Предисловие ко второму изданию

Вид материала

Документы

Содержание Определение языка, на который сделан перевод Установление времени и места перевода Установление оригинала, с которого сделан перевод Макарьевская редакция Помощь оригинала при анализе разночтений и конъектурных исправлениях перевода Глоссы и интерполяции в переводах Установление личности переводчика и задач перевода

Подобный материал:

• Теория и метатеория, 2253.65kb.
• А. М. Пятигорский символ и сознание, 2199.49kb.
• Предисловие ко второму изданию, 2377.52kb.
• Предисловие ко второму изданию, 1366.96kb.
• Предисловие ко второму изданию. Двадцать лет спустя, 5048.65kb.
• Жанр и композиция “Героя нашего времени”, 61.49kb.
• С. И. Поварнин искусство спора. Отеории и практике спора Воспроизведено по второму, 1546.02kb.
• Книги лишь одно из мест наших встреч. Случайно или не случайно, мы оба оказались убежденными, 2087.37kb.
• Предисловие к новому изданию, 3293.79kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.

Определение языка, на который сделан перевод

Может показаться, что вопрос этот не представляет особой трудности, однако, если мы примем во внимание, что древнерусский язык, древнеболгарский, древнесербский в домонгольский период были очень близки, а переписчики, отличавшиеся по национальности от переводчиков, вносили в перевод особенности своих языков, то сложность этого вопроса не вызовет у нас никакого сомнения.

В самом деле, древнерусский перевод мог переписываться сербом, болгарином, древнеболгарский — в России, древнесербский — в Болгарии и т. д. На Афоне переводчик сам мог смешивать особенности различных славянских языков и т. д. Для решения вопроса о том, на какой язык сделан перевод: на русский или один из южнославянских (речь идет только о домонгольских переводах), А. И. Соболевский предлагает руководствоваться данными лексики, но не данными фонетики и морфологии, которые могли проникнуть в рукопись через переписчиков позднее⁸⁰⁹.

А. И. Соболевский указывает на следующие группы слов, которые характерны только для русских переводов.

Первая группа слов — это названия бытовых явлений и предметов, должностных лиц, мер веса и расстояния, судов, одежд и некоторые другие, характерные только для русских: «посадник», «староста», «гривна», «куна», «резана», «насад», «кожух». Для части этой группы характерны некоторые значения, встречающиеся только у русских: «гривна» в значении денежной единицы, «пиво» в значении определенного напитка, а не в значении питья вообще.

Вторая группа слов — заимствования из других языков, сделанные только русским языком изустным путем: «тиун», «шолк», «плуг», «женчуг», «уксус», «скамья», «кадь», «керста» или «корста», «пъря» (парус), «обезьяна» и др.

Третья группа — это названия стран, городов, народов, известных по преимуществу русским, но неизвестных или малоизвестных южным славянам: «Кърчева», «Сурожь», «Суд», «обез», «мурманин» и т. д. Затем А. И. Соболевский отмечает слова народные русские, не встречающиеся в языках южнославянских: «глаз», «лошадь», «хвост», «пирог», «ковер», «думати» (в значении «советоваться») и некоторые сочетания слов: «учити грамоте», «в тъ чин» (в то время) и пр.

Наконец, к словам А. И. Соболевский присоединяет и отдельные специфически русские значения слов, встречающихся и в южнославянских языках: «село» — только русское значение «селение» (в южнославянских языках «поле»), «сено» — «сухая трава» (в южнославянских языках «трава» вообще) и пр.⁸¹⁰

В специальной авторецензии на свое издание Хроники Георгия Амартола в древнерусском переводе⁸¹¹ В. М. Истрин характеризует признаки русского происхождения перевода: «1. Полногласие. Сами по себе полногласные формы ничего не могут говорить в пользу того или иного происхождения памятника. Полногласные формы Хроники Георгия Амартола встречаются во всех списках и свидетельствуют лишь о том, что Хроника сохранилась только в русских списках. Можно заметить даже в истории полногласных форм постепенное, хотя и незначительное их распространение. Однако не все полногласные формы можно считать позднейшими. Анализ текста приводит к заключению, что часть полногласных форм должно отнести к первооригиналу, так как они читаются во всех списках и в обеих редакциях, на которые можно разделить наличные списки. К числу таких слов можно отнести: ожерели~, холопъ, поромъ, городьць, перевозъ, городъ, моромор#нъ, волочи; в пользу первоначальности полногласных форм поромъ, перевозъ, моромор#нъ, городъ говорит то, что они употреблены в глоссах.

2. Приставка вы в соединении с глаголами. Эта приставка вы является одной из характерных особенностей древнерусского языка, в отличие от южнославянских, где ей обыкновенно соответствуют и з — о т = — . С такой приставкой читаются глаголы: выклонитис#, вылагати, выселити, вын#ти, высыпати, выскочити, высылати, выгнати. Так как во всех данных случаях все списки между собой согласны, то эту русскую особенность надо возводить к первооригиналу, где она является случайным проникновением русской стихии в литературный церковнославянский язык⁸¹², почему она и встречается в незначительном числе случаев; переводчик был склонен пользоваться привычными для него приставками из — от.

3. Греческое в переводе “мб”. Такая передача для хроники является правилом в таких словах, как Замбрии, Камбисми и т. п. Передача эта до сих пор не объяснена удовлетворительно. Но она встречается в памятниках, русское происхождение которых имеет за собой много данных, как “Повесть об Акире Премудром”, “Житие Феодора Студита”, “Иудейская война” Иосифа Флавия, “Житие Андрея Юродивого”. В древних же переводах заведомо южнославянских мы находим обыкновенно “мв”, как например в сербском Амартоле или в Хронике Иоанна Зонары. Понятно, что не во всех “русских” памятниках непременно дожно встречаться “мб” в соответствие греч. , но сочетание “мв” в них будет объясняться влиянием церковнославянского языка: употребление же в памятнике “мб” будет служить одним из доказательств его “русского” происхождения.

4. Окончание отчества на “ичь” также должно считать за русскую особенность, как “Лагоевичь”, “Филиповичь”, и др. Такое обозначение отчества проходит через всю Хронику и через все списки, и потому оно должно возводиться к первооригиналу. Частое употребление в одном памятнике окончания “ичь” должно указывать на русскую среду, где князей обыкновенно называли по отчеству на “ичь”, как несколько позднее в наших летописях.

В “Иудейской войне” Иосифа Флавия с “ичь” можно сопоставить окончание “ичи” для обозначения рода, как “Иродовичи”, что напоминает наших “Мономаховичей” и т. п. В памятниках южнославянских, как сербский Амартол и хроники Зонары, Манассии и Симеона Логофета, ни того ни другого окончания нет.

5. Глоссы. В Хронике наблюдается большое количество глосс, анализ которых заставляет относить их к первооригиналу, а не к какому-либо позднейшему интерполятору, как, например,  = “докить рекше zко копи~”, или  = “ковриг рекше соухьz посмаги” и т. п. В двух случаях переводчик указал неопределенно на “свой” язык, именно при  = “седмиць рекше недели нашьскы” и при  = “общий н~ш=им гл~мь повознымь”. Так как здесь глоссируются слова, не оставшиеся в своей греческой форме, но переведенные, то, следовательно, “наш язык” противополагается не греческому, а тому, которому принадлежат слова седмица и общий, т. е. языку церковнославянскому, в котором эти слова являлись обычными переводами соответствующих греческих слов. Переводчик, переводя  обычным литературным словом “седмиць” и  словом “общим”, добавил: “а по-нашему”, т. е. “по-русскому”, — недhли и повозным. Последнее слово еще и потому должно считаться пояснением русского переводчика, что в той же фразе мы встречаем еще другое русское слово окорокы. Можно обратить внимание на правописание такой глоссы, как  = рекше Новъ городъ, восходящее в таком виде к первооригиналу. Обыкновенно в хронике употребляется форма град, но в данном случае глосса сопоставилась в уме переводчика с хорошо известным ему “Новгородом”, каковое название он и оставил в русской форме. Такого же происхождения и передача  через Круглого городца: там, где  имело значения собственного имени, переводчик писал градець, в данном же случае для обозначения собственного имени переводчик воспользовался также известным ему в значении собственного имени словом. Самое обилие глосс не указывает ли скорее на русскую среду, нежели на южнославянскую? Глоссы вызывались тем, что многие греческие слова, особенно технические, не были известны тем, для кого предназначалась Хроника. На славянском же юге греческий язык был достаточно известен, настолько, что можно было обходиться без комментариев, т. е. без глосс. Болгары-переводчики не считали нужным комментировать какое-нибудь  по той причине, что предполагали это слово хорошо знакомым грамотному читателю. Иное дело было на Руси, где такого знакомства с греческим языком, а тем более с греческой обстановкой не было; поэтому переводчики и считали необходимым иные слова подвергать комментариям, как, напр., то же  : имполи рекше улици покровенh.

6. Им я Бохмитъ — перевод греч. . Такое наименование встречается только в русских памятниках, как в “Толковой Палее” и в “Летописи”. Слово “Бохмитъ”, очевидно, есть русская народная передача иноземного Bohmit, как произносили его волжские болгары, входившие в непосредственное соприкосновение с русскими.

7. Суд для передачи греч.  и   . Слова Суд не знают ни сербский Амартол, ни Хроника Логофета, а на Руси в XI веке имя Суд было уже распространенным и всем известным названием и Босфорского пролива и Золотого Рога. В слове Суд совпали два слова: 1. греч.  — ров, укрепленный тыном, и 2. скандинавское sund — пролив.  были устроены во многих местах Босфора как для удобной стоянки судов, так и для защиты от нападений. Русские, подплывавшие к Босфорскому проливу для нападения на Царьград, прежде всего встречали  , где они и отдыхали после трудного переезда через Черное море. Куда бы они ни приставали, они всюду встречали . Слово  поэтому среди русских воинов было более в ходу, нежели какое-либо другое, передававшее греческое название Босфора — . Когда в половине XI в. происходил перевод хроники, то русский переводчик воспользовался сложившейся уже народной этимологией и греч.  стал переводить через “Судъ”.

8. Главным основанием при решении вопроса о происхождении перевода любого древнеславянского памятника служит словарный материал. С выдвинутым в свое время акад. А. И. Соболевским положением, что словарный материал церковнославянских книг под пером русских переписчиков оставался, за немногими исключениями, без изменений, следует согласиться. Если мы встречаем в каком-либо памятнике ряд слов, которые должны быть признаны русскими, то мы можем не сомневаться в том, что в большинстве они восходят к первооригиналу. Все дело, следовательно, в том, чтобы определить именно русское происхождение того или другого слова. В этом отношении в настоящее время еще не может быть сомнений. Если некоторые слова без колебаний могут быть признаны русскими, то относительно других не может быть такой уверенности. Однако не надо бояться, если иные слова, выставляемые как русские, впоследствии могут встретиться и в памятниках южнославянских. Их наличие в последних не поколеблет вывода о русском происхождении памятника, если рядом с ними мы встретим слова действительно русского происхождения или употребления. Что касается Хроники Георгия Амартола, то в ней встречается немало слов, которые должны считаться безусловно русскими; к ним присоединяются слова, которые хотя и не носят столь явного признака их русского происхождения или употребления, но которые, однако, читаются в других памятниках, русское происхождение коих основывается на совокупности всех данных, и не встречаются в памятниках южнославянского происхождения. Основным фондом для словарного материала служил церковнославянский литературный язык. Но временами невольно проскальзывала русская народная стихия в виде слов народного, очевидно, разговорного языка; переводчик оставлял обычное литературное слово и ставил другое, обычное в его живом говоре. Некоторые из них существуют и сейчас в народном употреблении, а также частью и в литературном. Такими словами, которые могут указывать на русский перевод хроники, являются: болhсть, бронистець, быль, выньзти, вhдунии, грамотица, гридь, гридити, дружина, дружити, дьмчьць, заступъ, земьць, изр#дити, комоница, корста, кубара, ловь (ловы дh#мти), мовьница, наговорити, накупь, намлъвити, неговорливъ, недhли, одвери~, окорокъ, ол#дь, орь, осада, полъсемы, пополошитис#, пристроити, прощеникъ, пуще, скрипани~, скhди, слон#тиса сълъба, съмълвитса, сени, треп#стъкъ, удhлъ, хортица, чинъ.

Все указанные факты дают достаточно материала для признания перевода хроники русским. Во всех них перевод хроники резко отделяется от других родственных памятников южнославянского происхождения, как, напр., хроники Иоанна Малалы, Иоанна Зонары, Манассии, Симеона Логофета и “сербского” Амартола. Наоборот, по крайней мере в словарном отношении, он сближается с такими памятниками, русское происхождение которых, если вполне не доказано, однако имеет за собой много данных, как “Иудейская война” Иосифа Флавия, “Житие Андрея Юродивого”, “Житие Василия Нового”, “Пчела” и др. В военно-технической терминологии перевод хроники настолько сближается с русскими летописями, как будто он вышел из одной среды с последними; в этой терминологии переводчик не имел в церковнославянском литературном языке необходимого запаса слов»⁸¹³.

Впрочем, сколько бы ни было в переводе отдельных признаков его перевода именно на тот или иной конкретный древнеславянский язык, вопрос о языке перевода может всегда оказаться сложнее. С возможностью этих сложных случаев исследователь обязан постоянно считаться. Перевод может делаться группой разноязычных переводчиков, он может перерабатываться в другой славянской стране, может представлять собой свод различных разноязычных переводов и т. д. История текста переводного памятника может быть очень длительной и очень запутанной. Ни один из вопросов текстологического изучения переводного памятника не может быть решен сам по себе, изолированно от других вопросов. Только полная история текста перевода может дать убедительный ответ на любой из отдельных вопросов изучения переводного произведения.

Среди различных доказательств русского происхождения славянского перевода Пролога приводится и такое: греческое  переведено русским словом «глазатые», не встречающимся в других славянских языках. Это русское слово сохраняется и в южнославянских списках Пролога. Пример этот очень убедителен, но только в качестве примера. Чтобы делать какие бы то ни было выводы на основании языка памятника, необходимо проверить весь памятник — весь его язык. Проверка должна происходить и для подборки новых доказательств и для выяснения — нет ли в памятнике противоречащих фактов. В текстологической работе здесь и в других случаях необходимо постоянно помнить о возможности других объяснений и удовлетворяться найденным только в том случае, если устранены все другие. При этом исследователь обязан как можно шире представить себе все возможные другие объяснения.

Вернемся к Прологу. Нельзя, например, думать, что могут быть только две теории происхождения перевода Пролога с греческого — русская и болгарская. М. Н. Сперанский предполагал, например, что над переводом Пролога с греческого языка трудились совместно болгарские и русские переводчики, причем и те и другие оставили в языке перевода следы своей национальности в языке и в содержании (в Пролог включены памяти славянских и русских святых). Возможным местом такой совместной работы был Константинополь⁸¹⁴. С другим объяснением выступил Н. Петров. Он считал, что «русские и болгарские переводчики не трудились совместно над переводом одного и того же Пролога, а переводили разные его редакции, сведенные в одно целое только в последствии времени»⁸¹⁵. Совместная работа переводчиков разных национальностей — явление постоянное.

Только на основании изучения языка Кирилло-мефодиевского перевода Евангелия В. А. Погорелов пришел к выводу об участии в этой работе словака, хорошо знавшего латинскую Вульгату⁸¹⁶.

Но может быть и так, что над переводом трудился переводчик, который сам смешивал разные языки, особенно если переводчик был из пограничной между двумя странами области или был человеком смешанной культуры.

Полонизмы перевода часто сочетаются, например, с украинизмами и белоруссизмами. Так, например, перевод «Космографии» Меркатора; известный во многих списках, сделан на русский язык, но в нем имеются и полонизмы, и белоруссизмы: «бажант» (фазан), «кляштор сиречь монастырь», «место» (город), «Брытания». Латинское «g» часто передается через «кг»⁸¹⁷. Перевод «Сарматии» Гваньини сделан на русский язык, но встречаются наряду с церковнославянизмами и полонизмами — украинизмы: «що» (что), «на нывах», «посреде хати» и т. п.⁸¹⁸

Если в рукописи смешаны черты разных изводов, то наиболее вероятно, что древнейшие черты будут те, которые не соответствуют изводу самой рукописи. Так, в сербской рукописи черты болгарской лексики указывают на болгарский текст, переписывавшийся сербом и приобретший сербские черты. Конечно, если текст несколько раз переходил из страны в страну или от переписчика одной национальности к переписчику другой национальности, — такого рода суждение очень приблизительно. Во всяком случае, служить признаком того или иного извода такое соотношение их черт не может.

В. В. Виноградов в «Заметках о лексике “Жития Саввы Освященного”»⁸¹⁹ отмечает наличие разных языковых слоев в русском списке XIII в. этого произведения — русских и болгарских. В. В. Виноградов пишет: «Не подлежит сомнению, что “Житие Саввы” представляет собою список, впрочем, значительно обрусевший, с “болгарского” оригинала. За это определительно говорят сохранившиеся в графике черты древнего оригинала (тысоущь длъзh, мена ъ и ь, переход о в оу в твор. п. ед. ч., может быть мена ы и ь, оконч. оуоумоу и др.) и лексика “Жития Саввы”⁸²⁰. В “Житии Саввы” нет ни одной из ярких лексических особенностей русских переводов, которые выдвинуты акад. А. И. Соболевским в качестве критерия при решении вопроса о месте перевода⁸²¹. Слова, общие древнерусским и церковнославянским текстам, в “Житии Саввы” употребляются в значениях, свойственных этим последним, напр.: страдати (всегда: ), лаяти (не о собаке, см. 523₇; год оулаявъше —  )⁸²², село (; ср. то же значение в 1 и 2 кн. Царств. Публ. библ. F. № 1. 461)⁸²³, скот ()⁸²⁴ и др.⁸²⁵.

Таким образом, чтобы решить — на какой язык был сделан перевод в случае смешанного извода текста, — необходимо принять во внимание различные обстоятельства: какой слой может считаться последним, каково происхождение самой рукописи (по данным палеографии), есть ли существенные признаки в лексике или один из изводов касается только фонетики и морфологии (которые изменяются легче) и не затрагивает лексики и пр.

Чем сложнее явление, тем оно должно быть конкретнее объяснено. Можно сказать даже, что конкретное объяснение сложного явления бывает особенно убедительным, поскольку сложное явление затрудняет возможность многих объяснений.

Приведем пример. А. И. Соболевский исследовал Типик Хиландарский, который перед тем исследовали А. А. Дмитриевский и И. В. Ягич. Типик Хиландарский — перевод с греческого. Переводчик не всегда умел разобраться в греческом и примешивал к церковнославянскому языку своего перевода народные слова — сербские и болгарские. И.В.Ягич указал фонетические и морфологические особенности, которые могут быть объяснены только из среднеболгарского языка, частично непонятые и искаженные переписчиком-сербом. А. И. Соболевский отмечает, однако, что сербизмов в старшем списке Типика Хиландарского столько, что они не могут быть объяснены только искажениями переписчика-серба. Кроме того, исследуя лексический материал, А.И.Соболевский обратил внимание на обилие русских слов: «больница», «печаловати», выражение «тебе больше дано, а мне позлее» и пр. И все это рядом с типичными южнославя-низмами («свънъ», «сикъ», «забълъжити», «новакъ», «хоботьница», «до-бытъкъ», «перепера»). А. И. Соболевский предположил, что перевод сделан русским монахом на Афоне. Русский монах жил на Афоне в постоянном окружении южнославянских монахов, и только это сочетание в единственном в своем роде месте на Афоне могло привести к тем сложным особенностям, которыми отличается язык перевода Типика Хиландарского⁸²⁶.

Конкретность объяснения А. И. Соболевского в том, что он приурочил перевод к Афону и к русскому монаху, долго там жившему. Но если бы удалось найти еще переводы с теми же особенностями и открыть имя переводчика и обстоятельства, при которых перевод делался, — объяснение можно было бы считать завершенным.


Установление времени и места перевода

Возможности установления времени и места переводов ограничены невозможностью извлечь для этого данные из самого содержания произведения⁸²⁷.

Косвенные показания для определения времени перевода могут быть следующие: цитирование данного перевода в каком-либо датированном памятнике, включение его в состав датированной компиляции, использование в переводе других, датированных переводов и оригинальных памятников и т. п.

Так, например, для определения времени составления перевода Хроники Георгия Амартола существенное значение имеют заимствования из нее в «Повести временных лет» — памятнике начала XII в. Но дело этим не ограничивается. В. М. Истрин обращает внимание на то обстоятельство, что анализ заимствований «Повестью» из хроники доказывает, что эти летописные заимствования двоякого происхождения — более раннего и более позднего. «Более поздние заимствования сделаны из полного текста хроники, которую автор Летописи назвал “Летописанием Георгия”; более же ранние заимствования сделаны из особого хронографа, который был составлен русским книжником ранее первоначального свода Летописи и который автором Летописи был назван просто “Летописанием греческим”. Этот хронограф в полном виде не сохранился, но им воспользовались позднейшие компилятивные хронографические памятники, именно так называемый “Еллинский летописец” второй редакции и “Хронографические Палеи”, причем один из авторов последних назвал его “Хронографом по великому изложению”, т.е. по Хронике Георгия Амартола. Анализ Летописи приводит далее к заключению, что первоначальный ее свод составлен в начале 2-й половины XI века при князе Изяславе. Следовательно, “Хронограф по великому изложению” в это время уже существовал, и, следовательно, Хроника Георгия Амартола, по которой составлен Хронограф, существовала по крайней мере в конце первой половины XI века. Это определение времени приводит к периоду литературной и переводческой деятельности кн. Ярослава, о которой говорит русский летописец под 1037 г. По словам летописца, поместившего под этим годом похвалу просветительной деятельности кн. Ярослава, эта деятельность выразилась, между прочим, в переложении книг “от грек на словьньское писмо”. В 1037-м году произошло очень важное событие для русской церковной жизни, а отсюда и для просвещения и развития литературы: в этот год была учреждена русская митрополия, заложена церковь Св. Софии и прибыл греческий митрополитературы. Несомненно, с митрополитом должен был прибыть целый греческий клир, который и привез с собой собрание книг для перевода»⁸²⁸.

Иногда указание на время и место перевода встречаем в глоссах переводчика. Так, например, все списки «Космографии» Ортелиуса в главе об Азии имеют фразу: «...до державы великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Русии, его великого государства». Есть указания на Москву: «Камень копают, который на Москве нарицают аспид»⁸²⁹.

Если в переводе нет обычных прямых и косвенных указаний на место и время перевода, которые могут быть извлечены из содержания памятника, и отдельных замечаний переводчика, то наиболее весомые указания извлекаются из анализа языка перевода. Эти указания могут быть усмотрены в лексике и в формах языка, свойственных той или иной эпохе, и в диалектизмах.

Так, например, частные лексические совпадения «Девгениева деяния» с южнорусскими летописями XII — начала XIII в. позволили М. Н. Сперанскому обосновать свое предположение о том, что перевод «Девгениева деяния» был сделан еще в домонгольской Руси на юге или юго-западе⁸³⁰.

С летописным языком сравнивал язык перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия и И. И. Срезневский, определяя его русский характер и древность⁸³¹. Окончательные доказательства русского домонгольского (не позднее XII в.) происхождения перевода «Истории Иудейской войны» дал Н. А. Мещерский и, опять-таки, по преимуществу на основании данных лексики⁸³².

В целом приходится повторить то, что было сказано ранее: исследователь переводных произведений должен быть хорошо знаком с историей языка.


Установление оригинала, с которого сделан перевод

Одна из самых трудных проблем в изучении переводных произведений — это проблема установления того текста, с которого делался перевод. Применительно к своему материалу И. Е. Евсеев пишет: «Только через точное научное освещение оригиналом могут быть уяснены достоинства перевода, его историческая жизнь и развитие»; «уяснение точного вида древнеславянских переводов Библии возможно только на основании твердо установленного греческого современного им библейского оригинала»; «Кирилл и Мефодий были официальными миссионерами Константинопольского патриархата IX в. От них остались библейские переводы. Эти переводы неизвестны, их требуется выделить из массы других переводов и позднейших исторических наслоений. Научный метод естественно побуждает при восстановлении этих переводов прибегнуть к сопоставлению их с греческим оригиналом IX в.»⁸³³. Только после такой работы можно обращаться к изучению судьбы перевода на славянской почве. Конечно, найти самый оригинал, с которого делался перевод, можно только в исключительных случаях (такие случаи есть, и мы к ним еще вернемся), но необходимо стремиться по крайней мере установить редакцию текста, его тип. Это, конечно, требует особых исследований специалистов. Если нет специальных текстологических исследований произведения, послужившего для перевода, — необходимо пользоваться возможно большим числом списков этого произведения в оригинале. Применительно к греческим текстам произведения, переведенного на один из древнеславянских языков, В. М. Истрин пишет: «Почти всегда приходится пользоваться несколькими списками и несколькими редакциями греческого оригинала, так как почти нет случая, чтобы какой-нибудь славяно-русский памятник буквально совпадал с каким-либо одним греческим списком. Чем больше, конечно, берется греческих списков, тем яснее обрисовывается характер перевода»⁸³⁴.

Это не значит, конечно, что текстолог древнерусской литературы должен сам заниматься историей текста памятника на языке оригинала. В. М. Истрин пишет по этому поводу: «...анализировать самый состав памятника, сопоставлять его с “другими аналогичными произведениями по выяснении литературной истории последних” — это составляет совершенно особую задачу, неисполнение которой славист, в интересах собственно своей науки, не поставит исследователю в вину»⁸³⁵. Дело, однако, не только в том: можно или нельзя «поставить в вину» текстологу занятие чужим для него материалом, но и в том, что историей текста иноязычного памятника может заниматься только специалист в данной области. Занятия не по специальности крайне вредны в науке.

Чрезвычайно важно, что разные переводы делались часто с разных же оригиналов — с рукописей различных редакций.

На основании особенностей перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия Н. А. Мещерский устанавливает группу греческих списков, к которым ближе перевод. Эта группа позволяет судить о том, какой греческий текст был в руках у древнерусского переводчика.

Особенности эти такие. Вместо города Гиппона в древнерусском переводе стоит город Иоппия, как в части греческих списков.

Древнерусский текст сообщает, что Веспасиан взял Гадаро, не Габаро (), как в основных греческих списках, — и этот Гадаро находит себе соответствие в части греческих списков.

Древнерусский переводчик пишет об «асурах», пленивших Кивот, тогда как в основном греческом тексте значится: . Но в части греческих списков стоит .

Проверяя таким же образом остальные отличия древнерусского перевода от основного греческого текста, Н. А. Мещерский установил ту группу списков, с которых был сделан древнерусский перевод. Вместе с тем анализ древнерусского текста позволяет утверждать, что тот недошедший список, к которому восходит древнерусский перевод, отличался большей точностью и сохранностью текста, чем все дошедшие до нас греческие списки⁸³⁶.

Два разных греческих текста установил И. Е. Евсеев в основе перевода пророческих книг. Переводы выполнены разными переводческими приемами, причем первая «школа переводчиков» выполняла их с греческого текста константинопольской редакции, а вторая — александрийской⁸³⁷. Нередко перевод правился вторично по тому же оригиналу. Так, И. Евсеев отмечает, что паримийная редакция перевода книги Даниила в XIII или XIV в. подвергается частичному исправлению по греческому тексту⁸³⁸.

Очень часто различные чтения одного и того же места в разных списках переводного памятника объясняются тем, что перевод исправлялся по другому оригиналу. Иногда перевод выполнялся второй раз, и при этом принимался во внимание первый перевод. В других случаях редактор соединял различные переводы, не справляясь с оригиналом, и в результате в новой редакции переводного памятника появлялся рядом дважды по-разному переведенный один и тот же текст. Если вспомнить, что переводы при всем том часто бывали сокращены самими переводчиками или переписчиками, расширены глоссами и интерполяциями, включены в состав сводов и соединены с другими произведениями, — то нам станет понятным, что жизнь переводного памятника в целом бывает еще более сложной, чем жизнь оригинального. Она имеет все сложности оригинального и добавляет к ним свои, связанные с наличием греческого оригинала, часто «вмешивавшегося» в жизнь перевода уже после того, как перевод сделан⁸³⁹.

Попытаемся показать сложность текстологической истории переводов на примерах исследования В. П. Адриановой-Перетц «Жития Алексея Человека Божия». Прежде всего В. П. Адрианова-Перетц устанавливает, что существуют две версии этого переводного произведения — версия Троицкая и версия Златоструя. Анализ их текста показывает, что перед нами разные переводы, сделанные с близких, однако не совпадающих между собой греческих оригиналов⁸⁴⁰.

В переводе Троицкой редакции есть следы знакомства с редакцией Златоструя. «Кроме нередких случаев совпадения обеих редакций, — пишет В. П. Адрианова-Перетц, — в одинаковой передаче греческого оригинала, к этой мысли приводят нас два места Троицкой редакции, в которых как бы чувствуется соединение двух чтений — старого и нового. Описывая благочестие Евфимиана, его щедрость, Троицкая редакция говорит, что он

сам же в 9 час вкушаше хлеба с страньными и с черньци и с нищими ядяше хлеб свой. (Троицкая).

сам же в 9 час вкушаше хлеба с чрьньци и с (мимоходящими) ништими. (Златоструй).

Сравнивая эти два чтения, мы видим в Троицкой редакции ненужное повторение, вызванное, может быть, тем, что перед глазами переводчика находился греческий текст, в котором вслед за перечнем сотрапезников Евфимиана было добавлено: …

Другой пример повторения мы имеем в конце жития, где читаем следующее описание исцелений от мощей св. Алексея:

елико же бо их недужных видеша и свободишася от всякоя болезни, елико же их болящих приступиша к нему, вси ицелишася. (Троицкая).

елико бо недужьник приступи к нему вьси исцелеша. (Златоструй).

И в данном случае перед нами опять явное повторение: переписан старый перевод, а рядом добавлена новая передача сходного греческого оригинала.

Эти факты и заставляют нас допустить, что Троицкая редакция частью повторила старый перевод Златоструя, частью исправила и главным образом дополнила его по более распространенному греческому оригиналу»⁸⁴¹.

Еще более сложная картина перевода «Жития Алексея» в Макарьевских Великих Четьих-Минеях. Сопоставление текста «Жития» в этих последних с редакциями Златоструя и Троицкой показывает, что «количество отклонений макарьевского текста от чтений редакций Златоструя и Троицкой весьма значительно; однако мы не можем рассматривать его как новый перевод жития в целом, независимый от древнейших. Этому препятстует не только близость Макарьевского извода к последним на протяжении всего остального текста за исключением приведенных отступлений⁸⁴², но еще больше наблюдаемое иногда механическое соединение старого и нового чтений.

Например, в описании горя матери после исчезновения Алексея мы читаем в Макарьевской редакции: “отверьзе оконцо мало възглавии себе и отверьзе сьбе на просвещение ся и припаде к оконцу...”. Повторение глагола «отверьзе» произошло потому, что к чтению редакции Златоструя — “отверьзе оконце възглавьи своем”, соответствующему греческому — ... — прибавлен новый перевод того же места по другому, несколько отличающемуся греческому оригиналу:

Макарьевская редакция и отверьзе сьбе на просвещение ея и при паде к оконцу.

… …

Несколькими строками ниже читаем: мать обещает не выходить из лож-ницы, пока не узнает о своем сыне, “что бысть, камо ся де”. Обычное чтение старого перевода “камо ся де", но в греческом оригинале стоит — , что и было переведано еще раз при сохранении прежнего чтения. Следует отметить, что оба эти примера взяты из отрывка, подвергшегося особенно значительному исправлению...

Ниже читаем обращение Алексея-нищего к отцу. Его просьба в старших переводах начинается следующими словами:

рабе Божий, помилуй мя убогаго (нища Троицкая) страньна и не дей мене во дворе своемь (створи мене в дому твоемь — Троицкая).

, [] …

В макарьевском тексте находим комбинированный перевод, где каждая часть просьбы повторена дважды — в старом и новом переводе: “Рабе Господень, помилуй мя и сътвори заповед на мне нищем и убоземь и да почию в дому твоем и не дей мене в дворе твоем”. Еще один пример двойного перевода одного и того же греческого оригинала дает следующее место. Когда царь и весь народ направляются к дому Евфимиана на поиски святого, то мать “завесила бяше оконце завесою”, что соответствует греческому:  , <...> Макарьевский текст, повторяя и старое чтение, дает рядом новый более точный перевод того же выражения: “простерши понявицу бумажную в дверцах ея, завесила бяаше оконце завесою”»⁸⁴³.

В целом перевод Макарьевских Четьих-Миней делался следующим образом. В основу был положен древний перевод Троицкой редакции. Перевод этот проверялся по греческому оригиналу, тип которого также установлен В. П. Адриановой-Перетц. Исправления составителя Макарьевской редакции коснулись не только отдельных чтений, но и расположения материала. Отдельные чтения Троицкой редакции заменялись новым переводом, чтобы приблизить текст к греческому оригиналу. Однако если в редакции Златоструя необходимые чтения уже были, составитель Макарьевской редакции вставлял готовый перевод, чем облегчал и сокращал для себя труд перевода. В тех же случаях, когда составитель макарьевского текста переводил сам, он делал это, рабски следуя за своим греческим оригиналом⁸⁴⁴.


Помощь оригинала при анализе разночтений и конъектурных исправлениях перевода

При изучении разночтений списков переводного произведения необходимо принимать во внимание текст оригинала. В тексте оригинала текстолог находит опору для суждения о том, какое чтение следует признать древнейшим, и для конъектурных исправлений.

Так, в Архивском списке древнерусского перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия мы находим: «да имhють упование на камени единого». На месте этого бессмысленного «на камени» в греческом тексте имеем ; следовательно, первоначальное чтение было «на мене». В том же Архивском списке читаем, что Помпий «слышав яко (Аристул. — Д. Л.) побhжен въ твердый град». В греческом тексте этому «побhжен» соответствует , т. е. слово «побhжен» следует исправить на «побhже»⁸⁴⁵.

Немалую помощь может оказать оригинал при определении пропусков и вставок в списках, восстановлении правильного порядка чтения, определении состава памятника и т. д.

Пропуски, перестановки, сокращения или добавления могут принадлежать самому переводчику (и тогда они повторяются во всех списках) или составителю одной только редакции (и тогда они повторяются во всех списках этой редакции), или переписчикам данного списка или его протографа (и тогда они встречаются только в одном списке или в списках, восходящих к общему протографу, где этот пропуск был сделан). Особенно важно бывает прибегать к оригиналу, когда пропуск сделан где-то на вершине генеалогического дерева: в самом переводе или в одной из его редакций и когда есть основание сомневаться, обычный ли перед нами пропуск или органическая особенность произведения. Например, во второй главе книги Иисуса Навина сказано во всех списках первой и третьей редакций древнерусского перевода: «Рече има (Раав двум соглядатаям Иерихона. — Д. Л.): “Да не срящу ваю, ищущи ваю и скрыитася ту три нощи”». «Спрашивается, — пишет В. Лебедев, — где это соглядатаи должны скрываться “ту”, если ранее ни слова не сказано было о месте, в котором должны скрываться соглядатаи? Очевидно, что-то пропущено. И действительно, в 2 и 4 редакциях рукописей после “рече има” читается “горою идета” или “в горьскую идета”, что вполне согласно с греческим подлинником — ».⁸⁴⁶


Глоссы и интерполяции в переводах

Мы уже говорили выше, что сложность судьбы текстов переводных произведений состоит в том, что рядом с текстом перевода продолжает жить текст того оригинала, с которого перевод сделан. Время от времени этот текст оригинала может вторгаться в жизнь перевода: то перевод подвергается вторичной выверке по оригиналу, то в различные виды взаимодействия входят отдельные переводы того же памятника и т. д. В этом состоит основное своеобразие последующей истории текста переводного памятника. Другое своеобразие вытекает из сложности текста переводного памятника. Переводный памятник обычно касается либо сложных богословских вопросов, либо, если он исторический или географический, описывает явления нерусской жизни. Поэтому в переводном памятнике особенно часты различные вставки пояснительного характера: глоссы и интерполяции.

Каждый вид памятников имеет свой типичный для него вид глосс и интерполяций, вызванный самим характером материала.

Так, сочинения повествовательно-исторические часто имеют интерполяции из других памятников, описывающих тот же сюжет. Интерполяции эти делаются для полноты освещения событий и связаны иногда с отбрасыванием более короткого текста ради замены его более пространным и более полным.

В сочинениях исторических и географических часты глоссы и интерполяции, разъясняющие неясные для русского читателя места текста: исторические имена, названия должностей, местностей и пр.

В ветхозаветных библейских текстах толкования имеют обычно цель провести параллель между явлениями Ветхого завета и Нового, усмотреть в первых прообраз вторых и иногда обличить иудеев и инакомыслящих. Интересные примеры таких глосс и интерполяций приводит В. Лебедев в своем труде о славянском переводе книги Иисуса Навина⁸⁴⁷. Занимают эти вставки от 4 до 50 строк и заканчиваются обычно словами: «Мы же на предлежащее да възвратимся» или «но якоже рече писание бытейское».

Интересные разъяснения отдельных слов даются, например, в переводе князя А.Курбского «Богословия Иоанна Дамаскина»: «пифиги» — «обезьяны», «кометы — звезды хвостатые, ибо тем подобные», «ценьтрум есть точка малая среди самые земли», «с стихий — с елементов», «дроконы — змиеве великие». Поясняются и самые явления. Так, к словам текста «и облаки родятся нисходящей сладкой (пресной. — Д. Л.) воде» читаем следующее пояснение: «Сладкая вода из моря, вытягиваемая от солнца, обращается во мглу (облако. — Д. Л.), которая приидеть в среднюю часть воздуху, — тако от студени аера (воздуха. — Д. Л.), згущается, и разтопляется от солнца, альбо от других звезд, и бывает дожч» (л. 18)⁸⁴⁸.

Глоссы в переводе «Богословия» сочетаются с интерполяциями из «Сказания» Андрея Кипрского.

В целом глоссы и интерполяции дают очень ценный материал для суждения о лингвистических, исторических, богословских и естественнонаучных познаниях эпохи.


Установление личности переводчика и задач перевода

Установить личность переводчика и оригинал, с которого непосредственно делался перевод переводчиком, в древней русской литературе бывает очень нелегко. Такие случаи — чрезвычайная редкость. Это отчасти удалось В. П. Адриановой-Перетц в отношении переводов «Жития Алексея». Первый переводчик — это Арсений Грек. Его перевод «Жития Алексея Человека Божия» вошел в напечатанный в Москве в 1660 г. сборник «Анфилогион». Путем тщательного анализа перевода В. П. Адриановой-Перетц удалось установить, что перевод сделан с венецианского издания XVII в.:  (первое издание вышло в Венеции в 1644 г.). Кроме того. В. П. Адрианова-Перетц тщательно проанализировала самую переводческую манеру Арсения Грека и установила близость этой манеры в переводе «Жития» с другими переводами Арсения Грека. Далее В.П.Адрианова-Перетц проследила дальнейшую судьбу этого перевода и, в частности, его использование в болгарском сборнике «Дамаскин» 1760 г. Весь круг вопросов, связанных с этим переводом, был разрешен В. П. Адриановой-Перетц⁸⁴⁹.

Не менее тщательно исследован был В. П. Адриановой-Перетц и составитель другой редакции «Жития Алексея» — Дмитрий Ростовский, включивший это житие в свои Четьи-Минеи. Резюмируя свое исследование редакции «Жития», принадлежащей Дмитрию Ростовскому, В. П. Адрианова-Перетц пишет: «Произведенный нами анализ жития св. Алексея в редакции св. Дмитрия Ростовского показал, что, сохранивши схему жития по типу Макарьевской Минеи, наш автор дополнил его по переводам Арсения Грека и Piotra Skargi. Латинские сборники житий святых — Сурия и болландистов — послужили ему, видимо, для проверки фактических данных славянских житий, поэтому оттуда он взял лишь некоторые детали... В результате такой сложной работы над многочисленными источниками св. Дмитрием Ростовским создана для его Четьих-Миней новая редакция жития св. Алексея, которая представляет собой искусную компиляцию. Составитель ее умело спаял отдельные части разнообразных версий жития и сгладил резкие отличия их стиля, перефразируя местами текст своих источников»⁸⁵⁰.

Если невозможно точно установить, кто был переводчик, то полезно бывает извлечь из перевода черты, которые могут быть характерны для переводчика.

Внимательное исследование переводческих приемов (передачи тех или иных иностранных слов, синтаксических оборотов, степень близости к оригиналу и характер отступлений, круг употребляемых стилистических оборотов и пр.) позволяет определить переводческую школу, атрибутировать те или иные переводы одному переводчику.

Так, например, И. Евсеев в своем исследовании книги пророка Исайи определил, что перевод «Паримийника» и перевод «Толковых пророчеств» сделаны с совершенно различных греческих оригиналов и в различной манере. При этом И. Евсеев обращает внимание на передачу наиболее характерных особенностей речи —союзов, предлогов и частиц, на особенности лексического состава, на различия в передаче греческих форм и словосочинений, а также на умение переводчика справляться с отдельными синтаксическими трудностями оригинала.

Далее, И. Евсеев обращает внимание на взаимоотношение обоих переводов: часто текст одной редакции повторяется в другой с буквальной точностью. Исследование этих совпадений позволяет И. Евсееву установить, что «Толковые пророчества» следовали в этих совпадениях за «Паримийником». Тем самым доказывается большая древность перевода «Парамийника» сравнительно с переводом «Толковых пророчеств».

И. Евсееву удалось на основании внимательного анализа переводов создать своеобразные «портреты» обоих переводчиков.

«Перевод паримийный, — пишет И. Евсеев, — принадлежит перу человека, сведущего в смысле пророческих писаний, хорошо знакомого с греческим и славянскими языками и приобретшего навык в удачном подборе богословских выражений. Переводчик этот умеет точно, почти буквально, выдержать смысл оригинала и в то же время не подчиниться оригиналу до забвения своей особности. Разумеется, близость или, лучше сказать, непосредственное неотразимое влияние греческого оригинала не осталось без всяких последствий: в переводе удержано множество греческих слов.., которые в редакции ‘Толковых пророчеств” — очень строгой по части чистоты славянского языка — переданы по-славянски. Но нужно помнить, что перевод паримийный... предполагает очную ставку младенчествующего славянского языка с богатейшим из языков греческим, и притом в такой области, которая открывалась славянскому народу впервые.

Не то с редакцией “Толковых пророчеств”. В переводчике здесь виден не опытный богослов, а малосведущий книжник, не освоившийся, как следует, ни с духом писания, ни с языком своего оригинала. В нем видно еще наивное, непосредственное отношение к букве писания, которое не позволяло ему ни на шаг уклониться в сторону от своих соображений. И это ясно в особенности из переводов его в таких местах, которые отличаются или сильною выразительностью, или тонкостью понятия. Переводчик “Парамийника” в таких случаях, где то или иное слово могло бы оскорбить чувство приличия или вызвать неприятное представление, старался смягчать выражение, и это ему удавалось...

Чувство приличия и благочестивой набожности древнейшего переводчика книги Исайи (т. е. редакции «Паримийника». — Д. Л.) соединяется с такой осторожностью, что все понятия, соединявшиеся с отвергнутым в христианстве языческим миросозерцанием, он, по мере возможности, обходит и заменяет другими, причем то оставляет их без перевода, то счастливо пользуется новообразованиями, то берет слова чужестранные, ставшие уже близкими славянскому уху и давно соединенные с христианским значением»⁸⁵¹.

Далее И. Евсеев подробно анализирует степень понимания обоими переводчиками Священного Писания, общий уровень их понятий — религиозных, семейных, общественных, понятий в области знания природы, исследует неточности, стремление приблизить к своим понятиям неясное и степень «национализации» содержания. Особый интерес представляет его анализ латинизмов в обоих переводах.

На основании подробного сравнительного исследования обоих переводов И.Евсееву удалось установить, что перевод «Паримийника» близок первой редакции перевода Евангелия, Апостола и Псалтири, т. е. кирилло-мефодиевской⁸⁵².

Нередко о переводчике можно узнать — был ли он хорошо осведомлен в предмете своего переводного сочинения. Так, переводчик «Истории завоевания Китая татарами» Мартиниуса сделал в тексте перевода мелкие сокращения, а также крупные и мелкие дополнения, из которых видно, что он хорошо знаком с Китаем и Монголией и с историческими событиями в этих странах в середине XVII в. (переводчик русский, перевод сделан в 1677 г., что видно из хронологических указаний: «1600, тому ныне 77 лет» и др.)⁸⁵³.

Очень важный вопрос, который обычно не ставился в старых исследованиях переводных памятников, но который интересует советских исследователей все больше и больше, — это вопрос о том, для чего сделан перевод, т. е. в интересах какого класса или какого сословия он делался, каким потребностям эпохи он ответил, кто были читатели перевода и т. д. Такой именно вопрос ставит М. А. Салмина в своем исследовании весьма интересного историософского переводного памятника «О причинах гибели царств»⁸⁵⁴. Дав обстоятельный анализ содержания и языка памятника, М. А. Салмина делает предположение, что памятник этот скорее всего был распространен в слоях господствующего класса и выполнен был в интересах консервативной оппозиции центральной государственной власти. Аргументы М. А. Салминой охватывают не только самое содержание памятника, но учитывают язык его (указывающий на происхождение из среды Посольского приказа), сложность его изложения, которое могло быть непонятным для малообразованного демократического читателя, и судьбу отдельных списков памятника: памятник был в библиотеке Петра, Голицыных, отбирался при обыске у старообрядцев и т. д.


*

До какой степени сложности доходит текстологическая история переводных памятников в зависимости от меняющихся обстоятельств, видно хотя бы на примере «Синодика в неделю православия», исследованного целым рядом крупнейших ученых (Ф.И.Успенским, Е. В. Петуховым, М. Г. Попруженко, В. А. Мошиным и многими другими,). Подытоживая данные своего кропотливого исследования, В. А. Мошин пишет: «Дошедшие до нас славянские тексты — русские, болгарские и сербские — не представляют постепенную эволюцию одного основного перевода греческого Синодика, а зависят от разных греческих редакций и списков своего времени. Вместе с тем славянские тексты имеют и взаимные соответствия, свидетельствующие, что при переводе той или иной редакции с греческого принимались во внимание и существовавшие до того славянские списки»⁸⁵⁵.

Сложная текстологическая история славянских Синодиков охватывает время с X в. и включает появление старославянского перевода, его перехода на Русь и в южнославянские страны, составление новых и новых редакций, при которых перевод и состав произведения подвергались выверке по новым греческим текстам, переходы отдельных редакций из одной славянской страны в другую и их использование в новых редакциях, пополнения, сокращения, переделки плана и т. д. Каждая из редакций составлялась в определенной исторической обстановке и отвечала задачам, которые стояли перед определенными церковными и государственными центрами. Среди причин, вызывавших к жизни новые редакции Синодика, могут быть отмечены различные этапы борьбы с ересями, антицерковными движениями, борьбы между собой различных церковных центров, перемены политической обстановки в связи с турецким завоеванием южнославянских областей, общекультурные движения и взаимовлияний славянских стран и т. д.

Итак, древнеславянские переводы — это не единовременный акт. Жизнь переводных произведений так же длительна, как и жизнь оригинальных, но она еще более сложна, поскольку в ней, кроме обычной жизни текста, особую роль играет соотношение с тем иноязычным текстом, с которого перевод сделан.