Предисловие ко второму изданию

Вид материала

Документы

Содержание Привлечение исторических данных Использование дублировок Использование списков иерархов церкви, князей, посадников, городов и пр. Установление местного происхождения летописей

Подобный материал:

• Теория и метатеория, 2253.65kb.
• А. М. Пятигорский символ и сознание, 2199.49kb.
• Предисловие ко второму изданию, 2377.52kb.
• Предисловие ко второму изданию, 1366.96kb.
• Предисловие ко второму изданию. Двадцать лет спустя, 5048.65kb.
• Жанр и композиция “Героя нашего времени”, 61.49kb.
• С. И. Поварнин искусство спора. Отеории и практике спора Воспроизведено по второму, 1546.02kb.
• Книги лишь одно из мест наших встреч. Случайно или не случайно, мы оба оказались убежденными, 2087.37kb.
• Предисловие к новому изданию, 3293.79kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.

Привлечение исторических данных

Привлечение исторических данных для анализа истории текста составляет очень важную черту в текстологическом изучении летописания. Привлечение исторических данных, умение соотносить данные истории тек­ста с данными общеисторическими и объяснить ими изменения текста необ­ходимы во всех случаях, но для истории летописания они имеют исключи­тельную важность.

Особенно широко стал привлекать исторические данные к изучению ис­тории текста летописания А. А. Шахматов, а вслед за ним — и в еще более широком масштабе — М. Д. Приселков, А. Н. Насонов и др.

Каждый из определенных А. А. Шахматовым древнейших сводов полу­чил яркую характеристику в свете политической борьбы своего времени, причем эта политическая борьба всегда имеет у него свежую и оригиналь­ную историческую трактовку. Состав и тенденции Древнейшего свода 1039 г. определились, как это раскрыто А. А. Шахматовым, политическими идеями борьбы за национальную русскую церковь. Свод 1039 г.. возникший по инициативе митрополичьей кафедры, основанной в Киеве в 1038 г., про­пагандировал идею превосходства христианской Руси над языческой и про­славлял деятельность Ярослава.

В печерских сводах 1073 и 1095 гг. отразилось политическое направле­ние Киево-Печерского монастыря, оппозиционного по отношению к княжес­кой власти.

В своде 1073 г. А. А. Шахматов показывает отражение политических убеждений Никона Великого, дважды бежавшего в Тмуторокань от княжес­кого гнева. А.А.Шахматов вскрывает центральную идею свода 1073 г.: идею единства княжеского рода на основе старейшинства киевского князя среди братьев — русских князей.

В своде 1095 г. А. А. Шахматов вскрывает резкую критику социальной политики князей; показывает и внутреннюю подоплеку этой критики: вражду игумена Киево-Печерского монастыря Иоанна с князем Святополком Изяславичем.

А. А. Шахматов анализирует политическую работу составителя Началь­ного свода 1095 г., стремившегося согласовать противоречивые новгород­ские и киевские известия, разногласия в сведениях о крещении Владимира, о начале христианства на Руси, об организации церковной иерархии и др.

Таким образом, история текста «Повести временных лет» сопровожда­ется у А.А.Шахматова глубоким историческим анализом, вскрывающим причины тех или иных изменений в летописи, рост политического самосо­знания летописцев.

В каждой главе «Разысканий о древнейших русских летописных сводах» А.А.Шахматов показывает, как при внешней механичности в приемах ра­боты летописец проявляет сознательный и намеренный выбор фактов и их освещение.

Из митрополичьих сводов XIV в. А. А. Шахматов особо выделяет два сво­да, составленные, по его мнению, при митрополите Киприане и раньше при митрополите Петре.

Лаврентьевская летопись, доведенная до 1305 г., является, по мнению А.А.Шахматова, отражением одного из первых митрополичьих сводов на­чала XIV в. Вопрос об этом общерусском митрополичьем своде не был до конца обследован А.А.Шахматовым, и впоследствии существование свода было оспорено М. Д. Приселковым, отчетливо доказавшим иное происхож­дение известий Лаврентьевской летописи, возводимых А. А. Шахматовым к первому общерусскому митрополичьему своду самого начала XIV в.

Не все из исследований Шахматова одинаковы по методу. Начав с чисто текстологических наблюдений⁷⁵⁷, Шахматов постепенно пришел к выводу о теснейшей связи летописания с политической жизнью русского народа и неуклонно — от исследования к исследованию — усиливал историческую аргументацию своих выводов.

В начале своего изучения «Повести временных лет» Шахматов ограничи­вался данными текстов и выделил две редакции «Повести». Лишь впослед­ствии Шахматов пришел к выводу, что каждая из этих редакций отразила в своем составе политические идеи различных партий, находилась в неразрыв­ной связи с политической жизнью Киевской Руси. Анализ исторической жиз­ни Киевской Руси конца XI — начала XII в. многое уточнил и изменил в пред­ложенной им истории редакций «Повести временных лет».

Уже в работе 1897 г. «Киево-Печерский патерик и Печерская летопись»⁷⁵⁸ Шахматов прибегает к исторической аргументации, характеризует политичес­кую деятельность и религиозные взгляды Изяслава Мстиславича. С течением времени А.А.Шахматов все усиливал историческую сторону своих исследований летописания. Он выяснил исторические предпосылки составления лето­писных сводов, указывал цели и движущие политические идеи их создателей.

Особенно резко этот исторический подход к анализу истории текста лето­писей сказался в первой большой обобщающей работе Шахматова 1900–1901 гг. «Общерусские летописные своды XIV и XV веков»⁷⁵⁹. Тонкий анализ политической идеологии митрополичьей кафедры и состава московских лето­писных сводов позволил Шахматову установить тесную связь между объеди­нением Руси и появлением общерусских по своему содержанию летописных сводов⁷⁶⁰. В работах последних лет Шахматов не только пользуется историче­скими фактами для своих текстологических выводов, но дает новое, подчас разрушающее старое, представление о многих явлениях политической жизни Руси. Исторические построения А. А. Шахматова основаны на убеждении в сложности политической борьбы, происходившей на Руси между удельными князьями, княжествами, епископами и митрополичьими кафедрами, монас­тырями и т. д. Именно этой своей стороной работы Шахматова вызвали к жиз­ни ряд чрезвычайно интересных исторических исследований⁷⁶¹.

М. Д. Приселков развил и продолжил тенденцию к историческому под­ходу к летописанию. Это особенно касается его «Истории русского летопи­сания XI–XV вв.», где создание каждого свода объяснено в тесной связи с исторической обстановкой своего времени. Однако ни А. А. Шахматов, ни М. Д. Приселков не придавали особого значения борьбе различных слоев населения и совсем не видели классовой борьбы, постоянно отражающейся в летописании. Их исторический подход к истории текста летописей был поэтому ограничен. Только советские историки летописания стали учиты­вать в своих исследованиях социальную борьбу: А. Н. Насонов, Н. Ф. Лав­ров, М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин, Я. С. Лурье и др.⁷⁶²


Использование дублировок

В результате соединения разнородного материала, касающегося одних и тех же событий, в летописных сводах могут получиться по недосмо­тру составителей этих сводов повторные изложения одного и того же — «дублировки». Эти повторные изложения одних и тех же событий служат важным показателем того, что в данном случае мы имеем соединение двух источников. В летописи такие повторения особенно часты, так как соедине­ние двух и больше источников происходит не однажды, а столько раз, сколь­ко в летописях годовых статей. Вспомним, что при соединении двух летописей в одну материал каждой летописи как бы «расшивается» по годовым ста­тьям и соединяется в пределах каждой статьи отдельно — «гребенкой». А так как материалы летописей часто сходны и отбор событий, заносимых в летописи, довольно определенен, то летописцу приходится часто соединять в единый рассказ два рассказа (а иногда и больше) об одном и том же. Если изложения какого-либо события очень расходятся, то естественно, что летописец может не отождествлять этого события, принять его за два разных события. В результате получается целая цепь дублировок. Впрочем, бывает и так, что одно и то же событие попадает в летописный свод дважды в одина­ковом или очень сходном изложении: это тогда, когда один и тот же источник, пройдя через ряд летописных сводов, затем вновь соединяется в сложном изложении, а летописец не очень внимателен. Особенно часты дублировки в тех случаях, когда об одном и том же событии рассказывается под двумя разными годами, вследствие чего дублировку очень трудно заме­тить. Такие случаи нередки, и в основном они получаются тогда, когда соеди­няется летописание двух центров, употребляющих разные календарные сис­темы: мартовский год, ультрамартовский или сентябрьский⁷⁶³. Сам по себе анализ дублировок может давать очень различные сведения, но он должен строиться с непременным условием полной их связи с другими показателя­ми. Чем в более широкий круг вводятся показания дублировок, тем более плодотворным будет их использование для построения истории летописа­ния.

Обратимся к примерам. Один из самых показательных примеров широ­кого использования данных дублировок представляет собой анализ дубли­ровок в Лаврентьевской летописи⁷⁶⁴.

Вслед за «Повестью временных лет» и в Лаврентьевской летописи и в Радзивиловской читаются известия южнорусские. Южнорусские известия идут сперва непрерывно, а затем перебиваются известиями северо-восточными. С 1157 г. начинается непрерывный ряд этих последних — северо-восточных известий. Южнорусские известия обрываются на 1175 г. Только под 1185, 1186 и 1188 гг. вновь находим южнорусские известия и снова после пере­рыва — в 1199 и 1200 гг. Это обстоятельство навело А.А.Шахматова на мысль, что южнорусское летописание привлекалось на севере, во Владимиро-Суздальской земле, откуда ведет свое начало Лаврентьевская летопись, не однажды, а с перерывами — три раза. Действительно, северо-восточные извес­тия никогда не повторяются (не дублируются), а южнорусские дублируются, откуда ясно, что южнорусский материал привлекался не однажды и захваты­вал изложение одних и тех же событий. Одни и те же события отмечены под 1110 и 1111 гг. (поход князей на половцев), под 1115 и 1116 гг. (смерть Олега Святославича), под 1138 г. (о примирении Ярополка и Всеволода Ольговича рассказано дважды), под 1152 г. (Владимирко Галицкий дважды убегает от венгров и дважды просит мира), под 1168 и 1169 гг. (вокняжение в Киеве Гле­ба), под 1169 и 1171 гг. (поход Михаила Юрьевича на половцев).

Остановимся на последней дублировке подробнее. Под 1169 г. поход на половцев Михаила Юрьевича (или, как его еще называют, Михалки — опекуна малолетнего переяславского князя Владимира Глебовича) описан подробнее, чем под 1171 г. Но рассказ 1171 г. не может считаться сокра­щенным пересказом первого. В нем есть подробности, которые отсутству­ют под 1169 г.: указан день победы («неделя», т. е. воскресенье), указано, что переяславцы «полон свой отъяша 400 чади и пустиша я во-свояси». Причем в одном случае победа переяславцев приписана помощи «Божией матери» (под 1169 г.), а в другом — Михалку и Всеволоду помогает Бог и молитва «дедня и отня». Таким образом, оба рассказа не восходят к одному источнику, они вполне самостоятельны. Однако оба рассказа принадле­жат Переяславлю Южному (Русскому). Это видно из того, что про войско Михаила Юрьевича в обоих рассказах говорится «наши», хотя состояло оно из сотни переяславцев и полутора тысяч берендеев и, следовательно, «наши» не могло относиться к русским вообще. Отсюда можно заключить, что рассказы о походе Михаила Юрьевича составлены в обоих случаях на основе материалов Переяславля Южного. Это заключение подтверждает­ся и другими дублировками. Однако, как мы уже видели, привлечена была не одна летопись дважды, а две разные, при этом излагавшие одно и то же событие под разными годами. Предполагаем, — это предположение под­тверждается анализом других дублировок Лаврентьевской летописи, — что в рассказе о походе Михаила Юрьевича под 1169 г. использован епис­копский летописец Переяславля Южного (в нем победа объясняется помо­щью Божьей матери), а под 1171 г. — княжеский летописец Переяславля Южного (в нем победа объясняется княжой родовой полуязыческой молитвой «дедней и отней»)⁷⁶⁵. Характерно, что оба летописца имели разные летосчисления и различие между ними достигало иногда двух лет⁷⁶⁶.

Важно отметить, что княжая летопись Переяславля Южного отразилась также и в составе Ипатьевской летописи. То, что княжая летопись Переяс­лавля Южного отразилась одновременно в Лаврентьевской и в Ипатьев­ской, дает надежный критерий для отделения переяславских княжеских из­вестий от переяславских епископских в составе Лаврентьевской.

Известия епископской переяславской летописи тянутся в составе Лав­рентьевской летописи только до 1175 г. Известия же княжеской переяслав­ской летописи идут до самой смерти Владимира Глебовича (1187 г.). Это позволяет предположительно определить переяславский княжеский лето­писец как свод Владимира Глебовича. Действительно, переяславский кня­жеский летописец целиком посвящен прославлению Владимира Глебовича в его борьбе с половцами.

На основании ряда признаков М. Д. Приселков определяет два этапа владимиро-суздальского летописания: свод 1175 г. и свод 1193 г. В первом из этих сводов, как явствует из вышеизложенного, был использован епис­копский переяславский летописец, доведенный как раз до этого 1175 г., а во втором — княжеский летописец Владимира Глебовича. Затем княжеский летописец Переяславля Южного был использован еще два раза, но дублировок известий уже не вызвал.

Чем же объяснить, что владимирское летописание во всех известных сво­их сводах с таким поражающим нас сейчас упорством обращалось к летописа­нию Переяславля Южного? Ответ на этот вопрос сложен. М. Д. Приселков посвящает этому вопросу несколько чрезвычайно интересных страниц своего исследования «Лаврентьевская летопись (история текста)»⁷⁶⁷. Он обращает внимание на самые отношения владимирских великих князей к Переяславлю Южному, который являлся главным оплотом политики владимирских князей на юге Руси, на династические связи с переяславскими князьями Мономаховичами, на традиции Мономашьего летописания, перешедшие в Переяславль Южный с третьей редакцией «Повести временных лет» через сына Владимира Мономаха — Мстислава, на епископскую кафедру Перея­славля Южного, которую одно время занимал Сильвестр, бывший перед тем игуменом Выдубицкого монастыря и перерабатывавший «Повесть времен­ных лет» (от Сильвестра сохранилась и известная запись в Лаврентьевской летописи под 1116 г.). К этому можно добавить особую осведомленность в общерусских делах книжников Переяславля Южного, первым принимавшего на себя удары степных кочевников и где поэтому были особенно заинтересованы в единстве Руси и внимательно следили за движениями степных народов и за событиями в русских княжествах.

Мы видим, таким образом, что объяснение текстологических особеннос­тей ведет нас очень далеко в глубь исторических событий.

Дублирование рассказа об одном и том же событии не всегда легко быва­ет узнать — не только летописцу, но и современному исследователю. Собы­тия могут быть сами по себе сходны, рассказываться с различными подроб­ностями, по-разному оцениваться: все это крайне затрудняет их отождеств­ление. Трудно, например, иногда решить: имели ли место два похода на половцев или это два рассказа об одном и том же походе; дважды ли прини­мал князь послов или только один раз и т. д. Есть, однако, события, которые по самой своей природе не могут повторяться: смерть, рождение, крещение и пр. Поэтому, если в летописи дважды записана смерть того или иного лица, рож­дение, посажение на стол в своем княжестве и некоторые другие, — это вер­ный признак соединения разных источников. Так, например, если мы внима­тельно прочтем в Лаврентьевской летописи рассказ о взятии Владимира Ба­тыем в 1237 г., мы увидим, что в рассказе этом дважды умирает князь Юрий Всеволодович, дважды умирает владимирский епископ. Далее мы заметим, что и некоторые другие события этого взятия Владимира не повторялись дважды, а были дважды записаны. Ясно, что годовая статья 1237 г. соединена из двух источников. Дальнейший анализ показывает, что источники эти — один ростовский и другой явно владимирский.

Иногда дублировки получаются в летописи не оттого, что в ней оказа­лись соединены два рассказа об одном и том же событии, а потому, что текст летописи был перебит вставкой и составитель летописи, сделав эту вставку, возобновил переписку своего основного источника, повторив уже перепи­санный им текст.

Так, например, в Новородской четвертой и Софийской первой летописях под 1382 г. читается известие «преставися Михайло, отець Матфеев» два раза: сначала в летописной статье, предшествующей обширной повести о взятии Москвы Тохтамышем, а потом в статье, помещенной вслед за этой повестью. Ясно, что повторение этой летописной статьи, а в ней и домашне­го известия новгородского летописца явилось следствием вставки повести о взятии Москвы⁷⁶⁸. На основании многочисленных дублировок известий в Новгородской четвертой летописи и наблюдения над их составом А. А. Шах­матов делает вывод о том, что Новгородская четвертая летопись составлена на основе двух новгородских летописных сводов: Новгородской первой ле­тописи и того обширного, сложного по составу своему свода, который по­служил источником Софийской первой летописи⁷⁶⁹.

Пользование дублировками для исследования происхождения того или иного рассказа летописи встречается в работах о летописи М. П. Погодина, И. И. Срезневского, Д. И. Прозоровского и др. Однако только А. А. Шахматов внес новое в самый принцип исследования дублировок. Отказавшись от эпизодических наблюдений летописного текста отдельных его годовых статей вне зависимости от других, А. А. Шахматов стал исследовать дублировки в их совокупности и во всем летописном материале летописных списков в целом. Подобно тому как обобщения А. А. Шахматова охватывали все известные ему летописные списки, — анализ А. А. Шахматова охватывал весь текст каждого летописного списка в отдельности.

Дублировки очень типичны для летописания, и пользование дублировками — одна из самых важных особенностей его изучения. При этом отметим: не так даже сложно обнаружить дублировку, как ее объяснить, а объяснение происхождения дублировок может быть очень разнообразно⁷⁷⁰.

В подходящих условиях дублировки встречаются и не только в летописных сочинениях. Так, например, в «Житии князя Федора Ярославского», составленном монахом Спасо-Ярославского монастыря Антонием, соединены различные источники. В частности, Антоний пользовался предшествующим анонимным «Житием Федора Ярославского» и «Повестью об убиении Батыя», приписываемой Пахомию Сербу⁷⁷¹. Из обоих этих источников он взял сведения о завоевании Руси полчищами Батыя, но соединил их неумело. В результате об этом рассказывается у Антония дважды: сначала по «Повести об убиении Батыя», а затем по анонимному житию⁷⁷².


Использование списков иерархов церкви, князей, посадников, городов и пр.

В летопись очень часто включаются (особенно в начале летописей) нечто вроде указателей имен князей, епископов, городов, посадников и пр. В середине летописи могут встретиться указания — какие существуют дети у князя. По упоминанию детей мы можем судить о том, составлена эта заметка до или после рождения у князя того или иного ребенка. По указанию на последнего епископа, последнего князя или посадника можно также судить о времени составления этого списка, а если список тесно связан с летописью, то и о времени составления последней. В главе, посвященной установлению времени создания произведения, мы уже останавливались на показаниях такого рода списков для хронологических определений. В данном случае подчеркнем, что списки эти очень часты и характерны для летописей и что сведения, извлекаемые из этих списков, касаются не только хронологии.

Списки иерархов церкви, князей, посадников, городов и т. п. помогают установить тождество или различие текстов, а также время окончания работы над текстом, так как списки эти обычно при переработке летописного текста доводились летописцами до своего времени и только механическими копиистами оставлялись без изменений.

Так, А. Н. Насонов, исследуя взаимоотношение списков псковской летописи — Оболенского (рукопись Археографической комиссии № 252 в ЛОИИ) и Погодинского 1–го (собр. Погодина № 1404^а, ГПБ), — пришел к выводу, что в основу списка Оболенского положена не копия с Погодинского 1-го, а только близкий к нему список. Основанием к тому явился анализ разночтений и различий в списке новгородских архиепископов. В списке Оболенского последним указан Моисей (умер в 1363 г.), а в списке Погодинском 1-м — Давыд (умер в 1325 г.). Отсюда можно предполагать, что текст Погодинского списка 1-го старше текста списка Оболенского, и это подтверждается разночтениями.


Установление местного происхождения летописей

Центр, из которого вышла та или иная летопись, обычно обнаруживается по особому, а иногда даже мелочному вниманию летописи к событиям в этом центре. Так, например, редакция псковской летописи, представленная Вахромеевским, Румянцевским и Типографским списками, проявляет после известий 1547 г. особый интерес к новгородскому Софийскому собору. «Того же лета, — пишется в Вахромеевском списке под 1548 г., — в Великом Новеграде в церкви Иоанна в темницы архиепископ Феодосий подпоры древяные из церкви выметал да своды каменные доспел над гробом чюдотворцевым каменной теремец, да церковь всю выбелил, да иконами и свещами и книгами украсил и свещу неугасимую поставил, и от того времени начаша в церкви святаго Иоанна Предтечи в темницы обедню по вся дни служити по неделям попы Софейского собору». Под 1553 г. говорится о море в Новгороде: «А у соборней церкви у Софии Премудрости Божий толко осталось 6 попов, да два диакона, а полный собор у святей Софии: протопоп, да 18 попов, протодиакон, да 4 диакона, да архидиакон, и всего в поветрие не стало…» и т. д. Далее — о поставлении архиепископом Пимена и о том, что «он же начат служити во святей Софии...» и пр. В тех же летописях к известию 6528 г. «родися Ярославу сын Владимер» добавлено: «Иже созда в Велице в Новеграде (в «Велицем Новегороде» в Типографской летописи) церковь святыя Софии Премудрости Божия».

Такого рода внимание к новгородскому храму Софии может служить приметой того, что летопись составлялась или перерабатывалась именно здесь. А. Н. Насонов называет свод, представленный псковскими летописями — Румянцевской 1-й, Вахромеевской, Типографской, Бальзеровской и Горюшкинской — новгородско-софийской переделкой новгородско-псковского свода⁷⁷³.

Не всегда, конечно, одного только внимания к данной летописи или данному храму достаточно, чтобы определить то или иное местное происхождение летописи или летописного свода. Так, например, в летописании одного из феодальных центров могла быть использована обширная летопись другого центра, и тогда обилие местных известий последней может «окрасить местным колоритом» вторую настолько интенсивно, что вся летопись может казаться принадлежащей первому летописному центру. Так случилось, в частности, с Новгородской четвертой летописью. Ее считали новгородской по своему происхождению, однако М. Д. Приселков не без основания предполагает, что Новгородская четвертая летопись — московская по своему происхождению, но использовавшая в своем составе обширное летописание Новгорода Великого⁷⁷⁴.

Наиболее существен для определения местного происхождения летописи конец летописи, так как в начале и в середине ее по большей части отражается не работа последнего летописца, а использованные им источники. Самые же существенные указания для определения местного происхождения летописи извлекаются из переработок и изменений текста, в которых можно уловить местные интересы, местные тенденции или же узко местную осведомленность летописца.

Характерный пример находим у А. А. Шахматова в анализе Радзивиловской летописи⁷⁷⁵. Речь идет о продолжении Владимирского великокняжеского свода 1212 г., читающемся в Летописце Переяславля Суздальского. Судя по содержанию, это продолжение сделано в Переяславле Суздальском, не упускавшем из виду событий владимирских и ростовских. Но с этим продолжением в Летописце Переяславля Суздальского была связана и переработка предшествующего материала летописи. Переработка эта была также выполнена переяславцем. Это видно в нескольких местах летописи. Так, к известию 1157 г. о построении Андреем Боголюбским каменной церкви Спаса добавлено: «в Переяславли Новем». Однако в Переяславле Новом, или Суздальском, церковь Спаса была построена не Андреем Боголюбским, а еще Юрием Долгоруким в 1152 г. На самом деле в известии 1157 г. речь шла о церкви Спаса в Ростове Великом, но прямо этот город назван не был. Возможно, что предания связывали в Переяславле Новом построение церкви Спаса с Андреем Боголюбским⁷⁷⁶, но скорее всего летописец связал известие 1157 г. именно со своей церковью, так как привык думать о ней. Такого рода «психологическая» ошибка вполне естественна именно для переяславца.

Есть и другой признак. «Под 1175 г., — пишет М. Д. Приселков, — в молитвенном обращении летописца к памяти убитого Андрея Боголюбского вместо слов Владимирского свода 1212 г. “Молимся помиловати князя нашего и господина Всеволода, своего же приснаго брата, да подасть ему победу на противныя и много лета с княгынею и с благородными детми” — в переяславской обработке находим: “Молимся помиловати князя нашего и господина Ярослава, своего же приснаго и благороднаго сыновца (т. е. племянника. — Д. Л.) и дай же ему победу на противныя и много лета с княгынею и прижитие детий благородных”. Ярослав Всеволодович в эти годы был, как известно, князем Переяславля Суздальского. Наконец, в длинных повествованиях под 1176 и 1177 г. о борьбе за открывшееся наследство Андрея Боголюбского к многочисленным упоминаниям о владимирцах в Летописце Переяславля Суздальского мы находим приписанными слова “и переяславци”»⁷⁷⁷.

Такого рода переделки, прибавления, молитвы за своего князя, именования своих людей «нашими» типичны для летописи и служат в совокупности надежными указаниями того или иного местного происхождения летописи.

Отмечу, однако, другое. Раньше, в старой науке, в которой внутри какого-либо княжества разные социальные слои (не говоря уже о разных классах) не замечались, всякое указание на враждебное отношение к местному князю, к местному епископу и т. д. обычно рассматривалось как признак происхождения летописи из другой местности. Теперь мы имеем многочисленные указания и для Новгорода, и для Пскова, и для Москвы на то, что враждебное отношение к местным властям шло иногда из местных же истоков и поэтому отнюдь не служит признаком иногороднего происхождения летописи. Это положение резко отличает советских исследователей летописания от их предшественников.

Так, советские исследователи летописания обнаружили по крайней мере три летописных свода конца XV в., вышедшие из московских кругов, но враждебные московским властям.

Так, например, А. А. Шахматов предполагал, что в основе Софийской второй и Львовской летописей лежит ростовский свод Тихоновской редакции⁷⁷⁸. А. Н. Насонов доказал связь этого свода не с ростовским архиепископом Тихоном, а с московским митрополитом Геронтием⁷⁷⁹. Свод этот, как показал Я. С. Лурье, был резко враждебен великокняжеской власти⁷⁸⁰.

А. А. Шахматов предполагал, что в основе оппозиционной московским властям Ермолинской летописи, а также Хронографического списка Новгородской четвертой, списка Царского Софийской первой летописи и неизданной летописи из Погодинского собрания № 1409 ГПБ лежит ростовский свод архиепископа Вассиана. Я. С. Лурье показал, что свод этот, действительно весьма оппозиционный, вышел из московской военной среды, близкой воеводе Федору Басенку⁷⁸¹.

Одна из обычных ошибок «дошахматовского» изучения летописей (впрочем, имеющая свои рецидивы и в настоящее время) состояла в том, что местные известия приписывались обычно существованию местной же летописи. Так, если в летописях обнаруживалась более или менее компактная группа известий, связанных с тем или иным княжеством, то объяснение этому искали только в том, что существовала летопись именно этого княжества. Так выделялись летописи нижегородские, рязанские, смоленские и пр. Между тем наличие местных известий может служить лишь «наводящим» материалом, указывающим на возможность существования как местной летописи, так и летописи, связанной с тем или иным князем, сидевшим некоторое время в этом княжестве, с епископом данной местности или просто на то, что данное княжество, события, в нем происходившие, находились в орбите внимания летописца совсем другого княжества. Лишь пристрастие летописца к тому или иному князю, наличие интереса к событиям очень узкого местного значения, знакомство очевидца или осведомленность местного жителя могут в некоторой степени указывать на существование особой летописи. Основным методом изучения летописания остается сличение, сопоставление списков и выводы, основанные на этом сличении и сопоставлении.


*

На примере текстологического изучения летописей особенно отчетливо видно, насколько приемы исследования зависят от характера самого материала. Чем внимательнее учитывает текстолог особенности создания текста, тем успешнее его исследование. Принципы изучения текста должны быть реалистическими, учитывать все аспекты действительности, отражающейся в истории текста. Они должны основываться на признании того факта, что только внимательное сличение текстов летописей дает основной материал для выводов.

В последнее время появилась тенденция к возврату в изучении истории летописания к старым, дошахматовским приемам. Психологическое основание для этого возврата — трудность метода Шахматова. «Идеологически» это «обосновывается» обвинениями Шахматова в гиперкритике, но методика шахматовского изучения летописаний внесла столько нового в наши представления о летописании, позволила построить историю русского летописания за шесть веков его активного существования, открыла нам новые летописи и объяснила столько неясного, что обвинения А.А.Шахматова в гиперкритике, а следовательно и в скептическом отношении к данным летописания и самому летописанию, просто смешны. Методическими приемами текстологического исследования русская наука вправе гордиться.