Повесть
| Вид материала | Документы |
- Восьмиклассникам, 5.16kb.
- В в. Список произведений: И. С. Тургенев повесть «Первая любовь» Л. Н. Толстой повесть, 189.91kb.
- Литературоведческие термины, 12.01kb.
- Список литературы на лето для будущих восьмиклассников, 20.5kb.
- Некоторые направления эволюции агиографического жанра Глава, 666.78kb.
- «Чаадаеву», «Деревня», «На Аракчеева», «Анчар», «Ночь», «Я помню чудное мгновенье, 50.34kb.
- Литература 7 класс Учебник- хрестоматия для 7 класса в 2-х частях, 28.83kb.
- Бюллетень новых поступлений за I кв. 2011, 398.71kb.
- Сочинения Максима Грека (не менее 2 по выбору студента); 24) Сказание о Магмет Салтане, 66.3kb.
- Для сайта литературного общества "Фантасмагория", 95.01kb.
Сколько себя помнили соперники, они были равны по силам, не признавая власти друг над другом. Но на этот раз Рыжий с трудом отбил атаку. В его рыке появилась чуть приметная нотка отчаяния, и этого было достаточно, чтобы вся стая бросилась на него...
Невеста с окровавленной мордой жадно рвала и глотала плоть с ляжек бывшего женишка. Сеголеток умудрился пробраться к телу и выполз из свалки, волоча по снегу парящие кишки. Тело Рыжего с закушенным набок языком мотало теплой головой, до которой еще не дошла очередь на свадебном пиру.
- Странное дело, - пробормотал Алик, склонившись над зализанным алым пятном, осторожно переступая через следы и снова наклоняясь. - Хромой холостякует. А я уже думал было, что это не бес, а бестия – волчица. Неужели вожак такой старый, что даже Ушлая не захотела прибрать его? Или потерял свою подругу?! Волчьи браки крепкие. Бывает, кобели, овдовев, подолгу остаются одиноки. Волчицы - никогда!
Логически все сходилось к тому, что Хромой Бес овдовел и печалился об утерянной подруге. И все же... Оставалось много загадок в легендарном байсаурском вожаке, которые не решить, не убив его.
Утро было солнечным и морозным. Пока я растапливал печь в зимовье, Алик ушел за водой к проруби и вернулся не скоро. В ведре позвякивали ледышки, а редкую курчавую бородку приятеля и стрелки усов обметал иней.
- Хромой в наше ущелье марала загнал, - сказал он, сбивая снег с резиновых сапог. - Возле полыньи стая перешла речку два раза – значит по кругу гоняют. Хочешь посмотреть?
Я не стал завтракать. Оделся потеплей, натянул сверху маскхалат, повесил на шею бинокль, сунул за пазуху остывшую лепешку с салом. Предстояло подняться на северный склон, тот самый, на котором весной я по ошибке искал логово. Снег в лесу был глубок, сугробы поверху схватились настом, который с хрустом кололся под ногами. Если бы волкам удалось загнать в такой снег марала - добыча досталась бы им без особого труда. Но маралы ушли на южные малоснежные склоны.
Я спрятался под деревом, выбрав место для обзора, вытащил сверток и стал жевать лепешку с салом. Движения на склоне пока не было. Я приложил к глазам бинокль - след погони просматривался хорошо. Ждать пришлось недолго: едва я проглотил завтрак - марал выскочил на поляну. Похоже, что он был ранен: его движения были то судорожно резки, то вялы, язык вываливался изо рта, даже в бинокль было видно, как ходили ходуном бока. Марал шарахался от кустов и одиноких деревьев. Из-под корней одного из них выскочили Ушлая и Рваная Ноздря. Но марал, высоко вскинув ветвистые рога, ушел вправо и вверх, оставив волков далеко позади себя. Те упрямо, серыми, стелющимися по склону лентами, мчались по следу.
Вскоре на поляну выскочил Хромой с двумя сеголетками. Он лег под то самое дерево, откуда выскочила парочка и занял боевой номер. Я мог разглядеть в бинокль его морду. Волк был измотан. Язык висел, голова лежала на лапах.
Сеголетки побежали за Ушлой и ее дружком. Вскоре на поляну выскочили три второгодка. Хромой поднялся и заковылял вверх по распадку, уступая свой боевой пост молодежи. Может быть, он решил перекрыть один из вероятных путей марала.
Я знал местность и представлял тот замкнутый круг, по которому гоняли рогача. Выше поляны была седловина перевала, но за ним такой же заснеженный, как вокруг меня, северный склон. Стае не удалось загнать туда марала: он упрямо ходил по вытаявшему и выдутому хребту. Выше перевала - скалы. Единственный шанс вырваться – это перейти реку. Видимо там и ждала марала засада с задачей направить животное опять в ущелье. Попав в этот замкнутый круг, рогач был обречен.
Второгодки залегли под елью, где отдыхал вожак. Марал вскоре снова вышел на поляну. Дела его были совсем плохи. Он долго стоял, покачиваясь, прислушиваясь, стараясь угадать, где засада. Но погоня настигала. Наверное он услышал преследователей. Скакнув раз, другой к центру поляны, марал снова настороженно остановился. И тут из-под ели выскочили трое, помчались вниз, расходясь трехпалым следом.
Марал не паниковал и не был растерян: как две кривые сабли он выбросил вперед ветвистые рога, буграми напряглись мускулы под шкурой. Второгодок, что нападал по прямой, успел остановиться, чуть не коснувшись кинжальных лезвий. Марал резко метнул рога вправо, и один из нападавший кубарем покатился по склону. Но тот, что шел по прямой, как боксер, дернул головой на мощной шее вправо-влево, увернулся от удара и бросился рогачу под ноги. Другой, воспользовавшись моментом растерянности, сбоку вцепился в живот. Марал еще отбивался, но на снегу, как чернила на промокашке, расплывалось красно-черное пятно.
Снизу выскочила погоня - два матерых. Сверху, из распадка, не спеша спускался Хромой к месту начинающегося пира. Неудачник-второгодок еще корчился на склоне. На него никто не обращал внимания.
Мяса было много. Стая наелась и залегла возле туши. Через день я поднялся на свое место наблюдения: остатки мяса были уже подобраны, заодно исчез неудачник, так и не сдавший экзамен на зрелого добытчика. Поблизости от кровавого пятна не было никого. Но дальше, под елью, что-то сдвинулось. Я присмотрелся и узнал бирюка. Свободный волк не спеша грыз голову погибшего второгодка. Во мне тоскливо умирала так и не родившаяся легенда о свободном одиночке.
Я долго наблюдал за старым волком, сумевшим перехитрить природу и отстоять для себя несколько лет жизни. Бирюк то и дело начал дремать, смакуя минуты сытости, потом поднимал голову и снова принимался грызть кость.
Мне хотелось верить, что вожаку еще далеко до дряхлости. Но уже по следам выходило, что Хромой бережет силы и добыча дается ему все большим трудом. Ушлая все чаще и все наглей подталкивала его лбом - немыслимая дерзость по отношению к вожаку. Трепку она переносила терпеливо, падала на спину, но показывала клыки и не отводила в сторону глаз. Волчица входила в силу, и с каждым днем ее все больше раздражал маячивший перед носом хвост.
Стая шла на постоянные лежки в пойменный лес. И снова Хромой с дьявольским чутьем обошел петли. Ушлая теряла терпение и всякое почтение, то и дело вырывалась вперед и... влипла: петля захлестнула ее мускулистую шею.
До полудня, молча, волчица грызла трос, кустарник, кору ели, за которую была закреплена петля. Крутила и выворачивала стальные пряди, а они все туже стягивали горло. Мощные шейные мышцы спасали волчицу от удушья. Ушлая хрипло дышала. Давно ушла на лежки стая, бросив ее наедине с кустом, который под корень был выломан, но не отпускал. Дольше всех сидел рядом Рваная Ноздря. Опасливо, с нескольких сторон подходил к волчице метра на три-четыре и возвращался на прежнее место. Но и он устал ждать, ушел на лежку один.
Ушлой повезло больше, чем Хромому, заплатившему за знание коварного запаха лапой. Но прежде и ей пришлось до дна испить чарку кары за самонадеянность. В тот миг, когда хриплый жалобный стон вырвался из ее глотки и был услышан стаей, между шеей и петлей влез прочный сук, прижав голову волчицы к земле, перемешанной со снегом. Горький мох и мелкие камни набились под язык, захрустели на зубах. Ушлая рванулась всем телом, вырвав из земли сук, и петля ослабла. Волчица упала на спину в центр вытоптанного круга, выцарапывая когтями сук, и петля стала еще слабее, не мешала дыханию.
Ушлая вновь закрутилась, выворачивая пряди троса, петля снова сжала горло, и вдруг волчица оказалась за пределами вытоптанного круга, на чистом, чуть запятнанном следами снегу. Она сделала осторожный шаг, другой, отходя от коварного куста: тот не держал ее, хотя горло было хлестко передавлено. Ушлая сделала огромный скачок, упала на спину и стала выцарапывать петлю с шеи. Петля ослабла. Волчица пулей пронеслась по поляне, далеко обходя кусты. Снег веером летел из-под лап.
Вскоре волчица вернулась на лежки. Раз, другой, третий прыгнула, вгрызаясь в висящую тушу. Куснула за загривок Рваную Ноздрю и заняла лежку рядом с ним. Волк принял трепку как должное, поднял голову, облизывая подруге морду. Дремала стая, переваривая съеденное мясо.
Охотник, без ружья, шел вдоль волчьего следа. В руках у него была увесистая дубинка. Он пересек поляну и остановился перед лесом, поглядывая на могучие ели с сединой снега в косматых гривах хвои, на черные пряди тонких ветвей, свисающие с берез, и на поникший колючий кустарник между ними. Туда, уверенной тропой хозяина, уходил след стаи.
Охотник вынул нож из-за пояса, сунул его за голенище и вошел в лес, как тать в чужой, неприбранный после пира дом. Он увидел круг вытоптанной земли, погрызенные ветки и шаги его стали осторожней - зверь мог спрятаться и затаиться. Но висящий на стволе елки обрывок стального троса, изрытая земля безмолвно рассказали о роковой волчьей ошибке, об отчаянии и о счастье освобождения. Аккуратные вытаявшие лежки еще хранили дикий дух зверей. Человек неприязненно чувствовал, что между ним и лесом звериным следом легло отчуждение. Это должно было скоро пройти, и он ждал.
Вот ухнул с ели снежный ком, застрекотала сорока и застучал дятел. Охотник освоился в лесу, и лес принял его. Осмотрев и поправив другие петли, он ушел, оставляя глубокие, большие отпечатки своего следа.
Зима-зима. Белые шапочки инея на шляпках гвоздей в двери. Морозное марево над хребтом, из-за которого чуть ли не к обеду выползает тусклое солнце. Черными ночами небо стелется над крышей и столб дыма из трубы туманит острый блеск звезд. У сытой луны мерцающими лопухами выросли уши - быть морозам еще злей.
Приближалось зимнее солнцестояние. На Алика опять напала хандра. Он заварил в кружке чифир из последней пачки чая, приободрился, попридуривался час-другой, рассказывая несуразные стихи о реке времени, впадающей в бездонное небесное озеро, о том, что течение ее, спустившись в мрачные глубины, готовилось повернуть вверх, к теплу и свету. Он жаловался, что водоворот времени и мрачная глубина небесного озера снятся ему ночами. Ему нужен был пьяный и глупый разговор, с заинтересованными и восторженными слушателями. Меньше всего для этой роли подходил я со своим прагматизмом и образованием. И Алик ушел в ближайшее селение, дав мне неясные наставления ждать его.
Через пару дней и мне стало тошно. Снились какие-то кошмары без смысла и содержания с одним только чувством. И от этих снов, от мутных рассветов и сумеречных вечеров каменной глыбой давило что-то беспросветно мрачное и безысходно скорбное. Чая в зимовье не было да и выбор продуктов был невелик: мясо, жир и мука. Я подпер дверь поленом и пошел по заметенному следу товарища в село.
Нашел я Алика без особого труда, но среди незнакомой компании. Я прикупил в магазине все, что было нужно, кроме водки, которую без талона мне не дали и вернулся к гулявшей компании. Там, уже не первый день, пили какую-то бурду: сладкую до липкости и хмельную. В доме было грязно и шумно. Громче всех веселился мой товарищ. Он стучал кулаком по рассохшейся коробке гитары и кричал о великом небесном озере, куда впадает река времени перед тем, как повернуть вспять.
Пришлось и мне выпить пару ковшей бурды - грязь и пошлость перестали резать глаза. Я проснулся за печкой, продрогший и больной, чувствуя сивушный дух от своего тела и с одним желанием – поскорей оказаться в Байсауре. Пить еще раз, предложенную мне гадость, я отказался и стал звать Алика, вернувшегося на рассвете от какой-то бабенки, в зимовье. .Но ему было весело, он еще не отгулялся, и был доволен проводимым временем. С тяжелой головой и с рюкзаком на плече я отправился обратно один.
Снова стая возвращалась на лежки. Ушлая с обрывком петли на шее шла за вожаком, и запах железа сильно раздражал Хромого. Он то и дело гнал волчицу от себя. Она падала на спину, показывая клыки, стоило вожаку отвернуться - снова пристраивалась ему в хвост.
Наконец Хромой привык к запаху металла и перестал его замечать, бесил лишь колючий измочаленный кусок троса на шее волчицы. У самых лежек вожак нырнул в просвет между молодыми елями - не раз, не два ходил здесь прежде, и живот захлестнула петля. Хромой от неожиданности подскочил на месте и схватил клыками шерсть на боку. Зубы клацнули по металлу. Смутно вспоминал его вкус, когда в капкане была лапа.
Вспомнилось, как не поддавалось железо зубам, а лапа замерзла и уже не чувствовала боли. Ненависть к капкану обернулась ненавистью к лапе, которая в нем застряла. И Хромой, тогда еще здоровый молодой волк, запустил клыки в свою плоть и, слизывая собственную кровь, мотая головой с темнеющими глазами, ушел, поджав к груди белую кость сустава.
Но смутная память, питавшая его жизненный опыт, не подсказала, что делать, если в металле живот. Хромой не дергался, не выкручивал петлю. Как прежде не раз перед западней, сидел и напрягал память, вызывая образы прежних зим, запахов и вкуса железа.
Стая тоже не двигалась, расселась полукругом и с недоумением поглядывала на вожака. Сеголеток подполз на брюхе и облизал ему морду. Хромой оттолкнул щенка и начал тихонько подергивать трос из стороны в сторону. Ушлая не мигая смотрела ему в глаза. Это был вызов. В горле у вожака заклокотало, он бросился на волчицу и, подсеченный петлей, упал у ее ног. Ушлая не дрогнула, не пыталась увернуться от атакующего прыжка, свысока посмотрела на барахтавшегося в снегу - уже не вожака, задрала лапу, чего никогда не позволяла себе рядом с Бесом, и брызнула ему мочой в морду. За ней подошел Рваная Ноздря и тоже задрал лапу...
Бывший вожак пятился к елкам, за которые была закреплена петля, и уже не бросался на сородичей, большинство из который были его потомством. Последними подбежали сеголетки, играючи обрызгали родителя и убежали следом за Ушлой.
Но долго отдыхать стае не пришлось. Сначала послышались отдаленные шаги, потом тяжелое, неровное дыхание. Засмердило человеком. И смрад этот приближался. Волчица поднялась, отрывисто тявкнула. Стая окружила ее, ожидая приказаний.
Я еле передвигал ноги от усталости, помогая себе тяжелой и крепкой дубинкой Алика, как посошком. Он сам дал мне ее в дорогу, боясь, что в пьяном доме кто-нибудь порубит его дубинку на дрова. Еще час назад мне хотелось развести костер и заночевать под открытым небом. Но, отдохнув, я понял, что подготовка к ночлегу займет больше времени, чем путь к зимовью. Главное было сделано - я успел засветло добраться в Байсаур. До дома и печки, набитой сухими дровами, оставалось совсем немного, но солнечный блин уже касался западного хребта, тянулся к двум скалам на горизонте, похожим на открытую волчью пасть. В полнолуние туда опускался белый круг луны.
Я не хотел входить в пойменный лес, но издали увидел сбитый снег и переплетение следов у двух елей, где стояла петля, недавно поставленная Аликом с большими предосторожностями. Там кто-то был. Я положил рюкзак на камень, дрожащей рукой сунул нож за голенище и, проваливаясь до колен в снег, стал пробираться к петле.
Волк затаился и я долго не мог увидел его. Всем телом ощущая на себе звериный взгляд, стал опасливо обходить стороной петлю и наконец наши взгляды встретились. Волк встал, не сводя с меня глаз. И по тому неловкому движению, с каким он поднялся и прижал к животу покалеченную лапу, я узнал его. В волчьих глазах не было ни страха, ни ненависти, ни страсти. Как отблеск зарницы мигнула во взгляде затаенная усталость и в тот же миг была скрыта.
Меня же раздирали страсти. Хотя я был случайный человек во всей этой истории. От тщеславной мысли, что все в округе пастухи и бичи узнают, кому выпало счастье убить Байсаурского Беса - захватывало дух. Я забыл про усталость и азартно забормотал волчьим глазам:
- Извини, дружище?! Так уж вышло. Не бойся, убью тебя без боли!
Хромой не боялся. Мгновение мы пристально смотрели в глаза друг другу. И я с завистью подумал, что если судьба - хотелось бы так же гордо смотреть на палача.
Любой хищник чувствует силу и слабость противника. И я физически ощущал мысли зверя. На этот раз он знал, что пришел черед быть съеденным и тем заплатить за все, что съел сам. В нем не было страха расплаты, но не было и смирения. Не издав ни звука, Хромой показал желтые стершиеся клыки, отступил спиной к елке, нащупал прочную опору для лап и приготовился к прыжку.
Я тоже стал хитер как зверь: сломил тонкую длинную ветку и ткнул ею в морду с левой руки. Волк резко дернулся влево и с хрустом перекусил ее, подставив под удар переносицу. Я ударил его дубиной в правой руке. Удар получился сильный, но торопливый и не точный. Из глазницы кровавым яблоком вывалился глаз и повис на жилке. Зверь даже не дрогнул от боли, ни на мгновение не растерялся и, забыв про петлю, бросился на меня, но был резко остановлен тросом. Второй удар был смертельным. Хромой упал, вытягиваясь в конвульсиях, захлебываясь собственной кровью. Волчья душа без сожаления о закончившейся земной ссылке, покидала недобрый к ней мир.
Я сел на безопасном расстоянии и дрожащими руками раскурил сигарету. Поглядывая на вытянувшегося волка, бросил в него ветку, тот не пошевелился, бросил снежок - зверь остался недвижим. Я опасливо подошел ближе, в рискованную зону петли, сунул волку в пасть дубину - он был мертв. Я перевернул зверя на спину, подтягивая к дереву, за которое была зацеплена петля и, ошеломленный, присел на снег: Хромой Байсаурский Бес был старой волчицей.
Алик тоже так предполагал, пока не понял по следам, что вожак одинок. Волчица не вдовеет, оставаясь верной предназначению... И только стертые чуть ли не до половины клыки поведали о том, почему волчице не нужна пара: байсаурская бестия была уже очень стара.
Раздумывать было некогда, солнце, мигнув последним лучиком, спустилось за пылающий хребет. Ободрать волка в лесу я не успевал, но скорее сам согласился бы быть ободранным, чем уступил свою добычу. «Мое!» – прохрипел я, оглядываясь на темнеющий лес.
Темнело. По звериным понятиям слепому, глухому, лишенному обоняния человеку можно было полагаться только на свой ум и еще на нечто, непонятное ни зверю, ни горожанину. И это нечто вдруг заговорило во мне, отодвигая в сторону сытого городского тупицу. Лес принадлежал волкам, и это было справедливо. Я чувствовал на себе их жгучие глаза, шарахался от мрачнеющих кустов и просил у леса заступничества. Мне нужно было выбраться на поляну, там стая не сможет напасть неожиданно. В лесу становилось все темней.
Я взвалил на себя волчицу, вдыхая едкий запах псины и свежей крови, побрел, проваливаясь в снег на усталых, подгибающихся от тяжести ногах. Я кряхтел от натуги и что-то бормотал, напоминая мрачному лесу, как бережно относился к нему и обещая на будущее вычистить весь сушняк с лишаями. Я готов был наобещать и больше, лишь бы выбраться на тропу, сохранив ношу.
Стая не нападала, но была где-то рядом, волей своей и глазами вынуждая бросить добычу. Я чувствовал ее звериный дух и волю, и соглашался, что это справедливо: волчицу-мать должны съесть байсаурские волки… Но это была моя добыча.
Хромая бестия лежала на моих плечах и при каждом шаге колотила в спину болтающейся головой. Ее запах притуплялся, мешаясь с едким запахом человеческого пота. Это обнадеживало. Я уговаривал ее дух не сердится и не мстить. Я так подло хотел стать волком и пахнуть им, чтобы своим среди своих пересечь границу. Сознание двоилось, то я настороженно оглядывался, нащупывая рукоять ножа, то мне казалось, что я уже волколак - волкочеловек, кем, в сущности, давно уже хотел стать из праздного любопытства. Но это был уже не я - городанин и созерцатель, а хрипящий и обливающийся потом волколак-добытчик. И, отстранясь от всего происходящего, я с удивлением наблюдал за ним со стороны.
Капли крови стекали по его промокшей одежде, брызгали на снег. Превозмогая тяжесть, он наклонился, подхватил алое пятно, пропитавшее заледеневшие снежинки, и проглотил его. Солоноватый студеный комок покатился по горлу и затеплился там, оживая, становясь его частью и плотью. Он братался со своей жертвой, чтобы искупить вину и избежать расплаты, забыв, что волкам родство не помеха в кровопролитии. Он пересек поляну и вышел на ленту тропы. Справа и слева от нее был лес. Волки обошли поле и следовали за ним, скрываясь за деревьями, а может быть, так ему только казалось.
Задыхаясь и хрипя, он пересек границу, ступив в свои - отведенные ему братьями - владения. Скоро должны были показаться бревенчатые стены жилья.
«Барак - мой берег – обереги!» - бормотал он, отдаваясь своей глубинной памяти и инстинктам. Так было легче. Он почувствовал, что стая остановилась у предела своих владений, не решаясь переступить их, волчьи глаза и воля уже не донимали его.
С холодеющим телом волчицы он ввалился в выстывшее жилье. Сбросил у порога груз, недолго полежал на нарах без мыслей и чувств. Потом поднялся и затопил печь. Из-под порога окровавленной пустой глазницей и живым еще, блестящим глазом, следила за ним Байсаурская бестия...
Нужно было сходить за водой на ручей и поставить хотя бы чай, но он боялся. И, кажется, не ошибся. Тявканье и неуверенный одиночный вой послышались из тьмы. Стае очень не понравилось, что тело вожака исчезло в человеческом логове. Поколебавшись, она, кажется, пересекла границу и подошла к самому крыльцу.
Из-за восточного склона, там, где в небо волчьим хвостом упиралась скала, выплывал месяц. Серебрился снег, фейерверком далекого праздника искрилось небо. Начиналась ночь. Добытчик почувствовал, что его все равно заставят отдать волчицу и решился на хитрость - вернуть ее без шкуры.
Сил не было, ободрать ее надо было сейчас. Он подвесил волчицу за задние лапы, придвинул керосиновую лампу и сделал первый надрез на шкуре. За стеной послышался печальный и торжественный вой. Его подхватил другой голос. ”Как пить дать - сожрут!” – без страха подумал о себе добытчик, ощущая мрачное величие опустившейся ночи.
Появись из-под нар волчья морда - он не удивился бы: изба без фундамента, нижние бревна подгнили. За стеной раздалось многоголосие - плач по мертвому волку и живому человеку. Стая сидела возле смрадного людского логова и требовала справедливости. Узкая полоска молодого месяца, как желтая серьга сочного жира на маральей кишке, выбралась из-под хвоста Великого волка, раскрывшего свою скальную пасть на западе. Сытым шматом проплыл месяц по небу и вскоре скрылся, так и не коснувшись той пасти. Впереди были морозы, долгая еще зима, голод и холод.