Geum.ru

Повесть

Вид материалаДокументы

Содержание


Ну, хотя бы ишака завел, чтобы самому не ишачить?
Подобный материал:
  1   2   3   4

Байсаурская бестия.

Повесть



В прошлом году во время отпуска, проведенного в горах у знакомого охотника, мне довелось прочитать подборку журналов и книг о волке. Погода не баловала, рыбалки не было, лес залило дождями - какие уж тут грибы?! В сыром ущелье, в бревенчатой хибаре, я доедал сухари с остатками крупы и читал, удивляясь противоречивому отношению человека к волку.

Наконец, благополучно миновав оползни, селевые выбросы и осыпи, на двух завьюченных лошадях к избушке пробился мой товарищ с причудливой кличкой Алик-волчатник, под которой был известен в округе бичам, травникам, пастухам и всему горно-таежному сброду. Заправленная настоящим керосином, ярче засветила лампа, зашипела на печи сковорода и дурманный дух свежего хлеба потек по промозглому ущелью.

- Читаешь? - усмехнулся Алик, взглянув на разбросанные по нарам журналы. - Всему не верь. В книгах правды только половина: остальное – домыслы. Уж по волкам-то я на третий юношеский разряд тяну, на мякине не проведешь.

- Отчего же так? – недоверчиво взглянул я на приятеля: - Хороших специалистов нет, или тема непосильная?

- Кто ничего не знает – тому все понятно,. Кто знает больше - тот недоговаривает, потому что понимает, что ничего не знает… Чтобы понять волка, надо самому быть зверем!

В тот вечер я случайно задал еще один вопрос, не подозревая, что он переиначит мою жизнь в следующем году:

- Почему так много пишут о волке?

Алик долго молчал, гремя сковородой и потрескивая «термоядерным» «Памиром».

- Это уж точно, - ухмыльнулся, - как с привязи сорвались. - Почти в каждом номере, кому не лень и все про волков... Наверное, понять не могут, почему барс, медведь, рысь в - Красной книге, а волк знай себе живет и множится…

Прошли осень и зима. Обычно через полтора-два месяца в мою городскую квартиру вламывался пропахший вольной жизнью Алик-волчатник, насколько умел, придавал себе городской вид и исчезал на неделю. Возвращался он поникших и усталый, отлеживался возле телевизора, потом закупал продукты и снова исчезал на пару месяцев, уверенный, что все горожане глубоко несчастные люди.

Всякий свой приезд он рассказывал мне о волках, охота на которых давала ему основной заработок зимой. И мне стало казаться, что стоит понаблюдать за этим зверем - и я пойму что-то очень важное для себя и для своей жизни, начинающей давать сбои и трещины. Весной я взял напрокат мощную подзорную трубу, набил рюкзак продуктами и отправился в Байсаур, а это день тряски в автотранспорте и еще дневной переход с тяжеленным рюкзаком по горной полудороге-полутропе.

Чуть живой от усталости, я наконец приплелся в знакомое ущелье, толкнул незапертую дверь хибары, брошенной лесорубами много лет назад, протиснулся внутрь и сел на нары, освобождаясь от лямок рюкзака. В сумрачной комнате с черным от копоти потолком было прохладно и сыро. Алик лежал под грудой одеял и читал потрепанный журнал. Он подал мне вялую руку, пробормотал, извиняясь:

- Третий день лежу. Тоска напала. Видать, в город пора.

После сорокакилометрового перехода с тридцатикилограммовым рюкзаком вопросы мои были примитивны, как урчание живота после постного ужина.

- Алик, почему бы тебе не купить лошадь?

- Зачем? – зевнул приятель. - Все равно ее волки схавают.

- Ну, хотя бы ишака завел, чтобы самому не ишачить?


- Был ишак. Даже два. Волки сожрали.

- Ты бы собаку взял, чтобы сторожила...

- Была собака, – волки съели! - Алик потянулся, свесил на пол босые ноги, зевнул: - Кота третью неделю не вижу: сожрали, наверное...

Тяжко, как из запоя, он выходил из состояния, время от времени нападающее на всех таежных одиночек, сунул ноги в опорки из сношенный резиновых сапог, накинул рваную телогрейку: гость есть гость, надо было ставить чай.

К городским новостям Алик отнесся с полным равнодушием. Идти со мной к волчьему логову отказался - у него был приступ тоски и лени. За чаем он равнодушно поглядывал на принесенные яства и вздыхал по поводу того, что я не прихватил водки. Алик дотошно растолковал мне, где находится волчье логово и снова завалился на нары.

Следующим утром, ясным и солнечным, с облегченным рюкзаком я поднялся на противоположный от логова склон. Напротив меня был описанный товарищем зеленый островок с пятью елями, окруженный старыми, замшелыми, закрепленными травой и кустарником, осыпями.

Восхождение на горный склон далось мне не так легко, как предполагалось по рассказам. Я даже слегка обиделся на приятеля за то, что он послал меня к месту наблюдения самым трудным путем: выйти сюда можно было легче и проще, если бы с перевала я прошел по хребту, а затем спустился вниз.

Но дело сделано: я был на склоне. Выбор стоянки был невелик: человеку нужна вода - неподалеку от выбранной мной площадки и только в одном месте лежал снег, который мог заменить ее. Странно, что Алик ни слова не сказал про воду.

Первым делом я установил треногу, закрепил на ней подзорную трубу и внимательно осмотрел противоположный отрог горного хребта, где укрылось волчье логово. Там было много ручьев, гора была положе, чем та, на которой находился я, но мне, в трубу, был виден каждый камушек, просматривалась каждая ветка. Я думал, что выбрал самое удобное место для наблюдения на моем, почти отвесном склоне, изборожденном сыпучими осыпями, ощетинившемся скальными зубьями.

У иссохших корней старой лиственницы я расширил и углубил топором небольшую нишу, над ней натянул кусок полиэтилена вместо палатки, и получилось сносное убежище. Ноги, к сожалению, не умещались в нем, но на мне были резиновые сапоги. Пришлось также выкопать нишу для костра, который иначе не мог держаться на крутизне.

Я оглядывался вверх, на скальную площадку с деревьями и со стелющимся кустарником. Там было удобней разбить лагерь, но оттуда очень трудно ходить за снегом. Ходить - не то слово. Я передвигался по склону на четвереньках или, в лучшем случае, при помощи ног и одной руки. Набив котелок снегом - возвращался, в трудных местах зажимая его дужку в зубах, отчего мой подбородок постоянно был в саже. Ворона, нахальная и облезлая, то и дело слетала со скальной площадки на мою иссохшую лиственницу, склочно каркала пропитым тенорком и снова улетала вверх, подавая оттуда голос.

Наконец с устройством лагеря было покончено. Я не спеша заварил чай, приготовил ужин, время от времени поглядывая в трубу. Волки не показывались у логова даже в сумерках. Ну что ж, у меня было несколько дней в запасе. Я, даже с некоторым комфортом, висел на высоте двух тысяч метров, беззаботно поглядывая вокруг. За спиной были скалы и осыпи, перед глазами - небо и склон противоположного отрога. Если я подолгу всматривался в него, то начинало казаться, будто склон приближается полотнищем грубо намалеванной картины - протяни руку, и коснешься ее. Но между нами была пропасть. Об этом то и дело напоминали камни, срывающиеся из-под ног и тренькающие где-то глубоко внизу.

По законам природы, по рассказам Алика и здешних пастухов, склон должен был жить бурной жизнью копытных и хищников: даже медведь, говорили, постоянно шляется в кустарнике повыше речки, откапывая жирных пищух. Но, проходил день за днем, и, всем рассказам вопреки, склон не подавал никаких признаков обещанного. Я снова припадал к трубе: качалась на ветру сухая трава, шевелил ветвями кустарник, склон оживал своей незаметной издали жизнью, но не выдавал мне тайн.

Свысока, невидимый для всего живого и всевидящий благодаря подзорной трубе, я искал хотя бы какое-то движение возле того места, где должно быть логово и не находил там ничего, кроме знакомых камней и бугорков. Облезлая ворона за моей спиной то заходилась в хохоте, то, казалось, поливала меня отборной бранью, перелетая с камня на камень.

Из-за хребта перевалилось в ущелье тяжелое облако. Вот мимо меня пронесся белый ком тумана и сырости, мазнул мокрым своим боком по лицу. Черные тучи затянули верхнюю часть наблюдаемого склона. Я оторвался от трубы, взглянул на часы - обедать рано, но погода обрекала на безделье, и надо было как-то с пользой истратить это время. Подхватив котелок, я пополз к снежнику, в пути поскользнулся на сырой прошлогодней траве, метра три проехал на боку, сдирая кожу, а когда поднялся на четвереньки, ругаясь сквозь зубы, то первым делом поискал глазами привязавшуюся ворону – но не было ее поблизости.

Я встал в полный рост, надежно закрепившись на скальном выступе, отряхиваясь, стал прикидывать: а не проще ли мне подняться метров на сорок выше того места, где всегда брал снег. Там, вверху, недалеко от снежника, начиналась узкая лента осыпи, которая змейкой спускалась вниз неподалеку от моего укрытия. С котелком в руке я мог съехать по ней почти к своему костру. Так дальний путь оборачивался выгодой по времени и затратам сил.

Я стиснул дужку котелка зубами, стал взбираться вверх и возле самого снежника ткнулся носом в свежие следы: похоже, что они были собачьими. Массивные продолговатые отпечатки с когтями чуть косолапили внутрь, рядом были прогрызены аккуратные, как гнезда, ямки со следами зубов. Седоватая серая шерстинка прилепилась к тонкой корочке льда. Я знал, что за перевалом пасется табун Богутека, друга Алика. Скорей всего это был след одной из его овчарок. Я поднялся чуть выше следа, набил котелок снегом, вырезал ножом фирновый пласт и завернул его в штормовку.

Во второй половине дня склон с логовом несколько раз открывался и снова затягивался плотным занавесом облаков и тумана. Сверху ветер нес запахи дождя, снега и оттаявшей земли. Мне нужен был снегопад. Только он выявил бы непонятную и невидимую жизнь наблюдаемого склона, указал бы точное место волчьего логова. К вечеру застучали по тенту редкие капли дождя. Еще засветло я завернулся в отсыревшее одеяло и стал ждать утра. Ночлег был трудным: я то и дело просыпался от пронизывающей стужи, сворачивался улиткой, дышал под ворот свитера и вновь засыпал, с удивлением отмечая, что при всем при том дождь так и не перешел в снег. Хмурым ненастным утром мне удалось немного просушить вещи, но этого было мало для следующей ночевки. Надо было строить шалаш.

Я взял топор, капроновый шнур и полез по склону вверх, в сторону сухостойных лиственниц и бурелома. Осточертевшая мне ворона увязалась следом, села на сук окаменевшего дерева, хрипло и потревоженно завозмущалась чему-то. Я оглянулся в ее сторону и встретился взглядом с внимательными светло-карими глазами. Они разглядывали меня с каким-то странным несоответствием всему тому, что было вокруг. Так преподаватель смотрит на студента, который вот-вот начнет сдавать экзамен. На миг я почувствовал себя таким студентом, раздраженно стряхнул наваждение, присмотрелся внимательней. Очертания крупной собаки едва угадывались сквозь бурелом. Открыты и незащищены были только глаза, и было в них что-то откровенно несобачье.

Много раз я видел волков в зоопарке, это были узники с блуждающим слепым взором, с невылинявшей шерстью. Мгновение мы не отрываясь смотрели друг на друга, затем последовал неторопливый скачок в сторону. И в этом движении была какая-то странность, какая-то схожесть со спутанной лошадью. Контуры собаки или зверя отчетливей обозначались среди сухих ветвей и стволов.

Я шагнул следом, перескочил через валежину, нырнул под сухой ствол зависшего дерева, увидел пса, прихрамывающего на переднюю лапу и вместе с тем легко взбирающегося на хребет. Ворона, каркая и шлепая мокрыми крыльями, спикировала ему на спину. Хромой обернулся, раздраженно клацнул зубами и бросил мгновенный взгляд в мою сторону. И опять я замер на месте, засомневавшись – да пес ли это? Но уже в следующий миг, сплюнув от досады, швырнул в ворону суковатой палкой и стал рубить сухостой. В воздухе все гуще поблескивали снежинки, становясь пушистей и степенней. Намокшая штормовка тяжело и липко висла на плечах.

Часам к четырем после полудня повалил густой снег. Ветра не было. Я успел соорудить тесный шалашик, и к ночи он превратился в мягкий сугроб. Выпавшего уже снега мне было достаточно, чтобы увидеть следы и вычислить логово. Но он падал и падал до полуночи.

Это была уютная ночь. Укрытый снегами, я не просыпался от холода и сырости. Но снились мне тяжелые сны: будто, путаясь в словах и понятиях, я сдаю экзамен несобачьим глазам, чувствую, что не тяну даже на “удочку”, и вихляюсь всем телом, униженно и преданно заглядываю в эти строгие глаза, и холуйски обожаю их, чтобы получить свое, незаслуженное упорным трудом. Какая мерзость! Чуть не сплюнул я себе на подбородок, выплывая и выпутываясь из обрывков сна.

Я проспал рассвет, и, когда выполз из шалаша, то чуть не ослеп от яркого света. Лиственница стряхнула мне на голову пригоршню мокрого снега. Я вытер лицо шапкой и уселся за трубу. Но даже невооруженным глазом видно было, что следов в районе искомого логова нет. А склон между тем жил, и снег запечатлел скрытую его жизнь. Вон потянулась цепочка следов с черными пятнами копок - это в кустарнике пережидал непогоду кабан. Вон пересекли белую поляну козы...

Я вытряхнул в кипящий котелок последнюю пачку супа, остатки сухарей и начал собираться. Ворона уселась на верхушке дерева, каркала, насмехаясь, да так отвратительно - было бы ружье - убил! Солнце душно палило склон. Снег вытаивал на глазах. К полудню я выплеснул из котелка остатки мутной водицы, перебросил репшнур через ствол дерева и, страхуя сам себя, шагнул вниз.

Я спустился уже веревок на десять, присел на пологим месте, посмотрел вверх, на пройденный путь и одинокую лиственницу, под которой прожил почти неделю, на скальную площадку, откуда был многократно обруган дурной вороной. От нее на хребет тянулась цепочка следов. Я наспех установил трубу. Дергалось, мельтешило в ней изображение, и солнце мешало смотреть в ту сторону. И все же, там были следы волка, собаки или рыси.

Исцарапанный, местами ободранный, часа через три я спустился на тропу у речки, сбросил рюкзак и долго пил воду обожженными снегом губами. А потом с полным животом влаги отдыхал, лежа на зеленеющей траве, прежде чем отправиться дальше.

Алика в избе не было. Я погрыз сухарей, с удовольствием вытянулся на просторных нарах и уснул. А когда проснулся, в проеме двери стоял мой товарищ в афганке с козырьком, съехавшим к уху, с рюкзаком на сутуловатых плечах и с неизменной дубиной в руке.

После ужина мы пили чай при свете керосиновой лампы. Я рассказывал о своих наблюдениях. Алик внимательно слушал пока рассказ не дошел до хромой собаки. Тут он вскочил с места:

- Ты куда залез, черт тебя дери?

- ?..

- Вот правый берег, вот левый, - махнул рукой, указывая стороны ущелья.

- Вообще-то берега определяются иначе, - обиженно возразил я. - Нужно встать носом по течению речки: по правую руку – правый, по левую… А залез я вправо.

- Дур-рак! Ведь это же южный склон! - Алик упал на нары и захохотал: Ты возле самого логова сидел, шляпа! Никакого хромого пса в округе нет. И если ты чего-нибудь не путаешь, то логово в этом году занял сам байсаурский Бес. Этого дьявола любой пастух знает и не пожалеет совхозной лошади ради его шкуры.

Я, вспоминая прочитанное в книгах и журналах, неуверенно возразил:.

- Волк покинул бы логово, если бы рядом поселился человек. Скорей всего, это все-таки собака?

- Ну какая собака без хозяина, балда!

- Вдруг одичавшая, - упорствовал я.

- Ха! Так и дадут ей одичать? Схавают и не спросят, как хозяин называл. Здесь любое животное может выжить только рядом с человеком, - перестав смеяться, Алик серьезно добавил: - Волки - это волки, а Дьявол – это Дьявол! Ничего про него рассказывать не буду. Не поленись, сходи к Богутеку, спроси, как Хромой у него на глазах задрал кобылу.

С утра я устроил банный день, выстирал белье и собрался в гости. Алик привередливо упрямился, не желая пересказывать то, что слышал от Богутека, решив, что из первых уст мне будет полезней узнать о хромом байсаурском дьяволе.


Табун Богутека раньше других занял пастбище в горах. Освободившиеся от снега сырые альпийские луга за несколько дней покрылись свежей зеленью. Брезентовую палатку возле ручья трепал устойчивый ветер. Жестяная печурка была раскалена докрасна. Черный от загара пятидесятилетний табунщик подливал и подливал чай в кружки, вытирал мятым платком пот с небрежно выбритой головы и рассказывал про трехногого шайтана.

- ... В тот год я чабаном работал - ой, глупая тварь баран! Июль, мух много.

Отара под самым ледником стояла. Бригадир муку на лошади привез. Дай, говорит, собаку - мою волки съели, а к тебе они не доберутся, у тебя высоко, спокойно, кругом скалы, караулить скот не надо. Он привязал поводок собаки к седлу и уволок ее за собой.

Ладно, думаю, возле сухого ручья спать буду, кроме как на меня, некуда гнать скот, и все слышно. Завернулся в шубу, лег под камень, конь под седлом стоит рядом, даже не спутал: пускай пасется.

Ночью было тихо. Открыл глаза - рассвет. Туман идет сверху. Вижу - кобыла к снежнику поднялась, а к ней бежит собака. Откуда собака? Ее бригадир забрал? Посмотрел в бинокль - потный стал: хромой волк хвостом виляет, на спине катается, уши прижимает и все ближе к лошади. Кобыла смотрит, храпит, копытами бьет и не убегает. Только она скакнула в сторону - Хромой хвать ее зубами за морду! Тут другие волки появилась.

До них километр - из карабина только стрелять, у меня дробовик и тот в палатке. Скачу с плетью, кричу. Волки на меня смотрят и не убегают, едят мясо. Кишки уже выпустили. Три больших волка и два щенка как собаки. Я близко подъехал. Боюсь без ружья.. Мой конь не идет к ним, храпит. Старый волк - седая грудь, морда в крови - рвет мясо, давится. На меня посмотрит, тявкнет, опять ест.

Хромой рыкнул как главный. Двое отбежали за камни, облизываются - не наелись. Щенки за ними ушли. И все ждут, далеко не уходят. А я что сделаю? Стал шкуру снимать, а то скажут – Богутек продал кобылу. Шкуру снял, мясо отрезал, сколько увезти смогу. Пока к палатке на коне ездил – гляжу, волки опять жрут. Думаю, если буду мясо сторожить, они баранов резать станут. Так и отдал им кобылу.

- Богутек! – уже позевывая, спросил я. - Ты на волка охотился?

- Охотился! - кивнул табунщик. - Капканом ловил, на подзыв стрелял.

- Ты умеешь по-волчьи выть? - оживился я.

- Умею!

- Богутек, покажи, как волки воют! Никогда не слышал.

- Нельзя, - с важным видом сказал табунщик.

- Разыгриваешь?! Все вы, охотники, врать мастера, - не отставал я. - Много раз читал про таких волчатников, которые умеют выть как настоящий волки, но ни разу их не встречал. Писатели наслушаются сказок от таких охотников, как вы с Аликом, потом перевирают всему белому свету.

Богутек обиженно крякнул, отвернулся и сложил лодочкой ладони у рта. Надрывный, как стон, вой раздался в палатке.

Визгнула за пологом собака, звякнула цепными путами, затопала копытами лошадь. Богутек вскочил, схватив керосиновую лампу и плеть, лошади рядом с палаткой не было. Мы искали ее весь следующий день.


Вот и лето в горах наступило. Со дня на день по настороженным волчьим тропам с беспечностью скота пройдут табуны лошадей и стада коров. Скоро там, где с осени до весны строго почитались и метились границы владений нескольких стай, какой-нибудь бычок задерет хвост и наложит лепех на волчьи законы и обычаи.

Сезон охоты на волка закончился, я помогал Алику снимать капканы и петли, чтобы в них не угодила скотина. За день мы находили километров по пятьдесят и, усталые, возвращались к бараку - бывшему общежитию лесорубов. Метрах в полутрастах от него Алик остановился, показывая дубиной под ноги, на взрыхленную когтями метку.

- Здесь граница, которую определили мне волки. Делают вид, что ближе к избе не подходят, на этом месте пересекают мой след и метят для порядка. Они – народ дисциплинированный… Пока сыты. А иногда подойдут к самому крыльцу и воют. Никак не пойму, чего им надо. Может быть, хотят, чтобы я тоже спел? – мой товарищ, шоркая сапогами по земле рядом с волчьей меткой, оставил свои нескромные следы.

И снова наступил вечер. Верхушки елей качались над крышей, контуры горных вершин темнели в звездном небе. Неспешно велись разговоры о хромом волке. Первое время нашего знакомства Алик удивлял меня своеобразным взглядом на жизнь, в которой у него своя, но далеко не главная роль. А потому с насмешливой улыбкой он бесстрастно рассказывал, как добивает волков в капкане и как его, было дело, больного чуть не “схавали”, как ловко иногда он обманывает егерей и как те ухитряются отбирать у него оружие и добычу. В его мире нет ни добра, ни зла - есть удачи и неудачи, и каждому своя стезя.

Дотлевала розовеющими угольками прогоревшая печь. Чуть слышно шумел за бревенчатой стеной ручей, ковш Большой Медведицы медленно поворачивался за окном, чтобы в бесчисленный раз опрокинуть свою невидимую воду на мрачную гряду горных вершин. Коптила лампа, и разопревший чай вязал язык.

Прежде, нас с Аликом сближала привязанность к одним местам. Потом появился общий интерес - волки. И вот, наконец, хромой байсаурский Бес, Джон Сильвер - трехлапый дьявол: как только не называли того, чья шкура по байсаурским ценам во много раз превышала ее оценку заготконторой.

Алик слез с нар, подлил в кружку чая, позевывая, вспомнил времена, когда держал хозяйство:

- Был у меня ишак, купил не дешево, хоть и сдуру. Умный, сильный был ишак. И даже покладистый. Но Хромой все-таки сожрал его. И как? - Алик стукнул кулаком по стене, разделявшей барак надвое: - У меня под боком всю ночь пировала целая шайка, а я ничего не слышал. Не хочешь, а начнешь после такого верить в оборотней. Ведь спал я тогда в пол-уха: за неделю всего этот Бес задрал моего пса.

В конце января волки стали шнырять поблизости. Пес мой за стеной лаял-лаял - я уж хотел выйти с палкой и успокоить его. Вдруг он стих, и навсегда. Утром выхожу - тишина. Снег - свежий, а на нем, как в книге, - все, что было ночью.