Все смешалось в доме Облонских

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 71 72 73 74 75 76 77 78 79

наибольшее уважение, верили.

Другое было то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разде-

лявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под

ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без от-

вета на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить

совершенно другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например, о

развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.

Кроме того, во время родов жены с ним случилось необыкновенное для не-

го событие. Он, неверующий, стал молиться и в ту минуту, как молился,

верил. Но прошла эта минута, и он не мог дать этому тогдашнему настрое-

нию никакого места в своей жизни.

Он не мог признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, по-

тому что, как только он начинал думать спокойно об этом, все распадалось

вдребезги; не мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что до-

рожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он

бы осквернял те минуты. Он был в мучительном разладе с самим собою и

напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.

IX

Мысли эти томили и мучали его то слабее, то сильнее, но никогда не по-

кидали его. Он читал и думал, и чем больше он читал и думал, тем дальше

чувствовал себя от преследуемой им цели.

В последнее время в Москве и в деревне, убедившись, что в материалис-

тах он не найдет ответа, он перечитал и вновь прочел и Платона, и Спино-

зу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауера - тех философов, кото-

рые не материалистически объясняли жизнь.

Мысли казались ему плодотворны, когда он или читал, или сам придумывал

опровержения против других учений, в особенности против материалистичес-

кого; но как только он читал или сам придумывал разрешение вопросов, так

всегда повторялось одно и то же. Следуя данному определению неясных

слов, как дух, воля, свобода, субстанция, нарочно вдаваясь в ту ловушку

слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он начинал как будто

что-то понимать. Но стоило забыть искусственный ход мысли и из жизни

вернуться к тому, что удовлетворяло, когда он думал, следуя данной нити,

- и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, как карточный

дом, и ясно было, что постройка была сделана из тех же перестановленных

слов, независимо от чего-то более важного в жизни, чем разум.

Одно время, читая Шопенгауера, он подставил на место его воли - лю-

бовь, и эта новая философия дня на два, пока он не отстранился от нее,

утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни

взглянул на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой.

Брат Сергей Иванович посоветовал ему прочесть богословские сочинения

Хомякова. Левин прочел второй том сочинений Хомякова и, несмотря на от-

толкнувший его сначала полемический, элегантный и остроумный тон, был

поражен в них учением о церкви. Его поразила сначала мысль о том, что

постижение божественных истин не дано человеку, но дано совокупности лю-

дей, соединенных любовью, - церкви. Его обрадовала мысль о том, как лег-

че было поверить в существующую, теперь живущую церковь, составляющую

все верование людей, имеющую во главе бога и потому святую и непогреши-

мую, от нее уже принять верования в бога, в творение, в падение, в ис-

купление, чем начинать с бога, далекого, таинственного бога, творения и

т. д. Но, прочтя потом историю церкви католического писателя и историю

церкви православного писателя и увидав, что обе церкви, непогрешимые по

сущности своей, отрицают одна другую, он разочаровался и в хомяковском

учении о церкви, и это здание рассыпалось таким же прахом, как и фило-

софские постройки.

Всю эту весну он был не свой человек и пережил ужасные минуты.

"Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я

этого не могу, следовательно нельзя жить", - говорил себе Левин.

"В бесконечном времени, в бесконечности материи, в бесконечном прост-

ранстве выделяется пузырек-организм, и пузырек этот подержится и лопнет,

и пузырек этот - я".

Это была мучительная неправда, но это был единственный, последний ре-

зультат вековых трудов мысли человеческой в этом направлении.

Это было то последнее верование, на котором строились все, во всех от-

раслях, изыскания человеческой мысли. Это было царствующее убеждение, и

Левин из всех других объяснений, как все-таки более ясное, невольно, сам

не зная когда и как, усвоил именно это.

Но это не только была неправда, это была жестокая насмешка какой-то

злой силы, злой, противной и такой, которой нельзя было подчиняться.

Надо было избавиться от этой силы. И избавление было в руках каждого.

Надо было прекратить эту зависимостъ от зла. И было одно средство -

смерть.

И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так

близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и

боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться.

Но Левин не застрелился и не повесился и продолжал жить.

X

Когда Левин думал о том, что он такое и для чего он живет, он не нахо-

дил ответа и приходил в отчаянье; но когда он переставал спрашивать себя

об этом, он как будто знал, и что он такое и для чего он живет, потому

что твердо и определенно действовал и жил; даже в это последнее время он

гораздо тверже и определеннее жил, чем прежде.

Вернувшись в начале июня в деревню, он вернулся и к своим обычным за-

нятиям. Хозяйство сельское, отношения с мужиками и соседями, домашнее

хозяйство, дела сестры и брата, которые были у него на руках, отношения

с женою, родными, заботы о ребенке, новая пчелиная охота, которою он ув-

лекся с нынешней весны, занимали все его время.

Дела эти занимали его не потому, чтоб он оправдывал их для себя каки-

ми-нибудь общими взглядами, как он это делывал прежде; напротив, теперь,

с одной стороны, разочаровавшись неудачей прежних предприятий для общей

пользы, с другой стороны, слишком занятый своими мыслями и самым коли-

чеством дел, которые со всех сторон наваливались на него, он совершенно

оставил всякие соображения об общей пользе, и дела эти занимали его

только потому, что ему казалось, что он должен был делать то, что он де-

лал, - что он не мог иначе.

Прежде (это началось почти с детства и все росло до полной возмужалос-

ти), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро

для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал,

что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала неск-

ладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и

сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, все уменьшаясь и

уменьшаясь, сходила на нет; теперь же, когда он после женитьбы стал бо-

лее и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более

никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность,

что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем

прежде, и что оно все становится больше и больше.

Теперь он, точно против воли, все глубже и глубже врезывался в землю,

как плуг, так что уж и не мог выбраться, не отворотив борозды.

Жить семье так, как привыкли жить отцы и деды, то есть в тех же усло-

виях образования и в тех же воспитывать детей, было, несомненно, нужно.

Это было так же нужно, как обедать, когда есть хочется; и для этого так

же нужно, как приготовить обед, нужно было вести хозяйственную машину в

Покровском так, чтобы были доходы. Так же несомненно, как нужно отдать

долг, нужно было держать родовую землю в таком положении, чтобы сын, по-

лучив ее в наследство, сказал так же спасибо отцу, как Левин говорил

спасибо деду за все то, что он настроил и насадил. И для этого нужно бы-

ло не отдавать землю внаймы, а самому хозяйничать, держать скотину, на-

возить поля, сажать леса.

Нельзя было не делать дел Сергея Ивановича,сестры, всех мужиков, хо-

дивших за советами и привыкших к этому, как нельзя бросить ребенка, ко-

торого держишь уже на руках. Нужно было позаботиться об удобствах приг-

лашенной свояченицы с детьми и жены с ребенком, и нельзя было не быть с

ними хоть малую часть дня.

И все это вместе с охотой за дичью и новой пчелиной охотой наполняло

всю ту жизнь Левина, которая не имела для него никакого смысла, когда он

думал.

Но кроме того, что Левин твердо знал, что' ему надо делать, он точно

так же знал, как ему надо все это делать и какое дело важнее другого.

Он знал, что нанимать рабочих надо было как можно дешевле; но брать в

кабалу их, давая вперед деньги, дешевле, чем они стоят, не надо было,

хотя это и было очень выгодно. Продавать в бескормицу мужикам солому

можно было, хотя и жалко было их; но постоялый двор и питейный, хотя они

и доставляли доход, надо было уничтожить. За порубку лесов надо было

взыскивать сколь возможно строже, но за загнанную скотину нельзя было

брать штрафов, и хотя это и огорчало караульщиков и уничтожало страх,

нельзя было не отпускать загнанную скотину.

Петру, платившему ростовщику десять процентов в месяц, нужно было дать

взаймы, чтобы выкупить его; но нельзя было спустить и отсрочить оброк

мужикам-неплательщикам. Нельзя было пропустить приказчику то, что лужок

не был скошен и трава пропала задаром; но нельзя было и косить восемьде-

сят десятин, на которых был посажен молодой лес. Нельзя было простить

работнику, ушедшему в рабочую пору домой потому, что у него отец умер,

как ни жалко было его, и надо было расчесть его дешевле за прогульные

дорогие месяцы; но нельзя было и не выдавать месячины старым, ни на что

не нужным дворовым.

Левин знал тоже, что, возвращаясь домой, надо было прежде всего идти к

жене, которая была нездорова; а мужикам, дожидавшимся его уже три часа,

можно было еще подождать; и знал, что, несмотря на все удовольствие, ис-

пытываемое им при сажании роя, надо было лишиться этого удовольствия и,

предоставив старику без себя сажать рой, пойти толковать с мужиками, на-

шедшими его на пчельнике.

Хорошо ли, дурно ли он поступал, он не знал и не только не стал бы те-

перь доказывать, но избегал разговоров и мыслей об этом.

Рассуждения приводили его в сомнения и мешали ему видеть, что' должно

и что' не должно. Когда же он не думал, а жил, он не переставая чувство-

вал в душе своей присутствие непогрешимого судьи, решившего, который из

двух возможных поступков лучше и который хуже; и как только он поступал

не так, как надо, он тотчас же чувствовал это.

Так он жил, не зная и не видя возможности знать, что он такое и для

чего живет на свете, и мучаясь этим незнанием до такой степени, что бо-

ялся самоубийства, и вместе с тем твердо прокладывая свою особенную, оп-

ределенную дорогу в жизни.

XI

В тот день, как Сергей Иванович приехал в Покровское, Левин находился

в одном из своих самых мучительных дней.

Было самое спешное рабочее время, когда во всем народе проявляется та-

кое необыкновенное напряжение самопожертвования в труде, какое не прояв-

ляется ни в каких других условиях жизни и которое высоко ценимо бы было,

если бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если б оно не

повторялось каждый год и если бы последствия этого напряжения не были

так просты.

Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар,

обмолотить семена и посеять озимое - все это кажется просто и обыкновен-

но; а чтобы успеть сделать все это, надо, чтобы от старого до малого все

деревенские люди работали не переставая в эти три-четыре недели втрое

больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным хлебом, молотя и

возя снопы по ночам и отдавая сну не более двух-трех часов в сутки. И

каждый год это делается по всей России.

Проживя большую часть жизни в деревне и в близких сношениях с народом,

Левин всегда в рабочую пору чувствовал, что это общее народное возбужде-

ние сообщается и ему.

С утра он ездил на первый посев ржи, на овес, который возили в скирды,

и, вернувшись домой к вставанью жены и свояченицы, напился с ними кофею

и ушел пешком на хутор, где должны были пустить вновь установленную мо-

лотилку для приготовления семян.

Целый день этот Левин, разговаривая с приказчиком и мужиками и дома

разговаривая с женою, с Долли, с детьми ее, с тестем, думал об одном и

одном, что занимало его в это время помимо хозяйственных забот, и во

всем искал отношения к своему вопросу: "Что же я такое? и где я? и зачем

я здесь?"

Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом

лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам со-

ломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толк-

лась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солн-

цем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на

пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и,

трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на народ, копо-

шившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли.

"Зачем все это делается? - думал он. - Зачем я тут стою, заставляю их

работать? Из чего они все хлопочут и стараются показать при мне свое

усердие? Из чего бьется эта старуха Матрена, моя знакомая? (Я лечил ее,

когда на пожаре на нее упала матица), - думал он, глядя на худую бабу,

которая, двигая граблями зерно, напряженно ступала черно-загорелыми бо-

сыми ногами по неровному жесткому току. - Тогда она выздоровела; но не

нынче-завтра, через десять лет, ее закопают, и ничего не останется ни от

нее, ни от этой щеголихи в красной паневе, которая таким ловким, нежным

движением отбивает из мякины колос. И ее закопают, и пегого мерина этого

раздутыми ноздрями лошадь, переступающую по двигающемуся из-под нее нак-

лонному колесу. - И ее закопают, и Федора подавальщика с его курчавой,

полною мякины бородой и прорванной на белом плече рубашкой закопают. А

он разрывает снопы, и что-то командует, и кричит на баб, и быстрым дви-

жением поправляет ремень на маховом колесе. И главное, не только их, но

меня закопают, и ничего не останется. К чему?"

Он думал это и вместе с тем глядел на часы, чтобы расчесть, сколько

обмолотят в час. Ему нужно было это знать, чтобы, судя по этому, задать

урок на день.

"Скоро уж час, а только начали третью копну", - подумал Левин, подошел

к подавальщику и, перекрикивая грохот машины, сказал ему, чтоб он реже

пускал.

- Помногу подаешь, Федор! Видишь - запирается, оттого не споро. Раз-

равнивай!.

Почерневший от липнувшей к потному лицу пыли Федор прокричал что-то в

ответ, но все делал не так, как хотелось Левину.

Левин, подойдя к барабану, отстранил Федора и сам взялся подавать.

Проработав до обеда мужицкого, до которого уже оставалось недолго, он

вместе с подавальщиком вышел из риги и разговорился, остановившись подле

сложенного на току для семян аккуратного желтого скирда жатой ржи.

Подавальщик был из дальней деревни, из той, в которой Левин прежде от-

давал землю на артельном начале. Теперь она была отдана дворнику внаймы.

Левин разговорился с подавальщиком Федором об этой земле и спросил, не

возьмет ли землю на будущий год Платон, богатый и хороший мужик той же

деревни.

- Цена дорога, Платону не выручить, Константин Дмитрич, - отвечал му-

жик, выбирая колосья из потной пазухи.

- Да как же Кириллов выручает?

- Митюхе (так презрительно назвал мужик дворника), Константин Дмитрич,

как не выручить! Этот нажмет, да свое выберет. Он хрестьянина не пожале-

ет. А дядя Фоканыч (так он звал старика Платона) разве станет драть шку-

ру с человека? Где в долг, где и спустит. Ан и не доберет. Тоже челове-

ком.

- Да зачем же он будет спускать?

- Да так, значит - люди разные; один человек только для нужды своей

живет, хоть бы Митюха, только брюхо набивает, а Фоканыч - правдивый ста-

рик. Он для души живет. Бога помнит.

- Как бога помнит? Как для души живет? - почти вскрикнул Левин.

- Известно как, по правде, по-божью. Ведь люди разные. Вот, хоть вас

взять, тоже не обидите человека...

- Да, да, прощай!- проговорил Левин, задыхаясь от волнения, и, повер-

нувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому.

Новое радостное чувство охватило Левина. При словах мужика о том, что

Фоканыч живет для души, по правде, по-божью, неясные, но значительные

мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к

одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.

XII

Левин шел большими шагами по большой дороге, прислушиваясь не столько

к своим мыслям (он не мог еще разобрать их), сколько к душевному состоя-

нию, прежде никогда им не испытанному.

Слова, сказанные мужиком, произвели в его душе действие электрической

искры, вдруг преобразившей и сплотившей в одно целый рой разрозненных,

бессильных отдельных мыслей, никогда не перестававших занимать его. Мыс-

ли эти незаметно для него самого занимали его и в то время, когда он го-

ворил об отдаче земли.

Он чувствовал в своей душе что-то новое и с наслаждением ощупывал это

новое, не зная еще, что это такое.

"Не для нужд своих жить, а для бога. Для какого бога? Для бога. И что

можно сказать бессмысленнее того, что он сказал? Он сказал, что не надо

жить для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем,

к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятно-

го, для бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что

же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их

справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?

Нет, я понял его и совершенно так, как он понимает, понял вполне и яс-

нее, чем я понимаю что-нибудь в жизни, и никогда в жизни не сомневался и

не могу усумниться в этом. И не я один, а все, весь мир одно это вполне

понимают и в одном этом не сомневаются и всегда согласны.

Федор говорит, что Кириллов, дворник, живет для брюха. Это понятно и

разумно. Мы все, как разумные существа, не можем иначе жить, как для

брюха. И вдруг тот же Федор говорит, что для брюха жить дурно, а надо

жить для правды, для бога, и я с намека понимаю его! И я и миллионы лю-

дей, живших века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и муд-

рецы, думавшие и писавшие об этом, своим неясным языком говорящие то же,

- мы все согласны в этом одном: для чего надо жить и что' хорошо. Я со

всеми людьми имею только одно твердое, несомненное и ясное знание, и

знание это не может быть объяснено разумом - оно вне его и не имеет ни-

каких причин и не может иметь никаких последствий.

Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие

- награду, оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и

следствий.

И его-то я знаю, и все мы знаем.

А я искал чудес, жалел, что не видал чуда, которое бы убедило меня. А

вот оно чудо, единственно возможное, постоянно существующее, со всех

сторон окружающее меня, и я не замечал его!

Какое же может быть чудо больше этого?

Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страда-

ния?" - думал Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни жару, ни ус-

талости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было

так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнения

и, не в силах идти дальше, сошел с дороги в лес и сел в тени осин на

нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу и лег, облокотившись на

Blog

Все смешалось в доме Облонских