Все смешалось в доме Облонских

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 ... 79

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Сергей Иванович Кознышев хотел отдохнуть от умственной работы и, вмес-

то того чтоб отправиться, по обыкновению, за границу, приехал в конце

мая в деревню к брату. По его убеждениям, самая лучшая жизнь была дере-

венская. Он приехал теперь наслаждаться этою жизнию к брату. Константин

Левин был очень рад, тем более что он не ждал уже в это лето брата Нико-

лая. Но, несмотря на свою любовь и уважение к Сергею Ивановичу, Констан-

тину Левину было в деревне неловко с братом. Ему неловко, даже неприятно

было видеть отношение брата к деревне. Для Константина Левина деревня

была место жизни, то есть радостей, страданий, труда; для Сергея Ивано-

вича деревня была, с одной стороны, отдых от труда, с другой - полезное

противоядие испорченности, которое он принимал с удовольствием и созна-

нием его пользы. Для Константина Левина деревня была тем хороша, что она

представляла поприще для труда несомненно полезного; для Сергея Иванови-

ча деревня была особенно хороша тем, что там можно и должно ничего не

делать. Кроме того, и отношение Сергея Ивановича к народу несколько ко-

робило Константина. Сергей Иванович говорил, что он любит и знает народ,

и часто беседовал с мужиками, что он умел делать хорошо, не притворяясь

и не ломаясь, и из каждой такой беседы выводил общие данные в пользу на-

рода и в доказательство, что знал этот народ. Такое отношение к народу

не нравилось Константину Левину. Для Константина народ был только глав-

ный участник в общем труде, и, несмотря на все уважение и какую-то ров-

ную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с моло-

ком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда прихо-

дивший в восхищенье от силы, кротости, справедливости этих людей, очень

часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлоб-

ление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь. Конс-

тантин Левин, если б у него спросили, любит ли он народ, решительно не

знал бы, как на это ответить. Он любил и не любил народ так же, как и

вообще людей. Разумеется, как добрый человек, он больше любил, чем не

любил людей, а потому и народ. Но любить или не любить народ, как что-то

особенное, он не мог, потому что не только жил с народом, не только все

его интересы были связаны с народом, но он считал и самого себя частью

народа, не видел в себе и народе никаких особенных качеств и недостатков

и не мог противопоставлять себя народу. Кроме того, хотя он долго жил в

самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное,

как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему совето-

ваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на воп-

рос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на

вопрос, любит ли он народ. Сказать, что он знает народ, было бы для него

то же самое, что сказать, что он знает людей. Он постоянно наблюдал и

узнавал всякого рода людей и в том числе людей-мужиков, которых он счи-

тал хорошими и интересными людьми, и беспрестанно замечал в них новые

черты, изменял о них прежние суждения и составлял новые. Сергей Иванович

напротив. Точно как же, как он любил и хвалил деревенскую жизнь в проти-

воположность той, которой он не любил, точно так же и народ любил он в

противоположность тому классу людей, которого он не любил, и точно так

же он знал народ как что-то противоположное вообще людям. В его методи-

ческом уме ясно сложились определенные формы народной жизни, выведенные

отчасти из самой народной жизни, но преимущественно из противоположения.

Он никогда не изменял своего мнения о народе и сочувственного к нему от-

ношения.

В случавшихся между братьями разногласиях при суждении о народе Сергей

Иванович всегда побеждал брата именно тем, что у Сергея Ивановича были

определенные понятия о народе, его характере, свойствах и вкусах; у

Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не

было, так что в этих спорах Константин всегда был уличаем в противоречии

самому себе.

Для Сергея Ивановича меньшой брат его был славный малый, с сердцем,

поставленным хорошо (как он выражался по-французски), но с умом хотя и

довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому испол-

ненным противоречий. Со снисходительностью старшего брата он иногда

объяснял ему значение вещей, но не мог находить удовольствия спорить с

ним, потому что слишком легко разбивал его.

Константин Левин смотрел на брата, как на человека огромного ума и об-

разования, благородного в самом высоком значении этого слова и одаренно-

го способностью деятельности для общего блага. Но в глубине своей души,

чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и

чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего

блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть, и не

есть качество, а, напротив, недостаток чего-то - не недостаток добрых,

честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того,

что называют сердцем того стремления, которое заставляет человека из

всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать

этого одного. Чем больше он узнавал брата, тем более замечал, что и Сер-

гей Иванович и многие другие деятели для общего блага не сердцем были

приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься

этим хорошо, и только потому занимались этим. В этом предположении ут-

вердило Левина еще и то замечание, что брат его нисколько не больше при-

нимал к сердцу вопросы об общем благе и о бессмертии души, чем о шахмат-

ной партии или об остроумном устройстве новой машины.

Кроме того, Константину Левину было в деревне неловко с братом еще и

оттого, что в деревне, особенно летом, Левин бывал постоянно занят хо-

зяйством, и ему недоставало длинного летнего дня, для того чтобы переде-

лать все, что нужно, а Сергей Иванович отдыхал. Но, хотя он и отдыхал

теперь, то есть не работал над своим сочинением, он так привык к

умственной деятельности, что любил высказывать в красивой сжатой форме

приходившие ему мысли и любил, чтобы было кому слушать. Самый же обыкно-

венный и естественный слушатель его был брат. И потому, несмотря на дру-

жескую простоту их отношений, Константину неловко было оставлять его од-

ного. Сергей Иванович любил лечь в траву на солнце и лежать так, жарясь,

и лениво болтать.

- Ты не поверишь - говорил он брату, - какое для меня наслажденье эта

хохлацкая лень. Ни одной мысли в голове, хоть шаром покати.

Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно пото-

му, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и нава-

лят бог знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а

поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и то ли дело соха

Андреевна, и т. п.

- Да будет тебе ходить по жаре. - говорил ему Сергей Иванович.

- Нет, мне только на минутку забежать в контору, - говорил Левин и

убегал в поле.

II

В первых числах июня случилось, что няня и экономка Агафья Михайловна

понесла в подвал баночку с только что посоленными ею грибками, пос-

кользнулась, упала и свихнула руку в кисти. Приехал молодой болтливый,

только что кончивший курс студент, земский врач. Он осмотрел руку, ска-

зал, что она не вывихнута, наложил компрессы и, оставшись обедать, види-

мо наслаждался беседой со знаменитым Сергеем Ивановичем Кознышевым и

рассказывал ему, чтобы выказать свой просвещенный взгляд на вещи, все

уездные сплетни, жалуясь на дурное положение земского дела. Сергей Ива-

нович внимательно слушал, расспрашивал и, возбуждаемый новым слушателем,

разговорился и высказал несколько метких и веских замечаний, почтительно

оцененных молодым доктором, и пришел в свое, знакомое брату, оживленное

состояние духа, в которое он обыкновенно приходил после блестящего и

оживленного разговора. После отъезда доктора Сергей Иванович пожелал

ехать с удочкой на реку. Он любил удить рыбу и как будто гордился тем,

что может любить такое глупое занятие.

Константин Левин, которому нужно было на пахоту и на луга, вызвался

довезти брата - в кабриолете.

Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже оп-

ределился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли по-

косы, когда рожь вся выколосилась и, серо-зеленая, не налитым, еще лег-

ким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по

ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда

ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень ско-

тиной пары с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до

половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе

с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем бере-

женые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.

Было то время, когда в сельской работе наступает короткая передышка

пред началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы наро-

да уборки. Урожай был прекрасный, - и стояли ясные, жаркие летние дни с

росистыми короткими ночами.

Братья должны были проехать через лес, чтобы ехать к лугам. Сергей

Иванович любовался все время красотою заглохшего от листвы леса, указы-

вая брату то на темную с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистни-

ками, готовящуюся к цвету старую липу, то на изумрудом блестящие молодые

побеги дерев нынешнего года. Константин Левин не любил говорить и слу-

шать про красоту природы. Слова снимали для него красоту с того, что он

видел. Он поддакивал брату, но невольно стал думать о другом. Когда они

проехали лес, все внимание его поглотилось видом парового поля на бугре,

где желтеющего травой, где обитого и изрезанного клетками, где сваленно-

го кучами, а где и вспаханного. По полю ехали вереницей телеги. Левин

сосчитал телеги, остался довольным тем, что вывезется все, что нужно, и

мысли его перешли при виде лугов на вопрос о покосе. Он всегда испытывал

что-то особенно забирающее за живое в уборке сена. Подъехав к лугу, Ле-

вин остановил лошадь.

Утренняя роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей

Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабрио-

лете до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко

было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава

мягко обвивалась около колес и ног лошади, оставляя свои семена на мок-

рых спицах и ступицах.

Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал

ее и вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелко-

вистая с выспевающими семенами трава была почти по пояс на заливном мес-

те.

Перейдя луг поперек, Константин Левин вышел на дорогу и встретил ста-

рика с опухшим глазом, несшего роевню с пчелами.

- Что? или поймал, Фомич? - спросил он.

- Какое поймал, Константин Митрич! Только бы своих уберечь. Ушел вот

второй раз другак... Спасибо, ребята доскакали. У вас пашут. Отпрягли

лошадь, доскакали.

- Ну, что скажешь, Фомич, - косить или подождать?

- Да что ж! По-нашему, до Петрова дня подождать. А вы раньше всегда

косите. Что ж, бог даст травы добрые. Скотине простор будет.

- А погода, как думаешь?

- Дело божье. Может, и погода будет.

Левин подошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не ску-

чал и казался в самом веселом расположении духа. Левин видел, что, раз-

задоренный разговором с доктором, он хотел поговорить. Левину же, напро-

тив, хотелось скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов к завт-

рему и решить сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его.

- Что ж, поедем, - сказал он.

- Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок, однако! Хоть не ловится,

но хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь дело с природой. Ну что

за прелесть эта стальная вода! - сказал он. - Эти берега луговые, - про-

должал он, - всегда напоминают мне загадку, - знаешь? Трава говорит во-

де: а мы пошатаемся, пошатаемся.

- Я не знаю этой загадки, - уныло отвечал Левин.

III

- А знаешь, я о тебе думал, - сказал Сергей Иванович. - Это ни на что

не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор;

он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не

ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные

люди будут удаляться, разумеется, все пойдет бог знает как. Деньги мы

платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни пови-

вальных бабок, ни аптек, ничего нет.

- Ведь я пробовал, - тихо и неохотно отвечал Левин, - не могу! ну что

ж делать!

- Да чего ты не можешь? Я, признаюсь, не понимаю. Равнодушия, неуменья

я не допускаю; неужели просто лень?

- Ни то, ни другое, ни третье. Я пробовал и вижу, что ничего не могу

сделать, - сказал Левин.

Он мало вникал в то, что говорил брат. Вглядываясь за реку на пашню,

он различал что-то черное, но не разобрать, лошадь это или приказчик

верхом.

- Отчего же ты не можешь ничего сделать? Ты сделал попытку, и не уда-

лось по-твоему, и ты покоряешься. Как не иметь самолюбия?

- Самолюбия, - сказал Левин, задетый за живое словами брата, - я не

понимаю. Когда бы в университете мне сказали, что другие понимают интег-

ральное вычисление, а я не понимаю, - тут самолюбие. Но тут надо быть

убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих дел и,

главное, в том, что все эти дела важны очень.

- Так что ж! разве это не важно? - сказал Сергей Иванович, задетый за

живое и тем, что брат его находил неважным то, что его занимало, и в

особенности тем, что он, очевидно, почти не слушал его.

- Мне не кажется важным, не забирает меня, что ты хочешь?.. - отвечал

Левин, разобрав, что то, что видел, был приказчик и что приказчик, веро-

ятно, спустил мужиков с пахоты. Они перевертывали сохи. "Неужели уже от-

пахали?" - подумал он.

- Ну, послушай, однако, - нахмурив свое красивое умное лицо, сказал

старший брат, - есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и иск-

ренним человеком и не любить фальшь, - я все это знаю; но ведь то, что

ты говоришь, или не имеет смысла, или имеет очень дурной смысл. Как ты

находишь неважным, что тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь...

"Я никогда не уверял", - подумал Константин Левин.

-...мрет без помощи? Грубые бабки замаривают детей, и народ коснеет в

невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки

средство помочь этому, и ты не помогаешь, потому что, по-твоему, это не

важно.

И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не

можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться

своим спокойствием, тщеславием, я не знаю чем, чтоб это сделать.

Константин Левин чувствовал, что ему остается только покориться или

признаться в недостатке любви к общему делу. И это его оскорбило и огор-

чило.

- И то и другое, - сказал он решительно. - Я не вижу, чтобы можно бы-

ло...

- Как? Нельзя, хорошо разместив деньги, дать врачебную помощь?

- Нельзя, как мне кажется... На четыре тысячи квадратных верст нашего

уезда, с нашими зажорами, метелями, рабочею порой, я не вижу возможности

давать повсеместно врачебную помощь. Да и вообще не верю в медицину.

- Ну, позволь; это несправедливо... Я тебе тысячи примеров назову...

Ну, а школы?

- Зачем школы?

- Что ты говоришь? Разве может быть сомнение в пользе образования? Ес-

ли оно хорошо для тебя, то и для всякого.

Константин Левин чувствовал себя нравственно припертым к стене и пото-

му разгорячился и высказал невольно главную причину своего равнодушия к

общему делу.

- Может быть, все это хорошо; но мне-то зачем заботиться об учреждении

пунктов медицинских, которыми я никогда не пользуюсь, и школ, куда я

своих детей не буду посылать, куда и крестьяне не хотят посылать детей,

и я еще не твердо верю, что нужно их посылать? - сказал он.

Сергея Ивановича на минуту удивило это неожиданное воззрение на дело;

но он тотчас составил новый план атаки.

Он помолчал, вынул одну удочку, перекинул и, улыбаясь, обратился к

брату.

- Ну, позволь... Во-первых, пункт медицинский понадобился. Вот мы для

Агафьи Михайловны послали за земским доктором.

- Ну, я думаю, что рука останется кривою.

- Это еще вопрос... Потом грамотный мужик, работник тебе же нужнее и

дороже.

- Нет, у кого хочешь спроси, - решительно отвечал Константин Левин, -

грамотный как работник гораздо хуже. И дороги починить нельзя; а мосты

как поставят, так и украдут.

- Впрочем, - нахмурившись, сказал Сергей Иванович, не любивший проти-

воречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с од-

ного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя

было знать, на что отвечать, - впрочем, не в том дело. Позволь. Призна-

ешь ли ты, что образование есть благо для народа?

- Признаю, - сказал Левин нечаянно и тотчас же подумал, что он сказал

не то,что думает. Он чувствовал, что, если он призна'ет это, ему будет

доказано, что он говорит пустяки, не имеющие никакого смысла. Как это

будет ему доказано, он не знал, но знал, что это, несомненно, логически

будет ему доказано, и он ждал этого доказательства.

Довод вышел гораздо проще, чем того ожидал Константин Левин.

- Если ты признаешь это благом, - сказал Сергей Иванович, - то ты, как

честный человек, не можешь не любить и не сочувствовать такому делу и

потому не желать работать для него.

- Но я еще не признаю этого дела хорошим, - покраснев, сказал Констан-

тин Левин.

- Как? Да ты сейчас сказал...

- То есть я не признаю его ни хорошим, ни возможным.

- Этого ты не можешь знать, не сделав усилий.

- Ну, положим, - сказал Левин, хотя вовсе не полагал этого, - положим

что это так; но я все-таки не вижу, для чего я буду об этом заботиться.

- То есть как?

Нет, уж если мы разговорились, то объясни мне с философской точки зре-

ния, - сказал Левин.

- Я не понимаю, к чему тут философия, - сказал Сергей Иванович, как

показалось Левину, таким тоном, как будто он не признавал права брата

рассуждать о философии. И это раздражило Левина.

- Вот к чему! - горячась, заговорил он. - Я думаю, что двигатель всех

наших действий есть все-таки личное счастье. Теперь в земских учреждени-

ях я, как дворянин, не вижу ничего, что бы содействовало моему благосос-

тоянию. Дороги - не лучше и не могут быть лучше; лошади мои везут меня и

по дурным. Доктора и пункта мне не нужно, мировой судья мне не нужен, -

я никогда не обращаюсь к нему и не обращусь. Школы мне не только не нуж-

ны, но даже вредны, как я тебе говорил. Для меня земские учреждения

просто повинность платить восемнадцать копеек с десятины, ездить в го-

род, ночевать с клопами и слушать всякий вздор и гадости, а личный инте-

рес меня не побуждает.

- Позволь, - перебил с улыбкой Сергей Иванович, - личный интерес не

побуждал нас работать для освобождения крестьян, а мы работали.

- Нет! - все более горячась, перебил Константин. - Освобождение

крестьян было другое дело. Тут был личный интерес. Хотелось сбросить с

себя это ярмо, которое давило нас, всех хороших людей. Но быть гласным,

рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе,

где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и

Blog

Все смешалось в доме Облонских