Рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе
| Вид материала | Рассказ |
- Орифлейм побеждает целлюлит, 151.93kb.
- Даниленко Оксана Васильевна I. лекция, 90.26kb.
- «Анализ почерка как инструмент психодиагностики», 112.45kb.
- А. С. Пушкина "Евгений Онегин" "энциклопедия русской жизни" Сочинение, 47.89kb.
- Фотограф ищет свою картинку. Икогда находит, говорит: да, о’кей, это мое. То есть этот, 155.33kb.
- Курсовая работа на тему: «Я (не) хочу быть похожей на мать», 298.71kb.
- Сложилась такая ситуация, что настоящих специалистов, работающих с энтузиазмом и поднимающих, 188.68kb.
- Что такое сверхпроводимость, 73.86kb.
- О. И. Гацихо о планировании социологического исследования в праве, 111.68kb.
- 150-ти летию отмены, 2986.44kb.
Прага, 16 мая. ВВС. Пресс-службы КНСБ и ЦР БНР сообщили, что первые 400 000 паспортов БНР уже обрели своих хозяев. Журналистам были продемонстрированы образцы документа, который получают те, кто изъявил желание стать гражданином БНР. Паспорт имеет высокую степень защиты, разработан и печатается с учетом строжайших стандартов, предъявляемых к подобного рода удостоверениям личности. Комментируя эту новость, масс-медиа теряются в догадках, каким образом удалось технически осуществить мероприятие такого масштаба. Вероятно, спецслужбы Чешского королевства имеют весьма разветвлённую сеть на территории Беларуси, причём назвать эту сеть «шпионской» просто не поворачивается язык, говорится в комментарии ВВС. Четыреста тысяч шпионов в десятимиллионной стране – такое может присниться только в бредовом кошмаре, и нет сомнения, что народ Беларуси таким образом открыто заявляет о своих настроениях. Если это на самом деле так, в чём нет, собственно говоря, никаких оснований сомневаться, то те, кто провёл подобную подготовительную работу, заслуживают прижизненного памятника. Надеемся, что их имена станут известны миру, отмечается в сообщении.
Прага, 16 мая. ЧТК. Его Величество Вацлав V издал указ, в соответствии с которым всем участникам обороны посольства в Минске будут вручены высшие награды королевства – орден Св. Вацлава с мечами и бриллиантами. Капралу Яначеку будет предоставлено место кадета Королевской полевой военной академии и денежное содержание на весь период обучения. Награды, присвоенные погибшим в Минске дипломатам посмертно, будут вручены их родственникам завтра на специальном собрании во дворце, сообщила пресс-служба Его Величества.
Москва, 16 мая. ИнтерФакс. В России бурно обсуждают последние новости из чешской столицы. В эфире Российского Первого канала выступили несколько высокопоставленных российских военных, высказавшихся в том духе, что столь высокие оценки возможностей чешских вооруженных сил на самом деле не соответствуют действительности. На встрече присутствовали также известный военный аналитик П. Энгельгардт и В. Жириновский, аргументировавший своё участие в передаче тем фактом, что он имеет воинское звание «генерал-майор запаса». В последнее время г-н Жириновский решительно отказывается покидать пространство перед объективами телекамер, в особенности тогда, когда речь идёт о Минском кризисе. В то время как П. Энгельгардт пытался доказательно оспорить утверждения военных, В. Жириновский хмуро молчал. Когда ведущий программы обратился к нему с вопросом, Жириновский вместо ответа выхватил из кармана стопку бумаги и заорал: «Вы не генералы, а жопоголовые надутые индюки! Вы зажрались так, что не способны ни прочесть, ни понять, что докладывает вам разведка ГРУ и ФСБ! Вы знаете, что у чехов есть порошок, которым они засыплют с воздуха ваши хваленые танки, и те через двадцать минут превратятся в кучу оксида железа?! Вы знаете, что их пластмассовые «мухи» набьются в турбины ваших могучих стратегических бомбардировщиков и штурмовиков, и те даже не смогут взлететь?! Вы знаете, что ваши «Тополя» с разделяющимися боеголовками они перехватят в воздухе, за пять секунд перепишут операционную систему и оставят их себе, а если не захотят, то отправят прямиком в ваши жирные задницы?! Вы знаете, что их полевые климатические установки поднимут температуру в точке огневого контакта до пятидесяти пяти градусов, и все ваши хваленые десантники просто попадают в обморок, а чехи в своих экзоскафандрах даже ничего не почувствуют?! Вы знаете, что в тау-диапазоне видно и слышно, как вы жрёте водку и трахаете связисток в бункерах на глубине ста метров под свинцовыми и броневыми плитами?! Вы ослы, вы идиоты, вы кретины!!! Да если даже взять и подарить вам всё то же самое, вы всё это пропьёте, проебёте и поломаете, потому что вы неучи и дебилы с одной извилиной, которую вам надавило фуражкой!!! Отправляйтесь рядовыми в Чечню! Убирайтесь вон, не смейте позорить великую российскую армию, вырастившую Суворова и Кутузова с их чудо-богатырями! И не вашими ли советами пользуется этот козлодой Лукашенко, который мчится на ржавом велосипеде навстречу бронепоезду и вопит «задавлю»?!» На замечание одного из военных, что Майзель, финансировавший разработку всех этих чудес, может купить все, что угодно, В. Жириновский пришёл в совершенное бешенство: «Майзель?!? Какой ещё Майзель?!? Вы выдумали этого Майзеля, чтобы оправдать собственный идиотизм, трусость и жадность!!! Да ни за какие деньги невозможно купить таких солдат и офицеров! Их надо растить и воспитывать, и вкладывать им в башку понятия чести, отечества и долга! Их нужно учить применять эти чудеса! Дураки, вроде вас, с чудесами – это хуже, чем павианы с водородной бомбой, которые вы и есть! И если Майзель, не смотря ни на что, существует, и ему это удалось, я хочу посмотреть в глаза этому мужику и сказать – Майзель, ты гений!!! Я готов ползать перед ним на карачках, чтобы он сделал с Россией то, что ему удалось сделать с чехами! Пусть покупает тут все, что захочет, мы ему поможем, возьмём себе только пять процентов комиссионных!!! Майзель, ты меня слышишь?!? Давай, мужик, приезжай и трахни весь этот курятник!» Выкрикивая «Да здравствует отечество! Даешь самодержавие! Ура королю! Слава Майзелю! Бог играет за чехов, болваны!», Жириновский набросился с кулаками на военных. Охране лидера ЛДПР и студии насилу удалось оттащить его. На замечание ведущего, предположившего, что вряд ли чехи будут в восторге от такого союзника, как Жириновский, П. Энгельгардт усмехнулся и заметил, что якобы неадекватный Жириновский, пожалуй, лучше, чем генералы с ядерными чемоданчиками, неадекватные окончательно и бесповоротно.
Варшава, 16 мая. РАР. После сообщения о гибели Мирославы Вишневецкой Польша погрузилась в траур. На лицах поляков слёзы горя и гнева: «Это теперь не только война чехов. Это теперь и наша война!» Католическая конференция польских епископов, собравшаяся на экстренное заседание, обнародовала сообщение, в котором говорится, что после консультаций с Ватиканом и архиепископом Пражским и кардиналом Чехии принято решение готовить материалы для канонизации Мирославы Вишневецкой. Эта новость с удовлетворением встречена всеми слоями польского общества. Премьер-министр Польши заявил, что обратился к Его Величеству с просьбой разрешить упокоить тело пани Мирославы в фамильном склепе её предков, князей Вишневецких, в Кракове, но окончательное решение будет принято, когда станет известна воля её дочери и внука. Специальным указом Польского Сейма дочери пани Мирославы Агнешке Капличковой и внуку Томашу Капличеку предоставлено почетное гражданство Республики Польша.
Прага, 16 мая. ВВС. КНСБ и ЦР БНР объявили о том, что по состоянию на настоящий момент БНР признали все страны, входящие в Монархическую Ассамблею, а также Польша, Великобритания и США. Настоящей сенсацией прозвучало сообщение, что ведутся интенсивные переговоры с Россией по вопросу признания БНР единственно правомочным государством беларусов. Последняя информация была, однако, оперативно опровергнута МИД России.
Прага, 17 мая. ВВС вместе с CNN. Похоже, официальные лица и государственные учреждения Чехии осуществляют необъявленную информационную блокаду: вот уже два дня никаких интервью, брифингов и пресс-конференций, невозможно получить даже анонимных комментариев о происходящем в чешских коридорах власти. Аналитики склоняются к мнению, что операция против беларуского диктатора вступила в завершающую стадию.
Минск, 17 мая. БелаПАН. Сообщается о том, что все мобильные телефоны стандартов GSM и CDMA, принадлежащие различным беларуским государственным учреждениям и беларускому экзархату Русской Православной Церкви Московского Патриархата, с некоторых пор играющему роль беларуского «министерства правды», одновременно прекратили функционировать. Предпринятые операторами экстренные меры ни к чему не привели, все без исключения сотовые трубки показывают «отсутствие зоны покрытия». Комментируя эти сообщения, специалисты в области сотовой связи считают этот инцидент результатом воздействия неизвестного вируса, который нарушает работу передатчика в терминале. Непонятен также избирательный характер поражения, поскольку телефоны обычных граждан продолжают функционировать в прежнем режиме. По словам ведущего специалиста по системам сотовой связи Минского Политехнического университета, у которого удалось получить комментарий нашему корреспонденту, не стоит надеяться на замену трубок: «Если вы хотите спрятаться от Майзеля, поезжайте куда-нибудь в Огненную Землю и забудьте о телефонах, компьютерах и прочих благах цивилизации. Вам придётся ходить в деревянных башмаках, подтираться лопухом и перемалывать зерно каменными жерновами... Разводить огонь тоже не рекомендуется», заявил он. Представители операторов сотовой связи в один голос заявляют о странном поведении биллинговых систем, которые как будто не видят реальных балансов на счетах клиентов, и взрывном росте сотового трафика. Мы не можем выяснить причину происходящего, утверждают специалисты, возможно, одновременно включились какие-то программные «чёрные ходы», дремавшие до часа икс. Мы работаем над этой проблемой, утверждают они, однако до конца недели решения ожидать не следует. А пока почти миллион клиентов беларуских сотовых сетей наслаждается бесплатным трафиком, говорится в сообщении.
Минск, 18 мая. ИнтерФакс. По доходящим из Беларуси отрывочным сведениям, президент Лукашенко практически не контролирует ситуацию не только в отдаленных районах страны, но даже в столице. Беларуское государственное телевидение и радио транслирует записи музыкальных концертов и старые советские фильмы военно-патриотического содержания, дважды в день прерываемые новостями, из которых практически полностью исчезла международная тематика. В это же самое время по трём доступным с помощью широко распространённого спутникового оборудования каналам Чешского телевидения и радио жители страны могут в полном объеме получать международную информацию на беларуском и русском языках. На дорогах страны замечены в большом количестве мощные автомобили-внедорожники с местными и российскими номерными знаками. Как заявил нашему корреспонденту Алексею Ордынину один из высокопоставленных милицейских чинов в Минске, пожелавший остаться неизвестным, это – не что иное, как мобильные диверсионно-разведывательные подразделения чешских и польских вооруженных сил, которые уже чуть ли не неделю беспрепятственно просачиваются на территорию страны через тайные пограничные переходы, ранее использовавшиеся контрабандистами всех мастей. Хорошо известно, что коррупция среди беларуских пограничных и таможенных служб принимает поистине апокалиптические масштабы. Похоже, в Беларуси все давно поняли, что счёт жизни режима Лукашенко пошёл на дни, если не на часы, и пустились налаживать сотрудничество с будущими победителями, кто во что горазд. Об этом говорит хотя бы тот факт, что милиция даже не пытается останавливать пресловутые внедорожники на предмет проверки документов. Удивляет также пассивность беларуских военных, которые не утруждают себя даже элементарным патрулированием. Возникает стойкое ощущение, что страна просто расползается между пальцев президента Лукашенко, как кусок гнилой материи, отмечает наш только что вернувшийся из Минска корреспондент.
Москва, 18 мая. Выступая в прямом эфире Первого канала, известный военный аналитик П. Энгельгардт заявил, что, несмотря на воинственные заявления отдельных российских политиков и военных, ни Россия, ни её армия не в состоянии контролировать ситуацию на территории «стратегического союзника». Для того, чтобы это сделать в сложившейся обстановке, туда необходимо ввести армейский контингент численностью не менее пятидесяти тысяч человек, подчеркнул он. К тому же российская армия лишена таких средств наблюдения и мониторинга, какими располагает чешская военная машина. На вопрос ведущего программы, почему чехи до сих пор не ликвидировали Лукашенко, несмотря на явно имеющиеся в их распоряжении инструменты, П. Энгельгардт заявил, что сам теряется в догадках по этому поводу. Нет никакого сомнения, что альтернативные структуры для эффективного управления Беларусью после смены режима уже подготовлены и только ждут сигнала. Вероятно, есть какие-то неизвестные нам до сих пор обстоятельства. Мнение о том, что странная медлительность Чехии вызвана стремлением в первую очередь выяснить судьбу пропавших студентов, П. Энгельгардт отмел как «сентиментальную и несостоятельную»: слишком многое поставлено на карту, заявил он, чтобы судьба восьми человек могла оказать сколько-нибудь заметное влияние на решения политиков и генералов. Одним из самых удивительных аспектов конфликта П. Энгельгардт считает тот факт, грузопотоки между Европой и Россией, проходящие по территории Беларуси, сократились в объеме весьма незначительно, а простаивавшие на беларуских границах неделями составы и автопоезда передвигаются теперь даже быстрее, чем прежде. Судя по всему, нам еще раз недвусмысленно намекают на то, что смена режима в Беларуси будет выгодна для России, сказал аналитик.
Минск, 18 мая. Вечер
Корабельщиковы даже не успели испугаться, – так быстро всё произошло. И Сонечкин крик не услышали. Погибли мгновенно, – вывернувший им навстречу из переулка на совершенно невероятной скорости КамАЗ снёс, оторвал и переехал, расплющив, всю переднюю часть «ешки», до центральной стойки.
Сонечку спас ремень, который она не успела отстегнуть, хотя уже собиралась это сделать, – они ведь почти приехали домой... Секунда. Доля секунды.
Павел увидел. Он сидел в «шестёрке», ждал их возле подъезда, всматриваясь в темноту, чтобы не пропустить синий ксеноновый отсвет фар их машины. И, уже заметив этот свет, отшатнулся невольно, когда грузовик с рёвом пронёсся мимо, и услышал страшный грохот удара и крик... Его собственный крик застрял у него в гортани, только сипение раздалось... Он увидел, как КамАЗ, даже не затормозив, вылетел, пробив тонкий трубчатый металл ограждения, на проспект Скорины и помчался в сторону Московского вокзала.
Он выпал из «шестёрки» и рванулся к обломкам «ешки». Задняя часть была почти целой, и Павел увидел повисшую на ремне безопасности потерявшую сознание девочку.
– Барышня... – прохрипел Павел.
Он выхватил из кармана нож-«бабочку», с которым никогда не расставался, – хороший ножик, острый, – и несколькими сильными движениями перерезал ремень. Подхватив Сонечку, буквально упавшую ему в руки, он рванулся назад, к «шестёрке», стараясь нести девочку так, чтобы не сильно болталась её голова. Кое-как открыв заднюю дверцу, он нырнул вместе с ней на сиденье:
– Сейчас, барышня... Сейчас... Потерпи...
Он даже не думал, что она тоже, быть может, не жива уже, или ранена тяжело, – не думал, и всё. Он уложил её на сиденье, метнулся снова наружу, вытащил из багажника какие-то тряпки, одеяло, сорвав с себя куртку, исхитрился обернуть её вокруг шеи девочки, накрыл её одеялом и прыгнул за руль.
Прага, 18 мая, «Golem Interworld Plaza». Вечер
У Богушека было такое лицо... Майзель понял, что кто-то умер.
– Кто?! – рявкнул он.
– Твой... В Минске...
– Как?!
– Грузовик. Машину – в шматки...
– Изображение.
Гонта, вздохнув коротко, нажал какую-то кнопку. На правой панели из трех возникли дрожащие контуры передачи в тау-диапазоне... Вокруг обломков суетились какие-то люди, что-то куда-то тащили, какие-то машины стояли рядом, одна из них отъехала...
– Домой звоните.
– Уже. Не отвечает никто.
– Господи, – вырвалось у Елены.
– Людей туда.
– Уже, Дракон...
– Ещё!!! Всех ментов своих поднимай!!! – заревел Майзель.
– Не бей его, – сдавленно сказала Елена, держась за горло обеими руками. – Он всё знает. Не бей его. Он не виноват...
– Я виноват.
– И ты не виноват... Она жива.
– Что?!
– Сонечка. Сонечка жива. Я чувствую.
– Елена...
– Я чувствую, – упрямо повторила Елена. – Она как моя доченька, я её чувствую...
Ее вдруг затошнило. Ей часто становилось нехорошо последние две недели, и Елена никак не могла понять причину. И поясница побаливала как-то странно. Ей не хотелось, чтобы сейчас, когда такое творится, Майзель отвлекался на её «бабскую хандру», как она сама про себя это называла, считая, что все болезни – от нервов, а уж сейчас-то – тем более. Вот только не тошнило её никогда так сильно... Этого ещё не хватало, сердито подумала Елена.
– Гонта. Найди её. И если с ней...
– Прекрати его бить! – заорала Елена. – Прекрати немедленно, это же твой собственный глаз!
– Я себе сейчас оба глаза достану. Работай, Гонта, – он выключил связь.
– Прекрати, – прошептала Елена. – Это война... Ты же сам говорил...
– Так не воюют.
– Так воюют подонки.
– Почему?
– Ты как будто не знаешь. Достать побольнее. Сделать больно-пребольно. Так больно, чтобы сорвался, взбесился, начал ломать всё вокруг. Чтобы наделал ошибок, которых потом не исправить. Есть логика, есть. Это только кажется...
– Он мне не нужен. Пусть уходит, пусть живет где-нибудь... Мне всё равно... Было всё равно.
– Он не может жить иначе. Только так. Это власть. Ты не можешь не знать этого.
– Я знаю. Но ему конец.
– Пока конец не наступил, он не наступил. И он будет до последнего цепляться. До последнего. И ты бы на его месте делал так же...
Майзель посмотрел на Елену. И усмехнулся:
– Наверное... Раньше. Но не теперь. Это у него никого нет. Это ему никто не нужен. А у меня есть ты...
– Плюс ко всему.
– Нет. Не плюс. Равно.
Елена смотрела на него. Ты произнесешь это слово когда-нибудь, ты, чудовище, говорящая ящерица, подумала она с тоской. Нет... Нет. Сейчас точно не скажешь. И вздохнула:
– Делай что-нибудь. Не сиди.
– А ты?
– Я тоже буду что-нибудь делать. Поеду к себе в госпиталь... Тебе нужно побыть одному.
– Всё ты знаешь...
– Знаю, – Елена притянула к себе его голову, поцеловала в лоб. – Я всё знаю, Дракон. Я уже старая женщина, мне тридцать шесть, дорогой, так что я уже всё давным-давно знаю...
Она отстранилась и направилась к дверям. И вышла.
Минск, 18 мая. Вечер
Павел решил, что в городские больницы не поедет – эти суки же, если найдут, не остановятся, подумал он. Страха у Жуковича не было, – только ярость и чёткое ощущение, что надо делать и как...
Вокруг останков «ешки» уже было полно людей. «Скорой» ещё и не пахло...
Осторожно, чтобы не растрясти девочку, Павел выехал на проспект, потом съехал на МКАД и дальше, на Степянку, в десяти километрах от города, там была маленькая аккуратная больничка, куда они с Андреем разок заезжали по каким-то делам.
Он был там через полчаса. Заспанная медичка вышла на стук, выслушав его сбивчивый рассказ, крикнула в глубину здания, что нужны носилки, посмотрела на Павла:
– Ты её сбил, что ли?
– Да, – кивнул Павел, поняв, что эта версия хороша хотя бы тем, что путает следы. – Я щас сам в милицию позвоню, вы это, давайте её, скорей!
Он отвернулся, достал телефон, нашёл в записной книжке номер одного из ментов, из тех, что работали с Корабельщиковым, набрал:
– Ну, давай, снимай трубу, бля, быстрей...
– Да.
– Степаныч. Это Павел. От Андреича.
– Чего такое?
– Приезжай срочно в Степянку, в больницу.
– В чём дело?!
– Приезжай, бля, быстро, не пизди дохуя!!! – заорал Жукович.
Мент был много старше Павла, и имел, кажется, погоны с двумя просветами, но Павлу на это было сейчас наплевать. На той стороне этот крик, кажется, поняли правильно:
– Не ори, еду уже, – мент отключился.
Павел кинулся в больницу:
– Ну?!
– Противошоковый сделали, сейчас осмотрим. Вроде видимых повреждений нет, нужно рентген...
– Давайте, делайте все, – Павел выгреб из кармана кошелёк, достал оттуда две стотысячные купюры, кинул на стол. – Всё делайте, чего надо, у меня ещё деньги есть...
Врачиха, поколебавшись, сгребла бумажки:
– Иди, погуляй пока... В милицию-то позвонил?
– Позвонил. Приедут сейчас...
Он стоял на крыльце и курил сигарету за сигаретой. На дороге, подпрыгивая на выбоинах, заметались огни подъезжающей машины. БМВ мента остановилась у крыльца, он выскочил из машины, подлетел к Павлу:
– Жива?!
– Ты знаешь?!
– Знаю. Уже знаю... Жива, говорю?!
– Да...
– Сейчас. – Он достал телефон, быстро набрал Богушека. – Пан Гонта... Ваковский. Жива девочка, всё как бы в порядке, в безопасности, я на месте, в цвет, подробности позже... – и, нажав кнопку отбоя, снова повернулся к Павлу. – Молодец, парень. Ты даже не знаешь, какой ты молодец...
Хлопнув Павла по спине, Ваковский нырнул в здание больницы.
Он вышел минут через десять, тоже достал сигареты, закурил, высмоктал первую в три затяжки, запалил вторую. И бросил, не докурив даже до половины. Павел смотрел на него, молчал. Ваковский, покосившись на него, снова достал телефон:
– Пан Гонта... Ваковский, – судя по тому, как быстро ответили на той стороне, звонка этого там ждали, как... – Короче, так. Лекарств тут нету ни хуя, бабки я рассовал, в отдельную палату положили, регистрировать не станут, но есть и нюансы, понимаешь, – если что, они и отвечать не будут... Щас скажу, чего надо... – Ваковский начал называть какие-то препараты, названия которых звучали для Павла, как китайские слова. – Вроде все... А уход... – он покосился на Павла, вздохнул. – Ну, что могём, пан Гонта... Тут же у нас, сам знаешь, что делается, ни хуя хорошего, да и обстановочка... Да. Понял. До связи.
– Я щас девчонке позвоню своей, – сказал Павел. – Притащу её сюда, и сам буду на стрёме... Там, продукты, фрукты, хуё-моё...
– Давай, – кивнул Ваковский. – Они приедут скоро... Завтра, наверняка. А может, и сегодня уже...
– Кто?
– Чехи.
– Да ну...
– Ты не нукай. Это, парень, такие люди, – Ваковский покачал головой. – Никогда своих не бросают. Никогда. Не то что...
– Чё ж они Андреича-то... – Павел всхлипнул. – Где ж они...
– Они тоже не боги, Паша, – Ваковский достал из кармана фляжку, открутил пробку. – Помянем. Прости, Андреич, если что не так...
Он отхлебнул содержимого, чуть поморщился и протянул сосуд Жуковичу:
– Держи...
– Прощай, Андреич, – прошептал Павел. – Прощайте, Татьяна Викторовна... А барышню вытянем... Христом-богом клянусь...
И он, сделав длинный глоток, вернул флягу Ваковскому.
– Уедешь?
– Нет. Я здесь буду. Ты езжай, Паша, бери свою девчонку и возвращайся. Пока чехи не появятся, я тут буду постоянно. Так что всё в цвет.
Павел кивнул и побрёл к машине.
Прага, 18 мая, «У Втешечки». Вечер
Майзель сидел за столиком. И молча пил, как воду, сливовицу, на бутылке которой красовалась гордая этикетка «Сливовица 45%. Карел Втешечка – официальный поставщик Двора Его Величества». Пил, как всегда, не пьянея, ловя на себе украдкой бросаемые взгляды Карела, когда позвонила Елена.
– Я еду в Минск, – сказала она спокойно.
– Ты сошла с ума, – так же спокойно возразил Майзель.
– Я должна их спасти. Сонечку. И наших ребят... Вы не можете этого сделать. Значит, должна я.
– Что происходит, Елена?
– Я не знаю. Может, в него вселился дьявол...
– Елена, мне всё равно, что там с Лукашенко...
– Нет. Это не просто так, Данек. Всё было сделано правильно. Или почти всё... Он должен был давно поднять кверху лапки и сдаться, но этого не случилось.
– Он просто кретин.
– Нет. Есть что-то ещё, и поэтому я еду туда.
– Они мертвы, Елена.
– Нет. И Сонечка жива.
Майзель увидел, как Втешечка обходит посетителей, что-то шепчет им, кивая на него, и люди, поднимаясь и тоже кидая на него озабоченные, встревоженные взгляды, выходят из погребка. Ах, Карелку, друг мой, как же ты понимаешь меня, подумал Майзель с нежностью. И сказал:
– Но ребята мертвы. Мы их не видим. Не слышим. Они ни разу не позвонили, не подали никакого знака. Их телефоны молчат...
– Вы слишком надеетесь на свою технику. Они живы, Данек. Я знаю. Может быть, это даже не Лукашенко. Кто-то другой, кто вмешался в игру и хочет провести свою партию... Я не знаю. Я знаю только, что они живы. И Сонечка...
– Елена, это несерьёзно. Если это так, мы сами их найдём и вытащим. Как вытаскивали всех остальных. Всегда.
– А сейчас не выходит. Не спорь. И не смей останавливать меня. Я знаю, ты готов меня не послушать. Но я клянусь, – если ты сейчас не отпустишь меня, я сделаю так, что ты больше никогда меня не увидишь. Клянусь, никогда.
– А если отпущу?
– Не торгуйся. Тебе не идёт.
–Всё-таки третья попытка, – он усмехнулся. – А ведь обещала...
– Это другое. Ты знаешь. Я люблю тебя, Данек.
– Елена!!!
– Теперь твоя очередь.
– Елена!!!
– Пока, дорогой. И помни, что я...
– Что ты делаешь, глупая!!! – услышала Елена истошный крик Втешечки. – Что ты творишь, ты же до самой души добралась, ты же поломаешь его!!!
– Сколько я ещё должна слушать о твоих чувствах от других людей? – зло сказала Елена, но голос её сорвался. – Ладно. Возможно, сейчас не время... Андрей, Татьяна... Я понимаю. Поговорим, когда я вернусь.
– Если с тобой...
– Я буду на связи. В скафандре. Обещаю.
– Скафандр... Чудесами надо уметь пользоваться...
– Это всё, Данек. Не звони, я позвоню сама. Ты и так будешь видеть мой маячок. До встречи...
Она отключилась, – как выпала, и тут же включился Богушек:
– Задержать?!
– Нет.
– Дракон...
– Нет, я сказал!!!
Он поднял глаза на Карела, стоявшего перед ним, и Втешечка в ужасе отшатнулся: слёзы, полные глаза слёз...
– Делай, что можешь, и да случится, что должно. Она знает это, Гонта. Пусть едет. Просто не спускай с неё глаз...
Минск, 18 мая. Вечер
Павел сел в «шестёрку», достал телефон и набрал номер Олеси. Девушка уже спала, – он услышал по голосу:
– Алло? Паша...
– Ну. Ты это... Вставай, в общем. Собирайся. Я заеду за тобой сейчас.
– Что? Что случилось?
– Я приеду, расскажу. Не по телефону, поняла? Со мной всё пучком.
– Ты что, в аварию...
– Не я. Я в норме, говорю же. Некогда, Олеська, давай...
– Да. Да, Пашенька, хорошо...
Когда он подъехал, она уже ждала его на крыльце общежития, ёжась от холода и кутаясь в курточку. Он мигнул фарами, Олеся подбежала, открыла дверцу, забралась на сиденье. Увидев его лицо, побледнела:
– Что, Пашенька?!
– Андреича. С Татьяной. Убили.
– А-а-а... – Олеся обмякла, Павлу даже показалось, что она или упала в обморок, или сейчас упадёт. Но нет, справилась... – Ох... Как... Пашенька, как же это?!
– Это Лукадрищев, сука рваная...
– Паша...
– Что, бля, Паша?! – прошипел Жукович. – Ты ж не знаешь ничего... Ладно. Короче, барышня в больничке, надо за ней ходить, пока чехи не приедут, не заберут её...
– Какие... какие чехи?!
– Андреич на чехов работал. Ну, не на чехов, но с чехами. Ещё до этой всей заварухи... Короче, не суть. Надо за барышней, в общем... Сможешь?
– А ты?
– Ну, и я, понятно, подай-принеси-купи-съезди. Ну, я ж за барышней не могу, понимаешь, мужик же я...
– Поехали, – Олеся пристегнулась, посмотрела на него. – Поехали, расскажешь по дороге. Только всё-всё расскажи мне, Пашенька, чтобы я всё-всё знала...
Прага, 18 мая. Вечер
Он вышел от Карела, втянул в себя ночной воздух со свистом. Постоял немного, глядя вдоль улицы, освещенной ярко-жёлтыми фонарями – настоящими, старинными, сколько сил и средств они положили, чтобы ничего не нарушить, не повредить в этом чудесном городе, столице их сказочного королевства... Только зачем теперь это всё?! Если с Еленой...
Про Сонечку он не думал. Не мог поверить...
Майзель набрал номер Ботежа и, услышав его голос в динамике, сказал тускло:
– Вставай, Иржи. Хватит спать...
– Пан Данек...
– Собери мне всех своих, Иржи. Я хочу с вами поговорить.
– Почему я? – прокашлявшись, всё ещё сиплым голосом спросил Ботеж.
– Потому что Елена тебя любит, как родного отца. Потому что ты кажешься мне человеком, Иржи. Потому что я назначаю тебя главным во всём вашем стойле. И лучше не спорь со мной.
– Что случилось?
– Елена уехала в Минск.
– О-о-ох...
– Собери мне их, Иржи, – повторил Майзель и с треском захлопнул аппарат.
Он вошёл в редакцию, в кабинет к Ботежу, – один. Люди, как по команде, смолкли и повернулись к нему...
Почти все они видели его впервые. Почти все... Он таился от них, потому что чувствовал, – нет, не стоит... Он никогда не говорил с ними. Никогда не спускался до объяснений и оправданий. Считал, что умные не нуждаются в этом, что должны и так понимать... Он даже никогда по-настоящему не злился на них, до тех пор, пока не началось у него всё это с Еленой. Но теперь...
Он сел на стул верхом и обвёл их всех взглядом. И никто из них не смог больше секунды удержать его взгляд своим.
Мужчины и женщины, пожилые и не очень. Поколение, заставшее весну. Те, в кого он так верил в самом начале. Ещё когда не был Драконом, когда был мальчиком, читавшим под одеялом Конквеста и Кундеру, Солженицына и Панича, Маркса и Бэкона, Монтеня и Соловьева, Чапека и Кафку. Те, кто предали его, так и не решившись ни на что настоящее. Те, кто проболтали всё на свете. Те, кто проболтали бы всё, если бы они с Вацлавом вовремя не отшвырнули их прочь с дороги...
Первым нарушил молчание Ботеж:
– Пан Данек... Мы не знали... Она не сказала никому...
– Потому что вы предали её. Как и нас. О чём ей говорить с вами? Я честно признаюсь, – я тоже не знаю, зачем я здесь. Я просто хотел посмотреть вам в глаза.
– Ты просто разгневан... – вздохнул, не глядя на Майзеля, Ботеж. – Ты просто любишь её...
– Что вы понимаете в гневе?! – он так сверкнул глазами, что они поёжились все. – Что понимаете вы в любви? Что ещё сказать мне вам, – после всего, что сказала она? Как объяснить, что нет больше мира, что нельзя так дальше, что война уже на пороге?
– Мы не хотим ни с кем воевать...
– А вас не спрашивают, вы... Я это слышал уже, наверное, тысячу раз. С вами воюют, а вы называете это щекоткой... У вас нет ни сил, ни ума, ни мужества, назвать войну войной, и если уж не воевать самим, то хотя бы признать за нами это право. Потому, что вы – болтуны и подонки, или и то, и другое одновременно. Когда вы стали такими? Куда делась та отвага, что вывела вас на баррикады Будапешта и улицы Праги? Что случилось с вами со всеми? Или это были не вы?! Вы сами не поехали на демонстрацию против Лукашенко. Вы отправили в пасть к Лукашенко детей. Наших детей, которым задурили головы своими россказнями. Конечно, у вас есть дела поважнее. Вам надо обличать меня, рыдать над жертвами израильской военщины, писать пасквили на короля и гадости про королеву, рассовывать всё это по карманам ваших парижских вихлозадых подпевал, чтобы они потом тявкали на нас из-за углов своих сорбонн и монпарнасов. И когда ваша собственная совесть ткнула вас носом в ваше дерьмо, вы так ничего и не поняли, а разозлились. И на меня, как всегда, – по привычке, и на неё, потому что ваша совесть, в отличие от вас, как раз очень внимательно меня слушала. И всё поняла. И поэтому тоже помчалась туда, чтобы спасти их... И нас. И вас. Всех. А вы... Вы, похоже, уже не поймёте. Так вот...
И они увидели это. Как видели это его враги, перед тем, как умереть. Эту маску... Им тоже захотелось убежать и спрятаться. Только некуда было ни прятаться, ни бежать...
– Так вот, – повторил он, и ноздри его раздулись так, что показалось, будто и вправду выдохнет он сейчас пламя. – Если с этими детьми, и с этой женщиной... Впрочем, вам этого не осилить вашими забитыми всякими бреднями мозгами, вы, вечно сомневающиеся во всём... Вы даже не знаете, что можно чувствовать так... Если с ними что-нибудь... Вам не будет больше места в этом мире. Никому из вас, никогда и нигде. И я буду за вашими спинами. Один. Без всяких чудес. Вечно. Потому что без неё...
Он замолчал, потому что не мог говорить больше. Если с ней что-нибудь случится, я стану настоящим драконом, подумал он. Даже не потому, что хочу... Потому, что ничего не имеет смысла без неё. Вся моя жизнь, которую я даже не жил. Работал, как одержимый. Всё сделал, чтобы свои и ваши мечты сделать реальностью. Потому что мечтал о том же, о чём вы сами мечтали... Столько всего натворил, чтобы вы увидели, как нужно, как всё может быть на самом деле. Чтобы людям... И она поняла. А вы...
– Пан Данек... Нам нужно время... Не бывает всё сразу...
– У вас было время. Сколько лет... Столько лет, – можно вырастить целую кучу здоровых, красивых, весёлых и умных детей. Которых не будет у неё – и тоже из-за вашей поганой болтовни. Больше времени я вам дать не могу. Его больше нет, – ни у меня, ни у вас.
Он обвёл их взглядом, – таким взглядом, от которого они снова сжались, – и, усмехнувшись, стремительно вышел прочь. Только полы плаща взметнулись чёрными крыльями.
Он так ушёл, как будто остался... Они по-прежнему ни голов, ни взгляда не могли поднять. Она любит тебя, как родного отца, вспомнил Ботеж слова, что сказал ему Майзель. И я её люблю... Вот оно что, подумал он. Всё дело-то в этом, вот в чём всё дело. Кто любит, тот понимает...
– Я завтра иду на телевидение, – сказал Ботеж. – Я не они, я не могу, не имею права говорить за всех, от имени и по поручению... Я только за себя скажу.
– Я с тобой, Иржи, – проговорила Полина. – Я с тобой. Я думаю, ты можешь завтра сказать за всех... Мы можем. Только что мы им скажем, Иржи?!
– Ничего сложного, Полинушка. Ничего особенного. Они ведь и не ждут от нас ничего... Скажем – вот вам наша рука. Скажем – мы с вами. Скажем, что наше королевство – это и есть наша «res publica», наше общее дело. Попросим эфир утром, в новостях, чтобы и в Минске... И скажем Елене самое главное... Скажем ей это – быть может, она услышит, ей так нужно услышать это от нас именно теперь...
Прага, 18 мая, Большой Дворец. Вечер
Вацлав с Мариной ждали его в Малом кабинете.
– Что опять случилось? – повернулся к Майзелю Вацлав, когда тот вошёл.
– Елена... Да, – Майзель раскрыл заверещавший телефон и поднес трубку к уху.
– Еленочку твою посадил на борт до Белостока, поляки встретят её там и проводят через границу, – сказал Богушек. – Наши на той стороне в курсе. Чемодан с лекарствами дал. Упаковал её, как надо, по высшему классу, уж будь спок... Жучка подсадил. Пассивного, засечь не выйдет у них, всё в цвет. Сонечка жива, в больнице в Степянке... Знаешь, где это?
– Да. Говори. Говори...
– Сотрясение мозга, растяжение шейного отдела. Синяки, ссадины. Переломов нет, цела. Может быть, кровоизлияние во внутренних органах или ушибы, опять же, но с их техникой этого сейчас не определить. Серьёзно, но не смертельно. Врачи, всё в цвет. Человек уже сидит под дверью...
– Вывези семью. Пообещай гражданство, какое угодно, на выбор. Деньги. Всё, что захочет... Пусть стреляет в любого.
– Перестань меня опускать, Дракон.
– Извини. Извини, Гонта...
– Проехали. В цвет. Это Павел её туда привёз. Парень клад, в самом деле...
– Не спускай с них глаз, Гонта.
– Указания будут?
– Не знаю.
– Оп-паньки...
– Подождём вестей от Елены.
– Понял. До связи...
Майзель закрыл телефон и поднял глаза на монаршую чету.
– Что ты начал говорить? – нетерпеливо спросил Вацлав.
– Елена поехала туда.
– Что?!
– Ты плохо стал слышать?!
– Твою мать, твою мать, чёртова баба... Как ты мог её отпустить?!
– Попробовал бы не отпустить, – усмехнулась Марина. – Сказала, небось, – не пустишь, уйду. Так, Данечку?
Майзель кивнул.
– Она к Сонечке поехала...
– Что?!
– Корабельщиковых убили.
Марина перекрестилась, Вацлав тоже:
– Что с малышкой? – спросила Марина.
– Жива. Не смертельно.
– Нельзя её увезти?!
– Нет. В рамках спецоперации – нет. Нужен летающий госпиталь, реанимобиль... Сейчас – нет.
– Все, Вацек. Придётся подождать с войной...
– Что она задумала?
– Она хочет с ним поменяться.
– Что?! Она сказала?!
– Я её знаю, величество, – вздохнул Майзель и вдруг улыбнулся. – Я её так знаю...
– Дальше.
– Она хочет поменять себя на Сонечку и ребят. А потом подарит ему его поганую жизнь.
– И что?!
– Не знаю. Я могу только предполагать, как она собирается строить торг.
– И?!
– И мы не тронем его. Потому что она даст ему слово, и ни ты, ни я не посмеем это её слово нарушить.
– Ох, княгинюшка, – простонал Вацлав. – Куда ж ты полезла-то...
– Нужно успеть, пока она не дала ему слова.
– Марина... Вся операция псу под хвост...
– Значит, туда ей и дорога. Плохо, значит, думали, дорогие мои рыцари плаща и кинжала. Думайте снова.
– Вызовите сюда русского посла, – сказал Вацлав в селектор. – Иди к детям, Марина. Сейчас тут будет очень мужской разговор...
Прага, 18 мая, Большой Королевский дворец. Ночь
Кондрашов вошёл в королевский кабинет, сделал несколько шагов и остановился. Вацлав сидел за столом, и в кресле напротив сидел ещё кто-то. Кресло развернулось, и Кондрашов увидел Майзеля, оскалившегося так, что у дипломата ёкнуло в кишках:
– Здравствуйте, Михаил Аркадьевич.
– Мы можем говорить по-чешски, – улыбнулся Кондрашов. В животе у него снова ёкнуло. Он знал, что Майзель не то из Украины родом, не то из этой проклятой Белоруссии. Ему докладывали. – Его величество...
– Его Величество – немного Романов, – медленно, без всякого акцента сказал Вацлав. – И я с тобой стану говорить по-русски, чтобы ты не сказал потом, что плохо меня понимал. Сесть!!!
Кондрашов опустился в кресло, которое очень ловко и вовремя толкнул под него Майзель. Если бы он этого не сделал, Кондрашов сел бы на пол. Вацлав Пятый, говорящий по-русски... Это было уже слишком. Даже для карьерного дипломата со Смоленской площади. А его величество продолжил, как ни в чём не бывало:
– Ты сейчас полетишь в Москву, и утром будешь у своего президента. Меня не интересует, как ты это сделаешь. У нас очень мало времени. И если я потеряю хотя бы ещё одного из своих подданных из-за вашей вонючей византийской бюрократии, я всех вас сделаю нищими сиротами. Ни жён, ни детей, ни денег. Ничего.
– Ваше Ве...
– Молчать, холопская морда. В этом пакете, – Вацлав приподнял брезгливо, двумя пальцами, конверт, – диск с информацией для президента. Ты отдашь это ему, пусть посмотрит и убедится, что мы не шутим. И пусть позвонит мне, как только взглянет на диск, – Вацлав показал пальцем на лежащий на столе аппарат.
– Вы позволите, Ваше Величество? – голос у Майзеля был таким вкрадчивым, что Кондрашов испугался ещё больше, хотя и думал, что это уже невозможно.
– Позволю.
– Михаил Аркадьевич... Прежде чем вы уедете... Вы слышите меня?
– Да...
– Скажите мне, голубчик. Что там есть такое у Лукашенко на вашего президента? Какой-то компромат? Триппер после бани с девочками? Гешефт? Что? Просто скажите мне. И этого не станет. Если вы правильно себя поведёте.
– Послушайте, что вы себе...
– Перестаньте, – Майзель поморщился, как от зубной боли. – Вы же понимаете, что всё кончилось. Игры, дипломатия, уступки, реверансы... Всё. За тех, кого держит сейчас этот подонок, мы вас всех уничтожим. Вам рано или поздно всем придётся бежать от своего народа. Но если вы с нами не договоритесь, то в Шанхае, где вам придётся прятаться, у вас не будет денег даже на проституток. А если договоритесь... Если договоритесь, то мы вас тоже вытащим. Хотя, видит Б-г, немного ещё на свете людей, заслуживающих этого меньше, чем вы... Может быть, увидев пропасть у ног, вы что-нибудь, наконец, поймёте... Слышите, Михаил Аркадьевич?
– Я ничего не знаю об этом. Ничего, – Кондрашов проглотил комок кислой слюны и глухо добавил: – Клянусь...
– Откуда ему знать, Данек. Он не может ничего знать, – Вацлав посмотрел на Кондрашова. – Тебя сейчас отвезут к самолёту.
– Я могу...
– Не можешь. Твоя семья останется здесь, чтобы ты не наделал глупостей со страху. Даю слово, что с ними всё будет хорошо. Но помни: ты функция, – усмехнулся Вацлав. – И если ты не впишешься в моё уравнение, я тебя сотру.
Кондрашов съёжился под его взглядом:
– Зачем вы делаете это со мной, Ваше Величество? Наверняка у вас есть свои люди возле президента...
– Мои люди нужны мне, – Вацлав сделал ударение на «мне». – Я не собираюсь отдавать их вам. Мои люди – мои сокровища. Это у вас офицеры с семьями и детьми живут годами в палатках, продуваемых всеми ветрами насквозь. Это вы годами воюете с собственным народом. Это вы вечно устилаете трупами лучших солдат дороги своих трескучих побед. Это у вас – с той самой войны – лежат по полям и лесам не укрытые землёй кости тысяч мальчиков и девочек. Это вы не понимаете, для чего нужны держава и сильная власть. Это вы всегда бросали людей в преисподнюю, не задумавшись ни на мгновение. А я берегу своих людей. Потому что самое главное – это люди. И пока вы все не осознаете это, все и каждый, вы не сдвинетесь с места. Потому что вы никому не нужны, кроме вас самих. Как и мы. Как и все остальные. Понимаешь меня, Кондрашов? Если твой президент умён... – Вацлав усмехнулся. – А если дурак, то это навечно. Смотри, не перепутай ничего. А теперь иди вон.
– Чего ты хочешь от русских? – спросил Майзель, когда Кондрашова вывели.
– Я хочу, чтобы они притворились глухими, немыми, слепыми и неграмотными, пока мы не достанем всех наших. А потом, – король усмехнулся, – бой покажет.
– Он не контролирует даже своих ближайших помощников. Такой аппарат невозможно контролировать, тебе это прекрасно известно. И обязательно найдется мразь, которая будет стучать Лукашенке... И не одна.
– Ему придётся научиться их контролировать. Если он хочет жить. И научиться быстро.
– Ты думаешь, эта идея с деньгами сработает?
– Сработает.
– Почему ты так уверен?
– Потому что сработала с Милошевичем. И сработает с ними. Потому что они – быдло, Данек, – мягко сказал Вацлав. И в его устах это прозвучало не ругательством, а приговором. – Это мы с тобой можем в любой миг оставить всё и уйти в десант, чтобы драться, чтобы победить или умереть. А они – не могут. Им не понять, за что мы воюем. Они думают – за деньги, за власть... Пусть думают. Мы притворимся, что говорим на их языке. Я буду говорить с ними на их языке, и видит Бог...
– Почему не сработало с Лукашенко?
– Потому что если зайца загнать в угол, даже он будет рычать и лягаться. И мы не оставили ему ни одного шанса.
– Он сам не оставил нам другого варианта. Мы можем только давить... Он убил Мирославу. Ты знаешь, как я к ней относился. И Андрея с Татьяной. И скольких ещё...
– И мы не оставили ему шанса.
– Это было ошибкой, ты хочешь сказать?
– Я не знаю, что происходит в его мозгу, Данек. Я знаю, что он негодяй и плебей. Но убить его – не доблесть... Может, для Квамбинги... Но не для меня. Не для нас. И твоя Елена, которая помчалась туда, чтобы дать ему шанс, возможно, совершила вовсе не глупость и не безрассудство...
– Ты сам говорил, что она лучшая... Если с ней...
– Молчи. Не надо. Не кличь беду, Данек, – Вацлав взял Майзеля за плечо, сжал, сильно встряхнул. – Мы их вытащим. Клянусь моими детьми. Мы их достанем...
Они стояли, молча глядя друг на друга. В этот момент звякнул телефон Майзеля.
– Человечка тебе послал с экранчиком, – проворчал Богушек. – Будешь смотреть на свою пеночку-Еленочку, пока не повылазит.
– Гонта.
– Чего?!
– Я тебя люблю.
– Па-а-аш-шёл в жопу!..
Майзель закрыл телефон:
– Огромная страна. Огромный аппарат, на редкость неэффективный. Он ничего не сможет сделать, величество, тем более – так быстро.
– Ну, пусть хотя бы попытается.
– Я не понимаю их, – пожаловался Майзель. – Мы же за них, на самом деле. И в Чечне...
– И разбомбили иранский реактор.
– Они должны понимать, почему и зачем.
– Слишком много всего, друг мой. Слишком много. Ты сам говоришь...
– Они никогда не простят нам того, что мы вышибли их отсюда. И чем больше у нас получается, тем больше они нас ненавидят. За то, что мы больше никогда не допустим ни Будапешта пятьдесят шестого, ни Берлина шестьдесят первого, ни Праги шестьдесят восьмого...
– Это не русские, Данек. Это пена.
– Я знаю, знаю, величество. Сначала Ленин. Потом Сталин. Потом эти. А где же русские? Почему их не видно, не слышно? У меня нет на них сил...
– Ты не Иисус, – усмехнулся король. – Ты не Христос, хоть и еврей. Ты и так жених на всех свадьбах...
Кроме своей собственной, подумал Майзель. Но промолчал.
– Набери мне Елену, – сказал Вацлав.
– Зачем?!
– Не задавай глупых вопросов. Это я главнокомандующий всеми вооруженными силами страны. А она сейчас – возможно, главное оружие. Набирай...
Елена, 18 мая. Ночь
Елена сидела на переднем сиденье пожилого «Фольксвагена», на котором её вез от Белостока к границе офицер польской разведки, когда услышала звонок. Поколебавшись, она решила всё же снять трубку:
– Я же просила... – начала она.
– Здравствуй, княгинюшка, – сказал Вацлав.
– Здравствуйте, ваше величество, – вздохнула Елена. – Тяжёлая артиллерия вступила в бой, да? Я не вернусь.
– Знаю. Я хочу скоординировать усилия, дорогуша.
– Ваше ве...
– Цыц. Ты смелая, а я – хитрый. Слушай...
– Нет. Это вы послушайте меня, ваше величество.
– Ныряй, дорогуша.
– Я уже один раз оказалась права. Вы меня послушались и не пожалели об этом. Послушайтесь ещё раз.
– Говори, – король включил громкую связь, чтобы Майзель тоже слышал.
– Кто-то вмешался в игру. Я не знаю, кто. Включите все свои мощности, все, что у вас есть, потому что если этот кто-то доведет свою партию до конца, будет какой-то ужас. Я чувствую, ваше величество. Просто поверьте мне.
– Почему молчала?
– Я... Нет никаких доказательств.
– Неважно... Хорошо. Что ты собираешься делать?
– Я знаю кое-кого в Минске. Коллеги... Может быть, они слышали что-то. Не может быть, чтобы никто не знал... Это не Лукашенко, ваше величество. Это не его масштаба комбинация. Они же явно хотят нас втравить в полноценную войну, вы что, не понимаете?!
– Спокойно, княгинюшка. Наши примут тебя на той стороне. Я скомандую сейчас, чтобы разведподразделение передали в твоё полное распоряжение. Будь осторожна и держи нас в курсе. Можешь через них, можешь сама, если разделитесь. Лучше сама, потому что у ребят субординация. Я сейчас попробую проверить твою догадку...
– Я...
– Ты молодец, княгинюшка. Тебе привет от твоего мужика. Ты держись там, ладно?
– Он слышит?
– Конечно, слышит.
– Пусть не задается, – Майзель, словно наяву, увидел её улыбку. – Я справлюсь. И вернусь. Обязательно. До свидания, мальчики...
Прага, Большой королевский дворец, 18 мая. Ночь
Вацлав сложил аппарат и посмотрел на Майзеля:
– Как ты думаешь, куда это мы вляпались?
– А в дерьмо, величество.
– Это ясно. Давай-ка я пойду, потормошу разведчиков. И израильтян, потому что без их сети чучмеков не достать...
– При чём тут чучмеки? – Майзель нахмурился. – А мне что делать?
– А ты думай, Данек, думай, потому что я не знаю, при чём тут они. Но в прошлый раз это были они. Просто по аналогии, хотя последнее – и не доказательство. И далеко не убегай, потому как я через три часа упаду замертво, и надо ж кому-то принимать командование... Сиди на ус мотай.
– Какой их меня главнокомандующий... – махнул рукой Майзель.
– Это точно, – усмехнулся король. – С одной бабой, которая ко всему ещё и влюблена в тебя, как кошка, и то не можешь справиться... Пошли работать.
Они спустились в командный зал Генштаба, прошли через основной зал, где в стеклянных ячейках работали штабные офицеры, вошли в зал совещаний ОКНШ. Вацлав начал раздавать приказы, – встретить Елену на границе, передать под её начало спецподразделение, готовить к выброске группы десанта на точки ПВО, ещё, ещё что-то, потом снова звонил Елене, говорил с ней, – долго, ориентировал, вводил в курс дела... Майзель ничего не мог ни произнести, ни предпринять. На него навалилась какая-то странная, совершенно не свойственная ему апатия...
Вот, значит, как Ты решил, подумал Майзель. Вот, значит, как... Решил так со мной сыграть, да? Ну, ладно. Достал. Не спорю. Достал Ты меня, до самой печёнки достал... Ну, ничего. Я Тебя тоже достану...
Он стоял и смотрел на экран палмтопа, переданного Богушеком. Смотрел на схематическую карту местности, по которой перемещалась сейчас Елена, и видел медленно пульсирующий зелёный огонек, – её маячок. Я тебя вижу, ёлочка-иголочка, подумал Майзель, я тебя вижу, жизнь моя, ангел мой, я тебя держу, – и провел по экрану кончиками пальцев...
Граница Польши и Беларуси, 18 мая. Ночь
Елена с двумя поляками вышла на какой-то просёлок. Было темно и тихо. Вдруг впереди два раза коротко полыхнули автомобильные фары.
– Это ваши, милая пани, – сказал один из поляков. – Идите, не бойтесь, всё будет хорошо...
Елена шагнула вперёд, и тут же из темноты ей вышел навстречу высокий военный в экзоскафандре, молодцевато козырнул, тихо проговорил:
– Ротмистр Дольны. Приказано поступить в ваше полное распоряжение, пани Елена.
– Спасибо, пан ротмистр, – ей показалось, что подофицер ухмыльнулся снисходительно, но ей было сейчас не до этого. В конце концов, она-то... – Мы едем в Степянку, под Минск. Знаете, где это?
– Найдём, пани Елена. Прошу вас.
Они сели в джип – чёрный «тойота-лендкрузер» с непрозрачными стёклами и беларускими номерами – и поехали. Второй такой же точно автомобиль тронулся следом.
Подофицер украдкой рассматривал Елену. Он не знал, кто эта женщина, но, судя по содержанию полученного им приказа, её миссия здесь была архиважной, а допуск – высочайшим. Личное поручение Его Величества...
– Есть ещё такие же группы, как наша? – тихо спросила Елена.
– Так точно, – кивнул Дольны.
– Много?
– Не могу знать, пани Елена. Не положено мне знать, но, наверное, достаточно. Если возникнет необходимость, мне сообщат, с кем и как координироваться...
Степянка, с 18 на 19 мая. Ночь
Больничку они нашли быстро – экипированы были разведчики как следует. Елене разрешили войти только после того, как бойцы обшарили и проверили все вокруг. Она взлетела по ступенькам на второй этаж и оказалась в обшарпанном коридоре. Дверь одной из палат открылась, и Елена увидела встревоженное девичье лицо.
– Олеся, – тихо позвала Елена и проглотила огромный колючий комок в горле. – Олеся...
Девушка несколько секунд настороженно рассматривала Елену. Вдруг губы её затряслись, и она быстро-быстро закивала:
– Господи... Это вы... Это вы... Наконец-то... Она вас звала...
Елена, закричав еле слышно, как раненая птица, рванулась к двери, так, что Олеся едва успела отпрянуть, давая ей дорогу. Она влетела в палату и увидела Сонечку, – девочка лежала на высокой кровати, такая крошечная, с жутким гипсовым воротником на шее... В палате горел свет, и Елена увидела её широко распахнутые глаза, неподвижно глядящие в потолок.
– Сонечка... Доченька...
– Тётя Леночка... Ты приехала...
– Не говори, милая, не говори ничего, тебе нельзя разговаривать... Я сейчас, милая, – Елена опустилась на стул у кровати и взяла руку Сонечки в свои. – Я здесь, милая. Я с тобой...
Не реветь, прикрикнула на себя Елена, не смей реветь, не сейчас... Потом. Потом, когда-нибудь. Когда всё закончится...
– Тётя... Леночка... А мама... и папа...
– Маму с папой забрал к себе Боженька, милая, – прошептала Елена, гладя Сонечку по голове. – Так бывает, дорогая. Так бывает... Они были очень, очень хорошие, милая. Самые лучшие. Поэтому Он захотел взять их к себе... Они стали ангелами и улетели к Нему на небо. И там они поют теперь, вместе с другими ангелами, дорогая. Они будут заботиться о тебе, милая. И никому не позволят тебя обижать...
– А... я?
– У тебя ещё очень много дел здесь, на земле, милая. Очень-очень много. Поэтому ты осталась. Не бойся. Ничего не бойся, дорогая...
– Дядя Даник... он...
– Дядя Даник тоже прилетит. Совсем скоро, дорогая. Прилетит и заберет нас с тобой в Прагу. Ему только нужно ещё кое-что сделать... Он обязательно прилетит. Я обещаю. Закрой глазки, дорогая. Тебе нужно поспать...
– Я... не могу... не могу спать...
О Господи, подумала Елена. Что, это ещё и заразно?!
– Тебе нужно, милая. Обязательно. Просто закрой глазки и постарайся. Хорошо? Я побуду с тобой. А потом мне нужно будет уйти. У меня есть одно очень важное дело. Я сделаю его и снова вернусь к тебе. Я всегда теперь буду с тобой, моя девочка. Всегда-всегда.
– Тётя Леночка... я тебя люблю...
– И я... и я люблю тебя, дорогая. Поспи. Я позову Олесю, она посидит с тобой, а я поговорю с доктором... Просто закрой глазки, милая...
И Сонечка послушно закрыла глаза.
Елена выглянула в коридор:
– Олеся... Зайди.
Девушка вошла в палату, осторожно притворила за собой дверь.
– Спасибо тебе, детка, – полушёпотом сказала Елена. – Спасибо. Вы молодцы, ребята.
– Я вас узнала, – тоже шёпотом ответила девушка. – Мне Татьяна Викторовна про вас рассказывала... И Сонечка...
– Тише. Она не спит. Слышит...
– Я знаю. Я посижу... Вы ведь привезли всё?
– Конечно, детка. Всё, что можно...
– Вы ещё не будете её забирать?
– Мы пока не можем, – покачала головой Елена и посмотрела на часы. – Через час здесь будут наши военные, они будут вас охранять. Пожалуйста, выполняйте всё, что они станут говорить. Хорошо?
– Да.
– Мне нужно поговорить с докторами. И ещё потом кое-что... Не бойся, детка. Всё будет хорошо.
Поговорив с главным врачом, Елена снова вернулась в палату. Подойдя к Сонечке, положила прохладную руку ей на лоб:
– Это я, милая. Я ухожу и скоро вернусь. Утром. Или днём. Постарайся заснуть.
– Ты ведь придешь...
– Да. Клянусь. Я вернусь обязательно.
И, стремительно развернувшись, Елена выбежала из палаты.
Минск, 18 мая. Ночь
Елена села на скамейку в беседке во дворе, достала телефон и набрала номер, присланный из Праги в тексте короткого сообщения. Мужской голос ответил после пятого или шестого гудка:
– Алло?
– Здравствуй, Платон, – сказала Елена и улыбнулась. – Такая ночь... Не хочешь выйти и поболтать со мной?
Они встретились с Янковичем в Варшаве, в самом начале девяностых, на Форуме свободной прессы. И тоже проговорили едва ли не всю ночь... Платон был очарован, а Елене хотелось выговориться. Ей всегда было скучновато с ровесниками, её тянуло к людям – и к мужчинам – постарше, к тому поколению, что застало весну... Он тоже умел слушать. При этом он, правда, довольно откровенно пытался её напоить. Не нужно, Платон, сказала ему Елена, если нам суждено оказаться в одной постели, мы окажемся в ней, и спиртное тут ни при чём. У неё как раз закончился брак с Франтой, она только что похоронила папу и маму, и ей было во всех смыслах не до развлечений. Он понял... Он многое понимал, Платон Янкович, тогда еще, в общем-то, молодой, полный идей, желания сдвинуть что-то, немного смешной со своей трубкой и запорожскими усами, редактор самой тиражной газеты страны, едва выползшей из-под сапога коммунистической империи и растерянно озиравшейся вокруг... Они так и не оказались в одной постели. Ни тогда, ни после, хотя держали друг друга в поле зрения и даже несколько раз виделись. Но чувство контакта, чувство, что их души где-то соприкоснулись, осталось. Может быть, в другой жизни, сказал Янкович, прощаясь. Может быть, улыбнулась Елена и поцеловала его в щёку, едва коснувшись губами...
– Здравствуй, Елена, – хрипло сказал Янкович и кашлянул, – раз, другой. – Ты...
– Я. Я рада, что ты меня узнал.
– Ты знаешь, где моя квартира? Поднимайся...
– Нет, Платон. У тебя дома люди и уши. Выходи, мне нужно поговорить с тобой.
Он вышел на улицу, закрутил головой. Елена достала маленький ксеноновый фонарик со световодом, включила его и помахала им в воздухе. Свет был таким ярким, что Янкович даже вздрогнул. И шагнул в беседку. Елена поднялась ему навстречу:
– Ну, здравствуй, Платон.
Он изменился. И не в лучшую сторону: усы сделались совсем седыми, едва заметное когда-то брюшко, придававшее его облику некоторую домашнюю уютность, вызывающее у многих женщин чувство спокойствия и надёжности, выросло едва ли не втрое. Он обрюзг, появился второй подбородок, и одышка... Он был лет на пятнадцать старше неё, – ровесник Вацлава, подумала Елена, а какой жуткий контраст, как будто он старик... У неё сжалось сердце.
– Здравствуй, Елена, – тихо сказал Янкович. – Ты... Просто невероятно...
– Садись.
– У нас не говорят «садись», – усмехнулся Янкович. – Плохая примета, к посадке... Говорят, – присаживайся...
Он опустился на скамью рядом с ней, достал из кармана домашней куртки довольно увесистую фляжку и отхлебнул прямо из горлышка, – ну, конечно, Платон – и без бутылки, усмехнулась про себя Елена, просто невозможно...
Он посмотрел на неё и улыбнулся, – морщинки собрались у висков, усы встопорщились трогательно-комично:
– Ты красавица.
– Спасибо. На самом деле довольно темно.
– Ты светишься, – вздохнул Янкович. – Это правда?
– О чём это ты?
– О тебе. И о нём.
– Да. Правда.
– Как же он тебя отпустил сюда?
– Я не спросила, Платон. И я не одна, как ты можешь догадаться, мне помогают.
– Ну, конечно, – он снова вздохнул. – Что же будет, Елена?
– Не знаю, Платон. Пока не знаю... Расскажи мне, что знаешь ты.
Его считали предателем, но это было не так. Елена знала, что это не так. Он любил свою газету, любил своих людей, любил своё умение жить красиво и интересно, любил тусовку, пьянящий воздух богемы, иногда похожий на настоящий творческий дух... Просто он устал. Устал воевать, ему хотелось стабильности и легкой, весёлой, свободной жизни, ему хотелось прикасаться к власти, – не властвовать, а именно прикасаться, быть причастным, посвящённым и оставаться при этом ни в чём не виновным. Но так не бывает, подумала Елена. К сожалению, так не бывает... Подлая власть втягивает людей в свою воронку, заставляет их подличать и предавать, сначала меленько, потом всё больше, все размашистее, всё безнадёжнее, всё безвыходнее...
– Я не могу ничего рассказать.
– Можешь, Платон. Если знаешь, то можешь. Я – твой шанс.
– Шанс?
– Да. Остаться человеком. Одним из нас. Перестать жечь свою душу. Расскажи мне, Платон.
– Хорошо, – он поёжился, кивнул, снова отхлебнул из фляжки и протянул её Елене: – Согрейся...
– Мне не холодно.
– Ты легко одета...
– Спасибо, Платон. Мне не может быть холодно. Я в порядке.
– А-а... Эта штука... А почему ты в очках? Или это тоже не очки?
– Да.
– Слышали мы про ваши чудеса... Только поверить в это сложно, пока своими глазами не увидишь... Почему же вы нас... их не размазали до сих пор?
– Потому что только жизнь на самом деле чего-нибудь стоит, Платон.
Янович молчал, пока не выкурил сигарету до самого фильтра. Елена не торопила его. И, только бросив окурок под ноги, он посмотрел на неё:
– Что ты хочешь знать?
– Где наши дети?
– Этого я не знаю. Знаю только, что они живы. Пока живы...
– Кто это? Лукашенко?
– Нет. Там замешаны русские и арабы. Я не знаю, что они затевают, Елена. Мне страшно. И это началось совсем недавно. Они просто включились, как-то странно и быстро включились. Это всё сразу – и нефть, и бабки... Всё сразу. Там крутится что-то страшное, Елена. И я не знаю, что это.
– Я так и знала.
– Что?!
– Я думала об этом.
– Садыков. Он сделал его начальником администрации, совсем недавно, буквально накануне всего этого кошмара. Он гебешник, российский гебешник, но как это может быть связано с арабами, я не понимаю.
– Но это связано.
– Это то, что я знаю, Елена.
– Неужели они собрались воевать с нами? Здесь? Боже, какая глупость...
– Ну, не такая уж глупость. По нашей земле вечно скачут кони и мчатся танки. То туда, то сюда...
– Тебе не хочется покончить с этим, Платон?
– Хочется. А что я могу?
– Это сложный вопрос. И я не отвечу тебе на него. Ты должен сделать это сам, как и все остальные... У тебя ведь дети. И внуки.
– Они в безопасности...
– Нет, Платон. Нет. Никто не может чувствовать себя в безопасности. Пока мир стоит на такой грани, – никто.
– А он?
– Он бьётся с этим, столько лет, Платон, и по-прежнему ещё так мало людей, которые по-настоящему понимают...
– Но ты поняла.
– Конечно. Я поняла. Я люблю его, поэтому я поняла. Или сначала поняла? Не знаю. Неважно. Теперь уже неважно...
– Что ты собираешься делать?
– Я должна встретиться с Лукашенко и совершить обмен. Его жизнь на жизнь ребят. И всех остальных...
– Ты только за этим приехала?
– Нет. Есть еще кое-что. Очень личное... Об этом тебе лучше не знать.
– Он не поверит тебе. Он тебя убьёт...
– Нет. Он будет знать, что я его шанс. И он предаст этих всех, как предавал прежде, – всех остальных. Я пообещаю ему жизнь, и он согласится. Потому что выбора у него нет. Если он не согласится, Дракон просто сожрёт его.
– А так?
– А так... так он будет жить. Без власти, но жить.
– Дракон его уничтожит.
– Нет. Он не гоняется за теми, кто ушёл у него с дороги. Он убивает только врагов. Только нежить.
– Ты сумасшедшая, Елена, – Янкович смотрел на неё с ужасом и восхищением.
– Да, Платон. Это заразно, – она улыбнулась.
– И ты сможешь...
– Смогу. Я его женщина, Платон. И мы с ним оба это знаем. И поэтому я могу то, что больше никому не под силу.
– Ты сумасшедшая, – повторил Янкович и потряс головой, словно отгоняя наваждение.
– Ты ведь поможешь мне?
– Я?!
– Ты. Позвони Лукашенко и скажи, чтобы он встретился со мной.
– Господи, Елена... Он убьёт меня.
– Нет. Но если мы не осмелимся, мы все погибнем. Если мы будем сидеть и бояться... Мы должны встать, Платон. Все. И тогда, – даже если всё рухнет, – мы останемся людьми. Потому что делали, что должны. И пусть случится, что суждено.
– Ты знаешь слова, Елена, – вздохнул Янкович. – Какие ты знаешь слова... – он снова отхлебнул из фляжки.
– Не напивайся, Платон. Ты нужен мне трезвый.
– Я не напьюсь, не бойся. Я тренированный и тяжёлый. Это ты ничего не весишь... – Янкович посмотрел на Елену. – Вот я и пригодился тебе. Через столько лет...
– Разве что-то было?
– Конечно, – Янкович усмехнулся. – Не было ничего, и было что-то... Разве я согласился бы, если бы ничего не было?
– А ты согласился?
– Да.
– Ты сможешь уехать. Сразу после разговора с ним.
– Куда? Это моя страна...
– Если ты боишься... Пока это не кончится. Можешь побыть в Праге. Или Варшаве...
– Ты уполномочена решать такие вопросы? Ах, ну да, как же я мог позабыть...
– У нас нет бюрократии в общепринятом смысле, Платон. И я могу решить любой вопрос, особенно – пока я здесь...
– Зачем я тебе нужен?
– Мы все нужны друг другу, Платон, – Елена дотронулась до его руки. – Потому что мы люди, Платон...
– А Садыков? Ты не боишься?
– До завтрашнего вечера они смогут его нейтрализовать.
– Ого... Есть и такие варианты?
– Есть, Платон. Если бы мы знали раньше... Я справлюсь.
– Хорошо.
Елена, раскрыв, протянула ему телефон. Он взял его – осторожно, как бомбу, всё еще неуверенно набрал номер. И когда услышал ответ, сказал усталым голосом, – голосом закадычного друга всех властей и диктаторов сразу:
– Янкович. Соедините меня с президентом...
Прага, 18 мая. Ночь
Выслушав Елену, Вацлав кивнул:
– Спасибо, княгинюшка. Ты очень нам помогла. Ты даже не знаешь, как...
– С вас пять крон и пять геллеров, ваше величество.
– Что?!
– Ах, да, вы, вероятно, не слышали этот бородатый анекдот про сантехника? Пять геллеров за гаечку и пять крон за то, что я знаю, где крутить...
– Договорились. Я отдам распоряжение министру финансов, – улыбнулся Вацлав. – Береги себя, дорогая.
– Я сделаю, что смогу, ваше величество.
– Да уж будь любезна, – проворчал король. И добавил: – Мы молимся за тебя...
– Елена... – Майзель посмотрел на Вацлава, который прищурился и дёрнул желваками.
У вас даже мимика, как у братьев, сказала однажды Елена. Беленького и чёрненького... И засмеялась. Он чуть не застонал сейчас от этого воспоминания...
– Что?
– Ты как?
– Ужасно. Но это потом, Данечку. Когда я вернусь. Пока, дорогой...
Елена отключилась. Вацлав поднялся, прошёлся по кабинету. И повернулся к генералам:
– Р-разведчики...
– Ваше величество... Мы не в состоянии обработать