Все смешалось в доме Облонских

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 68 69 70 71 72 73 74 75 ... 79

увеличить любовь. Но я боюсь, что вы не понимаете меня. Не хотите ли

чаю? - сказала она, указывая глазами на лакея, подавшего на подносе чай.

- Не совсем, графиня. Разумеется, его несчастье...

- Да, несчастье, которое стало высшим счастьем, когда сердце стало но-

вое, исполнилось им, - сказала она, влюбленно глядя на Степана Ар-

кадьича.

"Я думаю, что можно будет попросить замолвить обоим", - думал Степан

Аркадьич.

- О, конечно, графиня, - сказал он, - но я думаю, что эти перемены так

интимны, что никто, даже самый 6лизкий человек, не любит говорить.

- Напротив! Мы должны говорить и помогать друг другу.

- Да, без сомнения, но бывает такая разница убеждений, и притом.... -

с мягкою улыбкой сказал Облонский.

- Не может быть разницы в деле святой истины.

- О да, конечно, но... - и, смутившись, Степан Аркадьич замолчал. Он

понял, что дело шло о религии.

- Мне кажется, он сейчас заснет, - значительным шепотом проговорил

Алексей Александрович, подходя к Лидии Ивановне.

Степан Аркадьич оглянулся. Landau сидел у окна, облокотившись на ручку

и спинку кресла, опустив голову. Заметив обращенные на него взгляды, он

поднял голову и улыбнулся детски-наивною улыбкой.

- Не обращайте внимания, - сказала Лидия Ивановна и легким движением

подвинула стул Алексею Александровичу. - Я замечала... - начала она

что-то, как в комнату вошел лакей с письмом. Лидия Ивановна быстро про-

бежала записку и, извинившись, с чрезвычайною быстротой написала и отда-

ла ответ и вернулась к столу. - Я замечала, - продолжала она начатый

разговор, - что москвичи, в особенности мужчины, самые равнодушные к ре-

лигии люди.

- О нет, графиня, мне кажется, что москвичи имеют репутацию быть самы-

ми твердыми, - отвечал Степан Аркадьич.

- Да, насколько я понимаю, вы, к сожалению, из равнодушных, - с уста-

лою улыбкой, обращаясь к нему, сказал Алексей Александрович.

- Как можно быть равнодушным! - сказала Лидия Ивановна.

- Я в этом отношения не то что равнодушен, но в ожидании, - сказал

Степан Аркадьич с своею самою смягчающею улыбкой. - Я не думаю, чтобы

для меня наступило время этих вопросов.

Алексей Александрович и Лидия Ивановна переглянулись.

- Мы не можем знать никогда, наступило или нет для нас время, - сказал

Алексей Александрович строго. - Мы не должны думать о том, готовы ли мы,

или не готовы: благодать не руководствуемся человеческими соображениями;

она иногда не сходит на трудящихся и сходит на неприготовленных, как на

Савла.

- Нет, кажется, не теперь еще, - сказала Лидия Ивановна, следившая в

это время за движениями француза.

Landau встал и подошел к ним.

- Вы мне позволите слушать? - спросил он.

- О да, я не хотела вам мешать, - нежно глядя на него, сказала Лидия

Ивановна, - садитесь с нами.

- Надо только не закрывать глаз, чтобы не лишиться света, - продолжал

Алексей Александрович.

- Ах, если бы вы знали то счастье, которое мы испытываем, чувствуя

всегдашнее его присутствие в своей душе! - сказала графиня Лидия Иванов-

на, блаженно улыбаясь.

- Но человек может чувствовать себя неспособным иногда подняться на

эту высоту, - сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою,

признавая религиоэную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в

своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому может

доставить ему желаемое место.

- То есть вы хотите сказать, что грех мешает ему? - сказала Лидия Ива-

новна. - Но это ложное мнение. Греха нет для верующих, грех уже искуп-

лен. Pardon, - прибавила она, глядя на опять вошедшего с другой запиской

лакея. Она прочла и на словах ответила:- Завтра у великой княгини, ска-

жите. - Для верующего нет греха, - продолжала она разговор.

- Да, но вера без дел мертва есть, - сказал Степан Аркадьич, вспомнив

эту фразу из катехизиса, одной улыбкой уже отстаивая свою независимость.

- Вот оно, из послания апостола Иакова, - сказал Алексей Александро-

вич, с некоторым упреком обращаясь к Лидии Ивановне, очевидно как о де-

ле, о котором они не раз уже говорили. - Сколько вреда сделало ложное

толкование этого места! Ничто так не отталкивает от веры, как это толко-

вание. "У меня нет дел, я не могу верить", тогда как это нигде не сказа-

но. А сказано обратное.

- Трудиться для бога, трудами, постом спасать душу, - с гадливым през-

рением сказала графиня Лидия Ивановна, - это дикие понятия наших мона-

хов... Тогда как это нигде не сказано. Это гораздо проще и легче, - при-

бавила она, глядя на Облонского с тою самою ободряющею улыбкой, с кото-

рою она при дворе ободряла молодых, смущенных новою обстановкой фрейлин.

- Мы спасены Христом, пострадавшим за нас. Мы спасены верой, - одобряя

взглядом ее слова, подтвердил Алексей Александрович.

- Vous comprenez l'anglais? - спросила Лидия Ивановна и, получив ут-

вердительный ответ, встала и начала перебирать на полочке книги.

- Я хочу прочесть "Safe and Happy", или "Under the wing"? - сказала

она, вопросительно взглянув на Каренина. И, найдя книгу и опять сев на

место, она открыла ее. - Это очень коротко. Тут описан путь, которым

приобретается вера, и то счастье превыше всего земного, которое при этом

наполняет душу. Человек верующий не может быть несчастлив, потому что он

не один. Да вот вы увидите. - Она собралась уже читать, как опять вошел

лакей. - Бороздина? Скажите, завтра в два часа. - Да, - сказала она, за-

ложив пальцем место в книге и со вздохом взглянув пред собой задумчивыми

прекрасными глазами. - Вот как действует вера настоящая. Вы знаете Сани-

ну Мари? Вы знаете ее несчастье? Она потеряла единственного ребенка. Она

была в отчаянье. Ну, и что ж? Она нашла этого друга, и она благодарит

бога теперь за смерть своего ребенка. Вот счастье, которое дает вера!

- О да, это очень... - сказал Степан Аркадьич, довольный тем, что бу-

дут читать и дадут ему немножко опомниться. "Нет, уж, видно, лучше ни о

чем не просить нынче, - думал он, - только бы, не напутав, выбраться от-

сюда".

- Вам будет скучно, - сказала графиня Лидия Ивановна, обращаясь к

Landau, - вы не знаете по-английски, но это коротко.

- О, я пойму, - сказал с той же улыбкой Landau и закрыл глаза.

Алексей Александрович и Лидия Ивановна значительно переглянулись, и

началось чтение.

XXII

Степан Аркадьич чувствовал себя совершенно озадаченным теми новыми для

него странными речами, которые он слышал. Усложненность петербургской

жизни вообще возбудительно действовала на него, выводя его из московско-

го застоя; но эти усложнения он любил и понимал в сферах, ему близких и

знакомых; в этой же чуждой среде он был озадачен, ошеломлен и не мог

всего обнять. Слушая графиню Лидию Ивановну и чувствуя устремленные на

себя красивые, наивные или плутовские - он сам не знал - глаза Landau,

Степан Аркадьич начинал испытывать какую-то особенную тяжесть в голове.

Самые разнообразные мысли путались у него в голове. "Мари Санина раду-

ется, что у ней умер ребенок... Хорошо бы покурить теперь... Чтобы спас-

тись, нужно только верить, и монахи не знают, как это надо делать, а

знает графиня Лидия Ивановна... И отчего у меня такая тяжесть в голове?

От коньяку или оттого, что уж очень все это странно? Я все-таки до сих

пор ничего, кажется, неприличного не сделал. Но все-таки просить ее уж

нельзя. Говорят, что они заставляют молиться. Как бы меня не заставили.

Это уж будет слишком глупо. И что за вздор она читает, а выговаривает

хорошо. Landau - Беззубов. Отчего он Беззубов?" Вдруг Степан Аркадьич

почувствовал, что нижняя челюсть его неудержимо начинает заворачиваться

на зевок. Он поправил бакенбарды, скрывая зевок, и встряхнулся. Но вслед

за этим он почувствовал, что уже спит и собирается храпеть. Он очнулся в

ту минуту, как голос графини Лидии Ивановны сказал: "Он спит".

Степан Аркадьич испуганно очнулся, чувствуя себя виноватым и уличен-

ным. Но тотчас же он утешился, увидав, что слова "он спит" относились не

к нему, а к Landau. Француз заснул так же, как Степан Аркадьич. Но сон

Степана Аркадьича, как он думал, обидел бы их впрочем, он и этого не ду-

мал, так уж все ему казалось странным), а сон Landau обрадовал их чрез-

вычайно, особенно графиню Лидию Ивановну.

- Mon ami, - сказала Лидия Ивановна, осторожно, чтобы не шуметь, зано-

ся складки своего шелкового платья и в возбуждении своем называя уже Ка-

ренина не Алексеем Александровичем, а "mon ami", - donnez lui la main.

Vous voyez? Шш! - зашикала она на вошедшего опять лакея. - Не принимать.

Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке

кресла, и потною рукой, лежавшею на колене, делал слабые движения, как

будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, за-

цепив за стол, подошел и положил свою руку в руку француза. Степан Ар-

кадьич встал тоже и, широко отворяя глаза, желая разбудить себя, если он

спит, смотрел то на того, то на другого. Все это было наяву. Степан Ар-

кадьич чувствовал, что у него в голове становится все более и более не-

хорошо.

- Que la personne qui est arrivee la derniere, celle qui demande,

qu'elle sorte! Qu'elle sorte! - проговорил француз, не открывая глаз.

- Vous m'excuserez, mais vous voyez... Revenez vers dix heures, encore

mieux demain.

- Qu'elle sorte!- нетерпеливо повторил француз.

- C'est moi, n'est ce pas?

И, получив утвердительный ответ, Степан Аркадьич, забыв и о том, что

он хотел просить Лидию Ивановну, забыв и о деле сестры, с одним желанием

поскорее выбраться отсюда, вышел на цыпочках и, как из зараженного дома,

выбежал па улицу и долго разговаривал и шутил с извозчиком, желая при-

вести себя поскорее в чувство.

Во французском театре, которого он застал последний акт, и потом у та-

тар за шампанским Степан Аркадьич отдышался немножко на свойственном ему

воздухе. Но все-таки в этот вечер ему было очень не по себе.

Вернувшись домой к Петру Облонскому, у которого он остановился в Пе-

тербурге, Степан Аркадьич нашел записку от Бетси. Она писала ему, что

очень желает докончить начатый разговор и просит его приехать завтра.

Едва он успел прочесть эту записку и поморщиться над ней, как внизу пос-

лышались грузные шаги людей, несущих что-то тяжелое.

Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский.

Он был так пьян, что не мог войти на лестницу; но он велел себя поста-

вить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с

ним в его комнату и там стал рассказывать ему про то, как он провел ве-

чер, и тут же заснул.

Степан Аркадьич был в упадке духа,что редко случалось с ним, и долго

не мог заснуть. Все, что он ни вспоминал, все было гадко, но гаже всего,

точно что-то постыдное, вспоминался ему вечер у графини Лидии Ивановны.

На другой день он получил от Алексея Александровича положительный от-

каз о разводе Анны и понял, что решение это было основано на том, что

вчера сказал француз в своем настоящем или притворном сне.

XXIII

Для того чтобы предпринять что-нибудь в семейной жизни, необходимы или

совершенный раздор между супругами, или любовное согласие. Когда же от-

ношения супругов неопределенны и нет ни того, ни другого, никакое дело

не может быть предпринято.

Многие семьи по годам остаются на старых местах, постылых обоим супру-

гам, только потому, что нет ни полного раздора, ни согласия.

И Вронскому и Анне московская жизнь в жару и пыли, когда солнце свети-

ло уже не по-весеннему, а по-летнему, и все деревья на бульварах уже

давно были в листьях, и листья уже были покрыты пылью, была невыносима;

но они, не переезжая в Воздвиженское, как это давно было решено, продол-

жали жить в опостылевшей им обоим Москве, потому что в последнее время

согласия не было между ними.

Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все

попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было

раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви,

для него - раскаяние в том, что он поставил себя ради ее в тяжелое поло-

жение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяже-

лым. Ни тот, ни другой не высказывали причины своего раздражения, но они

считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать

это друг другу.

Для нее весь он, со всеми его привычками, мыслями, желаниями, со всем

его душевным и физическим складом, был одно - любовь к женщинам, и эта

любовь, которая, по ее чувству, должна была быть вся сосредоточена на

ней одной, любовь эта уменьшилась; следовательно, по ее рассуждению, он

должен был часть любви перенести на других или на другую женщину, - и

она ревновала. Она ревновала его не к какой-нибудь женщине, а к уменьше-

нию его любви. Не имея еще предмета для ревности, она отыскивала его. По

малейшему намеку она переносила свою ревность с одного предмета на дру-

гой. То она ревновала его к тем грубым женщинам, с которыми благодаря

своим холостым связям он так легко мог войти в сношения; то она ревнова-

ла его к светским женщинам, с которыми он мог встретиться; то она ревно-

вала его к воображаемой девушке, на которой он хотел, разорвав с ней

связь, жениться. И эта последняя ревность более всего мучала ее, в осо-

бенности потому, что он сам неосторожно в откровенную минуту сказал ей,

что его мать так мало понимает его, что позволила себе уговаривать его

жениться на княжне Сорокиной.

И, ревнуя его, Анна негодовала на него и отыскивала во всем поводы к

негодованию. Во всем, что было тяжелого в ее положении, она обвиняла

его. Мучительное состояние ожидания, которое она между небом и землей

прожила в Москве, медленность и нерешительность Алексея Александровича,

свое уединение - она все приписывала ему. Если б он любил, он понимал бы

всю тяжесть ее положения и вывел бы ее из него. В том, что она жила в

Москве, а не в деревне, он же был виноват. Он не мог жить, зарывшись в

деревне, как она того хотела. Ему необходимо было общество, и он поста-

вил ее в это ужасное положение, тяжесть которого он не хотел понимать. И

опять он же был виноват в том, что она навеки разлучена с сыном.

Даже те редкие минуты нежности, которые наступали между ними, не успо-

коивали ее: в нежности его теперь она видела оттенок спокойствия, уве-

ренности, которых не было прежде и которые раздражали ее.

Были уже сумерки. Анна одна, ожидая его возвращения с холостого обеда,

на который он поехал, ходила взад и вперед по его кабинету (комната, где

менее был слышен шум мостовой) и во всех подробностях передумывала выра-

жения вчерашней ссоры. Возвращаясь все назад от памятных оскорбительных

слов спора к тому, что было их поводом, она добралась, наконец, до нача-

ла разговора. Она долго не могла поверить тому, чтобы раздор начался с

такого безобидного, не близкого ничьему сердцу разговора. А действи-

тельно это было так. Все началось с того, что он посмеялся над женскими

гимназиями, считая их ненужными, а она заступилась за них. Он неуважи-

тельно отнесся к женскому образованию вообще и сказал, что Ганна, покро-

вительствуемая Анной англичанка, вовсе не нуждалась в знании физики.

Это раздражило Анну. Она видела в этом презрительный намек на свои за-

нятия. И она придумала и сказала такую фразу, которая бы отплатила ему

за сделанную ей боль.

- Я не жду того, чтобы вы помнили меня, мои чувства, как может их пом-

нить любящий человек, но я ожидала просто деликатности, - сказала она.

И действительно, он покраснел от досады и что-то сказал неприятное.

Она не помнила, что она ответила ему, но только тут к чему-то он, оче-

видно с желанием тоже сделать ей больно, сказал:

- Мне неинтересно ваше пристрастие к этой девочке, это правда, потому

что я вижу, что оно ненатурально.

Эта жестокость его, с которой он разрушал мир, с таким трудом постро-

енный ею себе, чтобы переносить свою тяжелую жизнь, эта несправедливость

его, с которой он обвинял ее в притворстве, в ненатуральности, взорвали

ее.

- Очень жалею, что одно грубое и материальное вам понятно и нату-

рально, - сказала она и вышла из комнаты.

Когда вчера вечером он пришел к ней, они не поминали о бывшей ссоре,

но оба чувствовали, что ссора заглажена, а не прошла.

Нынче он целый день не был дома, и ей было так одиноко и тяжело

чувствовать себя с ним в ссоре, что она хотела все забыть, простить и

примириться с ним, хотела обвинить себя и оправдать его.

"Я сама виновата. Я раздражительна, я бессмысленно ревнива. Я прими-

рюсь с ним, и уедем в деревню, там я буду спокойнее", - говорила она се-

бе.

"Ненатурально", - вспомнила она вдруг более всего оскорбившее ее не

столько слово, сколько намерение сделать ей больно.

"Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не любя

свою дочь, любить чужого ребенка. Что он понимает в любви к детям, в мо-

ей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сде-

лать мне больно! Нет, он любит другую женщину, это не может быть иначе".

И, увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз

уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужасну-

лась на самое себя. "Неужели нельзя? Неужели я не могу взять на себя? -

сказала она себе и начала опять сначала. - Он правдив, он честен, он лю-

бит меня. Я люблю его, на днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно

спокойствие, доверие, и я возьму на себя. Да, теперь, как он приедет,

скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем".

И чтобы не думать более и не поддаваться раздражению, она позвонила и

велела внести сундуки для укладки вещей в деревню.

В десять часов Вронский приехал.

XXIV

- Что ж, было весело? - спросила она, с виноватым и кротким выражением

на лице выходя к нему навстречу.

- Как обыкновенно, - отвечал он, тотчас же по одному взгляду на нее

поняв, что она в одном из своих хороших расположений. Он уже привык к

этим переходам и нынче был особенно рад ему, потому что сам был в самом

хорошем расположении духа.

- Что я вижу! Вот это хорошо!- сказал он, указывая на сундуки в перед-

ней.

- Да, надо ехать. Я ездила кататься, и так хорошо, что в деревню захо-

телось. Ведь тебя ничто не задерживает?

- Только одного желаю. Сейчас я приду и поговорим, только переоденусь.

Вели чаю дать.

И он прошел в свой кабинет.

Было что-то оскорбительное в том, что он сказал: "Вот это хорошо", как

говорят ребенку, когда он перестал капризничать; и еще более была оскор-

бительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным то-

ном; и она на мгновение почувствовала в себе поднимающееся желание

борьбы; но, сделав усилие над собой, она подавила его и встретила Вронс-

кого так же весело.

Когда он вышел к ней, она рассказала ему, отчасти повторяя приготов-

ленные слова, свой день и свои планы на отъезд.

- Знаешь, на меня нашло почти вдохновение, - говорила она. - Зачем

ждать здесь развода? Разве не все равно в деревне? Я не могу больше

ждать. Я не хочу надеяться, не хочу ничего слышать про развод. Я решила,

что это не будет больше иметь влияния на мою жизнь. И ты согласен?

- О да!- сказал он, с беспокойством взглянув в ее взволнованное лицо.

- Что же вы там делали, кто был? - сказала она, помолчав.

Вронский назвал гостей.

- Обед был прекрасный, и гонка лодок, и все это было довольно мило, но

Blog

Все смешалось в доме Облонских