будущий экономист, человек, которому предстойт вести корабль советской экономики!

Андрей Шкабарня, экономист, 24 года

Москва

Дали бы нам, нашему самодеятельному отряду, волю, мы быстро бы заткнули пасть этим американским при­хлебателям.

Мы увлекаемся всем военным. Читаем военную лите­ратуру по общей и специальной подготовке. Мы очень многое можем.

Каждые два выходных дня мы проводим в пригород­ном лесу. Два дня в неделю мы мокнем или мерзнем, изнемогаем от жары, жажды или голода. Спим на зем­ле, проходим десятки километров в своих свободных ком­бинезонах. А в своем письме этот несчастный хлюпик —< «хайлафист» ведет речь о каких-то джинсах. Разве это идет в сравнение с нашей жизнью? Нам почти ничего не нужно, поэтому нам не надо дрожать за свое барах­ло, и мы совершенно свободны, терять нам нечего, а способны мы на многое и однажды еще проявим себя.

В нашей жизни все просто и попятно, мы настоящие парни, мы не признаем ничего лишнего. Не дай бог вам, Виталики, встретиться на нашем пути.

* # #

Очень заинтересовало меня письмо Виталика-«хайла-фиста».

А вообще, чего он в России-то делает? Ехал бы за рубеж, его, по-моему, никто держать не станет. А я сла­вянского племени и ненавижу тех попугаев, которые ку­карекают с чужого зарубежного голоса.

Сама я принадлежу к группе «Славяне». Мы прези­раем всех, кто гоняется за зарубежными шмотками и пластинками. Позорят нашу нацию, продают наше рус­ское имя. Но ничего, придет время, Россия очистится от всякой мрази, как своей, так и иностранной. Я и мои единомышленники твердо в этом убеждены.

Светлана К. Москва

34

Конечно, вы можете и не обратить внимания на письмо 63-летнего читателя с Запада, но я хотел бы под-мпржать ваши усилия. Вы, очевидно,, пытаетесь добиться того, чтобы ваши молодые читатели лучше понимали значение подлинных ценностей. И я согласен, что потре-ыггельство, как мы знаем его у себя на Западе, являет-OI неприемлемым.

Моя жена и я получили удовольствие от двух запом­нившихся нам поездок по Советскому Союзу. Хотя мы только поверхностно познакомились с вашей страной, на моня произвели огромное впечатление ваши достижения после разрушений и жертв войны. Я верю в преимуще­ство вашего, а не нашего понимания ценностей, и я по­лагаю, что ваши молодые люди перестанут хвастаться миступом к западной одежде, а будут улучшать ваш нбраз жизни, который, я уверен, послужит моделью для человечества в будущем.

Смешно считать себя элитой на основании внешнего шгда или материальных вещей. Элитой являются массы, и я уверен, что Карл Маркс и В. И. Ленин должны были что-то написать по этому поводу. Объясните этой «эли-го», что вещи превосходства над другими людьми не д; нот.

Ваша «элита» согласна поменять все, что вы сейчас имеете, на массовую безработицу, необеспеченность, на­силие, вандализм и ухудшение социального положения, которые мы имеем здесь у себя?

Р, Хопкинс

Лондон

УХОД

В статье «Не обеднеем» приведено письмо «хайла--фиста». Когда журналист использует такое письмо, он наранее может предсказать реакцию: придет огромная почта с осуждением «хайлафиста», придет небольшая и непременно анонимная почта в его поддержку, типа: что пристали к человеку, и вы бы на его месте так себя ноли, и т. д. Читатели, занимающие наиболее активную позицию в вопросах идеологической борьбы, будут зво« пить по телефону и требовать адрес: ужо они сами с ним разберутся...

35

Все это так и было. Но всегда в жизни происходит нечто, чего предсказать нельзя. Так и на этот раз. При­шло письмо, для меня неожиданное. Я не смогла бы предсказать такой ход развития событий. Но чем боль­ше я над ним думаю, тем отчетливей вижу несомненную логику и такого тоже развития характеров и событий.

«Уважаемая редакция! Вот уж никак ве думал пи­сать вам, но прочитал статью «Не обеднеем», и как-то муторно стало на душе. Не знаю, бывает ли польза от писем вроде моего, неизвестно кому предназначенных, но если человек, по долгу своей работы прочитавший это послание, не осудит меня слишком строго, и то хоро­шо, и за то ему спасибо.

Лет несколько назад я и сам разделял воззрения того самого «хайлафиста». В таких же модных штанах ходил в тот же модный институт (вот уж совпадение!), но не­возможное человеку становится возможным Богу (пра­вописание согласно тексту письма: слово «бог» верую­щие пишут с большой буквы. — Е. Л.), и за малое время многое меняется. Не знаю, смог бы я перестроиться произвольно, но там, где бессильны мудрствования сла­бого плотского человека, помогают скорби, переживае­мые нами невольно».

Да, разумеется, без тяжелого потрясения такая пере­стройка не произойдет. Что-то было. Какой-то удар был, более сильный, чем мог выдержать данный конкретный человек. Не надо бы только обобщать. Не вообще «сла­бый плотский человек», а вполне конкретный человек оказался слабым духом. Да и откуда могла взяться сила, чтобы перенести удар?

Происхождение силы духа одно: в неразрывной связи с народом и Отечеством, в понимании стремлений народа и в действиях, способствующих осуществлению этих стремлений. Былинные богатыри откуда брали силу? От матери — сырой земли. Это она давала силу, чтобы одному уничтожить полчища поганых.

А где взять силу «хайлафисту», который поплевывает свысока на «серых мышей»? Как ему вцепиться зубами в родную землю, чтобы не потеряться, не унестись из времени и реальной обстановки: если рухнули какие-то личные взаимосвязи, или ушли из жизни какие-то доро­гие люди, или предали (или продали) его друзья? Если что-то случилось и глупым, отвратительным и невыноси-

36

мым представился этот мир — где мать — сыра земля с ее вечными силами? Он о ней не знает, он от нее оторван, он давно уже с презрением оборвал связующие нити.

И вот он оторвался и понесся...

«Мне повезло, я встретил хорошего человека. Увы, ото не был комсомольский лидер или институтский пре­подаватель. Это был православный священник. Не беспо­койтесь, на , страницах «Комсомольской правды» я не (•обираюсь вести религиозную пропаганду. Всякая про­паганда бессильна, если она не сообразуется с требова­ниями человеческой совести, но как дать понять Алисе, «хайлафисту», им подобным, к коим и я принадлежал, что хлеб насущный — это не штаны с модной наклейкой и ве музыка, бьющая по голове? Откуда мы такие по­являемся?»

Итак, он встретил хорошего человека. Наверняка он искал его. Наверняка ему нужно было выговориться, нужна была жилетка. Он ее нашел...

Какой упрек нам! Мальчишка в умоисступлении ме­тался по институту (обратите внимание на «увы». Увы, не комсомольский лидер его выслушал и не преподава­тель. Подсознательно он до сих пор жалеет, что это бы­ли не они). Какой упрек нам! Какая нечувствительность к чужой боли... В церкви исповедь стоит рубль. Заплати рубль — и опытный человек тебя выслушает, и сохранит тайну исповеди, и направит на путь истинный (разу­меется, на тот, по которому движется сам, а именно —> на религиозный). Я никого не упрекаю тут рублями. Вполне возможно, что православный священник как-то иначе встретился моему собеседнику. Не в этом дело. Дело в том, что мальчишка, который рвался к нам, ушел (увы!), ушел от нас в боженьку!

Он думает сейчас, что это— очищение. Очищение от скверны мира.

«Гордость — вот начало и конец всех зол, она ослеп­ляет людей, глушит. Кто несчастней слепого и глухого, да к тому же не ведающего, не осознающего своего не­дуга? К чему зрение Истины тому, кто и сам разумен, добродетелен, доволен собой, кто признает себя достой­ным всех наград земных? Как может видеть порок не освободившийся от порока, наслаивающийся им, достав­ляющий себе вкушение его хотя бы одним сочувствием сердца? Трудно порвать с пороком, когда он закоренел,

37




но и возможно. Человек и порок — это не одно и то же. Надо учиться видеть его и себя отдельно от него, надо искать добрых людей. Доброта передается, доброта по­могает. Поймите, это письмо — не поучение и не настав­ление. Целой жизни бывает мало, чтобы избавиться от болезни, которой мы заражаемся в юности, от тщесла­вия, иногда явно выпячивающегося наружу, иногда тай­ного и тогда особенно болезненно болезненного. Слава Богу, когда сделан первый шаг. Всего вам доброго. Алек­сандр Гаврилов. 25 лет.

P.S. Е. Лосото, спасибо за статью. Дай Бог ей здо­ровья!»

Спасибо, Саша, вам на добром слове. Не будь пост­скриптума, я не взялась бы комментировать письмо, а тут у меня появилась надежда...

Давайте попробуем поговорить на вашем языке, тем более вы видите, письмо приведено без всяких сокраще­ний, только изменена ваша фамилия. Вы подписываетесь отважно: имя, фамилия, город. Вам что? Вы увидели но­вое небо и новую землю; прежнее небо и прежняя зем­ля для вас миновали (знакомые тексты?), а я хочу вер­нуть вас на прежнюю землю, поэтому прячу вас от люд­ских глаз.

Ну, слушайте. Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство небес­ное. Первые будут последними, и последние первыми.

Вы бросили все, чем гордились в период «хайлафиз-ма», и надеетесь быть среди первых в царстве небесном. Вы думаете, вера ваша спасет вас.

Сейчас для вас весь закон в одном слове заключает­ся: «люби ближнего, как самого себя». Поступающие не по закону царства небесного не наследуют. Кротость, воздержание. Не будем тщеславны, не будем друг друга раздражать, друг другу завидовать. Кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя. Че­ловек подобен дуновению; дни его — как уклоняющаяся тень. Но смиренные будут возвышены, а нечестивые унижены до земли. Исцелятся сокрушенные сердцем...

Скажите, Саша, вы что, не чувствуете разве, что для современного человека эти слова — признак сломанностщ а не найденной истины? Не вы первый пережили духов­ный кризис, не вас первого жизнь шарахнула. Челове­ческие реакции на это известны, проанализированы и просчитаны. Основных вариантов три. Первый: люди оскотиниваются (к счастью, это вам не грозит). Второй:

38

люди сплачиваются (к сожалению, это не о вас). Третий: уходят в религию (ваш вариант).

Могу добавить, что это вариант в основном неплохих людей, потому что здесь отчетлив элемент самообвине­ния, собственной виновности, другими словами — сове­стливости. А заострение, обнажение совести в человеке, вызванное какими-то причинами, часто находят себе исторически обусловленное русло — религиозное. И тре­буется время, чтобы хлынувшая река проторила себе но­вое русло.

Давайте разберемся, что происходит в Сашином со­знании. Нет сомнения, что в период «хайлафизма» он был всерьез отчужден от общества, отчужден от реально существующих общественных отношений, от реально су­ществующих общественных слоев, от реально существую­щих способов производства материальных и духовных благ. Сейчас не имеет значения, кто в этом виноват. И он, и семья, и среда, и сложившийся хозяйственный механизм, перекосы которого влекут за собой перекосы в отношениях, между людьми и между социальными группами.

Сейчас неважно, каким способом произошло отчуждение. Важно, что оно произошло.

Человек реализуется только в. обществе, только тогда, когда он реально включен в общественные отношения. А если он вне их? Тогда он ищет иллюзорную, фанта­стическую реализацию — в бутылочке, в боженьке, в мистике всякого рода...

Это очень серьезно. Не забудем, что всякая религия является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей земных, реальных сил и отношений, которые принимают форму неземных.

Никого не интересующий молодежный «клан», счи­тающий себя выше всех, презирающий «толну» с ее тру­дом, проблемами, радостями и печалями. «Клан», отчуж­денный от всех социальных отношений, держащийся на ниточках родства, знакомства, перепродажи. «Клан», жи­вущий но чужой шкале ценностей, но от чужих, отчуж­денный так же, как от своих. Подуй любой ветер — и ноя эта публика без корней ж реальных общественных связей,, как пух, полетит в самые невероятные закоулки людского бытия и сознания. Чего угодно можно ожидать.

Не забудем, что в основе религиозного отчуждения лежит реальное отчуждение человека в обществе. Так что перестройка Сашиного сознания, при всей ее экзотично- 39

сти, в то же время закономерна. Не хватало толчка, не хватало удара. Но вот он случился — и человека унесло. Неплохого человека, смею заметить. Плохой человек не станет тратиться на подавление гордости (кстати говоря, не гордости, а гордыни, если придерживаться точной тер­минологии). Он найдет себе какой-то иной закоулок люд­ского бытия и сознания. Вместо подавления в себе по­рока он скорее целиком уйдет в порок.

Христианство ставит во главу угла отношение чело­века к богу. Поэтому человек, отчужденный от общест­ва, не могущий найти свое место в реальных условиях, «преодолевает» это отчуждение, уходя в религию.

А совестливые люди нужны здесь, нужны в действи­тельной жизни, а не иллюзорной. Они нужны для борь­бы не с абстрактными пороками, а для вполне реального улучшения нашей жизни. Они нужны для работы — не на свой карман и не на свое брюхо, как это свойственно бессовестным, — а на общее благо. Ради процветания страны, ради осуществления великих целей.

Я прощаюсь с Сашей, который уже был «хайлафи-стом», уже был профессиональным богомольцем... Ну что ж, кто с лошади не падал? — говаривал один ученый. Не­родившиеся души.

Я прощаюсь с Сашей в надежде, что мы еще встре­тимся — но не в «лучшем мире», а в этом — иногда глу­пом и невыносимом, но одновременно единственно реаль­ном, ярком и прекрасном, где нужен и полезен каждый неиспорченный человек. Я тоже желаю ему здоровья, но не от имени всевышнего, а от себя лично и от нас, окружающих людей. До встречи!

УХОДЯЩИЕ

Статья написана на основе откликов на уход Саши Гаврилова в религию.

Начнем с историй о людях, попавших на грань реаль­ности и мистики. Пока всего лишь на грань.

Первая история. Женщина, которая знает свою ро­дословную и с уверенностью может сказать, что в пос­ледние сто лет в их роду все были атеистами, готова обратиться к помощи церкви. У нее было горе: умер муж, оставив ее с двумя детьми. Одна деталь, свидетель­ствующая о том, какова была поддержка коллектива:

40

на седьмой день пришел человек с работы мужа за взно­сами. Покойный не уплатил за последний месяц.

Вы скажете, редкость, аномалия? Не знаю.

Однако дальше. Она лежала на могиле мужа почти без сознания. К ней подошел поп (это ее выражение— «поп»), поднял ее и что-то говорил. Что именно, она не помнит, но как-то утешал. Потом стал чем-то махать над могилой. Чем именно — она не поняла, но вспомнила о существовании кадильниц. Он дал ей таблетку валидола. Благодарная, она предложила ему деньги, но поп отве­тил: «Я не беру денег».

Так она попала на грань реальности и мистики. Со­знание выхватывает из жизни сравнительные детали. Например, через год после похорон местком отказал старшему ребенку в новогоднем подарке, так как ему больше 10 лет.

А поп стоит перед глазами. «Спасибо ему, утешил, разделил мое горе. Низкий поклон ему». А из очереди па жилье ее вычеркнули: семья уменьшилась...

Я больше не могу. Лучше перейду ко второй истории. Молоденькую девушку в связи с какими-то личными событиями окатили вполне заурядной грязью, но зауряд­ной вообще, а не для нее. Малый возраст, малый жиз­ненный опыт сказались: она начала бегать по знакомым и выяснять источник сплетен, а заодно пояснять, что она не такая, как о ней говорят. В результате покатились новые волны грязи. Девятый вал отнес ее на грань меж­ду реальностью и мистикой. Она еще не в церкви, но уже' на пороге. Что там? Человечность, человеколюбие. Она пока еще понимает, что мистические, но все яе именно человечность, именно человеколюбие. Что здесь?

Если эта девушка устоит на ногах, то впредь не за­труднится перешагивать через обывательскую грязь, пой­мет, что мелких человечков на свете видимо-невидимо и на всякий их чих не наздравствуешься. Но устоит ли? Я не знаю. Похоже, что она совершенно одна, иначе не стала бы доверяться незнакомому журналисту.

Но помочь попытаемся. Сначала разделим два поня­тия: репутация человека и его честь. Человек может и должен заботиться только о своей чести, то есть не со­вершать подлых поступков. А репутация не в его власти, она во власти среды. Чем ниже нравственный уровень среды — тем ниже репутация всех людей этого круга. Если среда однозначна — однозначна ваша репутация. Если среда неоднозначна, то сколько в ней секторов — 41

столько и репутаций у одного и того же человека. В отличив от чести.

Значит, смотреть на себя надо своими глазами, а не чужими. И, уж извините за такую новинку, ни в коем случае не беспокоиться о своей репутации. Не стоит хлопот.

В церкви утешат. В этом они профессионалы. Но реального понимания вещей не дадут: его там нет.

Священники знают, как облегчить боль. За ними — опыт двух тысячелетий. Отработанные формулировки, логические ходы и образный строй. Отработанные обря­ды, символика. Священника учат: как подойти, что ска­зать, как посмотреть. Он сдает зачеты и экзамены по этим предметам. Придя в дом, где покойник, обратив-, гнись к человеку, у которого горе, он почти не тратит ни души, ни ума: у него это на автоматизме.

Так и должно быть: на автоматизме работает пато­логоанатом, на автоматизме работает могильщик и т. д. Профессионал есть профессионал.

Разумеется, бледно выглядит рядом с профессионалом дилетант из месткома, который, прежде чем подойти к гробу, оглушил себя психотропными препаратами. Он бы вообще сюда не ходил, да нельзя: его очередь.

Речь идет, разумеется, не только о похоронах близких людей, а о любом стрессе, о любом жизненном переломе. Ведь случиться может что угодно, абсолютно все, что угодно. На жизненных переломах человек поднимается — или падает, укрепляется — или рушится; все лучшее, как вспышка, создается, возникает в эти периоды — но и все худшее тоже. И тоже как вспышка.

Неизбежна переоценка: где ты, кто ты, с кем ты? Неизбежна и мольба о человечности. Вся наша почта, посвященная причинам ухода в религию, наполнена одними и теми же фразами. Я их выписала. «Люди вокруг оказались плохие», «Было горе», «Значит, никому дела нет до души человека», «Плюнули в душу», «Ушел в религию от одиночества», «Было потрясение», «Ушла в религию, потому что поняла, что никем не любима»...

Да, это новая оценка окружения и тщетная мольба о человечности. Да, это естественные последствия слиш­ком сильного стресса: мышление под углом одного и того же события, эмоциональная фиксация на одном состоянии, неконтролируемый сознанием, но идущий в сознании подбор доказательств на одну тему: что ничего человеческого вокруг нет и ждать не приходится.

42

А что там, за порогом церкви? За гранью? Посмот­рим, какое человеколюбие там. На статью «Уходе откликнулся и сам Саша Гаврилов, прислал второе пись­мо, наконец-то решился дать свой телефон —i и мы смог­ли встретиться.

Красивый высокий парень. Мягкие глаза. Часто сму­щается и опускает голову. Тяжело переживает конфликт с родителями: оба неверующие, они безуспешно пытают­ся вернуть его к реальной жизни. Папа у него — воен­ный, мама — администратор.

Духовные искания свойственны Саше давно: он мно­го читает, из поэтов любит Пушкина, Тютчева, Рубцова, Тряпкина, Сенина. Из прозаиков — Достоевского. От «хайлафизма» и из института уходит не в первый раз. Уже однажды уходил — бросил институт и ушел в армию. Именно там впервые мелькнуло желание окре* ститься: к этому подтолкнули взаимоотношения между служащими второй год и служащими первый год. Одна­ко после армии восстановился в институте и повел преж­нюю жизнь.

Второй уход от компании, где было много денег, раз­влечений, тряпок и дисков, был окончательным. Это про­изошло на последнем курсе института, после какого-то события, какого-то перелома, о котором он отказывается рассказать. Чтобы утешить Сашу, друг отвел его к зна­комому православному священнику.

Сейчас Саша полностью находится под влиянием «ба­тюшки». Церковные проповеди пока еще заучены им плохо, за более внятными ответами на вопросы он по­стоянно отсылает меня к «батюшке», он уверен, что его наставник «знает ответы на все вопросы». Жизнь он на­зывает «ссылкой для исправления», а подлинной, на­стоящей жизнью считает загробную.

• Как вы представляете себе ад? — спрашиваю я его.
  
• Это не сковорода, не котел горячий, а угрызения совести, что мог быть с богом, но не стал. Это будет му­чить — вечность! — Саша удрученно машет рукой и опу­скает голову, явно ужасаясь сроку и сострадая выбрав­шим дьявола и зло.
  

Это надо, кстати, как-то учесть. Разоблачением «ско­вородок и котлов горячих» современного образованного верующего человека не переубедишь. Такого рода ра­зоблачения, по состоянию на сегодняшний день, так же профанируют идею атеизма, как утверждение этих самых 43

котлов профанирует, опять же по состоянию на сегод­няшний день, религиозную идею. Современный религиоз­ный человек боится не котла, а мук совести, и мы долж­ны научиться вести свою пропаганду, исходя из этиче­ского уровня современной религиозной идеи.

Сейчас Саша работает дворником. «Шесть подъездов, тропиночка и тротуар».

• Скажите, Саша, а как вам эта работа? Все ж выс­шее образование, претензии должны быть...
  
• Ну вот и хорошо, что я унижен! — горячо отвечает он. — Это помогает бороться с заносчивостью, гордостью, тщеславием. Смиряет.
  

Это его настоящее. А каково его будущее? Он будет монахом.

Его друг, под влиянием все того же попа, уже по­стригся в монахи. Живет в Псковском монастыре. Там в пять часов подъем, потом братский молебен. У каждого монаха свое послушание (то есть работа) в монастыр­ском хозяйстве. У кого куры, у кого капуста. Сашу боль­ше привлекает Загорский монастырь или — если это будет возможным — Даниловский. Сейчас он работает на субботниках в Даниловском монастыре. По вечерам поет на клиросе в церкви (вот и пригодился баритон!). В сво­бодное время читает религиозную литературу: сочинения «святых отцов».

Религиозное отчуждение от всего: от реальных обще­ственных отношений, от трудового коллектива, от соот­ветствующей уровню развития профессии, — полное, за­вершенное. Ушел из института, потом из комсомола, теперь собрался уйти вообще из мирской жизни.

Какой упрек нам! «Дойти до каждого!» — говорим мы. На душе у меня паршиво: я чувствую себя в чем-то виновной. Сидит передо мной жертва «человеколюбивой» церкви, которая украла у него уже несколько лет жизни и хочет украсть всю оставшуюся жизнь, обменяв ее, как корову на иголку, на утешение в каком-то давнем горе.

...Как жалко его!..

Что делать? Ведь мы должны, обязаны быть умнее, тоньше, интереснее, душевнее, чем тот поп, к которому на «беседы» ходит Саша и где он нашел наконец чело­вечность, духовность, достойные отношения между людь­ми. Все это мнимо, все это иллюзорно, все это обман и обман. Но он-то этого не знает, он-то этому не верит. Он проведет свою единственную жизнь в монастыре. Она