Все смешалось в доме Облонских

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 79

во. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять минут. Еще последние

космы доходили ряды, как передние захватили кафтаны на плечи и пошли че-

рез дорогу к Машкину Верху.

Солнце уже спускалось к деревьям, когда они, побрякивая брусницами,

вошли в лесной овражек Машкина Верха. Трава была по пояс в середине ло-

щины, и нежная и мягкая, лопушистая, кое-где по лесу пестреющая ива-

ном-да-марьей.

После короткого совещания - вдоль ли ходить или поперек - Прохор Ерми-

лин, тоже известный косец, огромный черноватый мужик, пошел передом. Он

прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться

за ним, ходя под гору по лощине и на гору под самую опушку леса. Солнце

зашло за лес. Роса уже пала, и космы только на горке были на солнце, а в

низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли в свежей, росис-

той тени. Работа кипела.

Подрезаемая с сочным звуком и пряно пахнущая трава ложилась высокими

рядами. Теснившиеся по коротким рядам косцы со всех сторон, побрякивая

брусницами и звуча то столкнувшимися косами, то свистом бруска по отта-

чиваемой косе, то веселыми криками, подгоняли друг друга.

Левин шел все так же между молодым малым и стариком. Старик, надевший

свою овчинную куртку, был так же весел, шутлив и свободен в движениях. В

лесу беспрестанно попадались березовые, разбухшие в сочной траве грибы,

которые резались косами. Но старик, встречая гриб, каждый раз сгибался,

подбирал и клал за пазуху. "Еще старухе гостинцу", - приговаривал он.

Как ни было легко косить мокрую и слабую траву, но трудно было спус-

каться и подниматься по крутым косогорам оврага. Но старика это не стес-

няло. Махая все так же косой, он маленьким, твердым шажком своих обутых

в большие лапти ног влезал медленно на кручь и, хоть и трясся всем телом

и отвисшими ниже рубахи портками, не пропускал на пути ни одной травин-

ки, ни одного гриба и так же шутил с мужиками и Левиным. Левин шел за

ним и часто думал, что он непременно упадет, поднимаясь с косою на такой

крутой бугор, куда и без косы трудно влезть; но он взлезал и делал что

надо. Он чувствовал, что какая-то внешняя сила двигала им.

VI

Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело

пошли к дому. Левин сел на лошадь и, с сожалением простившись с мужика-

ми, поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно было в поднимавшемся

из низу тумане; были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук

сталкивающихся кос.

Сергей Иванович давно уже отобедал и пил воду с лимоном и льдом в сво-

ей комнате, просматривая только что полученные с почты газеты и журналы,

когда Левин, с прилипшими от пота ко лбу спутанными волосами и почернев-

шею, мокрою спиной и грудью, с веселым говором ворвался к нему в комна-

ту.

- А мы сработали весь луг! Ах, как хорошо, удивительно ! А ты как по-

живал? - говорил Левин, совершенно забыв вчерашний неприятный разговор.

- Батюшки! на что ты похож!- сказал Сергей Иванович, в первую минуту

недовольно оглядываясь на брата. - Да дверь-то, дверь-то затво-

ряй!вскрикнул он. - Непременно впустил десяток целый.

Сергей Иванович терпеть не мог мух и в своей комнате отворял окна

только ночью и старательно затворял двери.

- Ей-богу, ни одной. А если впустил, я поймаю. Ты не поверишь, какое

наслаждение! Ты как провел день?

- Я хорошо. Но неужели ты целый день косил? Ты, я думаю, голоден, как

волк. Кузьма тебе все приготовил.

- Нет, мне и есть не хочется. Я там поел. А вот пойду умоюсь.

- Ну, иди, иди, и я сейчас приду к тебе, - сказал Сергей Иванович, по-

качивая головой, глядя на брата. - Иди-же скорей, - прибавил он, улыба-

ясь, и, собрав свои книги, приготовился идти. Ему самому вдруг стало ве-

село и не хотелось расставаться с братом. - Ну, а во время дождя где ты

был?

- Какой же дождь? Чуть покрапал. Так я сейчас приду. Так ты хорошо

провел день? Ну, и отлично. - И Левин ушел одеваться.

Через пять минут братья сошлись в столовой. Хотя Левину и казалось,

что не хочется есть, и он сел за обед, только чтобы не обидеть Кузьму,

но когда начал есть, то обед показался ему чрезвычайно вкусен. Сергей

Иванович, улыбаясь, глядел на него.

- Ах да, тебе письмо, - сказал он. - Кузьма, принеси, пожалуйста, сни-

зу. Да смотри дверь затворяй.

Письмо было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из

Петербурга: "Я получил письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней все не

ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты все знаешь. Она

так рада будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со всеми еще

за границей".

- Вот отлично! Непременно съезжу к ним, - сказал Левин. - А то поедем

вместе. Она такая славная. Не правда ли?

- А они недалеко тут?

- Верст тридцать. Пожалуй, и сорок будет. Но отличная дорога. Отлично

съездим.

- Очень рад, - все улыбаясь, сказал Сергей Иванович. Вид меньшого бра-

та непосредственно располагал его к веселости.

- Ну, аппетит у тебя! - сказал он, глядя на его склоненное над тарел-

кой буро-красно-загорелое лицо и шею.

- Отлично! Ты не поверишь, какой это режим полезный против всякой ду-

ри. Я хочу обогатить медицину новым термином: Arbeitscur.

- Ну, тебе-то это не нужно, кажется.

- Да, но разным нервным больным.

- Да, это надо испытать. А я ведь хотел было прийти на покос посмот-

реть на тебя, но жара была такая невыносимая, что я не пошел дальше ле-

са. Я посидел и лесом прошел на слободу, встретил твою кормилицу и сон-

дировал ее насчет взгляда мужиков на тебя. Как я понял, они не одобряют

этого. Она сказала: "Не господское дело". Вообще мне кажется, что в по-

нятии народном очень твердо определены требования на известную, как они

называют, "господскую" деятельность. И они не допускают, чтобы господа

выходили из определившейся в их понятии рамки.

- Может быть; но ведь это такое удовольствие, какого я в жизнь свою не

испытывал. И дурного ведь ничего нет. Не правда ли? - отвечал Левин. -

Что же делать, если им не нравится. А впрочем, я думаю, что ничего. А?

- Вообще, - продолжал Сергей Иванович, - ты, как я вижу, доволен своим

днем.

- Очень доволен. Мы скосили весь луг. И с каким стариком я там подру-

жился! Это ты не можешь себе представить, что за прелесть!

- Ну, так доволен своим днем. И я тоже. Во-первых, я решил две шахмат-

ные задачи, и одна очень мила, - открывается пешкой. Я тебе покажу. А

потом думал о нашем вчерашнем разговоре.

- Что? о вчерашнем разговоре? - сказал Левин, блаженно щурясь и отду-

ваясь после оконченного обеда и решительно не в силах вспомнить, какой

это был вчерашний разговор.

- Я наложу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том,

что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес обще-

го блага должен быть у всякого человека, стоящего на известной степени

образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы заинтересо-

ванная материально деятельность. Вообще ты натура слишком

prime-sautiere, как говорят французы; ты хочешь страстной, энергической

деятельности или ничего.

Левин слушал брата и решительно ничего не понимал и не хотел понимать.

Он только боялся, как бы брат не спросил его такой вопрос, по которому

будет видно, что он ничего не слышал.

- Так-то, дружок, - сказал Сергей Иванович, трогая его по плечу.

- Да, разумеется. Да что же! Я не стою за свое, - отвечал Левин с

детскою, виноватою улыбкой. "О чем бишь я спорил? - думал он. - Разуме-

ется, и я прав и он прав, и все прекрасно. Надо только пойти в контору

распорядиться". Он встал, потягиваясь и улыбаясь.

Сергей Иванович тоже улыбнулся.

- Хочешь пройтись, пойдем вместе, - сказал он, не желая расставаться с

братом, от которого так и веяло свежестью и бодростью. - Пойдем, зайдем

и в контору, если тебе нужно.

- Ах, батюшки! - вскрикнул Левин так громко, что Сергей Иванович испу-

гался.

- Что, что ты?

- Что рука Агафьи Михайловны? - сказал Левин,. ударяя себя по голове.

- Я и забыл про нее.

- Лучше гораздо.

- Ну, все-таки я сбегаю к ней. Ты не успеешь шляпы надеть, я вернусь.

И он, как трещотка, загремел каблуками, сбегая с лестницы.

VII

В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения са-

мой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслу-

жащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, - на-

помнить о себе в министерстве, - и при исполнении этой обязанности, взяв

почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и

на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько

возможно расходы. Она переехала в свою приданую деревню Ергушово, ту са-

мую, где весной был продан лес и которая была в пятидесяти верстах от

Покровского Левина.

В Ергушове большой старый дом был давно сломан, и еще князем был отде-

лан и увеличен флигель. Флигель лет двадцать тому назад, когда Долли бы-

ла ребенком, был поместителен и удобен, хоть и стоял, как все флигеля,

боком к выездной аллее и к югу. Но теперь флигель этот был стар и гнил.

Когда еще Степан Аркадьич ездил весной продавать лес, Долли просила его

оомотреть дом и велеть поправить что нужно. Степан Аркадьич, как и все

виноватые мужья, очень заботившийся об удобствах жены, сам осмотрел дом

и сделал распоряжения обо всем, по его понятию, нужном. По его понятию,

надо была перебить кретоном всю мебель, повесить гардины, расчистить

сад, сделать мостик у пруда и посадить цветы; но он забыл много других

необходимых вещей, недостаток которых потом измучал Дарью Александровну.

Как ни старался Степан Аркадьич быть заботливым отцом и мужем, он ни-

как не мог помнить, что у него есть жена и дети. У него были холостые

вкусы, только с ними он соображался. Вернувшись в Москву, он с гордостью

объявил жене, что все приготовлено, что дом будет игрушечка и что он ей

очень советует ехать. Степану Аркадьичу отъезд жены в деревню был очень

приятен во всех отношениях: и детям здорово, и расходов меньше , и ему

свободнее. Дарья же Александровна считала переезд в деревню на лето не-

обходимым для детей, в особенности для девочки, которая не могла попра-

виться после скарлатины, и, наконец, чтоб избавиться от мелких унижений,

мелких долгов дровянику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее. Сверх

того, отъезд был ей приятен еще и потому, что она мечтала залучить к се-

бе в деревню сестру Кити, которая должна была возвратиться из-за границы

в середине лета, и ей предписано было купанье. Кити писала с вод, что

ничто ей так не улыбается, как провести лето с Долли в Ергушове, полном

детских воспоминаний для них обеих.

Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она жива-

ла в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть

спасение от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не краси-

ва (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: все есть, все

дешево, все можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в

деревню, она увидела, что это все совсем не так, как она думала.

На другой день по их приезде пошел проливной дождь, и ночью потекло в

коридоре и в детской, так что кроватки перенесли в гостиную. Кухарки

людской не было; из девяти коров оказались, по словам скотницы, одни

тельные, другие первым теленком, третьи стары, четвертые тугосиси; ни

масла, ни молока даже детям недоставало. Яиц не было. Курицу нельзя было

достать; жарили и варили старых, лиловых, жилистых петухов. Нельзя было

достать баб, чтобы вымыть полы, - все были на картошках. Кататься нельзя

было, потому что одна лошадь заминалась и рвала в дышле. Купаться было

негде, - весь берег реки был истоптан скотиной и открыт с дороги; даже

гулять нельзя было ходить, потому что скотина входила в сад через сло-

манный забор, и был один страшный бык, который ревел и потому, должно

быть, бодался. Шкафов для платья не было. Какие были, те не закрывались

и сами открывались, когда проходили мимо их. Чугунов и корчаг не было;

котла для прачечной и даже гладильной доски для девичьей не было.

Первое время, вместо спокойствия и отдыха попав на эти страшные, с ее

точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в отчаянии: хлопотала

изо всех сил, чувствовала безвыходность положения и каждую минуту удер-

живала слезы, навертывавшиеся ей на глаза. Управляющий, бывший вахмистр,

которого Степан Аркадьич полюбил и определил из швейцаров за его краси-

вую и почтительную наружность, не принимал никакого участия в бедствиях

Дарьи Александровны, говорил почтительно: "Никак невозможно, такой народ

скверный", и ни в чем не помогал.

Положение казалось безвыходным. Но в доме Облонских, как и во всех се-

мейных домах, было одно незаметное, но важнейшее и полезнейшее лицо -

Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, уверяла ее, что все образу-

ется (это было ее слово, и от нее перенял его Матвей), и сама, не торо-

пясь и не волнуясь, действовала.

Она тотчас же сошлась с приказчицей и в первый же день пила с нею и с

приказчиком чай под акациями и обсуждала все дела. Скоро под акациями

учредился клуб Матрены Филимоновны, и тут, через этот клуб, состоявший

из приказчицы, старосты и конторщика, стали понемногу уравниваться труд-

ности жизни, и через неделю действительно все образовалось. Крышу почи-

нили, кухарку, куму старостину, достали, кур купили, молока стало доста-

вать и загородили жердями сад, каток сделал плотник, к шкафам приделали

крючки, и они стали отворяться не произвольно, и гладильная доска, обер-

нутая солдатским сукном, легла с ручки кресла на комод, и в девичьей за-

пахло утюгом.

- Ну вот! а вс° отчаивались, - сказала Матрена Филимоновна, указывая

на доску.

Даже построили из соломенных щитов купальню. Лили стала купаться, и

для Дарьи Александровны сбылись хотя отчасти ее ожидания, хотя не спо-

койной, но удобной деревенской жизни. Спокойною с шестью детьми Дарья

Александровна не могла быть. Один заболевал, другой мог заболеть,

третьему недоставало чего-нибудь, четвертый выказывал признаки дурного

характера, и т. д. и т. д. Редко, редко выдавались короткие спокойные

периоды. Но хлопоты и беспокойства эти были для Дарьи Александровны

единственно возможным счастьем. Если бы не было этого, она бы оставалась

одна со своими мыслями о муже, который не любил ее. Но кроме того, как

ни тяжелы были для матери страх болезней, самые болезни и горе в виду

признаков дурных наклонностей в детях, - сами дети выплачивали ей уж те-

перь мелкими радостями за ее горести. Радости эти были так мелки, что

они незаметны были, как золото в песке, и в дурные минуты она видела од-

ни горести, один песок; но были и хорошие минуты, когда она видела одни

радости, одно золото.

Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти ра-

дости.. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убе-

дить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим

детям; все-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные де-

ти, все шестеро, все в разных родах, но такие, какие редко бывают, - и

была счастлива ими и гордилась ими.

VIII

В конце мая, когда уже все более или менее устроилось, она получила

ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, про-

ся прощения в том, что не обдумал всего, и обещал приехать при первой

возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья

Александровна жила одна в деревне.

Петровками, в воскресенье, Дарья Александровна ездила к обедне прича-

щать всех своих детей. Дарья Александровна в своих задушевных, философс-

ких разговорах с сестрой, матерью, друзьями очень часто удивляла их сво-

им вольнодумством относительно религии. У ней была своя странная религия

метемпсихозы, в которую она твердо верила, мало заботясь о догматах

церкви. Но в семье она - и не для того только, чтобы показывать пример,

а от всей души - строго исполняла все церковные требования, и то, что

дети около года не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным

одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это

теперь летом.

Дарья Александровна за несколько дней вперед обдумала, как одеть всех

детей. Были сшиты, переделаны и вымыты платья, выпущены рубцы и оборки,

пришиты пуговки и приготовлены ленты. Одно платье на Таню, которое взя-

лась шить англичанка, испортило много крови Дарье Александровне. Англи-

чанка, перешивая, сделала выточки не на месте, слишком вынула рукава и

совсем было испортила платье. Тане подхватило плечи так, что видеть было

больно. Но Матрена Филимоновна догадалась вставить клинья и сделать пе-

леринку. Дело поправилось, но с англичанкой произошла было почти ссора.

Наутро, однако, все устроилось, и к девяти часам - срок, до которого

просили батюшку подождать с обедней, - сияющие радостью, разодетые дети

стояли у крыльца пред коляской, дожидаясь матери.

В коляску, вместо заминающегося Ворона, запрягли, по протекции Матрены

Филимоновны, приказчикова Бурого, и Дарья Александровна, задержанная за-

ботами о своем туалете, одетая в белое кисейное платье, вышла садиться.

Дарья Александровна причесывалась и одевалась с заботой и волнением.

Прежде она одевалась для себя, чтобы быть красивой и нравиться; потом,

чем больше она старелась, тем неприятнее ей становилось одеваться; она

видела, как она подурнела. Но теперь она опять одевалась с удовольствием

и волнением. Теперь она одевалась не для себя, не для своей красоты, а

для того, чтоб она, как мать этих прелестей, не испортила общего впечат-

ления. И, посмотревшись в последний раз в зеркало, она осталась довольна

собой. Она была хороша. Не так хороша, как она, бывало, хотела быть хо-

роша на бале, но хороша для той цели, которую она теперь имела в виду.

В церкви никого, кроме мужиков и дворников и их баб, не было. Но Дарья

Александровна видела, или ей казалось, что видела, восхищение, возбужда-

емое ее детьми и ею. Дети не только были прекрасны собой в своих наряд-

ных платьицах, но они были милы тем, как хорошо они себя держали. Алеша,

правда, стоял не совсем хорошо: он все поворачивался и хотел видеть сза-

ди свою курточку; но все-таки он был необыкновенно мил. Таня стояла как

большая и смотрела за маленькими. Но меньшая, Лили, была прелестна своим

наивным удивлением пред всем, и трудно было не улыбнуться, когда, при-

частившись, она сказала: "Please, some more".

Возвращаясь домой, дети чувствовали, что что-то торжественное соверши-

лось, и были очень смирны.

Все шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было

хуже всего, не послушался англичанки и был оставлен без сладкого пирога.

Дарья Александровна не допустила бы в такой день до наказания, если б

она была тут; но надо было поддержать распоряжение англичанки, и она

подтвердила ее решение, что Грише не будет сладкого пирога. Это испорти-

ло немного общую радость.

Гриша плакал, говоря, что и Николенька свистал, но что вот его не на-

казали, и что он не от пирога плачет, - ему все равно, - но о том, что с

ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна

решилась, переговорив с англичанкой, простить Гришу и пошла к ней. Но

тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, заполнившую такою радостью ее

сердце, что слезы выступали ей на глаза, и она сама простила преступни-

Blog

Все смешалось в доме Облонских