Geum.ru

Роман-конспект о прожитой жизни

Вид материалаКонспект
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Я по-прежнему сочинял...

Я по-прежнему сочинял подмётные письма, но уже без рвения, чудное ощущение новизны давно прошло, чувства юмора поубавилось. И сколько я зелёных деревьев на скучную бумагу перевёл! День был похож на другой. Поднимаясь с постели, я не сразу мог вспомнить, что сейчас на дворе: зима или лето, весна или осень. Глаза слипались, какая нынче погода я узнавал по радио. Я даже не сразу вспоминал, кто у нас сегодня занимает должность Генерального Секретаря КПСС. Вроде бы всегда был Брежнев... Нет, уже не Брежнев, а Андропов. Нет, Андропов был вчера, а сегодня, наверное, Черненко. Радио мне и тут помогало, спасибо Попову и Маркони. А вообще-то хрен с ними, с вашими генеральными секретарями. Я ни с кем из них - бог миловал! - не пил ни чаю, ни водки. Но в газете я всё равно был на хорошем счету - сказывался опыт. Казалось, что так всегда и будет.

Но тут в кремлёвские палаты командорским шагом вступил Михаил Сергеевич Горбачёв со своей супругой Раисой Максимовной, звёзды на башнях засветили непривычным прельстительным светом, люди зашептались о советах трудовых коллективов, которые вот-вот станут управлять отдельными учреждениями, а потом и всей огромной страной. Тут-то и началось! На изумлённых глазах скупая хроника вырастала в эпос, чего я не ожидал. А кто ожидал, кто желал этого эпоса, скажите на милость? Мы желали здоровья себе и своим немногочисленным близким. На большее не хватало воображения.

На короткое время вещество воздуха сделалось иным. Будто провели в Московию воздухопровод то ли с горных гордых вершин, то ли из вольных прерий. На такое же короткое время стало без труда выговариваться: "Мы, народ..." Всё вместе это называлось "перестройка и гласность". В перестройке не хватало ясности, а вот гласности я радовался. Журналы выдавали миллионные тиражи, книга за книгой они перепечатывали мою самиздатовскую библиотеку. Такое полное совпадение удивляло меня. Так что нового я почти ничего не узнал, а вот люди узнали, превратились в единомышленников. Это-то и хорошо! Если они прочтут ещё пару романов и мемуаров, всё станет другим: и страна, и люди. Так казалось. Хотелось взяться за руки, хотелось обняться, пустить ноги в пляс. Всё-таки дожили! Дожили до колдовства и полёта, о чём так сладко мечталось в Грабовце.

Читали жадно: в транспорте, на работе, дома. А ты читал? Да, мы читали и ещё прочтём! Какие же мы были дураки, что ничего не знали! Какие они подлецы, что прятали истину в бронированном спецхране! Лица прибавляли в одухотворённости и интеллектуальности. Так показывали замеры IQ. Чтение отнимало много времени, производственные планы перестали выполняться. Наиболее передовые читатели отважно понесли на помойку полные собрания сочинений Маркса-Энгельса и даже Ленина. Начитались, хватит! "Капитала" вашего начитались, "Государства и революции". Шершавые коричневые обложки больше никому не нужны! Коричневый - цвет фашизма! Долой! Теперь уже окончательно. Теперь мы будем ласкать подушечками пальцев и прозревшими очами другие обложки, гладкие и цветные! Под ними понаписана чистая правда, стоит только открыть! И сами тоже не хуже напишем, мы умеем писать неподкупно, честно, изобретательно! Мы же - самая интеллектуальная и читающая нация в мире! У нас - огромный потенциал.

Однако собственно перестройка обернулась не ремонтом, а жуткой ломкой. Дело в том, что не все читатели оказались неподкупными, честными и изобретательными. Обижаться не стоит, на то они и читатели, даже если они лучшие в мире.

Мозолистыми руками бывалого ставропольского комбайнёра Горбачёв надломил Берлинскую стену, люди разных стран и народов заплясали у её подножия. Возле открывшегося проёма в другие миры Растропович, сидя на стульчике, вдохновенно заиграл на виолончели. Эпоха холодной войны приказала долго жить, началась эра глобального потепления. То ли климата, то ли мозгов. Тут-то Горби и настал конец. Он хотел бури в стакане - оказался в открытом море. А моряцкого образования он не имел, этот сухопутный механизатор. Он хотел навечно остаться в школьном учебнике по истории, ратовал за просвещённую демократию во главе с собой и КПСС, а попал совсем в другой переплёт. Желая своим добрым подданным трезвого досуга, свёл виноградники под корень и ввёл подлые карточки на спиртное - зашумели леса, заволновалось море: "Это - антинародно, антигуманно и не по-людски!" Это ж надо - в пьющей стране президент-абстинент! И вот это-то и называется перестройкой и просвещённой демократией? Да и Раиса его Максимовна была ошибкой. Первая леди в бабской стране... Разве ж такое прощается? Горби вынул из бутылки тряпочную затычку, он хотел показать - бутылка пуста, а там оказались голодные джинны, их было много, каждый хотел Михаила Сергеевича сожрать как наиболее представительного. И было за что: в то время, как доблестные китайские воины вели снайперскую стрельбу по студентам на площади Тяньаньмэнь, в самом сердце нашей Родины, в намоленном треугольнике, образованном храмом Василия Блаженного, Мавзолеем и ГУМом, приземлился недобитый фриц Матиус Руст. Он немедленно приступил к раздаче автографов гражданам, у которых окончательно снесло крышу. Одной минуты оказалось достаточно, чтобы народ имени Ленина позабыл: на Красной площади шутить запрещено. И зачем тогда проверенные лекторы, как подорванные, проводили политинформации? Для отвода глаз, что ли? А отечественный скалолаз вообще перемахнул через Кремлёвскую стену и разгуливал возле национальных святынь - Царь-пушки и Царь-колокола. Так что причин для недовольства у джиннов оказалось немало.

Поначалу закадычные дружбаны пленили Горби в персональном дворце у самого синего моря, но мы, народ, вышли на манифестацию и сказали: не тронь! Руки у дружбанов дрожали, они называли себя ГКЧП и всерьёз думали, что мы, народ, полюбим эту аббревиатуру. Чем она хуже КПСС? Вы же, сволочи, её от всего сердца любили! Но дружбаны позабыли, что мы, народ, стали другими, нам теперь нравились другие созвучия, понежнее, чтобы гласных побольше.

Так что повезло вовсе не аббревиатурным людишкам, а другому - самому пьяному и самому зычному. Именно он, свердловский алкаш Борис Николаевич Ельцин, взгромоздился на танк. Он хорошо изучил историю партии, помнил выступление В.И.Ленина с броневика. Столько лет прошло, научно-технический процесс не стоял на месте, какие уж там броневики, на дворе - август 1991 года. С танка Борис Николаевич и воскликни: "ГКЧП - в жопу! Пятнистый Майкл - балласт перестройки, пусть идёт ко дну вместе с нашей общей империей! Давайте за это дело выпьем горькой, без душных галстуков и без дураков!" И этого оказалось достаточно: могучий Советский Союз пришёл в резонанс и схлопнулся в мгновение ока. Липовая нога подломилась, утомлённое тело плюхнулось с разбегу в котлован, наполненный то ли жидкой глиной, то ли просто говном. Никакого национально-освободительного движения не наблюдалось, слово "независимость" никто слыхом не слыхивал, но только организм империи истощился от трения о время и рассыпался на запасные части одним росчерком шариковой ручки. Черканули люди, которые читать-писать не умели, они умели только доклады выслушивать, они умели только подписывать. Для верности они забрались подальше от глаз к краснокнижным зубрам в Беловежскую Пущу. Именно они и подмахнули исторический приговор: высшая мера путём расчленения. Мир застыл в онемении. Как это так - по своей воле империю распустить? А вы, кремленологи, куда смотрели, проедая бюджет? Мы вас наняли, чтобы знать всё заранее, а вы ничего не разведали!

Кремленологи поскребли в полысевшей башке и нарекли случившееся "сбывшимся чудом". А чудо разве объяснишь? То есть иноземные русисты списали свою недальновидность на загадочную русскую душу, подали коллективное заявление об отставке и их безропотно перепрофилировали в китаеведов. Китай же со своими иероглифами поднимался, как на добрых дрожжах, следовало подоходчивее объяснить обывателю, что теперь ему надлежит дрожать перед жёлтой опасностью и скидываться на высокоточное оружие по новой, потому что китайцев - гораздо больше, чем русских. К тому же они намного трудолюбивее, а это очень опасно, поскольку не вписывается в привычную палитру мира, где белый - цвет чистоты, а жёлтый - знак подлости и предательства. Так было всегда, так и будет, вам, китайцам, не отмыться. Жёлтый цвет - очень стойкий, его не отбелить, сколько ни кипяти.

Наиболее прозорливые политологи учили арабский ускоренным темпом и указывали пальцем на минареты, видя в них прообраз мусульманской межконтинентальной ракеты, которая, в отличие, от ракеты белого гуманиста, нацелена прямой наводкой на белоснежное будущее всего прогрессивного человечества. Обыватель подумал-подумал и зааплодировал. Так ему было привычнее.

В столицах бывших союзных республик загорланили песни по-уличному, без благолепия. Пьяных слов было не разобрать, но это никого не смущало. На сходке, устроенной возле родильного дома в самом центре Московии, взрослые мужики вопили: "Девки, не рожайте коммунистов!" На площади Пятидесятилетия Октября, прозванной простонародьем Манежной, дружно скандировали: "Ни метра жилплощади партократам! Где обосрались, там пусть и живут!" Народу было столько, что некоторые мужчины от обоюдного трения оставались без брюк. Что уж говорить о женщинах? Так и скандировали, в чём мать родила. Культурологи же заголосили, что устное слово - лучше письменного. Ибо последнее - остановленное время, а первое - пребывает в полноценном броуновском движении. Было страшно и весело.

Радость значительной части замордованного большевиками народонаселения была непритворной, люди подбрасывали партбилеты в бушующий костёр. И правильно делали: взамен картонной книжечки им обещали вольное митинговое слово, небо в многокаратных алмазах, круглосуточное спиртное и ментоловую жвачку фирмы Wrigley, чтобы изо рта не воняло дешёвой едой. Слюна выделялась, страна захлёбывалась, сглатывала, горело жарко.

Я пришёл в библиотеку научной информации по общественным наукам, чтобы взглянуть Небритову в постаревшие глаза и сказать, как я его ненавидел, ненавижу и буду ненавидеть. Я застал его в спецхране. Он капал себе валерьянку прямо в партийное горло, лицо у него запотело от страдания, чугунная голова мелко тряслась, будто Небритову мылили шею. "Подумать только! Утром открываю газету и не знаю, что там написано! И куда теперь мне с моей подмоченной биографией? Теперь твоя оказалась лучше и суше. Я тебя не расстреливал и желал тебе только хорошего, теперь и ты пожалей меня". Мне этой истерики было достаточно, я смерил его презрительным взглядом, плевать в рожу не стал.

Володька же Шматко предусмотрительно вышел из партии в первых рядах. Сообщив об этом, он с ненавистью посмотрел мне в глаза: "Твоя всё равно не возьмёт. Мы ещё вам покажем! Мы и без партии тебе глотку заткнём!" Поскольку "Паровозный гудок" за ненадобностью упразднили, Шматко стал фрилансером и сочинял в расплодившихся газетках без остановки: сначала про возврат к НЭПу и ленинским нормам жизни, потом про социализм с человеческим лицом, затем про чудеса рыночной экономики и приветливый мир без пограничных застав, где все военные базы принадлежат сраной когда-то Америке. Всего и не упомнишь. И каждый раз у него выходило прельстительно.

Автор прозревал постепенно, чтобы не на одну статейку хватило. Верхом его творчества стал анализ автобиографии президента всея России. Рассевшись в кремлёвских палатах, Борис Николаевич Ельцин тут же смекнул, что прожил жизнь не зря. И ему захотелось поделиться опытом, показать себя, покукарекать, блеснуть пёрышком и умом. Как будто он не в Кремле, а в писательском доме творчества. На прилавки вывалилась его автобиография, требовавшая немедленного восторга. Вот Володька и накатал рецензию.

"Уже само рождение будущего Президента великой демократической России доказывает его богоизбранность. Когда младенца крестили, пьяненький священник позабыл вынуть Бореньку из холодной купели. Он там пускал пузыри. Но родители всё равно опомнились, младенца вытащили и откачали, и тогда протрезвевший священник пророчески рёк: "Ну, раз выдержал такое испытание, значит, он - самый крепкий, и нарекается у нас Борисом".

В то время ещё не все знали, что президенту Ельцину очень нравилось, когда за спиной и в лицо его величали "царём Борисом". Но Володька-то догадался! Сказывалась природная смётка и богатый журналистский опыт. Поэтому Шматко продолжал незаконченную мысль: "Вода - стихия фундаментальная, а потому отношения с ней заслуживают специального внимания и пиетета. Неприручённая вода - символ страшного первозданного хаоса, смерти. Вспомним про весенние разливы наших богатырских рек и прорывы водопроводной сети. Вода калачом манит, притягивает, словно роковая женщина, она смертельно опасна, но настоящий герой её укрощает. Ельцин - настоящий победитель, укротитель тигров и даже драконов. Он сплавлялся по порожистым уральским рекам пятой категории сложности, перебегал потоки по гнилым брёвнам, пил болотную воду и хворал от неё холерой и тифом, падал в ледяную реку с моста. И так было не раз, и не два. Но стихия воды всякий раз оказывалась побеждённой, Борис Николаевич всякий раз выходил из воды сухим, как стёклышко. Он и выпить больше другого может. А всё отчего? Водка - это же концентрированная вода, от неё прибавляется нездешняя сила. Отменно плавая сажёнками, Борис Николаевич укрощал моря и реки, наверняка он сумеет справиться и с проржавевшими трубами проклятого коммунизма. Не раз и не два стоял Ельцин на пороге смерти и всякий раз её побеждал. Ему оторвало гранатой пальцы, но его хватка стала только крепче, и он прекрасно выучился играть на деревянных ложках. Заслушаешься! Нос ему перешибли оглоблей, но его нюх стал только острее. Вот она, знаменитая Ельцинская чуткость! А на слух он никогда не жаловался - сумел же он услышать, как движутся тектонические плиты истории! И тогда он оседлал необъезженного коня истории, порвал партбилет в клочья и бросил их прямо в рожу своим многочисленным недоброжелателям. Не раз и не два подлые убийцы покушались на его жизнь. Кто ядом, кто ножом, кто непечатным словом. Но ничего ни у кого не вышло, потому что Ельцин наш батюшка - заговоренный, и пуля его не берёт! Всех негодников до единого он царственной железной рукой спустил в унитаз. Это от того, что стихия воды - на его стороне. А у Горби, позвольте спросить, какие знаки богоизбранности на теле имелись? Только сизое пятно на проплешине. Разве ж это отметина? Нет, таким пятном оторванных пальцев не перешибёшь! А уж как Борис Николаевич в лаун-теннис играет... Загляденье! И где он только выучился? В Свердловске, а ныне в Екатеринбурге, даже корта приличного нет".

В общем, Шматко пошёл на повышение и заделался спичрайтером всея России. Явившись на службу, из своего кабинета с видом на колокольню Ивана Великого и остальную Россию он каждое утро грозил мне кулаком из распахнутого окна. Кто бы мог это предположить всего пару лет назад? Кто бы мог подумать, что бандиты вдруг замахают ракетками для большого тенниса, без которых их не пускали в Кремль? Такой теперь был тест на лояльность и сообразительность. Поклонники пинг-понга оказались на задворках новейшей истории, их к президенту на пушечный выстрел не подпускали. Пинг-понг - это мелко, мячик крошечный, летает недалеко, ракетка - с ладонь китайца. И это в то время, когда нужно было решать большие вопросы с огромным размахом. Бандиты интеллигентно махали ракетками, словно волшебными палочками, и, действительно, решали вопросы таким образом, как никому и не снилось.

Засевшие в государственной Думе любители лаун-тенниса единогласно принимали закон "О коммерческих обществах с неограниченной безответственностью". А в телевизоре смахивающий на Емелю вострый мужичок заваливался на русскую печь и голосил: "Мы тут лежим, а денежки идут!" Денежки выпархивали из кучевых облаков и складывались на лежанке в аккуратную пирамидку. И ведь доставала же бабка заветный чулок с заштопанной пяткой и несла сбережённое в коммерческое общество! Коммерсанты в опрятных пиджаках вежливо принимали дары и на следующий день исчезали в известном только им направлении. Но это не останавливало население, взращённое на русской народной сказке и дешёвом советском портвейне. Люди искали сказочника, который пообещает больше. Искали и находили.

Сила воображения развилась у населения необычайно, без сомнений казалось, что худшее - позади, а впереди нас ожидают йогуртовые реки, сервилатные берега. И это - как минимум. И то правда: при определённом желании на огромной территории России можно было обнаружить кучу рассадников новой жизни. Кто бы мог, например, предположить, что в стране вдруг появится в открытой продаже прохладное пиво и размножатся кооперативные сортиры бизнес-класса, где по первому требованию вежливая служительница отрывала вам бумажную ленточку от находившегося при ней рулона? А в некоторых туалетах даже жгли благовонные палочки. Там пахло как-то наособицу, по-буддийски. Однако цена поссать ошеломляла, поэтому снаружи устойчиво пахло крепкой мужской мочой. Это слегка настораживало. Но внутри-то было благоуханно и чисто! И это важнее. Уж очень хотелось верить. Больше всего на свете. Но это продолжалось недолго, наивная картина мира портилась на взрослых дальнозорких глазах.

Вместе с падением трупа так же мгновенно исчезли из обихода удобные авоськи, в воздухе свободы закружились полиэтиленовые пакеты и прочая антропогенная дрянь. Мыло, сваренное из отечественных дворняг, тоже исчезло, в продаже появилось индийское. В очередях упорно твердили, что сделано оно из настоящей слонины, им мылся сам Махатма Ганди. Мыло и вправду не мылилось и было твёрдым, как моржовая кость.

Газетки запестрели коммерческими объявлениями: куплю, продам, убью... Скромные прежде дома терпимости стали публично и хлёстко именовать "комбинатами гендерного обслуживания". Сам я видел растяжку, на которой красовалась полуголая баба, из её губ, сложенных кровавым бантиком, вылетали словечки: "Ветеранам отечественной войны - огромные скидки!" "Блядь" перестала быть ругательством, словосочетание "валютная проститутка" зазвучало гламурно и гордо. Нищие старики пристрастились к торговле порнографическими журналами. Когда покупателей не было, они их украдкой листали и чмокали. В их времена за такие фотки полагалась тюрьма. А теперь - всего лишь сума.

Блядство всячески поощрялось, другой работы не стало, зарплату платили, когда у начальства случался приступ благотворительности. Когда денег не было, их заменяли натурой, произведенной на месте. Чайными сервизами, вязальными спицами, носовыми платками. Что наработал, то и кушай. Это и решило дело. Свободой и демократией сыт не будешь, уже по горло наелись, так что на широкую дорогу вышли демонстрации иного толка. Уже не против партократов, а за сытую жизнь. Шахтёры, металлурги, учителя, доярки реализовывали своё конституционное право на свободу шествий - они канючили хлебушка и весёленький отрез на платье в цветочек. Больше они не просили, не так воспитаны. Во время манифестации они походили на хор птенцов, открывающих рты в ожидании червячков. Пищали противно и громко, любители лаун-тенниса засовывали в уши затычки, червячков не хватало на всех. Поэтому митинги сменили молчаливые голодовки. У голодающих сокращалась поверхность лица, выступали наружу носы, торчали уши. Глаза западали, но зрачки увеличивались в диаметре, прибавляли в скорбности. При такой диете страна худела на глазах, штаны сваливались, ушивались юбки.

Точно так же, как шахтёры, металлурги, учителя и доярки, действующие учёные тоже остались без средств к существованию, но они слишком хорошо знали, что жизнь человеку даётся одна - без богословских мракобесных вывертов. Поэтому голодовок не объявляли, просто загибались у спиртовок без спирта и у книжек со спутанной пагинацией. Словом, у учёных мужей колотилось сердце, поднималось давление. Те, кто посообразительне, вызывали "неотложку", которая везла их в больницу, где, несмотря на отчаянное воровство, их всё-таки подкармливали перловой кашей без соли и сахара.

Досталось и музейщикам. Честно награбленные большевиками православные святыни малой скоростью, крестным ходом откочёвывали в храмы, которым в качестве компенсации за нанесённую историческую обиду даровали неслыханную привилегию - беспошлинно торговать табаком, шнапсом и фряжскими винами, произведёнными в инославных странах.

Немудрено, что в этих условиях многих аборигенов сильно колбасило. Некоторые граждане проявляли чудеса самоорганизации, и на свет явилось всероссийское общество "В защиту неандертальцев". Его организатор сочинил основополагающий труд, в котором возмущался тем, что кости наших предков лежат под резким светом ламп дневного света, а это оскорбляет его религиозное чувство. Или же эти кости валяются пронумерованными в пыльных ящиках, будто фрагменты разбитых керамических изделий, что тоже оскорбляет. Члены общества носили похожие на шкуры дублёнки, прикуривали от кресала, строились перед антропологическим музеем в пикеты, разворачивали транспарант "Верните наши кости!" "Нет ничего более информативного, чем кости", - резонно отвечали им остеоархеологи, но это вызывало только ещё большую ярость. Тогда музейщики решили вернуть только те останки, которые не представляют большой научной ценности, но и этот номер не прошёл. Стало понятно, что демократия сокровища империи сохранить не может.

Водка по-прежнему двигала сюжетом. И дело было вовсе не в том, что наш свердловский Президент абстинентом не был, а в том, что мы сами не были абстинентами и нам нравились красивые этикетки. Любители лаун-тенниса этим пользовались, изобретали невиданные сорта. Хорошо шла "Амнезия". Розовая этикетка, надпись: "Помогает забыть несчастное прошлое". "Амнезия" была получше "Амброзии", от одного запаха которой ты выворачивался наружу. Видя такую ситуацию, сжалившийся Ким Ирсен слал нам бормотуху, в которой болтался жалкий корешок хрена, выдаваемый им за женьшень. Отважившихся на эксперимент бросало в пот, отнимались члены. На оживленных пустырях страны водку меняли на крупу, крупу - на шило, шило - на мыло. Ну, и дальше - в обратной очерёдности. Научно-технические открытия и условные формы глаголов просили не предлагать. На изобретение вечных двигателей был объявлен бессрочный мораторий. Стоявшие у ватмана инженеры стыдливо переползали к прилавку - торговать, чем бог послал. Грамотных было много, сытых - мало. В то же самое время в переводе на хлеб водка сильно подешевела. Или это подорожал хлеб? То есть ситуация была неоднозначной. Сам я никогда не выпивал до одиннадцати утра - такой был у меня внутренний советский запрет, хотя в шалманах на курьих ножках теперь и вправду наливали круглосуточно в любое время года.

В страну потянулась всякая шваль. "Бульонные кубики Галина Бланко из настоящего мяса". Для гарантии язвы - "Кока-кола" в подарок. Для отвода глаз завезли в райцентры бананов, а Ленинград переиначили в Санкт-Петербург. Поползли слухи, что бананы для лучшей сохранности складируют в моргах, но это были происки ананасного лобби. Твёрдые ленинцы возражали против переименования северной Пальмиры, но стариков никто не слушал. Что с них возьмёшь? Слабоумные, нафталинные, про "Ролан-Гаррос" ничего не слыхали...

Крошечные косоглазые люди бесцеремонно тащили из наших столовок легкие алюминиевые приборы и переплавляли их в очередное азиатское чудо. Местные косолапые мужики, кряхтя, тащили в утиль что поувесистее: провода электропередач, медали Великой Отечественной, диски тяжёлоатлетических штанг. Те, кто понаглее - танки, которые на таможне они легко выдавали за плюшевые игрушки. Памятник железному Феликсу свалили арканом, хотели было сдать в утиль, но по дороге передумали - прицельно ссали ему в упрямо сомкнутый рот. Текло и по усам, и по жидкой бородке.

Дзержинский мне с детства не нравился. Тем не менее, в связи с этим информационным поводом я сделал через центральную газету рационализаторское предложение: отныне памятники ставить на колёсиках. Чтобы, значит, их легче было туда-сюда катать. Из настоящего - в прошлое задвигать, а потом - обратно. То есть по-взрослому думать о будущем. Можно даже в постамент вмонтировать моторчик, хотя выйдет и дороговато. Самоходные статуи хранить вечно на специальном складе, ибо ход истории предугадать не в человеческих силах, ещё, глядишь, пригодятся. Очень, как мне казалось, выходило экономно, можно много металла и самородного камня сберечь. В конце концов, статуи можно делать и из пенопласта. Среди скульпторов-монументалистов, конечно, возникнет глухое недовольство и безработица, но профессия это не массовая, можно и пренебречь.

Это оказался мой единственный текст, который прочли миллионы. И не просто прочли, а развернули оживлённую дискуссию на страницах газеты. Правда, согласился со мной, да и то с оговорками, только один человек, да и тот оказался из Заполярья: он хотел вместо колёсиков приделать к монументам полозья. Совсем не принимал в расчёт, дурак, что страна-то у нас огромная, кое-где снег - большая редкость. Кто-то предлагал все памятники вообще на фиг снести, больше никогда никому не ставить, жить самим по себе, без догляда. Но таких хулиганов тоже оказалось на редкость мало. Значительная часть спорщиков возмутилась и обвинила меня в святотатстве, почему-то называя при этом фашистом. Наверное, стеснялись в центральной газете матом ругаться. Они утверждали, что без памятников нельзя никак, что памятник - это овеществлённая славная история Отечества, данная нам в визуальных ощущениях. Некоторые читатели отмечали свои заслуги перед Родиной и предлагали вместо бывших кровопийц поставить самих себя. При этом говорили, что согласны поставить себя за собственный счёт, лишь бы при жизни и в посещаемом публикой месте. Например, в сквере Большого театра. Большинство же соотечественников сочли мою идею за удачный юмор. Посмеялись и позабыли. Хотя мне было не до шуток. Жизнь-то рушилась.

В центральной и периферийной печати высказывались и другие интересные предложения. Ни одно из них овеществлено не было. Жизнь уходила под откос. И ничего с этим уже не поделаешь. Газета моя закрылась, жить стало не на что, я становился язвительнее. Но Шматку я всё равно не завидовал. От отчаяния я сочинил:


С пьедестала жизнь представляется

месивом, горизонтальной массой.

Бронзу не трогают жар, слеза, холод.

Летом она покрывается плесенью,

зимою – снегом. Ни усталости,

ни снисхождения. Словом,

памятники меня не узнают,

за своего не держат,

ибо смотрят в такую даль,

в такое прошлое,

где уже ничего не меняется,

ничего не изменишь.

И, слава богу.

Вот и сам я, врастая в землю,

не отличаю себя от себя.


На этом психологическом фоне любители лаун-тенниса объявили Пасху национальным праздником и понавесили растяжек: "Крась яйца!" Они отменили красный флаг, но сочли, что людишки уже попривыкли, чтобы впереди маячило что-нибудь яркое. Заокеанские сладкоголосые пасторы собирали поначалу стадионы, но они оказались худоваты против наших попов, и по трезвяку native speakers им не поверили. К тому же пасторы тараторили с такой нездешней скоростью, что за словами было не угнаться, они свистели над головой. Наверное, пасторы опасались, что не успеют выговориться. Так и вышло. Без всякого совета с гениальным Эйзенштейном пособника татаро-монгольского ига Александра Невского назначили святым патроном тайной полиции. Злые языки говорили, что слово "патрон" сыграло здесь не последнюю роль. Президент же обзавелся персональным духовником. Интересно, в чём он ему исповедовался? Какие грешки ему отпускались? Расстрел нашенского Белого Дома? Штурм Кавказа? Бутылку виски, выхлестанную из горла и без закуски в штаб-квартире ООН? Бабок с протянутой рукой? Наверное, все грехи были успешно отпущены, поскольку Ельцин принял решение баллотироваться на второй президентский срок. Бомж, поселившийся в моём подъезде, тонко заметил: "Да, мне одной бутылки тоже всегда мало. Откупоривая первую, я думаю уже о том, где взять вторую. О третьей же не может быть речи. Засыпаю и сплю в твоём подъезде. Ты ведь человек гуманный, надеюсь, не против?"

Под колокольный шумок приступили к процедуре присвоения звания заслуженного святого Николаю Второму, прозванному дореволюционным народом "кровавым". Посчитали, что он невинно пострадал за православную веру и принёс своим подданным много чего хорошего. Например, памятную кружку, которые выдавали счастливчикам, не задавленным на Ходынском поле. Наверняка эту пиар-акцию Володька Шматко придумал, у него с историей всегда нелады были. Так что он мог просто не знать про кровавое воскресение и русско-японскую войну. Но другие-то знали! И ничего ему не сказали! Впрочем, чему здесь удивляться? Ельцин с Николаем были почти земляки: один родился в Свердловске, другого расстреляли в Екатеринбурге и там же спрятали труп. В начальственных кабинетах вместо почётных грамот стали густо вешать иконы в золотых окладах, но стены квартир простых граждан по-прежнему украшали травленные молью ковры.

Ушлые китайцы тем временем закупали эшелонами нашенское добротное азотное удобрение и гнали обратно своё, сделанное из отработанных батареек. Огурчики из-под батареек получались по-китайски жёлтыми и вредными для среднеполосного обитателя. Люди стали кашлять чаще, за Великой Китайской Стеной гадко подхихикивали. Передовые умы заговорили о необходимости компьютеризации этого бардака.

Но и это ещё не всё.

Россия, которая исконно гордилась своей мягкой рухлядью и извела её до состояния завезённой аж из Южной Америки шиншиллы, теперь перешла на рухлядь жидкую и воздушную - на самородную нефть и самородный газ. Биржевые кардиограммные сводки воспринимались с сердечным волнением, как отчёт о генеральном сражении в Бородино. Сколько нам завтра из мешка отсыпят? Заводы встали, шестерни не вращались, жизнь пульсировала только в трубах очень большого диаметра. Европейская сволочь улыбалась своему газообразному счастью: на деньги, полученные за нефть, русские безрукие дураки покупали европейские трубы, чтобы гнать по ним газ в западном направлении. Наши девки торговали сдобным телом, а наши настоящие мужики, эти доминантные самцы, эти любители лаун-тенниса - валютным сырцом. Я с волнением говорил, что это, в сущности, одно и то же - молодость мимолётна, подземных кладов на все времена не хватит, нужно хоть что-нибудь делать руками, следует подумать о будущих поколениях, но голоса рыбы не слышал никто. Однова живём, гони в трубу всё!

Не стыдно стало ничего, люди перестали отбрасывать тени и бояться того, что о них напишут в мемуарах. Этот жанр вообще сделался неактуален. Чего вспоминать-то? Как мы были рабами? Как ненавидели партию и правительство и боялись об этом сказать? Как мы сами себя ненавидели за трусость? Задача состояла в другом: всё позабыть. Даже нувориши не рассказывали про свой первый сворованный рубль. Видно, остатки совести у них всё-таки были - стеснялись.

Когда-то власть страшилась стёба, и потому следовало стебаться. А теперь она стебалась сама. Теперь она боялась порядочности и морали больше огня. Губы не выворачивались произнести: свобода, равенство и братство. Поэтому, по-моему разумению, следовало немедленно приступить к массовому изготовлению морализаторских романов: люби ближнего, воровать нехорошо и т.д. А про убить - и думать не смей. Я извещал об этом газеты, взывал к радио и телевидению, но должность читателя писем трудящихся упразднили, да и почта ходить перестала до лучших времён, которые не наступили. Сам я тоже такого романа не написал, образ положительного героя мне не давался. Так что я восхищался природой, ужасался людьми. Вода уходила в песок. Между тем, премию "Ясная Поляна", полагавшуюся за гуманизм, присудили писателю-охотнику на крупных млекопитающих, поклоннику Хемингуэя. Он любил животных и в них же стрелял. Стрелял и страдал. Потом писал. То есть автору удалось вскрыть богатство человеческой натуры. Без комментариев.

Голубой когда-то экран заполнила гладкая полихромная политсволочь - садомазохисты демократической ориентации. Они выдавали себя за невинно репрессированных. "Понимаете, у них там - цветущая сакура, а у нас - чеховский "Вишнёвый сад". У них транспарентность, а у нас глухая гоголевская "Шинель". У них круассаны, спагетти и кетчуп, а у нас чёрный-чёрный хлеб, серые-серые макароны и гадкий-прегадкий томатный соус без всякого искусственного красителя. Совместно почувствуем разницу! Ваша прошлая жизнь - это горькая опечатка! А Пушкин ваш сраный - жалкий эпигон западноевропейского романтизма. Эх вы, мечтатели из зверски холодной страны! Хотели стать Третьим Римом и завели себе Третий Интернационал? А вместо этого попали в коммунистическое рабство и стали третьим миром! Вас обманывали, а вы, дураки, и обманулись. Но мы-то вас не подведём! Мы, политинформаторы чикагского разлива, мы вот как скажем вам без утайки, как стать настоящими людьми второго сорта!"

Потоки слов очищали желудок, за эти юродивые речи добрые представители иноземного среднего класса слали нам гуманитарные посылочки с этими самыми спагетти, кетчупом и поп-корном. Но на всех не хватало, мало слали. Всё-таки ихний средний класс удивительно жадный. Горожане снаряжались в леса и травились бледными поганками. Под шумок распахнул свои транспарентные двери "Макдональдс". Его осаждали толпы. Котлеты всем надоели, хотелось заокеанского гамбургера. Холестерин ещё не изобрели, никто про него не слыхал. А если б и услыхал, всё равно бы никто не поверил.

Использованные презервативы липли к неметённой мостовой. С неё же неприятные старики с вредными привычками подбирали окурки и жестянки из-под пива. Окурки курили, а жестянки прижимали к уху. В ухе шумело Средиземным морем. Жадная до посюсторонней жизни половозрелая молодёжь больше не мечтала об авиации и космосе - точила ножи, подавалась в милиционеры или налётчики. Милиционеры подрабатывали налётчиками, налётчики - милиционерами. В подъездах били по голове - сначала крепким кулаком и пустой бутылкой, а потом и новомодной бейсбольной битой, которая считалась свидетельством выхода страны из международной изоляции. Сотрясение мозга сделалось привычным явлением, вроде насморка. Квартиру оставлять стало опасно - грабили без предупреждения. Раньше у нас были доморощенные убийцы, а теперь расплодились киллеры. И этих киллеров стало много больше, чем убийц. Словом, довольно быстро обнаружилось, что за душой у нас - хер с копейкой.

От всего этого холодело внутри даже у бывалых воров в законе. Один из них, убивец с наколкой "Не забуду мать родную!", заплатил за телеэфир и взывал к совести: "Нам, ворам, судьба Родины не безразлична! Возьмите у нас то хорошее, что у нас есть!" Он не имел в виду общаг, он хотел сказать, что убивать надо не каждого встречного, а с разбором, что ограбленному фрайерку непременно следует оставлять на проезд домой. Потому что так гуманнее. "Сами подумайте!" - воскликнул вор в конце жаркого выступления. На что ведущий отморозок с презрением ответил: я думаю только за деньги. Сказал, как отрезал. Словом, в новых условиях прежний воровской стиль был признан отсталым и неэффективным, следовало осваивать передовые технологии. В связи с этим передовики не долго думая упразднили сбережения граждан в Сбербанке, сказав, что у народонаселения от них оттопыриваются карманы, а это выглядит с заграничной стороны весьма некрасиво.

Вместо торжественных советских денег передовики наксерили цветных фантиков с бесчисленными ноликами. Импортной шариковой ручкой каждый день пририсовывали новые. В качестве меры по борьбе с инфляцией наиболее нервные граждане покупали себе надгробия впрок. Какая-никакая, а недвижимость. Импортными калькуляторами брезговали, потому что им не хватало разрядов. Что до отечественной промышленности, то она была тяжёлой, калькуляторы и прочие мелкие вещи у неё не получались. Так что пилить бюджет государственным мужам приходилось, деля его столбиком. Тёмными ночами их упорное сопение можно было услышать, приложа ухо к бескрайней равнине. В сараюхах, где фантики меняли на свеженькие доллары, висело объявление: "Получив купюры, немедленно проверьте их на подлинность". Совет был неглупым.

Сбросив ботиночки фабрики "Скороход", бывшие топтуны, перлюстраторы и действующие генералы немедленно переоделись в костюмы от "Версаче" и приступили к возведению заборов вокруг того, что они называли коттеджными посёлками. Раньше они строили колючие ограды вокруг резерваций, которые они называли исправительно-трудовыми учреждениями, теперь поселились в резервации сами. Те же вышки с задумчивыми часовыми, те же псы у кованых врат. За забором - замки с башенками, которые были явно срисованы с моих детских книжек с картинками. Кроме как на постройку зон, не хватало ни совести, ни фантазии.

Для отвода глаз от коттеджных посёлков бывшие топтуны, перлюстраторы и действующие генералы запустили в телеэкран профессиональных гипнотизёров. Раньше они томились в подполье, теперь настал их час. От их речей сладко кружилась голова, а некоторые пенсионерки даже ощущали, как у них вечерами под съёмными протезами режутся зубки, а под допотопными юбками потихонечку возобновляется менструация. Чтобы закрепить её окончательно, бабушки прикладывали к причинному месту портрет гипнотизёра. Самого обольстительного величали Осипом Бескиным, он являлся в каждую квартиру в лучшее эфирное время.

Спокойно засыпали немногие. Наверное, действовала зараженная гипнотизёром живая вода, предназначенная для промывки чакр. От усердия у Бескина раздувало щёки, в чистом стакане пенилась заряженная слюна. На аспирин с валидолом у граждан демократической России не хватало фантиков, врачи советовали пить кипячёную мочу. Они давали клятву Гиппократа и старались ни в коем случае себе не навредить.

Евреи боялись фашистов, демократы - коммунистов, военные - гражданских, левши - правшей, православные - мусульман, заимодавцы - кредиторов. Все русские, все вместе боялись гражданской войны, поэтому, наверное, её и не случилось. Враги были всюду, а это означает, что врага не было. Это было приятно и непривычно. Впрочем, довольны остались не все, кое-кто и повесился, кое-кто попадал с балкона, кто-то попросту застрелился. Записок не оставляли, сказать было нечего.

Однако большинство населения всё равно осталось в живых, это создавало проблемы. Что им, оставшимся, было делать, чем занять своё воображение? В этих условиях бывшие топтуны, перлюстраторы и действующие генералы без всякой подсказки со стороны православной церкви широко распространили дельную мысль, что мы - потенциально великая держава. Надо только поднапрячься и, маленько покряхтев, подняться с колен и начать воевать из положения "стоя", ибо это естественное состояние русского организма. Жить в потенциальной стране становилось для рассудка реально опасно.

Так что брутальные оптимисты в качестве компенсации за несостоявшуюся в средней полосе войну отправились убивать куда подальше - в Чечню. Безродные историки взывали к истории, они-то знали, что горцев завоевать нельзя. Однако и контраргумент был сильным: а кого ещё мы назначим на роль уехавших в тёплые страны евреев? Кавказцев и вправду никто не любил. Считалось, что у них слишком много денег и совсем нет совести. Кавказцев евреями и вправду назначили, но замена вышла неудачной. Вместо рыдающей скрипочки - харкающий свинцом автомат Калашникова и окровавленные трупы неверных в самом красивом в мире московском метро. От обиды, что Российская Империя никогда не распростиралась до Африки, жителей Кавказа стали именовать "чёрными". Но какие, спрашивается, из горцев негры? Совсем недавно, между прочим, белую нынче расу учёные мужи именовали "кавказоидами". Фотки раскорёженного Грозного радовали православный взор, отвлекали от поисков объедков в помойках, настойчиво напоминали о славном и чрезвычайном прошлом, когда при возгласе "воздух!" следует не понюхать его, а втянуть голову в плечи и повалиться на землю.

Отсталые мамаши, правда, не оценили блестящих потенций. Они исправно заносили в военкоматы пакеты с деньгами. Ввиду инфляции счёт шёл на доллары. "Я вовсе не против казённого патриотизма, пусть другие спокойно себе воюют, зализывают раны и ордена на грудь вешают, а мой сыночек пусть лучше дома посидит, в компьютер поиграет, у него простуда и давление в мозгу слабое". Военкомам такие речи нравились и они приобретали сильно подержанные иномарки. Их жизнь понемногу налаживалась. Они боялись нас, мы боялись их. Но они боялись больше. Им было что приобретать. Поэтому они победили. Они победили потому, что ни я, ни вы, ни все мы, народ, не написали морализаторского романа и не стали его читать.