Повесть
| Вид материала | Документы |
- Восьмиклассникам, 5.16kb.
- В в. Список произведений: И. С. Тургенев повесть «Первая любовь» Л. Н. Толстой повесть, 189.91kb.
- Литературоведческие термины, 12.01kb.
- Список литературы на лето для будущих восьмиклассников, 20.5kb.
- Некоторые направления эволюции агиографического жанра Глава, 666.78kb.
- «Чаадаеву», «Деревня», «На Аракчеева», «Анчар», «Ночь», «Я помню чудное мгновенье, 50.34kb.
- Литература 7 класс Учебник- хрестоматия для 7 класса в 2-х частях, 28.83kb.
- Бюллетень новых поступлений за I кв. 2011, 398.71kb.
- Сочинения Максима Грека (не менее 2 по выбору студента); 24) Сказание о Магмет Салтане, 66.3kb.
- Для сайта литературного общества "Фантасмагория", 95.01kb.
Выходило так, что Хромой к псу моему в гости пожаловал, ну прямо как к свояку. Тот сначала к стене жался, но Бес перед ним устроил концерт с плясками, да чем-то так удивил моего дурака, что тот задрал хвост и побежал в кусты следом за гостем. А там голодные уркаганы его уже поджидали. Завалили моего пса – пискнуть не успел. Только кровь да шерсть на снегу остались к утру.
Кончался отпуск. На несколько лет вперед я был сыт лазаньем по скалам и осыпям. Он лямок рюкзака кожа на плечах краснела сыпью и шелушилась. От припадания к окуляру подзорной трубы под правым глазом расплылся хронический синяк. Общая тетрадь выла исписана: “Уход из логова - 19.30. Приход - проспал...” Но, по сути дела, я не узнал о волках ничего нового, хотя не раз видел их в непринужденной обстановке. И вскоре я вынужден был признать, что могу наблюдать за логовом весь год, но это не даст ровным счетом ничего и не имеет никакого отношения к тому, что привело меня в горы, потому что я сам не знаю, что нужно мне от этого зверя.
Мгновение пристального взгляда друг на друга дало мне больше, чем месяцы наблюдения, десятки слышанных баек. Все чаще я вспоминал случайную встречу с Хромым и очищался от мелочного тщеславия, уже не стремясь знать о волке то, чего не знают другие. Мне хотелось понять, отчего так влечет меня к этому зверю. С чего появился этот странный и пристальный интерес горожан к волку? Может быть, это всего лишь мимолетная мода, раздутая пишущей братией среди читателей, чтобы пощекотать их нервы, расстроенные тупой каждодневной работой?
С детских сказок, с молоком матери в нас вбивали: волк - враг! Так оно и есть: волк никогда не станет другом человеку. Поныне любой гражданин в любое время года, в любом месте страны, кроме заповедников, имеет право на его истребление, и, видимо, такая необходимость то и дело возникает, если волк десятилетия, а то и века, стоит вне закона. Справедливо это или нет - не мне, горожанину, судить. «Какое же мне дело до всего этого?» – уже с раздражением думал я.
С крыльца избушки открывался вид на раздвоеный как змеиный язык отрог хребта, покрытый пятнами низкорослого кустарника.
- Кажется, опять сидит! – пробормотал Алик, разглядывая склон в бинокль.
Я навел подзорную трубу на то место, куда он указывал. Под кустом, в тени его, лежал волк, по-собачьи положив голову на лапы. Глаза его то закрывались, то открывались, щурясь на нашу сторону. До него было километра полтора.
- В прошлом году на этом же месте бичевал, - сказал Алик, не отрываясь от бинокля. - Надо же, повезло старику, пережил еще одну зиму... Бирюк. Умный, как профессор. Ох, и побегал же я за ним. В прошлом году даже чучело из своей одежды делал. Посажу его возле избы, а сам через окно с ружьем, крадусь в обход. Подберусь, а он уже на другом отроге и опять на меня смотрит. Я - на тот отрог, а он обратно. Так и играли. Вот чутье...
- Бирюк? Волк одиночка? Свободный волк! - заволновался я, вглядываясь в дремлющего зверя.
- Шакал! – презрительно скривился Алик. - Я так прикидываю, что он был вожаком до Хромого. Стал стареть, ослаб. Хватило ума уйти, пока родственнички не сожрали. Волки - не тот народ, чтобы простить вожаку былую его власть и свое унижение, - товарищ насмешливо взглянул на меня: - Не хочешь сбегать к лежке? Я попробую отвлечь.
- Ты же говорил, что бесполезно.
- А вдруг...
Кончался отпуск, я чувствовал себя банкротом. Алик то посмеивался, предлагая остаться с ним на зиму, то начинал вдруг злиться: ему нужен был компаньон, трудновато в горах одному, особенно летом, когда вокруг шастают туристы. По его мнению, нет зверей опасней и пакостней, чем туристы и мыши.
Я считал свой интерес к волку сугубо научным, может быть даже социально-философским, а он предлагал мне охоту на него.
У Алика была своя логика, по-своему он понимал мое замешательство: расхаживал по избе, собирая и переставляя с места на место черные от копоти кастрюли, кружки, собираясь все вычистить и устроить банный день.
- Чтобы понять зверя, надо самому быть им! - он поддал ногой по старинному алюминиевому тазу, избитому и помятому от долгой своей службы, в котором стирал портянки и пек лепешки. Таз загрохотал, залетая под нары. Алик был в ударе.
- Набиться к волку в друзья тебе не удастся – по фене ему то, что ты человек и что-то там хочешь про него написать. Стань его врагом и соперником. А то, что кровью брезгуешь, чистюля, так совесть можно и успокоить: я никогда не опускался до того, чтобы брать щенков в логове, хотя платят за них как за взрослых. А нормальные волки могут и тебя схавать... Все честно! И как же ты собираешься изучать волка? Через трубу в глаза ему заглядывать будешь и при том записывать, что чувствуешь?
Алик в сердцах стал использовать запрещенные приемы, оборачивая против меня же мои откровения. Ему позарез нужен был напарник. Опять в наше отсутствие туристы обобрали избушку: забрали ножницы, точило, чай, будто в насмешку оставив взамен вонючие суповые пакеты.
- За волчью шкуру платят сто сорок рублей. Тебя они сожрут бесплатно. - Алик нажимал на риск, оправдывающий пролитую кровь, хотя я уже догадывался, что профессиональный охотник рискует не больше, чем заурядный горожанин на проезжей улице. – И чего менжеваться? – ворчал он. – Будто ты кому-то нужен в своем вонючем городе… И насчет волков - все честно и справедливо. Это я тебе говорю – Алик-волчатник.
Я подумал и остался на Байсауре до весны.
Вот и кончилось лето. Было еще тепло, но как-то незаметно пропали назойливые мухи и беспризорные паутинки обвисли на ветвях старыми сетями. Как-то поутру я вышел к ручью - мыльница примерзла к сухой траве, а заводь затянулась острым, как лезвие ножа, ледком вдоль берега. Потом в очередной раз выпал снег и больше уже не растаял. Урочище ожило невидимой прежде жизнью следов. Немного воображения, которым я не был обделен, помощь талантливого чтеца - прирожденного следопыта, и стала открываться мне великая книга, имя которой Природа...
рррррр
Мчалась стая Хромого по свежему снегу, подновляя метки на границах владений, - девять хвостов вместе с входящими в силу второгодками и глупыми еще сеголетками. После сытого и вольного лета не было порядка среди волков: то разбегались они веером, то вновь выстраивались в один след. Не обольщался свежим деньком только вожак, опыт жизни сигналил ему из прошлой жизни смутными образами предстоящего голода, изнурительного холода, от которых одно спасение - много есть. А доставать пищу с каждым днем будет все трудней.
И все же радовался и он, чувствуя за хвостом силу всех, как продолжение себя. По Большой поляне вожак направил след к горке камней - древнему кургану, где искони проходила граница владений его стаи. Сука-трехлетка, второй год ходившая за хвостом вожака, вырвалась вперед и чуть было не встала вровень с Хромым. Вожак обернулся, резко затормозив тремя лапами, куснул ее за загривок. Стая сбилась в кучу. Ушлая, упала на спину, задрала лапы, но скалила клыки, в глазах уже не было покорности. Стая молча ждала от вожака расправы или милости. И это задобрило Хромого. Он задрал лапу, брызнул на курган. Ушлая поднялась, стряхнула снег с боков, куснула Рваную Ноздрю, чтобы не лез вперед, униженно пригнула зад к камню и поставила свою метку рядом с меткой вожака.
Это окончательно задобрило Хромого. Стих хриплый рык в его горле. Рваная Ноздря подполз к нему на брюхе, облизал морду, заверяя в искренней преданности. Он имел вид на Ушлую в предстоящих брачных играх. А та подавала надежды всеми кобелями.
Рыжий, нрава независимого, не рвался к вожаку, хотя ходил за ним четвертый год. Он всегда был в середине стаи. Вот и теперь Рыжий издали смотрел, как соперник вступается за Ушлую, греб снег лапами, хрипел от злости, но оставался на месте.
Вожак зарысил вперед, в хвост ему пристроилась молодая волчица, затем Рваная Ноздря. Стая выровнялась в цепочку. Кривой - только такой растяпа, как он, мог подставить барсуку для укуса свой глаз - сунулся было вперед Рыжего. Тот схватил его зубами за бок, отшвырнул. Кривой покорно упал на спину. Второгодки, еще не забывшие матери-кормилицы, держались на почтительном расстоянии от зрелых добытчиков, но и они, пробегая, куснули по разу Кривого. Он поднялся и, догнав стаю, стал в хвост Рыжему, оттолкнув лбом юнца. После добычи волки шли в пойменный лес на дневку. Там были постоянные лежки стаи.
Было что-то таинственное, колдовское в этом причудливом и тихом пойменном лесу, который часто навещали волки. На исходе лета мы с Аликом нашли под ледником околевшую телку. Ветер и солнце иссушили черную кровь и мясо, выбелили кости. Мы завернули легкий труп в кусок полиэтилена и принесли его в пойменный лес.
Казалось, что деревья застыли от брезгливости и удивления, ни один листок не шевельнулся на ветке. Кряжистые бородачи-ели, девичьи прически берез. суетливая россыпь кустарников - все настороженно молчало. И нам от этой молчаливой неприязни леса стало не по себе. Алик бросил груз к ногам, оглянулся на вершины деревьев:
- Волкам! - пробормотал вслух.
Мне показалось, что качнулись косматые верхушки елей, заохали-зашелестели ветвями березы, сплетницы-осинки затренькали листвой. Лес ожил, потеряв интерес к нам, и мы вошли в него как в чужой дом.
У самого берега, подмытого течением реки, склонилась к воде молоденькая березка. Алик кивнул на нее, указывая, где подвесить принесенный труп для примана. Волоча тушу по траве, я направился к ней и вдруг березка брезгливо тряхнула ветвями.
“Обидится!”- подумалось вдруг. И Алик, как-то виновато озираясь, махнул рукой, останавливая меня, шагнул в другую сторону, откуда старая береза со щербатым оскалом корней с вожделением поглядывала на жертву.
Он воткнул нож между костей, мы пропустили в прорез веревку. Нож был брошен в лужицу воды и, вдруг товарищ мой испуганно обернулся: совсем рядом был родничок. Но нет, не осквернился он поганым ножом, ни песчинки не поднялось с его дна, не замутилось чистое зеркальце воды. Мы повесили тушу на старую березу. Алик старательно отмыл и оттер песком лезвие ножа и, не оглядываясь, мы вышли из леса, спиной ощущая, как он тяготился нами и теперь облегченно качает ветвями вслед.
Недели две я не разрешал Алику пользоваться его ножом за едой и не брал в руки хлеб если он разрезал его. Потом неприязнь к нему прошла и забылась. Два или три месяца на старой березе сидело воронье, спорило, возмущалось и пачкало принесенную тушу: высохшие пряди мяса ни оторвать, ни проглотить. И вскоре вороны забыли о примане.
Судя по следам волки долго обходили стороной старую березу: убитое неизвестно кем таило опасность. Но как в человеке со временем пропадает брезгливость к чужой, чужим пахнущей одежде, если ее долго носить, так и волки со временем забыли, что тушу неизвестно кто принес, непонятно для чего повесил на дерево. Им казалось, что она висела здесь всегда, потому что тут их исконные лежки. Исчезни старая береза с тушей, это бы очень насторожить волков.
Стая Хромого переправилась вброд через обмельчавшую речку. Пахнуло в волчьи морды острым духом золы: бревенчатый сруб барака виднелся среди деревьев. Хромой чаще стал метить границу: злобно скреб снег когтями, хотя и человек, который ходит без ружья, и сам вожак одинаково нагло и упрямо нарушали ее при первой необходимости. Поляна перед лесом была покрыта ровным слоем снега - ни одного следа не было на ней. Притихли, будто вымерли, сороки и вороны. Лес казался спокойным и безопасным. И вдруг вожак резко остановился перед кустарником. Сел на свой куцый хвост и замер, пристально рассматривая что-то перед собой. Сидел он долго, даже снег подтаял под седалищем, а ночью схватился тонкой корочкой льда. Стая за его спиной послушно расселась полукругом. Терпеливо ждала.
Куст как куст... Ветки. Слабый запах полыни и чебреца, чуждый лесу, но привычный в здешних местах, а сквозь него чуть уловим другой – странный и опасный, и от этого неотчетливого запаха под языком выступала кислая слюна. Так уже было когда-то в жизни вожака: запах, слюна под языком, потом острая боль. Хромой осматривал ветку за веткой. Одна не такая, как все, и опасный запах шел от нее.
Первым не выдержал сеголеток. Он еще помнил, как кусал Хромого за уши, за хвост и тот терпеливо сносил его шалости. Сеголеток упал на брюхо перед старшими добытчиками и пополз к вожаку, потянулся, лизнул лапу сосредоточенного волка, хотел вылезть вперед, но получил тычок лбом и отлетел в сторону. Вожак не признавал родства. Рваная Ноздря куснул щенка, затем - Кривой. Сеголеток отбежал по следу стаи дальше всех, обиженно повизгивал.
Кривой от нетерпения перебирал снег лапами. Виднелась черная туша на старой березе. Кривой помнил, что, если изловчиться и подпрыгнуть, на когтях и в зубах останутся волокна провяленного мяса. На этот раз надо было прыгнуть выше, ухватить получше и вся туша должна стать его добычей.
Он опасливо зашел сбоку и кинулся вперед вожака по чистому снегу. Острая боль захлестнула живот и спину, остановила его на месте. Волк подпрыгнул и вцепился зубами в свое бедро - боль не отпускала. Стая не двигалась, не было ничего подозрительного вокруг, только один запутался в кустах.
Кривой скакнул вперед, прорываясь на незатоптанный снег, поясницу сдавило так, что моча брызнула на лапы. Кривой тявкнул и начал рваться без разбора во все стороны, ломая ветки. Поясницу сжимало все туже.
Один за другим волки подходили все ближе к Кривому, рассаживались и презрительно смотрели на мечущегося собрата, который запутался как глупый щенок. Хриплый стон вырвался из пасти Кривого. Заскулив, он опять стал рваться из стороны в сторону, выкручивая «ветку», которая все туже и туже сдавливала живот. Шкура под ней лопнула. Брызнула кровь.
Сеголеток, тот, что всегда держался на почтительном расстоянии и падал на спину возле Кривого, выскочил из-за волчьих спин и вырвал клок мяса с шерстью на его ляжке. За ним, рыча и швыряя снег лапами, стал не спеша подходить к Кривому Рваная Ноздря. Кривой прыгнул на него, споткнулся, подсеченный удавкой и почувствовал на спине тяжесть тел. Волчьи клыки сомкнулись на его горле, по запаху он успел понять, что это была Ушлая.
Вскоре на утоптанном снегу остались кровавое пятно и кусок позвоночной кости. Сеголеток таскал голову Кривого с закушенным, набок языком, будто попало на него что-то горькое, как сама волчья доля. Рыжий не спеша слизывал кровь со снега, другой сеголеток хватал обглоданный позвоночник, тянул его за собой, он вырывался из пасти, перехваченный стальным тросом петли. Такая выходка кости озадачивала и забавляла волчонка, и он опять хватал позвонок, тянул его в сторону, насколько позволяла петля.
Вожак лег на свое место под корнями ели. Сюда даже в непогоду не попадал снег. Рыжий вразвалочку подошел к висящей туше, рыкнул, скребнул по земле когтями, прыгнул раз и другой, зубами успел оторвать несколько просохших прядей с забахромившейся ляжки. Проглотил их, облизнулся.
Ушлая, задрав куцый хвост, тоже начала прыгать. Урчала и тявкала, срываясь с туши ни с чем. К ним подошел Рваная Ноздря. Скакнул. Его брюхо было набито мясом марала и Кривого. Он облегчился, рыкнул на Рыжего. Рыжий оскалил клыки и в упор посмотрел на соперника - это был вызов. Но Рваная Ноздря отвел глаза в сторону, засеменил к своей лежке. Драться ему было лень. По пути он боднул лбом подвернувшегося второгодка.
Стая утихла - все дремали на лежках, только слышно было, как беззлобного возятся два неутомимых сеголетка. Хромой, размеренно дыша, выдыхал из себя воздух облачками пара и когда часть этого облачка входила обратно в его грудь, вожак щурился от неприятного запаха. Стая не замечала его слабости. Она и не должна была ее видеть. Но с рассвета Хромой чувствовал сонливую тяжесть в голове, затем к знакомому запаху тела примешался этот дурной дух.
Хромой осторожно поднялся, постоял, прислушиваясь, и шагнул в сторону поляны. Ушлая поднялась было с лежки - он тихо зарычал, и волчица опять легла, поджав под себя согревшиеся подушечки лап. Хромой вышел на край леса, где его никто не мог видеть, потоптался на месте, задрал хвост, пригнул зад к земле, долго и внимательно рассматривал, вынюхивал экскременты. Не заметив ничего подозрительного, говорящего о состоянии здоровья, все это он тщательно забросал землей и снегом – стая не должна знать о слабости вожака. Затем он сделал неловкий прыжок, второй, и понесся по засыпанной снегом тропе, будто преследовал марала.
Не сбавляя шага, не отвлекаясь, Хромой пробежал расстояние, на которое у человека уходило полдня ходьбы и вскоре, даже не обратив внимания на верещавшего зайца, пересекшего ему путь, он остановился. Дернулся всем телом, отрыгнул пищу. На снегу запарило месиво из побелевшего мяса, костей и мокрой маральей шерсти. Хромой поводил носом, вынюхивая отрыжку, похватал, глотая, большие куски, остатки закопал снегом и больше обычного прижимая к груди культю изуродованной лапы, помчался по своим следам в обратную сторону. Дурной запах ослабел, а потом и вовсе пропал. С высунутого языка струился знакомый здоровый дух. Проходила сонливая тяжесть в голове, взамен ее по телу разливалась усталость.
Тяжело дыша, со всклоченной шерстью, вожак вернулся в пойменный лес, бесшумно подошел к ели, неловко обернулся на месте, скакнув на одной передней, улегся и стал неторопливо вылизывать бока, пахнущие тем, чем они должны пахнуть.
Алик с тяжелым рюкзаком шел из села. У волчьего следа он остановился - узнал Хромого. Охотник давно мечтал поймать этого зверя, чтобы порадовать пастухов, покуражиться своей ловкостью и заработать на свободную жизнь в горах, но пока он лишь платил дань уму и дерзости вожака. В охотнике была страсть, но не было ненависти к волку. Он чувствовал даже некоторую привязанность к нему, как и к этим местам, желал Хромому жить и здравствовать, а, попавшись, возродиться в своем потомстве. Местным скотоводам этого было не понять: они ненавидели волков лютой ненавистью, если удавалось – убивали их с наслаждением, азартом и страстью, как чистоплотная домохозяйка тараканов.
Алик шел вдоль размашистого следа и спрашивал себя: “Не на физзарядку же выходил Хромой?! Если отмахал в темпе километров тридцать - сорок, значит, была в том необходимость. Но какая?.. Звери - не люди: бессмысленного не делают.” Охотник внимательно разглядывал всякий неровный след, представляя себя на месте волка, стараясь думать его умишком и смотреть вокруг волчьми глазами: от отгадки и понимания того, что делает Хромой зависела его охотничья удача.
Но след знакомого волка выходил из пойменного леса и снова уходил туда. Просто так... «Завтра проверю петли!» - сказал себе охотник. Он мог и сейчас повернуть в лес, хотя при нем не было даже дубины, но он устал, а солнце уже садилось за хребет.
В декабре мороз залютовал, снег стал сухим и колючим. Все чаще в урочище слышался волчий вой. Как ни умен, как ни осторожен волк, но и он глупеет чувствуя приближающееся время гона: то, перебежит из пойменого леса на Большую поляну, нарушив им же установленную границу, то, уж совсем безрассудство, пересечет человеческий след.
Из года в год Большая поляна служила местом свадебный игр не только для стаи Хромого. Здесь то и дело пересекались тропы нескольких волчьих банд, следующих за переходами маралов. Сюда в феврале, повинуясь инстинкту, вдоль русла реки поднимались полукровки и одиночки, слабые для охоты на диких животных, державшиеся возле людей и домашнего скота. Их здесь не жаловали, могли съесть если были очень голодны, бывали случаи, что оставшиеся без пары волчицы снисходили до игр и с ними.
В сумерках стая Хромого рассыпалась по поляне. Рыжий бок о бок держался возле Ушлой и она показывала свое расположение. Впрочем, с Рваной Ноздрей волчица вела себя так же, еще не выбрав себе пару. И тут из распадка, по которому год за годом сходили лавины, выскочила стая из урочища Асы - один к одному матерые волки. Они сшибли с ног Рыжего и Рваную Ноздрю. Ушлая упала на спину, извиваясь перед чужаками всем телом. Уж ей-то, с предвестием брачного запаха, можно было рассчитывать на милость кобелей. Но чужаки носом не повели в ее сторону.
Хромой проходу чужой стаи препятствовать не стал: сбил второгодков и сеголеток в кучу, увел в старое русло заметенной реки. Асинские волки тоже не стали связываться с байсаурскими - еды пока хватало, нужно было догонять асинских маралов, подавшихся в западную часть гор. Асинский вожак задрал лапу, брызнул на могильник - пусть помнят, чья тропа проходит здесь, - швырнул из-под себя лапами снег и повел своих добытчиков через реку.
Хромой стерпел унижение. А стая распалялась невымещенной обидой. Рваная Ноздря, мимоходом потоптанный чужаками и всклоченный, швырнул подвернувшегося второгодка и даже не упал на брюхо, приблизившись к вожаку. Власть Хромого пошатнулась. Но он вынес и это, всего лишь куснув за загривок Ушлую, нагло подталкивающую его лбом в зад и, как ни в чем не бывало, повел стаю к кургану.
Возле могильника волки расселись полукругом - посередине вожак. Ушлая быстро пришла в себя, будто забыла об асинцах: кокетливо отскакивала в сторону, вынюхивала какие-то засохшие цветочки, выдутые из снега ветром. У Рваной Ноздри обида еще клокотала в горле. Он уставился на соперника, и Рыжий не отвел спокойных глаз. Полукруг подравнялся и затих, чувствуя начало поединка.
Рваная Ноздря сунул Ушлой в пах покалеченный нос, шумно втянул воздух и с мутными одурманенными глазами вышел на круг. Рыжий молча показал клыки. Не унижаясь перед вожаком и стаей, он оглянулся на Ушлую и, пружинисто ступая, вышел вперед.
Стая не терпит инакомыслия, особой окраски, особых повадок: все инородное порождает в ней глухую злобу, если, конечно, носитель его не вожак. В вожаке, до поры, все вызывает поклонение. Но право быть вожаком надо добыть и каждый день отстаивать. Рыжий не боролся за первенство и не унижался, раздражая всех необычным поведением и необычной окраской шерсти.
Рваная Ноздря тявкал и хрипел, распаляя себя, с каждым мигом все отчетливей ощущал расположение стаи к себе и прилив сил. А Рыжий вдруг почувствовал опасную пустоту там, за спиной, где полукругом сидели волки. Недоумение мелькнуло в его светло-карих глазах. Рваная Ноздря уловил это мгновение слабости и яростно бросился в бой.