Алла кирилина неизвестный

Вид материала

Документы

Содержание После того как Николаев в камере окончательно пришел в себя, он сказал Кацафе К этой справке был приложен протокол допроса Юрьевой-Кулешовой, произведенный следователем. Она показала На вопрос следователя, что известно о связях Евгении Шитик с Ни­колаевым, Юрьева-Кулешова ответила Предоставим слою и самой Д. А. Лазуркиной, которая, выступая 1 февраля 1935 года на заседании парткома ленинградского обкома и г Слово за документом. Проработкой всех сообщенных Волковой данных поручено было заниматься Г. А. Петрову и его группе; Он вызвал Волкову. 3 декабря Сталин допрашивал Г. А. Петрова. Присутствовали Ягода, Ворошилов, Молотов, Жданов, руководство Ленинградского НКВД. Но весьма сомнительным представляется утверждение академика А. Н. Яковлева, что

Подобный материал:

• Научная литература белоконь, Алла Тарасовна, 667.47kb.
• Методическая разработка урока По сказке А. Платонова «Неизвестный цветок», 112.59kb.
• А. П. Платонова «Неизвестный цветок» (мини-рецензия)      Рассказ, 13.05kb.
• Московского Патриархата Алексеева Алла Сергеевна пояснительная записка, 77.64kb.
• Ю. Н. Байбакова, Е. Р. Кирилина научный, 9.63kb.
• А. В. Кирилина. Гендерные исследования в лингвистических дисциплинах >Дж. Коатс, 134.57kb.
• Публичный отчет февраль 2011 Заведующая Кирилина, 31.49kb.
• Контрольные вопросы и задания по произведению Платонова А. П. «Неизвестный цветок», 9.6kb.
• Конкурс Интернет-ресурсов «Неизвестный Моршанск» для обучающихся 8-11 классов оу города, 19.5kb.
• Разработка урока по теме «Прекрасное вокруг нас», 41.01kb.

Сказал, что убил созна­тельно, на идеологической основе (выделено мной. — А. К.). Зиновьевец. Думаю, что женщины там ни при чем. Сталин в Смольном допрашивал Николаева.

— Что из себя представлял Николаев ?

— Обыкновенный человек. Служащий. Невысокий. Тощенький... Я ду­маю, он чем-то был, видимо, обозлен, исключен из партии, обиженный такой. И его использовали зиновьевцы. Вероятно, не настоящий зиновьевец и не настоящий троцкист.

— Осужден был не один Николаев, а целый список, — говорю я.

— Дело в том, что не за покушение они были осуждены, а за то, что участвовали в зиновьевской организации. А прямого документа, насколько я помню, что это было по решению зиновьевской группы, не было.

Поэтому он как бы отдельно выступал, но по своему прошлому он был зиновьевец»².

Что несомненно соответствует действительности из высказываний Молотова, это описание внешнего вида Николаева, его психологиче­ского состояния и вывод Вячеслава Михайловича о мотивации убий­ства — невысокий, тощенький, обиженный, обозленный, убил созна­тельно, по идеологическим мотивам. По всей вероятности, Николаев что-то говорил о своем исключении из партии, и это засело в памяти Молотова. Интересна фраза Молотова: «не настоящий зиновьевец, не на­стоящий троцкист», — по-видимому, это сложилось из того общего «бреда», что кричал Николаев. Он действительно не имел никакого от­ношения ни к одной оппозиции, и никакого документа, вынесенного оппозицией по поводу убийства Кирова, не было.

Между тем имеются свидетельства, что привезенный из тюрьмы в Смольный Николаев впал в реактивное состояние нервического шока, никого не узнавал, с ним началась истерика, и он закричал: ото­мстил», «Простите», «Что я наделал!». Более того, после возвращения из Смольного Николаеву оказывалась медицинская помощь врачами- невропатологами.

Никаких официальных записей допроса Николаева в Смольном не велось. Но сохранился рапорт сотрудника НКВД, охранявшего Нико­лаева в камере. Это Кацафа. В своем объяснении он писал: «Охрана Ни­колаева нам была поручена сразу оке, как его допросил Сталин в присут­ствии Молотова, Ворошилова, Ежова, Косарева и руководства НКВД во главе с Ягодой. Передавая мне Николаева в Смольном, заместитель на­чальника оперода НКВД Гулысо сказал, что этот подлец Николаев в очень грубой форме разговаривал со Сталиным, что отказался отвечать на его вопросы. На вопросы Ворошилова Николаев отвечал охотно, но на вопрос, почему он стрелял в Кирова, ответил, что ему не давали работы, что семье и ему не давали путевок на курорт, несмотря на то, что семья его и сам он больные люди, и т. п.»¹.

После того как Николаев в камере окончательно пришел в себя, он сказал Кацафе: «Сталин обещал мне жизнь, какая чепуха, кто noверит диктатору. Он обещает мне жизнь, если я выдам соучастников. Нет у меня соучастников»².

Следует сказать: до тех пор пока во главе Ленинградского управле­ния НКВД стоял Ф. Д. Медведь, на допросах Николаева всегда присут­ствовали руководители отделов этого управления, Николаев твердо сто­ял на своем: совершил убийство Кирова один.

3 декабря старое руководство Ленинградского управления НКВД провело последний допрос Николаева.

Вечером 3 декабря руководство Ленинградского УНКВД было от­странено от дознания. Имеется документ, последний из подписанных Ф. Д. Медведем в должности начальника Ленинградского управления НКВД, — письмо, адресованное Н. С. Ошерову и Т. С. Назаренко. На нем проставлены дата и время: 3 декабря, 16 часов 15 минут. В письме говорится: «Ставим в известность, что по предложению НКВД СССР о личности убийцы Николаева Леонида Васильевича никаких сведений какого-либо характера никому не давать, в том числе учреждениям и коррес­пондентам, особенно корреспондентам иностранных газет». Документ имеет гриф «строго секретно». Отпечатано четыре экземпляра, найдено три. Первый экземпляр не содержит никаких пометок. На втором (а возможно, на третьем) экземпляре чьей-то рукой карандашом впи­саны еще две фамилии адресатов: П. И. Струппе и Н. Ф. Свешников. Кто вписал их, установить не удалось. Важно другое — это не рука Ф. Д. Медведя. Неизвестно и время посылки экземпляра с карандаш­ными пометками.

Загадочен подбор адресатов: Наум Самуилович Ошеров, несомнен­но, хорошо знал Николаева, ведь это он брал его в РКИ. Николаева могли знать Н. Ф. Свешников и П. И. Струппе. Напомню: Н. Ф. Свеш­ников — секретарь Кирова, заведующий особым сектором обкома. Петр Иванович Струппе с августа 1929 по июнь 1930 года был секрета­рем Выборгского райкома ВКП(б). Пока не ясно, почему документ был адресован также ответственному работнику Ленсовета Титу Степанови­чу Назаренко.

Вечером 3 декабря по распоряжению наркома НКВД СССР Генриха Ягоды временно исполняющим обязанности начальника Ленинградско­го управления НКВД был назначен Я. С. Агранов. 4 декабря об этом из­вестили центральные газеты³. Через несколько дней на эту должность был назначен Л. Заковский. Тогда же были отстранены от ведения след­ствия и ленинградские чекисты Ф. Т. Фомин, А. С. Горин-Лундин, П. И. Лобов, А. А. Масевич и др. В тот же день состоялось объединенное бюро обкома и горкома ВКП(б). В принятом им решении указывалось, что бюро всецело одобряет приказ НКВД СССР о смещении с должнос­ти Медведя, Фомина и ряда ответственных работников Ленинградского управления НКВД и предании их суду за халатное отношение к своим обязанностям по охране государственной безопасности в Ленинграде. Этим же решением Медведь и Фомин выводились из состава бюро обко­ма и горкома. Одновременно было предложено вывести Медведя из со­става президиума Облисполкома и Ленсовета. Бюро обратилось в ЦК ВКП(б) и к наркому внутренних дел Ягоде с просьбой срочно принять меры по проверке и укреплению аппарата уполномоченных НКВД Ле­нинграда. Оно предложило всем организациям и каждому члену партии «максимально усилить свою бдительность и оказать всемерную поддержку и помощь новому руководству Управления НКВД по Ленинградской области в борьбе со всякого рода вылазками классовых врагов»¹.

Что же произошло в период между 2 и 3 декабря? Почему столь по­спешно были смещены ленинградские чекисты? И есть ли здесь связь со следственным делом Николаева? Безусловно, события тех дней свя­заны в единое целое. Отрицать это, по меньшей мере, бессмысленно. Но не менее опасен и упрощенный подход к ним.

Примером может служить опубликованная 1 декабря 1990 года в ле­нинградской газете «Смена» статья историка Евы Пашкевич «Отпечат­ки пальцев Сталина никогда не будут найдены». Замечу, что автор дли­тельное время преподавала историю КПСС и должна бы знать цену фактам. Кстати, ни в одном фонде архивов, где хранятся самые различ­ные документы о Кирове, Е, Пашкевич не работала. Но предоставим ей слово: «Третья история изложена в стенограмме Д. Лазуркиной, а также известна из другого источника². На ноябрьские праздники 1934 года в под­выпившей компании сотрудников Ленинградского УНКВД шел разговор о том, что Кирову осталось недолго жить. Жена одного из них попыталась было сообщить об этом П. Струппе, но не была к нему допущена и оказа­лась в психушке. После убийства Кирова она все-таки пробилась в Смоль­ный к самому Сталину. Он ласково принял ее, но потом она исчезла...»

Действительно, имеются воспоминания Доры Абрамовны Лазурки­ной, 1884 года рождения, члена партии с 1902 года, наговоренные ею на магнитофон незадолго до кончины в 1971 году. Эти воспоминания содержат много неточностей. Так, Дора Абрамовна утверждала, что присутствовала при разборе апелляции Николаева в Смольнинском РК ВКП(б). Ей изменила память. Все лица, присутствовавшие там, обозна­чены в соответствующих документах. Фамилии Лазуркиной в них нет и быть не йогло. До января 1934 года она действительно являлась членом президиума Ленинградской областной контрольной комиссии ВКП(б), но затем была переведена на работу ответственным инструктором культпропотдела горкома ВКП(б)³.

Нельзя отрицать и того, что Лазуркина много слышала об убийстве Кирова, поскольку одновременно она была членом парткома партколлектива обкома и горкома ВКП(б), принимала участие в подготовке ряда дел коммунистов — работников Смольного, прямо или косвенно связанных с убийством Кирова. Все они (Шитик, Владимиров и др.) были исключены из парщи в начале января 1935 года. Большинство из них тогда же было арестовано. Их вина заключалась лишь в том, что 1 декабря 1934 года, зная Николаева лично, они разговаривали с ним. Шитик, как уже говорилось, отказала Николаеву в билете на партактив. Владимиров сообщил ему, что доклад будет делать сам Киров. Стено­граммы, протоколы партбюро и собраний Смольного свидетельствуют, что Дора Абрамовна играла на них роль одного из главных «обвините­лей», называя Шитик «троцкисткой», распространителем «контррево­люционных слухов об убийстве Кирова»⁴.

Прежде чем привести воспоминания самой Д. А. Лазуркиной, от­носящиеся к 1971 году, читателю будет небезынтересно узнать, что го­ворила, как действовала Дора Абрамовна в те трагические дни в Смольном. Это позволит более критически отнестись ко всему, ска­занному ею.

28 января 1935 года непосредственно «тов. Лазуркиной» зам. на­чальника СПО УГБ Ленинграда Стромин направляет следующий доку­мент: «СПО УГБ НКВД по Л. О. были получены сведения о том, что в Управлении Ниточного треста в связи с убийством т. Кирова распростра­няются провокационные слухи и сплетни.

Произведенным расследованием установлено, что первоисточником слухов является сотрудница Смольного — Шитик Евгения Герасимовна.

Шитик Евгения еще до опубликования в газетах фамилии убийцы рас­сказала проживающим вместе с ней в квартире, что тов. Кирова убил Николаев, что следствие задерживается из-за того, что убийца сильно избит — у него выкручены руки из ключиц и лежит при смерти (выделено мной — А. К.).

Проживающие с Шитик в одной квартире — гр. Юрьева-Куляшева и Шитик Ольга Герасимовна—сотрудница кооператива „Кр. Звезда“ в свою очередь передали полученные ими сведения своим знакомым и сослуживцам, чем способствовали появлению в городе провокационных слухов, связанных с убийством тов. Кирова.

Гр. Шитик, Ольга, сотрудница кооператива „Кр. Звезда”¹ привлека­ется нами к ответственности».

К этой справке был приложен протокол допроса Юрьевой-Кулешовой, произведенный следователем. Она показала: «На следующий день после убийства тов. Кирова она (Ольга Шитик. — А. К.) рассказала мне, что „убийство совершено в Смольном. Убийца Николаев сам пытал­ся покончить с собой, с каковой целью произвел в себя выстрел, пуля про­шла по лицу и засела в потолке. Сразу оке после произведенного выстрела в себя, Николаев был схвачен находившимися там монтерами и связан проволокой Этими же словами я на базе и делалась с некоторыми со­трудниками».

На вопрос следователя, что известно о связях Евгении Шитик с Ни­колаевым, Юрьева-Кулешова ответила: «Со слов Ольги Шитик мне из­вестно, что ее сестра Евгения знакома с Николаевым, что перед убийст­вом т. Кирова — Николаев заходил к ней в служебный кабинет. Далее го­ворила, что Николаев тоже работает в Смольном. Мне известно, что Ольга и Евгения Шитик являются членами ВКП(б). Муж Ольги – Михаил Борисович Падво (директор театра Мюзик-Хола) тоже член ВКП(б). Со­стоял ли кто либо из них в оппозиций, мне неизвестно.

Записано с моих слов верно и мной прочитано. Юреева-Кулешова».

Предоставим слою и самой Д. А. Лазуркиной, которая, выступая 1 февраля 1935 года на заседании парткома ленинградского обкома и горкома ВКП(б), говорила: «...После событий 1 декабря каждый из нас, в особенности парткомы, занялись изучением своего состава и стали ис­кать нет ли лиц, которые принимали участие в оппозиции и тов. Шитик, как парторганизатор, должна рыла также пересмотреть у себя свой состав группы. Когда ее спросили почему она этого не сделала, она ответила, что от Альберга (член парткома. — А. К.) получила поздно предложение, в трамвае, т. е. встала на формальную точку зрения. Неза­висимо от того, где она получила такое указание, она сама, как член пар­тии, должна была взять на просмотр свой состав. Это формальное отно­шение, а не большевистское заявление.

Все, что имеется в деле т. Шитик рисует ее, как большевика, как члена партии, который вместо того, чтобы вести большевистскую борь­бу, сама покровительствовала своим оппозиционерам, не выявляла, не бо­ролась, не давала сведений парторганизации о том, что у нее в родстве имеется такой оппозиционер. Кроме того, товарищи, вы знаете, как мы боролись со всякими слухами, со всякими сплетнями в связи с убийством тов. Кирова, а тов. Шитик являлась распространителем таких сплетен. Она явилась к своей сестре и рассказала о том, что Кирова убил Николаев, о том, что он стрелял в себя, о том, что Николаев про силу нее билет на актив. По сведениям, которые имеются у меня, т. Шитик рассказала своей сестре... что его связали чуть ли не ремнями, избили его и на этом основании следствие затягивается. Это Шитик все отрицает... Таким образом рассадником контрреволюционных слухов была Евгения Шитик... такому члену партии не место в рядах коммунистической партии»¹.

И 1 февраля 1935 года Е. Шитик исключили из партии. Ее арестова­ли в 1935 году, Д. А. Лазуркину — в 1937 году. Еще до XX съезда партии Дора Абрамовна появилась в Ленинграде. На партийном учете она со­стояла в музее С. М. Кирова, который с 1938 года находился в особняке Кшесинской. Попутно замечу, что впоследствии он был закрыт по лич­ному указанию Н. С. Хрущева, заявившего, что «развели тут в Ленин­граде культ личности Кирова». Автор данной книги работала тогда в му­зее Кирова. Д. А. Лазуркина любила выступать перед нами — молодыми сотрудниками: рассказывала о своих встречах с Лениным, о том, как распространяли «Искру», но никогда не говорила об обстоятельствах убийства С. М. Кирова, хотя Сталин был уже мертв, а Берия — расстрелян.

Вернемся к более поздним воспоминаниям Д. А. Лазуркиной. Тогда ей было 87 лет.

«Когда Кирова убили, — говорила она, — прибежал ко мне секретарь Струппе — Иовлев... стал плакать: „Я совершил преступление”, - гово­рит. И рассказал вот что. Месяц назад к нему пришла женщина и требо­вала обязательно встречи со Струппе... Он сказал, что Струппе нет. Он уехал в область... И тогда она сказала вот что... „позавчера, в воскресе­нье, наше НКВД было в Детском Селе, там собрались руководящие работ­ники НКВД... Они напились, и было слышно, что они говорили об убийстве Кирова"... И вот Кирова убили пришел ко мне Иовлев на другой день со слезами, убитый тем, что не рассказал сразу, месяц назад, когда была у него эта женщина. Я сказала: „Знаешь что, идем сейчас же, приехала ко­миссия по расследованию убийства Кирова, приехал Ежов. Пойдем к не­му..." Пришли. Он выслушал, сказал: „Я должен пойти к Сталину”».

Д. А. Лазуркина перепутала. Леонид Львович Ильев (а не Иовлев), 1904 года рождения, уроженец г. Борисова Тамбовской губернии, член партии с 1921 года — работал в аппарате Ленинградского горкома ВКП(б) с 1932 года и был не секретарем Струппе, а непосредственным начальником Д. А. Лазуркиной — заместителем заведующего культпропотделом. Секретарем же П. И. Струппе с 1931 по апрель 1937 года был Иван Павлович Ильин, член партии с 1918 года².

«Женщина» — тоже лицо вполне реальное, но на самом деле все было, мягко говоря, несколько иначе. Женщину разыскали 3 декабря. Сталин действительно беседовал с ней. Это была Мария Николаевна Волкова, родившаяся в селе Ильинское, Череповецкого района, Воло­годской губернии в семье лесничего. Она окончила четыре класса цер­ковноприходской школы. Хотела учиться в гимназии, но произошла революция. Она вышла замуж, родила дочь. В середине 20-х годов сго­рел дом отца со всем имуществом, и некогда зажиточная семья осталась без средств к существованию. В начале 30-х годов Волкова появилась в Ленинграде. Надо было куда-то устраиваться работать. И подалась она в няньки к секретарю Струппе И. П. Ильину, у которого было двое ма­лолетних сыновей. По совместительству нянька являлась секретным сотрудником Ленинградского ОГПУ. Причем стала она им по доброй воле и оставалась в этом качестве до самой своей смерти, которая на­стигла ее в психиатрической больнице на Пряжке в начале 70-х годов.

«У матери, — вспоминала ее младшая дочь, — всегда был тяжелый характер, высокомерный, подозрительный. Она, конечно же, была начи­танней своих односельчан. И память у нее была отличная. Ей бы не в кол­хозе работать, а какую ни есть кожаную куртку, хоть небольшого, да начальника». Такую власть Волковой давала должность сексота. И она старалась вовсю¹.

М. Н. Волкова была сожительницей сотрудника НКВД. В доме от­дыха НКВД она могла быть и в этом качестве, и по должности сексота. Руководящие работники НКВД в том доме отдыха не бывали. Но тем не менее Мария Николаевна действительно рассказала Ильину, секре­тарю Струппе, о якобы существующем среди сотрудников НКВД заго­воре с целью убийства Кирова. Что же предпринял Ильин? И тут выри­совывается несколько иная картина, чем та, которую рассказывала Ла­зуркина, а вслед за ней Е. Пашкевич и другие публицисты. Дело в том, что Ильин сразу же сообщил об этом в НКВД.

Когда в 1937 году Ильина исключали из партии, этот факт фигури­ровал в одном из выступлений в защиту Ильина: «...Ильин в 1934 году предотвратил теракт на т. Кирова и т. Рубенов (уполномоченный Ко­митета партконтроля ЦК ВКП(б) по Ленинграду и области. — А. К.) сказал, что это обстоятельство надо учесть. Ильин использовал свой долг гражданина, ему стало известно, что готовится теракт и он сообщил об этом в НКВД»².

Не сомневаюсь, что этот факт тщательно проверялся в НКВД. И его просто проигнорировали. Почему? Ответ на этот вопрос могут дать документы работника Ленинградского УНКВД Георгия Алексее­вича Петрова, осужденного Военной коллегией Верховного суда СССР в Москве 23 января 1935 года по статье 193, п. 17. Он обвинялся «в неприятии мер и своевременном выявлении и пресечении деятельности в Ленинграде контрреволюционной террористической зиновьевской груп­пы — в том теле убийцы тов. Кирова — злодея Л. Николаева, хотя они имели все необходимые для этого возможности». Кстати, Г. А. Петров — единственный из 12 ленинградских чекистов, проходивших по этому процессу, полностью реабилитирован 20 октября 1966 года. 32 года до­казывал он свою невиновность и алогичность, абсурдность доноса Волковой.

Слово за документом. «...Во второй половине 1934 года,— писал Г. А. Петров, — уполномоченный III отделения НКВД по Ленинградской области (я в то время работал оперуполномоченным 2-го отдаления Осо­бого Отдела) Григорий Ильич Драпкин передал мне письмо, написанное малограмотным почерком за подписью Волковой, которая сообщала, что в Ленинграде существует контрреволюционная организация „Зеленая лам­па" в количестве 700 чел.».

Проработкой всех сообщенных Волковой данных поручено было заниматься Г. А. Петрову и его группе; Он вызвал Волкову. «...Я спро­сил, — продолжает Петров, — откуда она узнала численность и ее на­звание — она ничего ответить не могла. При .последующих встречах Волкова также давала неправдоподобные материалы: то она, будучи в гостях у одного знакомого ей путиловского рабочего на квартире, обна­ружила корзину с человеческим мясом, то у других своих знакомых обна­ружила машинку для печатания червонцев, то ее втолкнули в легковую машину и увезли под Ленинград в пригородное местечко Лигово, где она в подвале обнаружила ящик со снарядами и в доказательство развернула платок и вынула из него гильзу старого образца, которую держат на столе для карандашей. Со слов Волковой, на квартире в Лигово прожи­вал руководитель „Зеленой лампы", бывший царский генерал Карлинский... Ни один из этих материалов после тщательной проверки под­твержден не был».

Результаты всех проверок по доносам М. Н. Волковой Петров доло­жил на оперативном совещании, которое проводил Ф. Д. Медведь. Вы­сказались почти все присутствующие. Суть их сводилась к тому, что «Петров тратит впустую время», проверяя «заведомо ложные агентур­ные сведения»³. В заключение Ф. Д. Медведь сказал, что «Волкова яв­ляется социально-опасным элементом, поскольку клевещет на людей и неправильно информирует в своих письмах органы». Тогда же на совещании попросили начальника санчасти НКВД С. А. Мамушкина пока­зать Волкову специалистам-психиатрам. Профессор, осмотревший ее, высказался за дальнейшее ее обследование в стационаре. Тут же было выписано направление и Волкову поместили в знаменитую психиатри­ческую Обуховскую больницу. Предположительный диагноз — врож­денная шизофрения — полностью подтвердился.

Именно из психлечебницы Волкову и доставили к Сталину в Смольный.

3 декабря Сталин допрашивал Г. А. Петрова. Присутствовали Ягода, Ворошилов, Молотов, Жданов, руководство Ленинградского НКВД. «...Сталин и Ягода, — писал Г. А. Петров, — задавали мне ряд вопросов по материалам Волковой. Я объяснил, что все материалы Волковой не соот­ветствуют действительности, т. к. они были оперативно и тщательно проверены и ничего в них не подтвердилось».

Мной процитирован документ, адресованный Г. А. Петровым в Прокуратуру СССР в 1956 году, но подобные заявления делались им неоднократно — в 1939, 1948, 1951 годах. Георгий Алексеевич Петров не был наивным человеком, он прошел «школу» лагерей. Наверняка, как бывший работник НКВД, знал многое, в том числе и методы рас­правы с неугодными. И даже в то время продолжал доказывать, что сек­сот Волкова давала абсурдные, лживые агентурные сведения самого фантастического характера.

Можно ли верить после этого другим сообщениям Волковой? На­пример, эпизоду, якобы имевшему место в Детском Селе, пересказанному Лазуркиной с чужих слов и столь некритически воспроизведенно­му Евой Пашкевич в газете «Смена».

Сама Волкова в конце 30-х годов и позднее рассказывала о «заго­воре» в самых разных вариациях. «Подозрительная», «мстительная», — говорила ее родная дочь. А ей было за что мстить работникам Ленинградского управления НКВД — ведь это они поместили ее в психиат­рическую больницу. Волкова любила воспроизводить дочерям рассказ о своей встрече со Сталиным. Известный ленинградский журна­лист В. М. Бузинов, впервые опубликовавший материал о Волковой, писал: «Она многократно повторяла его дочерям. Все предстает в нем, как в волшебной сказке, где силы добра в конце концов одолевают силы зла. В этой „сказке “ Волкова вместе со Сталиным едет в машине, а го­род в траурных флагах, и она узнает, что убит Киров. Она плачет, а Сталин успокаивает ее, протягивает ей платок, чтобы она вытерла слезь». Замечу, что это не вымысел В. М. Бузинова. По его словам, именно так М. Н. Волкова описывала первую встречу со Сталиным своим дочерям¹.

Как видим, фантазия Волковой не знала пределов. Так можно ли было вообще серьезно относиться ко всему, о чем осведомляла данный сексот?! Волкова действительно была серьезно больна. Ведь она офици­ально состояла на учете в психиатрическом диспансере до самой своей смерти и до самой своей смерти было сексотом НКВД, давая агентурные сведения как на рядовых граждан, так и на руководителей Ленинграда. Чего стоили эти сведения, легко можно представить. Однако им, как ви­дим, в политических целях верили, и они поломали не одну человече­скую судьбу.

Проверялось ли дело «Зеленая лампа» в более поздние времена? Да. Созданная комиссией Политбюро ЦК КПСС группа следователей Про­куратуры СССР и КГБ СССР более двух лет весьма тщательно изучала дела давно минувших дней, связанные с убийством Кирова. Предоста­вим слово старшему прокурору Управления Прокуратуры Союза ССР Ю. И. Седову: «Мы подняли некоторые архивы, которые, по понятным причинам, не любят посторонних глаз и до сих пор закрыты. Это— аген­турные разработки на лиц, причисленных к зиновьевцам и другим видным оппозиционерам. Речь, например, идет об организации под кодовым назва­нием „Зеленая лампа", о личности бывшего агента НКВД Волковой... „Не­утомимо” трудились агенты ОГПУ, письменно докладывающие своим шефам о каждой встрече, вечеринке, поездке в другие города, о так назы­ваемых оппозиционерах, писали даже об их выпивках, интимных связях. На каждое конкретное лицо заводилось дело-формуляр, где концентриро­вались все донесения... Дурно, тень дурно пахнет от этих доносов»².

Доносы бывшего агента НКВД Волковой оказались фальсифика­цией.

Рази объективности следует сказать, что это было не первое пред­упреждение о возможном теракте против Кирова. Практически начи­ная с первого дня работы в Ленинграде ему угрожали. Ранее я уже зна­комила читателя с листовками, воззваниями, письмами. Подобные до­кументы были и во все последующие годы, включая 1934-й. Приходили и другие письма. Письма-предупреждения. Большинство из них подпи­саны, содержат адрес отправителя.

Действительно, угроз, писем-сообщений о готовящихся против Ки­рова терактах было немало. И каждый такой факт анализировался. Бо­лее того, осенью 1933 года по требованию Ф. Д. Медведя была усилена охрана Кирова и выделена машина сопровождения.

До лета 1933 года охрана Кирова состояла из трех человек: М. Бори­сова, Л. Буковского и неофициального сотрудника УНКВД — швейца­ра дома, где жил Киров. Первые Двое охраняли Кирова в Смольном, в поездках по городу, на охоту, в командировках. Охрану Кирова осу­ществляли также оба его шофера — Ершов и Юдин, хотя и числились оба за Управлением делами обкома ВКП(б), но фактически являлись негласными сотрудниками ГПУ.

Со второй половины 1933 года численность гласной и негласной охраны Кирова возросла до 15 человек. При поездках Кирова по городу и вне его выделялась автомашина прикрытия с двухсменной выездной группой. По данным, приведенным в статье Ю. Н. Жукова «Следствие и судебные процессы об убийстве Кирова», охрана Кирова в день 1 де­кабря 1934 года была организована следующим образом.

Согласно показаниям оперативников, записанным 1 декабря, в 9.30 утра на дежурство у дома 26/28 по улице Красных Зорь, где жил Сергей Миронович, заступили два оперативника: П. П. Лазюков и К. М. Пау­зер. В 16.00 Киров вышел из дома и направился пешком в сторону Тро­ицкого моста. Впереди них шел оперативник Н. М. Трусов, на рассто­янии 10 шагов сзади шли Лазюков и Паузер.

Около Троицкого моста Киров сел в свою машину, охрана — в свою. Их путь лежал к Смольному. Машина Кирова подъехала к решетке главного входа в здание Смольного и остановилась. Паузер выскочил из машины и стал впереди нее, Лазюков — остался позади машины. У калитки Смольного Кирова встречали оперативники Александров и Бальковский. Все двинулись к входной двери главного подъезда Смоль­ного, где в вестибюле остались Паузер и Лазюков.

Дальше действия развивались так. Когда все оказались в вестибюле Смольного, то Киров пошел вперед. Вместе с ним двинулись: М. Бори­сов, встречавший Кирова у подъезда Смольного, и помощник комендан­та Смольного Погудалов, за ними пошли оперативники Александров и Бальковский. Последние трое — Александров, Бальковский и Аузен — довели Кирова до дверей, ведущих на верхний этаж, и спустились вниз.

Дальше по третьему этажу коридора Смольного на расстоянии 20 шагов Кирова сопровождал только Борисов, А навстречу ему двигал­ся другой оперативник — А. М. Дурейко. Нельзя исключить, что между ними произошел обмен двумя-тремя словами, как это бывает между сослуживцами. И это стоило жизни Кирову. Объективно и Борисов, и Дурейко допустили халатность в исполнении своих служебных обязан­ностей. Но думается, не более того.

Общеизвестно, что после изменения режима охраны Киров тяготил­ся ею. Он любил ходить пешком, общаться с ленинградцами в неофици­альной обстановке, ездить трамваем, заходить в магазины. Он заявлял Медведю:«Дай тебе волю, ты скоро танки возле моего дома поставишь». Танки Медведь не поставил, но около дома Кирова был выставлен по­стоянный милицейский пост.

Эпизоду с Волковой автор совершенно сознательно отвел такое большое место. Слишком Много мистификаций связывается в нашей печати с именем Волковой и ролью Д. А. Лазуркиной в этом вопросе. Безусловно, здесь использован далеко не весь материал , которым рас­полагает автор. Но думается, ищущий правду читатель может составить и из приведенных сведений вполне объективное мнение.

Как мы знаем, донос Волковой, несмотря на явную абсурдность, тем не менее сыграл зловещую роль в расследовании обстоятельств убийст­ва Кирова. Именно 3—4 декабря центр следственной работы перено­сится на поиск «внутренних врагов».

Но весьма сомнительным представляется утверждение академика А. Н. Яковлева, что «Сталин приехал в Ленинград с готовыми, продуман­ными идеями, и они тут же начали претворяться в жизнь. Сталин сразу же сказал о том, что это дело рук зиновьевцев».

В качестве доказательства этой версии он приводит три документа.

Первый. Заявление Н. И. Бухарина в ЦК ВКП(б) от 12.01.37 года:

«...Я на второй, если не ошибаюсь, день знал о том, что Николаев — зиновьевец: и фамилию, и зиновьевскую марку сообщил мне Сталин, когда вызывал в П. Б...»

Второй. На очной ставке с Радеком, проведенной 13 января 1937 года в ЦК ВКП(б) Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Ежо­вым, Бухарин подтвердил свое заявление и показал:

«На второй день после убийства Кирова я вместе с Мехлисом был вы­зван в Политбюро, и тов. Сталин мне сказал, что Киров убит зиновьевцем Николаевым. Сталин подтвердил содержание своего разговора с Бухари­ным, однако поправил, что это было