Все смешалось в доме Облонских

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 67 68 69 70 71 72 73 74 ... 79

нии, вопрос жизни и смерти. Если бы ты не обещал прежде, она бы помири-

лась с своим положением, жила бы в деревне. Но ты обещал, она написала

тебе и переехала в Москву. И вот в Москве, где каждая встреча ей нож в

сердце, она живет шесть месяцев, с каждым днем ожидая решения. Ведь это

все равно, что приговоренного к смерти держать месяцы с петлей на шее,

обещая, может быть, смерть, может быть, помилование. Сжалься над ней, и

потом я берусь все так устроить... Vos scrupules...

- Я не говорю об этом, об этом... - гадливо перебил его Алексей Алек-

сандрович. - Но, может быть, я обещал то, чего я не имел права обещать.

- Так ты отказываешь в том, что обещал?

- Я никогда не отказывал в исполнении возможного, но я желаю иметь

время обдумать, насколько обещанное возможно.

- Нет, Алексей Александрович! - вскакивая, заговорил Облонский, - я не

хочу верить этому! Она так несчастна, как только может быть несчастна

женщина, и ты не можешь отказать в такой...

- Насколько обещанное возможно. Vous professez d'etre un libre

penseur. Но я, как человек верующий, не могу в таком важном деле посту-

пить противно христианскому закону.

- Но в христианских обществах и у нас, сколько я знаю, развод допущен,

- сказал Степан Аркадьич. - Развод допущен и нашею церковью. И мы ви-

дим...

- Допущен, но не в этом смысле.

- Алексей Александрович, я не узнаю тебя, - помолчав, сказал Облонс-

кий. - Не ты ли (и мы ли не оценили этого?) все простил и, движимый

именно христианским чувством, готов был всем пожертвовать? Ты сам ска-

зал: отдать кафтан, когда берут рубашку, и теперь...

- Я прошу, - вдруг вставая на ноги, бледный и с трясущеюся челюстью,

пискливым голосом заговорил Алексей Александрович, - прошу вас прекра-

тить, прекратить... этот разговор.

- Ах, нет! Ну, прости, прости меня, если я огорчил тебя, - сконфуженно

улыбаясь, заговорил Степан Аркадьич, протягивая руку, - но я все-таки,

как посол, только передавал свое поручение.

Алексей Александрович подал свою руку, задумался и проговорил:

- Я должен обдумать и поискать указаний. Послезавтра я дам вам реши-

тельный ответ, - сообразив что-то, сказал он.

XIX

Степан Аркадьич хотел уже уходить, когда Корней пришел доложить:

- Сергей Алексеич!

- Кто это Сергей Алексеич? - начал было Степан Аркадьич, но тотчас же

вспомнил.

- Ах, Сережа!- сказал он. - "Сергей Алексеич" я думал, директор депар-

тамента. "Анна и просила меня повидать его", - вспомнил он.

И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская

его, сказала: "Все-таки ты увидишь его. Узнай подробно, где он, кто при

нем. И, Стива... если бы возможно! Ведь возможно?" Степан Аркадьич по-

нял, что означало это "если бы возможно" - если бы возможно сделать раз-

вод так, чтоб отдать ей сына... Теперь Степан Аркадьич видел, что об

этом и думать нечего, но все-таки рад был увидеть племянника.

Алексей Александрович напомнил шурину, что сыну никогда не говорят про

мать и что он просит его ни слова не упоминать про нее.

- Он был очень болен после того свидания с матерью, которое мы не

пре-ду-смотрели, - сказал Алексей Александрович. - Мы боялись даже за

его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его

здоровье, и теперь я по совету доктора отдал его в школу. Действительно,

влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здо-

ров и учится хорошо.

- Экой молодец стал! И то, не Сережа, а целый Сергей Алексеич!улыба-

ясь, сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего краси-

вого широкого мальчика в синей курточке и длинных панталонах. Мальчик

имел вид здоровый и веселый. Он поклонился дяде, как чужому, но, узнав

его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвер-

нулся от него. Мальчик подошел к отцу и подал ему записку о баллах, по-

лученных в школе.

- Ну, это порядочно, - сказал отец, - можешь идти.

- Он похудел и вырос и перестал быть ребенком, а стал мальчишкой; я

это люблю, - сказал Степан Аркадьич. - Да ты помнишь меня?

Мальчик быстро оглянулся на отца.

- Помню, mon oncle, - отвечал он, взглянув на дядю, и опять потупился.

Дядя подозвал мальчика и взял его за руку.

- Ну что ж, как дела? - сказал он, желая разговориться и не зная, что

сказать.

Мальчик, краснея и не отвечая, осторожно потягивал свою руку из руки

дяди. Как только Степан Аркадьич выпустил его руку, он, как птица, выпу-

щенная на волю, вопросительно взглянув на отца, быстрым шагом вышел из

комнаты.

Прошел год с тех пор, как Сережа видел в последний раз свою мать. С

того времени он никогда не слыхал более про нее. И в этот же год он был

отдан в школу и узнал и полюбил товарищей. Те мечты и воспоминания о ма-

тери, которые после свидания с нею сделали его больным, теперь уже не

занимали его. Когда они приходили, он старательно отгонял их от себя,

считая их стыдными и свойственными только девочкам, а не мальчику и то-

варищу. Он знал, что между отцом и матерью была ссора, разлучившая их,

знал, что ему суждено оставаться с отцом, и старался привыкнуть к этой

мысли.

Увидать дядю, похожего на мать, ему было неприятно, потому что это

вызвало в нем те самые воспоминания, которые он считал стыдными. Это бы-

ло ему тем более неприятно, что по некоторым словам, которые он слышал,

дожидаясь у двери кабинета, и в особенности по выражению лица отца и дя-

ди он догадывался, что между ними должна была идти речь о матери. И что-

бы не осуждать того отца, с которым он жил и от которого зависел, и,

главное, не предаваться чувствительности, которую он считал столь унизи-

тельною, Сережа старался не смотреть на этого дядю, приехавшего нарушать

его спокойствие, и не думать про то, что он напоминал.

Но когда вышедший вслед за ним Степан Аркадьич, увидав его на лестни-

це, подозвал к себе и спросил, как он в школе проводит время между клас-

сами, Сережа, вне присутствия отца, разговорился с ним.

- У нас теперь идет железная дорога, - сказал он, отвечая на его воп-

рос. - Это видите ли как: двое садятся на лавку. Это пассажиры. А один

становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и

поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и

тут кондуктором очень трудно быть!

- Это который стоя? - спросил Степан Аркадьич, улыбаясь.

- Да, тут надо и смелость и ловкость, особенно как вдруг остановятся

или кто-нибудь упадет.

- Да, это не шутка, - сказал Степан Аркадьич, с грустью вглядываясь в

эти оживленные, материнские глаза, теперь уж не ребячьи, не вполне уже

невинные. И, хотя он и обещал Алексею Александровичу не говорить про Ан-

ну, он не вытерпел.

- А ты помнишь мать? - вдруг спросил он.

- Нет, не помню, - быстро проговорил Сережа и, багрово покраснев, по-

тупился. И уже дядя ничего более не мог добиться от него.

Славянин-гувернер через полчаса нашел своего воспитанника на лестнице

и долго не мог понять, злится он или плачет.

- Что ж, верно ушиблись, когда упали? - сказал гувернер. - Я говорил,

что это опасная игра. И надо сказать директору.

- Если б и ушибся, так никто бы не заметил. Уж это наверно.

- Ну так что же?

- Оставьте меня! Помню, не помню... Какое ему дело? Зачем мне помнить?

Оставьте меня в покое!- обратился он уже не к гувернеру, а ко всему све-

ту.

XX

Степан Аркадьич, как и всегда, не праздно проводил время в Петербурге.

В Петербурге, кроме дел: развода сестры и места, ему, как и всегда, нуж-

но было освежиться, как он говорил, после московской затхлости.

Москва, несмотря на свои cafes chantants и омнибусы, была все-таки

стоячее болото. Это всегда чувствовал Степан Аркадьич. Пожив в Москве,

особенно в близости с семьей, он чувствовал, что падает духом. Поживя

долго безвыездно в Москве, он доходил до того, что начинал беспокоиться

дурным расположением и упреками жены, здоровьем, воспитанием детей, мел-

кими интересами своей службы; даже то, что у него были долги, беспокоило

его. Но стоило только приехать и пожить в Петербурге, в том кругу, в ко-

тором он вращался, где жили, именно жили, а не прозябали, как в Москве,

и тотчас все мысли эти исчезали и таяли, как воск от лица огня.

Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского

была жена и семья - взрослые пажи дети, и была другая, незаконная семья,

от которой тоже были дети. Хотя первая семья тоже была хороша, князь Че-

ченский чувствовал себя счастливее во второй семье. И он возил своего

старшего сына во вторую семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он

находит это полезным и развивающим для сына. Что бы на это сказали в

Москве?

Дети? В Петербурге дети не мешали жить отцам. Дети воспитывались в за-

ведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве - Львов, напри-

мер, - дикого понятия, что детям всю роскошь жизни, а родителям один

труд и заботы. Здесь понимали, что человек обязан жить для себя, как

должен жить образованный человек.

Служба? Служба здесь тоже не была та упорная, безнадежная лямка, кото-

рую тянули в Москве; здесь был интерес в службе. Встреча, услуга, меткое

слово, уменье представлять в лицах разные штуки - и человек вдруг делал

карьеру, как Брянцев, которого вчера встретил Степан Аркадьич и который

был первый сановник теперь. Эта служба имела интерес.

В особенности же петербургский взгляд на денежные дела успокоительно

действовал на Степана Аркадьича. Бартнянский, проживающий по крайней ме-

ре пятьдесят тысяч по тому train, который он вел, сказал ему об этом

вчера замечательное слово.

Перед обедом, разговорившись, Степан Аркадьич сказал Бартнянскому:

- Ты, кажется, близок с Мордвинским; ты мне можешь оказать услугу,

скажи ему, пожалуйста, за меня словечко. Есть место, которое бы я хотел

занять. Членом агентства...

- Ну, я все равно не запомню... Только что тебе за охота в эти желез-

нодорожные дела с жидами?.. Как хочешь, все-таки гадость!

Степан Аркадьич не сказал ему, что это было живое дело; Бартнянский бы

не понял этого.

- Деньги нужны, жить нечем.

- Живешь же?

- Живу, но долги.

- Что ты? Много? - с соболезнованием сказал Бартнянский.

- Очень много, тысяч двадцать.

Бартнянский весело расхохотался.

- О, счастливый человек! - сказал он. - У меня полтора миллиона и ни-

чего нет, и, как видишь, жить еще можно!

И Степан Аркадьич не на одних словах, а на деле видел справедливость

этого. У Живахова было триста тысяч долгу и ни копейки за душой, и он

жил же, да еще как! Графа Кривцова давно уже все отпели, а он содержал

двух. Петровский прожил пять миллионов и жил все точно так же и даже за-

ведовал финансами и получал двадцать тысяч жалованья. Но, кроме этого,

Петербург физически приятно действовал на Степана Аркадьича. Он молодил

его. В Москве он поглядывал иногда на седину, засыпал после обеда, потя-

гивался, шагом, тяжело дыша, входил на лестницу, скучал с молодыми жен-

щинами, не танцевал на балах. В Петербурге же он всегда чувствовал де-

сять лет с костей.

Он испытывал в Петербурге то же, что говорил ему вчера еще шестидеся-

тилетний князь Облонский, Петр, только что вернувшийся из-за границы.

- Мы здесь не умеем жить, - говорил Петр Облонский. - Поверишь ли, я

провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым чело-

веком. Увижу женщину молоденькую, и мысли... Пообедаешь, выпьешь слегка

- сила, бодрость. Приехал в Россию, - надо было к жене да еще в деревню,

- ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к

обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спа-

сать остается. Поехал в Париж - опять справился.

Степан Аркадьич точно ту же разницу чувствовал, как и Петр Облонский.

В Москве он так опускался, что в самом деле, если бы пожить там долго,

дошел бы, чего доброго, и до спасения души; в Петербурге же он чувство-

вал себя опять порядочным человеком.

Между княгиней Бетси Тверской и Степаном Аркадьичем существовали дав-

нишние, весьма странные отношения. Степан Аркадьич всегда шутя ухаживал

за ней и говорил ей, тоже шутя, самые неприличные вещи, зная, что это

более всего ей нравится. На другой день после своего разговора с Карени-

ным Степан Аркадьич, заехав к ней, чувствовал себя столь молодым, что в

этом шуточном ухаживанье и вранье зашел нечаянно так далеко, что уже не

знал, как выбраться назад, так как, к несчастью, она не только не нрави-

лась, но противна была ему. Тон же этот установился потому, что он очень

нравился ей. Так что он уже был очень рад приезду княгини Мягкой, прек-

ратившей их уединение вдвоем.

- А, и вы тут, - сказала она, увидав его. - Ну, что ваша бедная сест-

ра? Вы не смотрите на меня так, - прибавила она. - С тех пор как все

набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу,

что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал

мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней пов-

сюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне

про нее.

- Да, ее положение тяжело, она... - начал было рассказывать Степан Ар-

кадьич, в простоте душевной приняв за настоящую монету слова княгини

Мягкой "расскажите про вашу сестру". Княгиня Мягкая тотчас же по своей

привычке перебила его и стала сама рассказывать.

- Она сделала то, что все, кроме меня, делают, но скрывают; а она не

хотела обманывать и сделала прекрасно. И еще лучше сделала, потому что

бросила этого полоумного вашего зятя. Вы меня извините. Все говорили,

что он умен, умен, одна я говорила, что он глуп. Теперь, когда он свя-

зался с Лидией Ивановной и с Landau, все говорят, что он полоумный, и я

бы и рада не соглашаться со всеми, но на этот раз не могу.

- Да объясните мне, пожалуйста, - сказал Степан Аркадьич, - что это

такое значит? Вчера я был у него по делу сестры и просил решительного

ответа. Он не дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я

вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ива-

новне.

- Ну так, так! - с радостью заговорила княгиня Мягкая. - Они спросят у

Landau, что он скажет.

- Как у Landau? Зачем? Что такое Landau?

- Как, вы не знаете Jules Landau, le fameux Jules Landau, le

clair-voyant? Он тоже полоумный, но от него зависит судьба вашей сестры.

Вот что происходит от жизни в провинции, вы ничего не знаете. Landau,

видите ли, commis был в магазине в Париже и пришел к доктору. У доктора

в приемной он заснул и во сне стал всем больным давать советы. И удиви-

тельные советы. Потом Юрия Мелединского - знаете, больного? - жена узна-

ла про этого Landau и взяла его к мужу. Он мужа ее лечит. И никакой

пользы ему не сделал, по-моему, потому что он все такой же расслаблен-

ный, но они в него веруют и возят с собой. И привезли в Россию. Здесь

все на него набросились, и он всех стал лечить. Графиню Беззубову выле-

чил, и она так полюбила его, что усыновила.

- Как усыновила?

- Так, усыновила. Он теперь не Landau больше, а граф Беззубов. Но дело

не в том, а Лидия, - я ее очень люблю, но у нее голова не на месте, -

разумеется, накинулась теперь на этого Landau, и без него ни у нее, ни у

Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба вашей сестры

теперь в руках этого Landau, иначе графа Беззубова.

XXI

После прекрасного обеда и большого количества коньяку, выпитого у

Бартнянского, Степан Аркадьич, только немного опоздав против назначенно-

го времени, входил к графине Лидии Ивановне.

- Кто еще у графини? Француз? - спросил Степан Аркадьич швейцара, ог-

лядывая знакомое пальто Алексея Александровича и странное, наивное

пальто с застежками.

- Алексей Александрович Каренин и граф Беззубов, - строго отвечал

швейцар.

"Княгиня Мягкая угадала, - подумал Степан Аркадьич, входя на лестницу.

- Странно! Однако хорошо было бы сблизиться с ней. Она имеет огромное

влияние. Если она замолвит словечко Поморскому, то уже верно".

Было еще совершенно светло на дворе, но в маленькой гостиной графини

Лидии Ивановны с опущенными шторами уже горели лампы.

У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о

чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом,

с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими

прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими на воротнике его сюр-

тука, стоял на другом конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровав-

шись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно

взглянул еще раз на незнакомого человека.

- Monsieur Landau! - обратилась к нему графиня с поразившею Облонского

мягкостью и осторожностью. И она познакомила их.

Landau поспешно оглянулся, подошел и, улыбнувшись, вложил в протянутую

руку Степана Аркадьича неподвижную потную руку и тотчас же опять отошел

и стал смотреть на портреты. Графиня и Алексей Александрович значительно

переглянулись.

- Я очень рада видеть вас, в особенности нынче, - сказала графиня Ли-

дия Ивановна, указывая Степану Аркадьичу место подле Каренина.

- Я вас познакомила с ним как с Landau, - сказала она тихим голосом,

взглянув на француза и потом тотчас на Алексея Александровича, - но он,

собственно, граф Беззубов, как вы, вероятно, знаете. Только он не любит

этого титула.

- Да, я слышал, - отвечал Степан Аркадьич, - говорят, он совершенно

исцелил графиню Беззубову.

- Она была нынче у меня, она так жалка! - обратилась графиня к Алексею

Александровичу. - Разлука эта для нее ужасна. Для нее это такой удар!

- А он положительно едет? - спросил Алексей Александрович.

- Да, он едет в Париж. Он вчера слышал голос, - сказала графиня Лидия

Ивановна, глядя на Степана Аркадьича.

- Ах, голос!- повторил Облонский, чувствуя, что надо быть как можно

осторожнее в этом обществе, в котором происходит или должно происходить

что-то особенное, к чему он не имеет еще ключа.

Наступило минутное молчание, после которого графиня Лидия Ивановна,

как бы приступая к главному предмету разговора, с тонкой улыбкой сказала

Облонскому:

- Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis

sont nos amis. Но для того чтобы быть другом, надо вдумываться в состоя-

ние души друга, а я боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею

Александровичу. Вы понимаете, о чем я говорю, - сказала она, поднимая

свои прекрасные задумчивые глаза.

- Отчасти, графиня, я понимаю, что положение Алексея Александровича...

- сказал Облонский, не понимая хорошенько, в чем дело, и потому желая

оставаться в общем.

- Перемена не во внешнем положении, - строго сказала графиня Лидия

Ивановна, вместе с тем следя влюбленным взглядом за вставшим и перешед-

шим к Landau Алексеем Александровичем, - сердце его изменилось, ему дано

новое сердце, и я боюсь, что вы не вполне вдумались в ту перемену, кото-

рая произошла в нем.

- То есть я в общих чертах могу представить себе эту перемену. Мы

всегда были дружны, и теперь... - отвечая нежным взглядом на взгляд гра-

фини, сказал Степан Аркадьич, соображая, с которым из двух министров она

ближе, чтобы знать, о ком из двух придется просить ее.

- Та перемена, которая произошла в нем, не может ослабить его чувства

любви к ближним; напротив, перемена, которая произошла в нем, должна

Blog

Все смешалось в доме Облонских