Рене декарт сочинения в двух томах том 2
| Вид материала | Документы |
СодержаниеДекарт - клерселье Декарт — елизавете К оглавлению Декарт - мерсенну Декарт [маркизу ньюкаслу] Декарт - шаню |
- Рене Декарт" Виконували: учень 8-го „Б", 102.1kb.
- Декарт Р. Сочинения, 697.88kb.
- Давид юм сочинения в двух томах: том, 11459.67kb.
- Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 620.01kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.
- Анна Ахматова. Сочинения в двух томах, 5.38kb.
- Борис Пастернак. Сочинения в двух томах, 5.69kb.
- Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том, 12182.14kb.
==535
ности, ибо движения эти никогда не бывают одиночными; тем не менее, поскольку объединяются между собой всякий раз не одни и те же движения, я попытался отметить изменения, происходящие в теле, когда движения его перестраиваются. Так, например, если бы любовь всегда была связана с радостью, я не мог бы понять, к которой из них надо отнести жар и расширение, вызываемые ими в области сердца; но поскольку любовь иногда бывает сопряжена с печалью и при этом мы испытываем тот же жар, но не испытываем расширения сердца, я решил, что сердечный жар вызывается любовью, а расширение сердца — радостью. Далее, хотя желание как будто всегда сопряжено с любовью, они тем не менее не всегда связаны в одинаковой степени: ведь при сильной любви бывает слабое желание — тогда, когда не питаешь никакой надежды; и поскольку в этих случаях полностью отсутствуют стремительность и проворство, кои имели бы место, если бы желание было более сильным, следует считать, что происходят они от желания, а не от любви.
Я уверен, что печаль лишает многих людей аппетита; однако, поскольку я всегда на себе испытывал, что она его повышает, я сообразовывал с этим свои поступки. И я полагаю, что существующая здесь между людьми разница проистекает из того, что первой причиной печали у некоторых людей в начале их жизни был недостаток в питании, у других же — вредоносность питания, которое они получали. Поэтому у последних движение [животных] духов, лишающее их аппетита, происходит всегда после того, как оно было сопряжено с аффектом печали. Мы также видим, что и движения, сопровождающие другие страсти, не вполне подобны у всех людей, что может быть отнесено за счет
сходной причины.
Что до восхищения, то хотя оно зарождается в мозгу и одно только состояние крови не может вызвать его, подобно тому как оно часто вызывает радость или печаль, однако восхищение может посредством впечатления, производимого им в мозгу, воздействовать на тело, как никакая другая страсть, и даже в чем-то сильнее, поскольку содержащийся в нем момент удивления вызывает самые живые движения. И подобно тому как рукой или ногой можно совершить движение как бы в тот же момент, когда мы мысленно собираемся это движение произвести — поскольку идея такого движения, образующаяся в нашем мозгу, посылает [животные] духи в мышцы, служащие для выполнения этого движения,— так и идея чего-то прият-
==536
ного, воздействуя на наш ум, тотчас же посылает духи в сухожилия, раскрывающие сердечные поры; при этом восхищение только усиливает, благодаря удивлению, движение духов, возбуждающее радость, и вызывает внезапное расширение сердечных пор, помогая тем самым крови, входящей в сердце через полую вену и выходящей через артериальный сосуд, внезапно расширять легкие.
Те же внешние признаки, кои обычно сопровождают страсти, могут быть иногда вызваны и другими причинами. Так, краска бросается в лицо далеко не всегда от стыда: ее может вызвать жар огня или физические упражнения. То же, что именуют сардоническим смехом, есть не что иное, как конвульсия лицевых сухожилий. Точно так же можно иногда вздыхать по привычке или по причине болезни, но это не мешает тому, чтобы вздохи являлись и внешними признаками печали или желания, когда эти страсти их вызывают. Мне никогда не случалось слышать или замечать, чтобы вздохи вызывались и переполненностью желудка, но если это бывает, я полагаю, что природа пользуется таким средством для быстрейшего отправления пищевых соков к сердцу, дабы таким образом поскорее освободить от них желудок. Ведь вздохи, возбуждая легкие, заставляют содержащуюся в них кровь быстрее переходить по венечной артерии в левую часть сердца, и таким образом новая кровь, образуемая пищевым соком и текущая из желудка через печень и сердце в легкие, может быть легко ими принята.
Что до лечебных средств против излишеств страстей, я признаю, что применение их сложно и, более того, что они годятся не столько для устранения нарушений, возникающих в нашем теле, сколько — и единственно — для успокоения нашей души и сохранения у нее свободного суждения. Я не считаю, что для этого необходимо точно знать истину всех вещей или предвидеть, в частности, все возможные последствия,— ведь это конечно же немыслимо; достаточно представлять себе в общем последствия более неприятные, нежели те, что есть в данный момент, и быть подготовленным к тому, чтобы их перенести. Я также не считаю большим грехом сильное стремление к вещам, необходимым для жизни; упорядочивать нужно лишь порочные или чрезмерные вожделения. Ведь вожделения, направленные лишь на благо, могут, я думаю, считаться тем более благими, чем они сильнее; и хотя я стремился оправдать свой собственный недостаток, относя некоторую пассивность к извинительным страстям, я тем не менее
==537
гораздо выше ценю прилежание тех, кто с неизменным жаром направляют свои усилия на свершение дел, почитаемых ими своим долгом,— пусть они даже и не очень надеются на успех.
Я веду столь уединенную жизнь и всегда был так далек от вовлеченности в дела, что я уподобился бы в назойливости и наглости тому философу, который вздумал в присутствии Ганнибала обучать других долгу полководца, если бы взялся здесь излагать максимы, коим надо следовать в общественной жизни. И я нисколько не сомневаюсь, что максима, предложенная Вашим высочеством, наилучшая из всех, а именно, что в этой области следует больше полагаться на опыт, нежели на разум, ибо мы редко имеем дело с людьми абсолютно разумными — настолько разумными, чтобы можно было судить о том, что они сделают, на основании одного лишь рассмотрения их долга делать то или другое; при этом часто бывает, что самые лучшие советы оказываются не самыми удачными. Поэтому мы вынуждены рисковать и положиться на власть фортуны, которая да будет столь же покорна Вашим желаниям, как покорен им я, и проч.
ДЕКАРТ - КЛЕРСЕЛЬЕ 5Э
[Эгмонд, июнь или июль 1646 г.]
[...] Добавлю только, что слово принцип можно понимать в двух смыслах, и одно дело — искать общее понятие, которое было бы настолько ясным и всеохватывающим, чтобы служить принципом доказательства бытия всех сущностей (Entia), кои мы познаем апостериори, а другое — искать сущность, бытие которой нам известно лучше, нежели бытие каких-либо иных вещей, и рассматривать ее как принцип, помогающий нам их познать.
В первом смысле можно сказать, что impossibile est idem simul esse et non esse 60— это принцип, и в сущности он вообще может служить не тому, чтобы помочь познать бытие какой-либо вещи, но лишь тому, чтобы, зная эту вещь, подтвердить истину с помощью следующего рассуждения: Немыслимо, чтобы существующая вещь не существовала; но я знаю, что такая вещь существует; итак, я знаю, что немыслимо, чтобы ее не было. Однако такое рассуждение имеет очень малое значение и ничуть не делает нас более учеными.
В другом смысле первый принцип гласит, что наша
==538
душа существует, ибо нет вещи, существование которой было бы нам лучше известно.
Добавлю также, что не следует предъявлять к первому принципу требование, чтобы все другие положения могли быть к нему сведены и на его основе доказаны: достаточно, если он может служить для доказательства нескольких положений, а также если не существует другого принципа, от которого бы он зависел, и нельзя найти лучший. Ведь может случиться, что принципа, к коему одному можно было бы свести все вещи, вообще не существует; прием, с помощью которого сводят все прочие положения к максиме impossibile est idem simul esse et non esse, является излишним и бесполезным; наоборот, весьма полезно, когда начинают с того, что убеждаются в существовании Бога и — как следствие — в существовании всех тварей, путем созерцания своего собственного существования. (...]
ДЕКАРТ — ЕЛИЗАВЕТЕ6'
Ноябрь 1646 г.
Милостивая государыня, Ваше высочество одарили меня великой милостью, поскольку Вы пожелали письменно сообщить мне об успехе Вашего путешествия и о том, что Вы благополучно прибыли туда, где, будучи высоко ценимы и обласканы своими сородичами, Вы получили все те блага, на которые мы можем с полным правом рассчитывать в этой жизни. Ведь, зная человеческие дела, мы бы чересчур досаждали судьбе, если бы ожидали от нее столь великой милости, чтобы у нас никогда не было, даже в воображении, никакого повода для огорчения. И когда нет ничего оскорбляющего наши чувства и никакого телесного недомогания, которое причиняло бы беспокойство, здравомыслящий ум может легко этим удовлетвориться. При этом нет нужды, чтобы он в силу удовлетворенности забывал об отдаленных делах или пренебрегал ими; достаточно, если он старается не испытывать никаких страданий от вещей, могущих его огорчить: это вовсе не противоречит милосердию, ибо гораздо чаще мы находим средства против зла, хладнокровно его исследуя, нежели тогда, когда мы этим злом удручены. Но как здоровье тела и присутствие приятных предметов во многом помогают душе изгнать прочь все страсти, содействующие печали, и открывают доступ тем, что содействуют радости, так и, наоборот, когда ум исполнен радости,
==539
это весьма содействует лучшему самочувствию тела и более приятному впечатлению от присутствующих объектов.
Я также смею считать, что внутреннее чувство радости обладает некоей таинственной силой, помогающей нам снискать большую благосклонность судьбы. Я не стал бы это писать людям слабого духа — из опасения склонить их к какому-то суеверию, но в отношении Вашего высочества я могу только опасаться, что Вы посмеетесь над тем, что я становлюсь чересчур суеверным. Тем не менее у меня самого было несчетное число таких случаев, и вдобавок мое мнение подкрепляет авторитет Сократа. Я нередко отмечал на опыте, что дела, предпринимаемые мной с легким сердцем и без всякого внутреннего сопротивления, обычно имеют для меня счастливый исход, вплоть до того что даже в азартных играх, где царит одна лишь фортуна, она оказывалась ко мне более благосклонной, когда у меня были поводы радоваться, нежели тогда, когда я был огорчен. И ведь не чем иным было и то, что обычно именуют гением Сократа: Сократ имел привычку следовать своим внутренним побуждениям, и, когда им владело тайное чувство радости, он верил в успешный исход своих предприятий, тогда как, напротив, в печали он считал его неизбежно несчастным. Однако справедливо, что верить в это так истово, как это делал он, есть знак чрезмерного суеверия: ведь, по сообщению Платона62, Сократ даже не выходил из своего дома, когда его гений предостерегал его от этого. Но если речь идет о важных поступках в тех случаях, которые столь сомнительны, что благоразумие не может определить верную линию поведения, мне кажется, есть все основания следовать совету своего гения; при этом полезно быть вполне убежденным в том, что дела, предпринимаемые без внутреннего сопротивления и с той свободой, которая обычно сопровождает радостное настроение, непременно будут иметь для нас успешный исход.
Итак, я осмеливаюсь побуждать Ваше высочество, ввиду того что Вы находитесь в таком месте, где близкие предметы дают Вам одно лишь удовлетворение, чтобы Вы сами попытались стать довольной. Мне кажется, Вам это легко удастся, если Вы будете мысленно задерживаться лишь на близких вещах и думать о делах только тогда, когда готовитесь отправить курьера. И я думаю, то обстоятельство, что книги Вашего высочества не были доставлены Вам в надлежащий момент,— это счастье, ибо чтение их вовсе не располагает к укоренению радости в сердце, а, напротив, служит возврату печали — особенно книга этого ученого
К оглавлению
==540
о князьях 63, который, изображая лишь трудности, стоящие на пути государей, и жестокие предательства, кои он им советует, заставляет частных лиц, читающих эту книгу, не столько завидовать положению князей, сколько о нем сожалеть.
[...] Ваше высочество также отлично заметили, что секрет чудесного источника состоит в том, что есть немалое число бедняков, заявляющих о его достоинствах и, быть может, нанятых теми, кто надеется извлечь из этого источника выгоду. Ведь достоверно известно, что нет того лекарства, которое могло бы излечивать все недуги; однако многие, воспользовавшись этими водами и пойдя после этого на поправку, хвалят их, а о других мы ничего не слышали. [...]
ДЕКАРТ - МЕРСЕННУ 64
Эгмонд, 2 ноября 1646 г.
[...] Уже давно я заметил, что, когда пристально смотришь на какой-нибудь сильно освещенный предмет и после этого закрываешь глаза в темноте, образ этого предмета сохраняется некоторое время в глазах. Причем он кажется разноцветным. В некоторых местах «Диоптрики» или в «Метеорах», как мне кажется, я дал объяснение этому факту: объясняется он не чем иным, как тем, что окончания глазного нерва, уходящие в основание глаза, сильно возбуждаются ярким светом и сохраняют свое движение некоторое время спустя; а по мере того как движение это утихает, оно являет нам разные тона.
Уже давно я также поставил опыт с курицей, подобный тому, какой Вы мне рекомендуете: если провести перед ее глазами кончиком пальца несколько линий, ее воображение настолько затормаживается, что она остается полностью неподвижной. Что же до формирования цыплят в яйце, то уже пятнадцать лет тому назад я читал об этом у Фабриция из Аквапенденте 65 и даже несколько раз сам разбивал яйца, дабы убедиться в этом на опыте. Однако любопытство мое простиралось дальше: я велел некогда зарезать корову, которая, как я знал, недавно затяжелела,— как раз для того, чтобы рассмотреть зародыш. А узнав несколько позже, что мясники в этой местности часто убивают и стельных коров, я сделал так, что они доставили мне более дюжины брюшин, содержавших зародышевых телят — одни из них были величиной с мышь, другие — с крысу, а некоторые — как маленькие щенята; здесь у меня оказалось гораздо
==541
больше материала для наблюдения, чем над курами, ибо органы телят значительно больше по своим размерам и более различимы. [...]
ДЕКАРТ [МАРКИЗУ НЬЮКАСЛУ] 66
Эгмонд, 23 ноября 1646 г.
[...] Что касается разумения (entendement) или мысли, приписываемых Монтенем и некоторыми другими животным, то я не могу с ними согласиться. Это не значит, что я ограничиваюсь обычным мнением, что человек обладает абсолютной властью над всеми прочими живыми существами, ибо я признаю, что среди этих последних есть гораздо более сильные особи, нежели мы, и допускаю, что могут найтись и такие, которые от природы наделены хитростью, способной обмануть самых утонченных представителей нашего рода. Но я усматриваю, что они подражают нам или превосходят нас лишь в тех наших действиях, коими вовсе не руководит мысль: ведь часто случается, что мы шагаем или едим без всякой мысли о том, что мы делаем, и наш разум настолько непричастен к нашему отталкиванию от себя вещей, нам досаждающих, или в отражении наносимых нам ударов, что, как бы явно мы ни желали не заслонять лицо руками перед падением, мы не можем себе в этом воспрепятствовать. Я также считаю, что, если бы у нас не было никакого мышления, мы ели бы так же, как звери, не сознавая этого; и говорят, что те, кто бродит во сне, переплывают иногда водные потоки, в которых они утонули бы, если бы их разбудили. Что до движений наших страстей, то пусть они и сопровождаются у нас мыслью — поскольку мы обладаем способностью мыслить,— тем не менее совершенно очевидно, что они от этой способности не зависят, ибо часто совершаются вопреки нашей воле, а следовательно, они могут быть и у зверей, причем даже значительно более сильными, нежели у людей, хотя нельзя из этого заключить, будто звери обладают мышлением.
Наконец, в наших внешних действиях нет ничего, что позволило бы тем, кто их внимательно рассматривает, удостовериться, что наше тело не просто машина, двигающаяся сама собой, но что в ней есть также душа, имеющая мысли,— ничего, кроме слов или других знаков, производимых по поводу предстающих перед нами предметов безотносительно к каким бы то ни было страстям. Я говорю «кроме слов или других знаков», ибо немые пользуются знаками таким же образом, как мы пользуемся голосом,
==542
причем знаки эти вполне уместны, исключая речь попугаев и не исключая речи безумцев, которая относится к предстающим пред ними объектам; хотя она и не связана с разумом. Я добавлю, что слова эти и знаки не должны относиться ни к какой страсти, причем исключаются не только восклицания радости, горя и т. п., но и все то, на что могут быть искусственно обучены животные. Ведь, если научить сороку говорить «здравствуй» своей хозяйке при ее приближении, этого можно добиться не иначе как связывая произнесение этого слова с проявлением какой-либо ее страсти; например, это может быть проявление надежды получить пищу, если ее постоянно приучают к какому-то лакомству, когда она говорит это слово; точно так же все штуки, которым обучают собак, лошадей и обезьян, суть не что иное, как проявления их страха, надежды или их радости, причем они могут проделывать все, чему их обучили, без единой мысли. Мне же кажется весьма примечательным, что слово, определенное вышеуказанным образом, присуще только человеку. Ибо хотя Монтень и Шаррон 67 говорят, что бывает большая разница между двумя людьми, нежели между животным и человеком, тем не менее не нашлось столь совершенного животного, которое использовало бы какие-то знаки, дабы дать понять другим животным нечто не имеющее никакой связи с его страстями, и не существует также настолько несовершенного человека, который бы подобными знаками не пользовался; более того, те, кто глух и нем, изобретают особые знаки, помогающие им выразить свои мысли. Это представляется мне весьма сильным аргументом, доказывающим, что причина того, что животные не разговаривают, подобно нам, заключается в том, что у них нет ни единой мысли, а вовсе не в том, что им недостает каких-то органов речи. И нельзя говорить, будто они разговаривают между собой, хотя мы их не понимаем: ведь, подобно тому как собаки и некоторые другие животные выражают нам свои страсти, они выражали бы нам также свои мысли, если бы их имели.
Я хорошо знаю, что животные многое делают значительно лучше нас, но это меня не изумляет: ведь именно это показывает, что они действуют естественно, с помощью природных пружин, подобно часам, гораздо лучше показывающим время, нежели нам могло бы помочь это сделать наше суждение. И несомненно, что, когда ласточки прилетают по весне, они действуют при этом подобно часам. Все, что выполняют пчелы, имеет ту же природу, точно так же как правильный ряд журавлей при полете и порядок,
==543
соблюдаемый обезьянами во время боя — если только верно, что они его соблюдают; наконец, инстинкт, заставляющий пчел погребать своих мертвых, не более удивителен, чем инстинкт собак и кошек, скребущих землю, чтобы закопать в нее свои экскременты, хотя они почти никогда не выполняют этого до конца — последнее показывает, что их действиями руководит лишь инстинкт, а не мысль. Можно только сказать, что, хотя животные не выполняют никаких действий, кои могли бы убедить нас в том, что они мыслят, тем не менее, поскольку органы их тел не очень отличаются от наших, можно предполагать, что с этими органами — в чем мы на опыте убеждаемся и в отношении нас самих — сопряжено какое-то мышление, хотя такого рода мышление животных гораздо менее совершенно, нежели наше. На это мне нечего возразить, кроме одного, а именно, если бы животные мыслили так, как мы, они, как и мы, обладали бы бессмертной душой; однако это невероятно, ибо нет никаких оснований делать подобное предположение для некоторых животных, не предполагая того же самого для всех, но среди животных слишком много несовершенных видов — таких, как устрицы, губки и т. д.,— чтобы можно было в это поверить.
ДЕКАРТ - ШАНЮ м
Эгмонд, 1 февраля 1647 г.
Сударь, любезное письмо, которое я только что от Вас получил, не позволяет мне взять себе передышку раньше, нежели я Вам отвечу. И хотя Вы предлагаете мне в нем вопросы, кои и более ученые люди, чем я, едва ли могли бы исследовать за короткий срок, тем не менее, поскольку я хорошо знаю, что, даже затратив много времени, я не смог бы их полностью разрешить, я предпочитаю поскорее письменно изложить то, что продиктует мне мое рвение, нежели размышлять об этом на досуге и все равно не написать потом ничего лучшего.
Вы желаете знать мое мнение по трем вопросам: 1. Что такое любовь? 2. Один ли только естественный свет учит нас любви к Богу? 3. Которое из двух нарушений умеренности и из дурных привычек хуже — любовь или ненависть?
Отвечая на первый вопрос, я скажу, что провожу различие между чисто интеллектуальной, или разумной, любовью и страстью. Первая, на мой взгляд, имеет следующее значение: когда наша душа замечает какое-то
==544
благо — наличествующее или отсутствующее, которое она признает для себя удобным, она как бы добровольно сливается с ним или, иначе говоря, начинает рассматривать себя совокупно с ним как единое целое, коего оно является одной частью, а она — другой. Вследствие этого, если данное благо наличествует или, иначе говоря, если душа им располагает либо, наоборот, оно ею владеет, наконец, если она сливается с ним не только в силу своей воли, но и реально, на самом деле, таким способом, какой ей подходит для слияния с ним, ее волевой аффект, сопровождающий сознание, что она обладает тем, что для нее есть благо, является радостью; если же .оно отсутствует, волевым аффектом души, сопровождающим сознание, что она этого блага лишена, будет печаль; аффектом же, сопровождающим сознание души, что для нее было бы хорошо этого блага достигнуть, является желание. И все эти волевые аффекты, из коих складывается любовь,— радость, печаль и желание — постольку, поскольку это разумные мысли, а не страсти, могли бы находиться в нашей душе, даже если бы она вовсе не имела тела. Ведь, к примеру, если бы она заметила, что в природе можно познать много прекрасных вещей, воля ее непреложно была бы направлена на то, чтобы любить такое познание или, иначе говоря, чтобы рассматривать его как принадлежащее ей. Если же она при этом увидит, что обладает таким познанием, она испытает от этого радость; а заметив, что она такого познания лишена, она испытает печаль; когда же она усмотрит, что для нее хорошо достичь такого познания, она испытает желание. Во всех этих волевых аффектах для нее не будет ничего темного, такого, чего бы она в совершенстве не знала — лишь бы она задумалась над своими мыслями.
Но пока наша душа сопряжена с телом, эта разумная любовь обычно сопровождается другой любовью, которую можно назвать чувственной или сенситивной и которая, как я уже подытожил на с. 461 моего французского издания «Первоначал» в отношении страстей, вожделений и чувств, есть не что иное, как смутная мысль, возбуждаемая в нашей душе неким нервным аффектом и располагающая ее к указанной более ясной мысли, в коей заключена разумная любовь. Ведь, как при жажде ощущение сухости в глотке есть смутная мысль, располагающая нас к желанию пить, но в то же время не есть само это желание, так и в любви ощущают некий жар в области сердца и прилив крови к легким, заставляющий нас даже
18 Р. Декарт, т. 2