Вступительное слово А. Манфреда
| Вид материала | Документы |
- Открытие Зимнего Фестиваля Науки. Вступительное слово и лекция, 56.38kb.
- Программа 5 декабря 2000 г. Утреннее заседание Вступительное слово Г. А. Кисловской,, 651.99kb.
- Программа дня 10. 00 10. 30 Регистрация участников 10. 30 11., 89.05kb.
- Бучающихся, 763.47kb.
- Георгий Владимирович Майер. Приветственное слово. Заместитель Губернатора Томской области,, 738.23kb.
- Вступительное слово заместителя председателя Правительства – министра экономического, 32.9kb.
- План конференции: Вступительное слово. Загрязнение окружающей среды, 8.21kb.
- Обращение Президента Республики Казахстан Н. А. Назарбаева к учаcтникам конференции, 141.25kb.
- Таран Вячеслав Александрович Играть на бирже просто?!, 4047.96kb.
- Вступительное слово В. В. Путина на VII съезде Федерации Независимых Профсоюзов России, 171.46kb.
ПРОБЛЕМЫ ЯКОБИНСКОЙ ДИКТАТУРЫ
Симпозиум в секторе истории Франции
Института всеобщей истории АН СССР
20-21 мая 1970 г.
Французский ежегодник, 1970.
М., 1972. С. 278-313.
В дискуссии принимали участие А.З.Манфред, В.М.Далин, А.В.Ефимов, Л.С.Гордон (Саранск), Т.Г.Салтановская (Киев), С.Л.Сытин (Ульяновск), А.В.Адо, А.В.Гордон, А.И.Миркинд (Кишинев).
Вступительное слово А. 3. Манфреда
Институт всеобщей истории АН СССР поручил сектору истории Франции провести совещание специалистов по истории Франции, преимущественно по истории Французской революции, чтобы обсудить некоторые вопросы, могущие иметь общий интерес.
Как известно, проблемы истории Французской революции продолжают привлекать внимание научной общественности, и каждый, кто следит за этой темой, может заметить, что внимание сосредоточено главным образом на проблемах якобинской диктатуры. Наиболее значительные работы по этой теме появились за последние 10-15 лет. Это исследования по Французской революции, относящиеся к эпохе якобинской диктатуры: известная работа Собуля, двухтомник и последняя книга Кобба, книги Вальтера Маркова и др. Ряд работ за эти годы появился и у нас: В.М.Далина о Бабефе, А.В.Адо - по широкому кругу аграрных проблем; А.Р.Иоаннисяна о коммунистических идеях, а также работы С.Л.Гордона, А.В.Гордона, Т.Г.Салтановской, Г.С.Кучеренко, Левандовского и др. Словом, к этим проблемам проявляется интерес в нашей стране, и это, вероятно, имеет свое основание.
Вместе с тем было бы неправильно игнорировать тот факт, что в последнее время отчетливо обозначилась и критическая волна, направленная против якобинской диктатуры. Чтобы не быть голословным, напомню работы, которые, вероятно, всем известны. Это содержащая развернутую критику системы якобинизма книга Талмона «Происхождение тоталитарной демократии», переведенная на ряд языков и получившая широкую прессу в западном мире; работа Фюре и Рише, посвященная в целом Французской революции, но острием направленная против якобинской диктатуры; переиздание книги Даниэля Герена, который ведет атаку в том же направлении с псевдолевых позиций. Все это показывает, что изучение якобинской власти приобретает сейчас значительный общественный интерес.
Накануне XIII Международного конгресса историков было признано целесообразным и полезным обменяться мнениями нам, специалистам в этой области, обсудить круг вопросов, которые могут вызывать разные суждения. Речь идет не о том, чтобы установить «обязательные законы единомыслия», - еще Салтыков-Щедрин иронизировал на эту тему. Речь идет о том, чтобы в какой-то мере изучить и, если возможно, сблизить позиции, добиться консолидации в выработке общих принципов. Это тем более важно, что появились некоторые работы, в которых высказывались точки зрения, представляющиеся другим историкам спорными. Пришла пора в этом разобраться.
В этом нужно разобраться еще и потому, что существует большая аудитория студентов, преподавателей, которые живо воспринимают все эти вопросы и которые в какой-то степени могут себя чувствовать дезориентированными.
Прошу правильно понять: речь идет не о каком-то декрете или обязательном постановлении. Полагаю, что для всех это совершенно очевидно. Речь идет о том, чтобы здесь, в своей среде историков, путем товарищеского обмена мнениями выявить и сопоставить точки зрения по тем вопросам, которые представляются спорными или нерешенными, задуматься над теми вопросами, которые требуют дальнейшего исследования, обратить внимание на то, на чем должны быть сосредоточены наши усилия.
Доклад В. М. Далина11
Изучение истории Великой французской революции не занимает сейчас в мировой исторической науке того места, которое оно занимало в XIX в., когда, например, Жюль Валлес считал, что Конвент является кульминационным пунктом всей всемирной истории. Тем не менее и сейчас Французская революция является, по определению одного историка революции, «стратегическим пунктом всей новой истории». Научное изучение революции в XX в. продвинулось далеко вперед, особенно ее социальной истории. Еще в 1901 г. Альфонс Олар, корифей историографии прошлого века, счел возможным издать чисто «Политическую историю Французской революции». Но уже в 1901 -1904 гг. Жорес - этот, по словам Лабрусса, «первый социальный историк революции», - издал свой четырехтомный труд, направивший изучение истории революции по новым путям. В конце XIX и начале XX в. появились работы Кареева, Лучицкого, Тарле. В 1924 г. была опубликована блестящая монография Ж.Лефевра «Крестьяне департамента Севера», в 1928 г. - лучшая работа А.Матьеза «Борьба с дороговизной и социальное движение в эпоху террора», а в 1932 г. - новая книга Лефевра «Аграрный вопрос в эпоху террора». В те же годы социальными вопросами революции глубоко занялись советские историки, в том числе Н.М.Лукин, Я.М.Захер, Г.С.Фридлянд и др. В 30-х годах появились две значительные монографии Э.Лабрусса - о движении цен и о кризисе сельского хозяйства накануне революции. В 50-х годах появляется капитальный труд А.Собуля о парижских санкюлотах. Достаточно перечислить только эти важнейшие исследования, чтобы убедиться, как далеко вперед ушло изучение социальной истории революции. В этом, бесспорно, сказалось сильнейшее и благотворное влияние марксизма. «До конца 30-х годов, - признавал такой убежденный буржуазный историк, как Альфред Коббен, - все серьезные историки революции испытывали влияние марксизма, даже если они не следовали строго марксистской интерпретации»2. Однако идейные бои вокруг основных проблем революции далеко не утратили своей остроты.
В доказательство достаточно указать на некоторые концепции, получившие сейчас значительное распространение в англо-американской историографии. Тот же Альфред Коббен - автор известной статьи «Французская революция как миф», вызвавшей резкие возражения Ж.Лефевра, - в своих книгах, в том числе и в изданном посмертно сборнике «Аспекты Французской революции», отстаивал то положение, что Французская революция вовсе не была буржуазной революцией, что к этому времени феодализма во Франции уже не было, а буржуазия вовсе не была ведущей силой в революции. То, что мы называем буржуазной революцией, в действительности было скорее восстанием против новых форм капитализма, причем в выигрыше оказались только консервативные силы, крупные и мелкие земельные собственники. В результате экономическое развитие Франции не ускорилось, а замедлилось3.
Ту же точку зрения, что французская буржуазия, собственно говоря, не была капиталистической, что она вкладывала свои капиталы по преимуществу не в промышленность, а в земельную собственность (скупая при этом сеньериальные права), в приобретение государственных должностей и т. д. и что, следовательно, революция осуществилась не в пользу капитализма, а против него, отстаивают и некоторые американские историки (Тэйлор, Эйзенштейн и др.). По мнению Тэйлора, «марксизм ошибся: революция не была буржуазной в марксистском смысле; ее происхождение не вызвано экономическими явлениями, и она не подготовила пути к триумфу капитализма. Термины «буржуазная революция» и «революционная буржуазия» должны быть отброшены»4. Эта точка зрения оспаривается другими американскими и большинством европейских историков, но эта концепция очень характерна.
С новой концепцией истории революции выступили недавно два французских историка - Ф.Фюре и Д.Рише5. Они не оспаривают буржуазного характера революции и ведущей роли буржуазии. Но они выдвигают тезис о реакционной роли народных масс - крестьянства в Вандее и санкюлотов в Париже: «Примитивная неприязнь кристаллизуется в Вандее вокруг деревенского мифа католического золотого века, и в Париже - вокруг еще более мифического общего равенства». Эти объективно реакционные силы вызывают то, что Фюре и Рише на своеобразном автомобильном жаргоне определяют как «революция буксует». Конвент авторы отнюдь не считают кульминационным пунктом революции. Конфликт Горы и Жиронды «лишен величия»; между этими группировками нет социальных различий - и те, и другие возникли в одной и той же социальной среде. Монтаньяры - тоже фракция буржуазии, но только более гибкая в своем маневрировании. Робеспьер - «замечательный тактик», «крупнейший парламентский лидер», «с ним рождается тактика руководства парламентом». Политики Горы «бросали кости» массам - отсюда всеобщая воинская повинность, максимум, террор. Но якобинцам - более гибким политикам, чем жирондисты, - удалось сохранить главное: власть. После 9 термидора «буксование» прекращается. Революция, особенно в первые месяцы Консульства, возвращается в свое буржуазное русло. Характерно, что Фюре и Рише тоже считают, что «уложить французскую революцию в марксистскую теорию представляется нам совершенно невероятным - это один из самых слабых и наименее последовательных аспектов гигантского творения Маркса».
Нельзя не заметить известной близости точки зрения Фюре и Рише с концепцией Д.Герена, выдвинутой им более четверти века назад6. Герен также рассматривал якобинцев как «наиболее смелую фракцию буржуазии», которая чрезвычайно гибко, «макиавеллистски» «использовала народный подъем, чтобы затем сдержать его». Герен и авторы нового исследования расходятся в оценке роли народных масс, но они совершенно единодушны в том, что якобинцы были той фракцией буржуазии, которая очень ловко «использовала в своих интересах движение масс». В этом стремлении к «деякобинизации», принижению значения якобинской диктатуры, отрицанию ее народного характера, подчеркиванию ее «чисто буржуазного» характера Герен и Фюре вполне сходятся.
Исследование Герена встретило в свое время очень критическое отношение Ж.Лефевра: «Каждый, кто его перечитает, вынужден будет сделать вывод, что главная забота монтаньяров состояла в том, чтобы спасти интересы буржуазии; монтаньяры, которых народ привел к власти, после этого маневрировали, чтобы помешать напасть на господство буржуазии. Дантон и Робеспьер - спасители буржуазии, они искусно, ловко изменили народу». Против всех этих утверждений Лефевр, этот виднейший из всех прогрессивных историков середины XX в., возражал категорически, считая, что это значит «совершенно исказить историческую перспективу», поскольку главным в деятельности якобинцев была «борьба против буржуазии», вступившей в союз с феодальной Европой7. Эту точку зрения Лефевра разделяет подавляющее большинство современных прогрессивных историков революции.
Советская историческая наука, следуя Марксу, Энгельсу, Ленину, была на протяжении своего полувекового существования совершенно единодушна в признании огромного исторического значения якобинской диктатуры. «Нельзя быть марксистом, - писал В.И.Ленин, - не питая глубочайшего уважения к великим буржуазным революционерам, которые имели всемирно-историческое право говорить от имени буржуазных «отечеств», поднимавших десятки миллионов новых наций к цивилизованной жизни в борьбе с феодализмом»8. Эту высокую оценку якобинцев Ленин отстаивал неизменно, с 90-х годов и до конца своей жизни. У советских историков были немаловажные разногласия по отдельным вопросам истории революции, но в этой общей оценке роли якобинизма они были единодушны.
Однако за последние годы в Ленинграде тов. В.Г.Ревуненков опубликовал ряд работ, в которых он выдвинул другую точку зрения9, которую необходимо подвергнуть критике. Совершенно необоснованным представляется прежде всего утверждение, что Маркс и Энгельс «пересмотрели и исправили» свои ранние «односторонние» суждения о якобинцах и вернулись к «первоначальной» оценке эбертизма как «особого и более передового» течения. Этот пересмотр взглядов т. Ревуненков датирует началом 50-х годов. Таким образом, и превосходную статью против Гейнцена в 1847 г., и все статьи «Новой Рейнской газеты» он рассматривает как незрелые и ошибочные, что явно неправильно. Но и в дальнейшем Маркс и Энгельс вовсе не изменили своего общего отношения к якобинской диктатуре. Достаточно напомнить конспекты книги Авенеля (70-х годов), высказывания Энгельса о Марате в 80-х годах, замечательные мысли Энгельса в письме к Каутскому в 1889 г., в его предисловии к работе «От утопии к науке» в 90-х годах о значении 1793 г. Ни на чем не основано и утверждение о такой высокой оценке эбертизма. Следует вспомнить замечания Маркса на полях книги Тридона, одного из основоположников «эбертистской легенды»10. Лефевр и Собуль единодушны в отрицательном отношении к Эберу, в отрицании самого термина «эбертизм», поскольку у Эбера не было сколько-нибудь ясной социальной программы. Характерен призыв Эбера в 1793 г. «к скупщикам и монополистам Парижа» примкнуть к парижским санкюлотам, «так как с ними вам нечего опасаться и ваша собственность будет гарантирована».
Неправилен и анализ ленинских воззрений на якобинизм. По мнению В.Г.Ревуненкова, «высокое представление» о якобинцах Ленин почерпнул все из тех же статей Маркса и Энгельса в «Новой Рейнской газете», переизданных Мерингом в начале XX в., в которых, по мнению В.Г.Ревуненкова, изложены взгляды «молодого» Маркса, впоследствии им пересмотренные; «из этого источника проистекает то уважение, которое Ленин всегда питал к Конвенту». Ленин действительно высоко и с полным на то основанием оценивал эти статьи, важнейшую часть литературного наследия Маркса и Энгельса, от которых они никогда не отрекались. Но его оценка якобинцев была выработана еще в 90-х годах, и он развивал ее в дальнейшем, в начале XX в., на основании самых разнообразных источников, далеко не исчерпывающихся статьями в «Новой Рейнской газете», и сравнительного анализа исторического опыта русской революции.
Общая оценка якобинской диктатуры и ее классовых корней у В.Г.Ревуненкова расходится с ленинской. По его мнению, «в наше время является совершенно непреложной истиной, что господство в Конвенте принадлежало как раз группировкам, выражающим интересы крупной и средней буржуазии». Но Ленин именно это оспаривал. Он характеризовал якобинскую диктатуру как «власть низших слоев тогдашней буржуазии»11, как диктатуру «общественных низов пролетариата и мелкой буржуазии»12, как «диктатуру революционной демократии и революционного пролетариата (от которого демократия не обособлялась и который был еще почти слит с нею)»13. Ленин как раз подчеркивал, что Конвент был учреждением, «в котором господствовала всецело и безраздельно не крупная или средняя буржуазия...»14
Ленин видел историческое величие якобинцев в том, что они были «якобинцами с народом». В.Г.Ревуненков стоит на противоположной позиции, считая, например, что «Робеспьер отстаивал необходимость террористической буржуазной диктатуры, исключающей всякую демократию, в том числе и демократию для народа»; «якобинская буржуазия подавляла и подлинно народную демократию, казнила и преследовала вожаков плебейства». Но в работе Я.В.Старосельского о якобинской диктатуре, которую В.Г.Ревуненков высоко оценивает, он мог бы найти совершенно правильные положения, что якобинская диктатура создала «массовое движение никогда не виданного размаха» и истинно народную организацию власти15.
Насколько пристрастен и научно не объективен В.Г.Ревуненков в своей оценке отношения якобинцев к народному движению, можно судить по его характеристике Марата: «Его взгляды на управление государством насквозь буржуазны; те, кто трудится, не могут, не должны управлять государством, - такова его основная мысль». «Маратизм являлся лишь одной из первых форм мелкобуржуазной революционности с ее бунтарством, с ее бурными вспышками... чуждой задачам организации масс, их политического просвещения, их привлечения к участию в общественно-политической жизни». Но это утверждение глубоко неверно. Кто же делал больше «Друга народа» для политического просвещения масс начиная с 1789 г.? Кто более яростно, чем Марат, возражал против ограничения избирательного права Учредительным собранием? Точно так же неверно обвинение, что Марат был «главным идейным вдохновителем» сентябрьских избиений. Достаточно ознакомиться хотя бы с биографией Марата, написанной Л.Готшальком, чтобы убедиться в том, что современная историография отвергает это обвинение.
Вопрос о якобинском терроре является сложным. Ленин вскоре после Октябрьской революции подчеркнул, что большевики не собираются во всем следовать якобинскому образцу: «Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять. И, надеюсь, не будем применять, так как за нами сила»16. Но в 1918 г., после мятежа казачества на Дону и чехословаков на Волге, после убийства Володарского и Урицкого, террор, как подчеркивал Ленин, был навязан. «...Людей, которые способны были бы «принципиально» осуждать террор великой французской революции или вообще террор со стороны победившей революционной партии, осаждаемой буржуазией всего мира, таких людей еще Плеханов в 1900-1903 годах, когда Плеханов был марксистом и революционером, подвергал осмеянию...» - писал Ленин в 1920 г.17
Но В.Г.Ревуненков склонен подчеркивать преимущественно антиплебейскую, антинародную направленность якобинского террора. Он ссылается при этом по преимуществу на работы американских буржуазных историков - К.Бринтона и его ученика Д.Грира. Но Бринтон рассматривал якобинцев как «религиозное явление» и считал в основном террор «религиозным движением», полагая, что у Робеспьера «было много качеств главы второстепенной религии». Точно так же Грир рассматривал террор как «кризис нетерпимости у людей, воодушевленных религиозным фанатизмом», а Робеспьера считал «главным идейным вдохновителем терроризма». Но Ж.Лефевр, полемизируя с Бринтоном и Гриром, доказывал, что никак нельзя искать объяснения террора «в личных намерениях Робеспьера». Террор был главным образом политическим - «он свирепствовал по преимуществу в районах гражданской войны и там, где была внешняя опасность»18. Между тем В.Г.Ревуненков некритически повторяет большинство положений Грира.
Основная ошибка В.Г.Ревуненкова - непонимание важнейшего принципиального положения Энгельса, многократно повторявшегося Лениным и развитого им на опыте русской революции, о том, что буржуазная революция для обеспечения своей победы неизбежно на известный период выходит за пределы своих непосредственных целей. Именно так, по мнению Энгельса и Ленина, обстояло дело в 1793-1794 гг. На этом покоится марксистско-ленинское объяснение причин 9 термидора. Такой контрреволюционный переворот был неизбежен в буржуазной революции, зашедшей дальше своих непосредственных задач. Ленин блестяще проанализировал этот вопрос весной 1921 г., когда доказывал, что в пролетарской революции термидор совсем не неизбежен. В.Г.Ревуненков же считает, что уже весной 1794 г., задолго до термидора, установилось полное «единовластие» буржуазии. Вопреки Энгельсу и Ленину, вопреки прежде всего фактам он считает, что «якобинцы не ставили и не решали» никаких задач, выходивших за рамки буржуазной революции. По мнению В.Г.Ревуненкова, это положение ошибочно выдвинул только Н.М.Лукин, которого он вообще обвиняет в тенденции «к канонизации якобинской диктатуры», к затушевыванию внутренних противоречий, преувеличению ее «народности». Это обвинение глубоко несправедливо. Достаточно обратиться к превосходным статьям Н.М.Лукина о якобинской политике в деревне, в которых на примере продовольственной политики весной 1794 г. и политики в отношении сельскохозяйственных рабочих чрезвычайно отчетливо были вскрыты все внутренние противоречия якобинской диктатуры, ее ограниченный классовый характер. Тезис о том, что во Франции революция вышла за пределы целей чисто буржуазной революции, выдвинул впервые вовсе не Н.М.Лукин, а Ф.Энгельс, а вслед за ним - В.И.Ленин. «Не могли бы Вы помочь мне найти ... ту статью (или место из брошюры? или письмо?) Энгельса, - писал Ленин в 1921 г. В.В.Адоратскому, - где он говорит, опираясь на опыт 1648 и 1789, что есть, по-видимому, закон, требующий от революции продвинуться дальше, чем она может осилить, для закрепления менее значительных преобразований»?19 Таким образом, возражения В.Г.Ревуненкова направлены вовсе не против Н.М.Лукина, а против Энгельса и Ленина.
Новейшие исследования в области истории революции вскрыли много нового по вопросу о взаимоотношениях якобинцев и санкюлотов, о роли крестьянских масс, о степени распространения коммунистических идей в революции и т. д. В этой связи, вполне возможно, будут возникать и разногласия в оценке и интерпретации новых фактов, обнаруженных наукой. Она будет развиваться, как и всякая отрасль научного знания. Но эти данные вовсе не опровергают, а, наоборот, только подчеркивают все значение и всю правильность основных мыслей Маркса, Энгельса и Ленина по вопросам истории Великой французской революции и значения якобинской диктатуры.