Geum.ru

Книга, недостойная второго прочтения, недостойна и первого

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8

2.


Я набрала 22 балла при проходном в 21,5. Оля и мой экзаменатор по математике оказались правы, и я стала студенткой. И, почти сразу, превратилась в колхозницу. Весь будущий первый курс, в обязательном порядке, отправляли в колхозы и совхозы Ленинградской области.

Не знаю, как остальные, но я была в восторге. Сидение от звонка до звонка за партой, бесконечная цепь уроков, ежедневные домашние задания, контрольные работы, словом, весь этот процесс умнения, осточертевший за предыдущие школьные 10 лет; усталость, накопившаяся после сдачи 11 государственных экзаменов в течение всего двух месяцев, республиканский чемпионат по шахматам, стоивший мне трёх килограммов веса и нервного стресса, дни ожидания своего приговора, полные тревоги и неизвестности - всё это мгновенно испарилось от предвкушения романтики, приобретения новых знакомств и друзей, а может, и самой любви!

Первое облачко появилось, когда стало известно, что по отрядам нас распределили совершенно по воле случая. Не по будущим учебным группам, как было бы логично, а чуть ли не по алфавиту, тем самым лишив нас возможности познакомиться со своими согруппниками и подружиться. Я оказалась в отряде со случайными людьми, многие из которых были даже не с моего факультета. Забегая вперёд, отмечу, что никто из них не остался в моей памяти. Значит, были из прозрачных.

В первых числах сентября нас посадили в автобусы и повезли, как я думала, на встречу с приключениями. До места назначения доехали после обеда, часам к четырём. В дороге перекусили взятыми с собой бутербродами, т.ч. есть никому не хотелось, и можно было спокойно дожить до ужина. Село, где предстояло провести целый месяц, было небольшим захудаленьким местечком, в дальней дали от дорог и больших городов. А знаешь, где мы должны были спать? В.... школе! Стояла она как-то на отшибе, на самой окраине. Не знаю, почему в ней не было занятий. Учебный год, ведь, уже начался и для всех. Может, детей у них, со временем, так поубавилось, что их вынуждены были перевести в соседнюю школу, в большем и лучше обустроенном селе? Впрочем, меня это не интересовало, только посмеялась, что никак мне не оторваться от школы!

Пока мы делили между собой кровати, установленные в два яруса (я, разумеется, быстро застолбила себе второй этаж), распаковывали чемоданы, знакомились с местностью, подошёл вечер, и нас позвали ужинать. Столовая была тоже школьная и совсем рядом. И вот тут-то я его и увидела. Невозможно было его не заметить. Все ребята, которых я уже успела достаточно хорошо разглядеть, были, как на подбор, какие-то щупленькие, страшненькие, тощенькие, как сушёные, изголодавшиеся караси. Мама про таких говорила: ''как сморчки''. А этот очень подходил под другое определение, которое я тут же ему и присвоила: ''большой и тёплый, как телёнок!''. Не смейся, он создавал именно такое впечатление: высокий, плотный, как бы сбитый, в облегающей полосатой тельняшке, с накинутым сверху бушлатом бывшего моряка, с медленными, обдуманными, без малейшей суеты, движениями. Словом, он был такой, про которых говорят, ''за ним - как за каменной стеной''.

Сидел он за соседним столом, с каким-то парнем и двумя девушками. Одна из них, худая, в очках, очень напоминающая ''бледную поганку'', обратила на себя моё особое внимание. Чем? А тем, как она на него смотрела! Я никогда не думала, что можно так смотреть на какого-то парня. Она прямо в рот ему глядела! А когда он зачем-то обращался к ней, аж светилась вся, как новогодняя ёлка. Я, втихаря, но с живым любопытством, стала наблюдать за ними. И очень скоро убедилась, что эта девица влюблена в моряка, как последняя дура, а он просто благосклонно принимает её фанатичное обожание. Я её пожалела, но в моём сочувствии была немалая доля презрения. Потом переключила внимание на разговор за моим столом. Обсуждались интересные вещи:

---------А если пойдёт дождь?

---------Всё равно погонят на работу. Надо собрать с полей картошку до заморозков, а то она вся пропадёт. Разве что, только скоту на корм будет годиться.

---------Но мы же промокнем и заболеем! Ведь уже холодно, градусов 12 днём, а скоро и вообще около нуля будет. Ведь Ленинград же, не Ташкент!

---------А кого это волнует? У них задание, план. А нас, как совсем промокнем, в сушилку загонят, как табун. Высохнем и опять в поле.

---------Не может быть! Откуда ты это знаешь?

---------Сорока на хвосте принесла. Знаю, и всё! Увидите!

Сразу вспомнив о Павке Корчагине, я почувствовала, как меня стало распирать от гордости за свой будущий подвиг. Не задумываясь, с неподдельным энтузиазмом, я вмешалась:

---------Думаю, что картошку надо собрать любой ценой. План там, или не план. Мы все комсомольцы и это - наш долг.

Поддержки не последовало. На меня посмотрели, как на ненормальную и разговор на этом прекратился.

Думаю, моё выступление не осталось в кругу только нашего стола, и поэтому сыграло свою определённую роль в том внезапном отчуждении, которое почувствовалось уже на следующий день. Может, они решили, что я была ''шестёркой'', ''стукачом''? И, как следствие, стали держаться от меня подальше? Но это всё -- чепуха, это - не главное.

Сегодня поражает другое. Давай подумаем вместе. Известно, - каждый судит по себе. Так? Но тогда выходит, что из всех моих товарищей по картошке, никому и в голову не пришло, что я могла быть абсолютно, совершенно искренней. Понимаешь? У них даже мысль такая не мелькнула! И вот, я спрашиваю себя: как же так? Ведь, все они были пионерами, все стали комсомольцами, тоже читали Островского ''Как закалялась сталь''. Так, когда же, как, почему могло случиться, что уже в 17 лет они стали такими лицемерами?! Как жить, и что можно ждать от своей жизни, если уже в 17 лет ты ни во что не веришь?! И это было бы ещё только полбеды! Настоящая проблема в том, что, не имея духа, открыто сказать своё мнение, такие люди вынуждены всегда прятаться, лгать, изворачиваться. И, неизбежно, станут скользкими и липкими, опутанными с головы до ног, как паутиной, компромиссами. У совести, ведь, глаза, как у собаки, различает только два цвета: белый и чёрный. А компромисс, любой, даже самый маленький, всегда имеет свой определённый цвет, или, если хочешь, оттенок цвета -- настоящая радуга.

К слову сказать: знаешь, что у итальянцев радуга считается символом компромисса, достигнутого между Богом и людьми? Символично, не так ли? А совесть-то есть у всех! Или... не у всех? Думаю, что нормальное, неискажённое чувство критерия добра и зла, т.е. совесть, есть только у людей с нормальной дельтой: около нуля. Отклонение от нормы в психике, неминуемо ведёт и к сдвигу в оценке собственных и чужих поступков, понимании чести. Например, у самодуров, законченных эгоистов, с дельтой “+1”, совесть полностью подчинена личному интересу, как бы растворена в нём. Любой свой поступок они видят только через призму собственной выгоды, т.е, «если мне хорошо, я поступаю правильно, если плохо, значит -- “отбой”» Карьеристы, у которых интеллект повыше, т.е. дельта чуть меньше “+1”, из той же компании.

Помню наш разговор о двуличии. Ты тогда сказала, что не бывает двуликих людей, а бывают многоликие. Только теперь я понимаю, чтò ты имела в виду и соглашаюсь с тобой. Поддавшись слабости и переступив один раз барьер, обязательно переступишь и второй, и третий, и четвёртый. Приведу высказывание Бальзака: “Я знаю женщин, которые ни разу не изменили своим мужьям. Но я не знаю ни одной, которая изменила бы один раз.”

Добавлю только, что у таких людей нет и не может быть друзей. Их сторонятся, никто их не любит, да и не смог бы полюбить. Это – расплата за успех ценой подлости, ханжества, лицемерия, многоличия. Это про них говорят: ''такой и по трупам пойдёт''. Закономерно, что все они плохо кончают, в полном одиночестве, часто – “у разбитого корыта”, отвергнутые и покинутые.

Про дельту “–1” и говорить не будем – это слабые, психически больные люди. Любой свой поступок оценивается ими под одним единственным лозунгом - выжить, не оказаться на помойке. Они, кстати, тоже законченные эгоисты. Но этих людей можно хоть понять -- эгоизм у них является как бы вынужденной защитой, единственным способом их самосохранения.

А вот компромисы – это уже поступок самых, что ни на есть, нормальных людей. Они сознательно, отдавая себе в этом ясный отчёт, идут на сделку с совестью, каждый раз быстренько и ловко надевая на неё очки со цветом стекол, точно соответствующих обстоятельствам. Конечно, это -- слабые люди. И рано или поздно, но проснётся и закричит в них во весь голос загнанная в тёмный угол совесть! Перекроет и заглушит все потуги оправдаться!

Но тогда я об этом не задумывалась. Просто тоже автоматически отстранилась, замкнулась, и больше никакого внимания на этих девиц не обращала. Я ведь уже писала тебе, что никого из них не запомнила, осталась в памяти только безликая, серая масса, и всё.

Впрочем, как стало известно совсем недавно, они-то меня запомнили и даже очень хорошо. Думаю, ещё по одной, самой весомой для них причине - банальная бабская зависть. И вызвал её тот самый красавец моряк.

Дело было так. На следующее утро нас посадили в автобусы и повезли на работу. В поле уже трудился трактор, вытряхивая на свет божий нашу картошку. Видимо, он работал не первый день, т.к. огромная часть поля была уже распахана и покрыта картофелем плотно, как горохом. Мы должны были идти поперёк борозды, рассеявшись цепочкой, собирать картошку в вёдра, потом высыпать её в большие кучи, а ребята должны были перегружать эти горы в кузова машин.

Весь мой романтический энтузиазм очень быстро улетучился. Как дым. В этой тупой, однообразной работе, в которой, даже с малого расстояния, мы скорее напоминали копающихся в земле мартышек, одетых в безобразные, не по размеру, вонючие тулупы, с огромными, грохочущими вёдрами в руках вместо бананов, было, даже с моей фантазией, совершенно невозможно найти не только романтику, но даже далёкое её эхо. Мысленно поражаясь своей стране и совершенно не в силах понять, как можно летать в космос, одновременно застряв, как в болоте, в 18 веке, - я стала катастрофически отставать. Если коротко, то мне просто на-до-е-ло!!

Вскоре, на меня зашипели девицы из моей группы. Одна из них, бригадирша, даже подбежала помогать, скороговоркой вдалбливая мне, как и чем я рискую, если буду плохо работать. Впрочем, она волновалась, прежде всего, о себе:

----------Ты что, не понимаешь, что все мы тут под контролем? На тебя смотрят преподаватели! Хочешь попасть в “чёрные” списки? Ведь ты же - никто! Даже не студентка ещё! Экс-абитуриентка и - всё! Я тоже, из-за тебя, могу полететь. Я ж бригадир! За всех с меня спросят, понятно?

Стало противно, и я даже не ответила ей. Когда поравнялись со всеми, она убежала на своё место, а я спокойно продолжила отставать дальше. Теперь уже, это был вопрос моей чести: не могла же я допустить, чтобы они подумали, что я испугалась её угроз! Когда между мной и остальными расстояние достигло успокоительной рекордной точки - метров так 10, я услышала приятный мужской баритон:

---------Привет комсомолкам!

Удивлённо подняв голову, я увидела того самого матроса. Он стоял такой большой, спокойный и улыбающийся, что мне сразу поверилось в искренность его приветствия. Но заподозрила, что и он был в курсе моего застольного выступления.

---------Привет.

Не имея возможности прерваться и встать, я продолжала собирать картошку, но мысленно проклиная его: получалось, что он, как надсмотрщик, стоит надо мной, а я, как рабыня, ползаю перед ним на карачках!

Ни слова не добавив, он отошёл куда-то, но тут же, к моему большому удивлению, вернулся, неся в руках здоровую корзину. И стал помогать. Работали мы молча. В отличие от меня, он двигался быстро, ловко и даже как-то весело, и мы очень быстро догнали и перегнали мою группу. Тогда он встал:

---------Я пошёл грузить. Ребята, наверное, меня заждались. Увидимся позже.

И ушёл! А я даже не поблагодарила его. Да и имени его не узнала.

Вскоре подошёл обед, и нас повезли в столовую. Несмотря на то, что я никого и ни о чём не спрашивала, за столом девицы завели разговор о моряке и всё мне рассказали, и про него, и про ту ''бледную поганку'', смотревшую на него, как алкоголик на полный стакан водки. Звали его Валерой, был он 22-23-х лет, рабфаковец, отслужил в морском флоте. Про девицу насплетничали, что зовут её Светой и что влюблена она в него ещё со школы. Они вместе поступали в какой-то там институт в их Мурманске, но, в отличие от неё, он не прошёл по конкурсу. Тогда она тоже отказалась от учёбы (!!) и пошла работать на тот же завод, куда устроился и он. Когда же её идола призвали в армию, она преданно ждала его, продолжая работать на том же заводе, и никуда не поступала. Вернувшись, он решил учиться в Ленинграде, пошёл на рабфак, а она, как верная тень, последовала за ним. Вот каким образом они оказались в одном институте, в одной группе и на одной со мной картошке. Её я, сразу же и окончательно, вычеркнула из списков живых для меня людей, и переключила своё внимание только на него, раздражённо спросив:

---------А он?

---------Благосклонно принимает её обожание. Кому не понравится такая преданность? Но, говорят, он ей ничего не обещал, держится с ней как с сестрой.

А другая девица добавила:

-------- Э! Увидите! Капля камень точит. Никуда он от неё не денется. Рано или поздно, а пригребёт она его, как пить дать! Конечно, если у неё терпения хватит.

После обеда мы опять работали и Валера опять, периодически, мне помогал. В конце концов, наступил момент официального знакомства. Он назвал себя и протянул руку. А я, не долго думая, ляпнула:

--------- Меня зовут Тайви, но, думаю, ты и так это знаешь. Я тоже про тебя уже всё знаю: девчонки во время обеда просветили. И про твою воздыхательницу тоже. И как ты держишь её на жёсткой, как палка, цепи - и близко к себе не подпускаешь и от себя не даёшь уйти. Как говориться, и сам не гам и другим не дам!

----------А ты колючая! Говорили мне это, да не думал, что настолько! Знаешь, давай после ужина встретимся и поболтаем.

--------- Зачем? И о чём?

----------Ну, хотя бы затем, чтобы дать мне возможность оправдаться. Ты меня таким обрисовала! Если по справедливости, ты просто обязана согласиться.

Я считала себя честной и великодушной. Секунду подумала и согласилась.

За ужином, уже вовсе не скрываясь, на меня косо смотрели все девицы отряда, и пару раз я даже словила на себе затравленный, испуганный взгляд той самой амёбы. Это польстило. Девицы явно бесились, и мне очень заулыбалась идея подразнить их побольше. Я решила увидиться с ним так, чтобы обязательно все об этом узнали. Но тут вспомнила, что мы не договорились ни о времени, ни о месте встречи. Сначала я растерялась, а потом меня, как осенило: он ждал, что я пойду его искать! Я?! Щас! Если надо, он сам меня найдёт. И, сразу после ужина, я вернулась в свой класс и забралась на кровать. Только тогда почувствовала, как устало моё тело за этот длинный, рабочий день. Через пять минут не только какой-то там Валера, но даже бомба не смогла бы меня поднять. Не слезая с кровати, я разделась и через несколько минут заснула, как убитая.

На следующее утро, после завтрака, он подошёл ко мне.

----------Я вчера целый час проторчал возле выхода из школы. Почему ты не пришла?

Было приятно, что он так долго меня ждал. Да ещё на холоде! Это погладило по шёрстке самолюбия. И ещё мелькнула сладкая мысль, что кто-то из баб это наверняка заметил. Но вслух спокойно сказала:

---------Извини, но я так устала, что просто не в силах была подняться с постели. Легла и сразу же заснула.

Видимо, он ожидал всё, что угодно, но только не этого. Он просто онемел! Когда же к нему вернулся дар речи, сказал:

---------Было у меня, когда девушки не приходили на свидание, по всяким там разным причинам. Но, чтоб заснули? Такого ещё не было.

Развернулся и ушёл.

Он был явно сильно задет. А я чуть не прыгала от радости! «Так тебе и надо, так тебе и надо! То ли ещё будет, то ли ещё будет, ой-ой-ой!» подпевала я про себя, садясь в автобус. День начался отлично, хотя и был очень холодный и пасмурный.

Всё было, как раньше. Картошка, поле, картошка, поле. Тоска зелёная. Не было ни единой души с кем бы можно было хоть словом перемолвиться. С этими девицами мне абсолютно не о чем было не только поговорить, но даже поспорить, или поругаться. Всё было бы веселее. Плюс ко всему, после обеда пошёл мелкий, бесконечный дождь.

Но, всему бывает конец. Закончился и этот, мокрый, занудный семичасовой рабочий день (большинству из нас не было 18 лет и, согласно закону, мы не могли работать дольше) и нас, полусгнивших, отвезли домой. Переодевшись во всё сухое, я залегла на свой второй ярус и, взяв в руки книгу, впервые подумала, что с Валерой мне было бы наверняка веселее.

Он подошёл после ужина, при всех, открыто, не скрываясь. Я обрадовалась и сразу согласилась пойти с ним погулять. Так как шёл дождь, он предложил сходить посмотреть найденную пацанами заброшенную церковь. Было очень темно, но у него был фонарик.

Мы шли по разбитой сельской дороге, одни, под моросящим дождём, с единственным круглым лучиком света впереди. Мне было чуть жутковато, романтично и таинственно. И так здорово было чувствовать его рядом, такого сильного и надёжного!

----------Я очень хорошо отношусь к Свете., -- он первый нарушил молчание, -- Она мне, как сестра. Сверну шею любому, кто посмеет её обидеть. Но я не люблю её! И никогда не любил. Она знает это. Я всегда был с ней честен. Она сама попросила меня не гнать её от себя. За что мне её прогонять-то?! А ты - про цепь... Зря ты так!

Я поверила ему как-то сразу, волной, и больше не хотела злиться.

---------Значит, она любит тебя. Почему же ты не женишься на ней?

---------Я же сказал тебе! Не люблю!

Церковь мы нашли, а точнее, её развалины. Крыша была в больших дырах, стены -- полуобвалившиеся, на полу росла трава, а в относительно сухом углу, виднелись сваленные в кучу дрова.

----------Когда-то здесь молились люди, -- сказал Валера, -- Приходили сюда со своими радостями и бедами, крестили детей, женились, отпевали умерших. И вот что осталось от всего этого. Как изменчивы идеалы!

----------Ерунда! Идеалы всегда одни. Те, в которые ты единожды поверил. А дальше, это уже от тебя зависит, поменяешь ты их или нет. Т.е. от того, кто окажется сильнее: ты или окружающие тебя.

----------Ты максималистка!

----------Да. Или белое, или чёрное. Нет промежуточных цветов.

----------Но в жизни так не бывает. Есть и голубое, и розовое, и...

Я перебила его:

----------В крапинку? Нет! Если оно не белое, то, всё равно - чёрное.

Он не стал спорить. Думаю, понял, что бесполезно.

Мы стали встречаться каждый вечер. Гуляли, болтали обо всём, спорили и смеялись. В один прекрасный вечер он признался мне в любви, и мы поцеловались. С тех пор к нашей ежевечерней программе добавились минимум полчаса поцелуев, стоя в обнимку, на ветру и, нередко, под дождём. С ним было хорошо и спокойно.

Вскоре, не было человека, который бы не знал о нашем романе, но его Света абсолютно ничем не высказывала своих чувств. Она, по-прежнему, смотрела на него счастливыми глазами, сидела вместе с ним в столовой, ухаживала за ним, стирая ему носки и рубашки, и расцветала каждый раз, как майская роза, когда он обращал к ней своё слово или, хотя бы, взор. Я не могла её понять, это было выше моих сил. А наши отношения с Валерой все окрестили “картофельным романом”.

Однажды, в третьей декаде сентября, после завтрака, нас неожиданно созвали на линейку. Выступил перед нами начальник всего отряда, замдекана моего факультета:

--------Вот о чём я хочу с вами поговорить. По сообщениям метеорологов, через несколько дней начнутся заморозки, обещают даже первый снег. Такими темпами, как сейчас, собрать всю картошку с полей мы никак не успеем. В большинстве своём, вы - несовершеннолетние и мы не можем заставить вас работать больше 7 часов в день. Но Ленинград может остаться без картошки. Я обращаюсь к вам, как к комсомольцам с просьбой: кто из вас готов добровольно, уже с сегодняшнего дня, работать весь день, до темноты, пока не соберём всю картошку с поля? Прошу вас: помогите городу Ленина!

Мы такого не ожидали. И потом... знаешь, если бы он кричал, грозил, приказывал! А тут... В общем, он затронул за живое. Не знаю, по каким причинам согласились другие, но я - только по одной: вера.

И куда подевалась моя лень, скука и замедленность в действиях? Я сама стала походить на трактор. Роли резко поменялись: теперь уже я периодически ходила помогать девицам из моей группы! И, к особому моему удовольствию, настал черёд и бригадирши. Она, шёпотом, униженно попросила:

--------Куда ты так гонишь? Как с цепи сорвалась! Не можешь, что ли, помедленнее работать? Или специально всех загнала?

Я опять ей не ответила. Только подумала, что нет у неё ничего святого. О чём тогда говорить?

За этот день мы намахали почти столько же огромных гор картошки, сколько за всю предыдущую неделю. Меня только волновало, что грузовиков для её вывоза почти не было. Нас успокоили, сообщив, что все машины приедут позже и обязательно вывезут наш труд. Мы проработали до самой темноты, практически на одних бутербродах, до полного изнеможения. Целых 12 часов, почти без остановок и перекуров.

Вернувшись домой, мы наскоро поужинали и завалились спать. А на следующий день, приехав на место, обнаружили свою картошку там же, где и оставили. Гор поубавилось всего на 2-3, а остальные стояли абсолютно не тронутыми. Ответом на наше недоумение были заверения, что грузовики вчера заканчивали другое поле и сегодня обязательно займутся нашим. Мы успокоились и опять, в том же сумасшедшем ритме честно проработали до самого позднего вечера. Несколько раз я видела подъезжавшие машины, но их было так мало, что горы наши росли, как грибы, не уменьшаясь ни в количестве, ни в высоте. У меня ломило мышцы, ныла спина, слезились от холода глаза, но я работала, как нарванная, не сбавляя темпа и не останавливаясь. Ленинграду нужна была картошка!

За эти два дня мы сделали работу, которую обычно выполняют за шесть-семь. В соревновании со временем и с зимой мы победили. Вся картошка была собрана и уложена в аккуратные кучи. Полумёртвых, но счастливых нас отвезли домой. И той же ночью ударил мороз! Как я радовалась, что мы - УСПЕЛИ, выйдя утром на улицу! А на поле нас ждал сюрприз - наши горы картошки, никем не вывезенной и уже промерзлой и никому больше не нужной. Оказывается, накануне вечером, по телевизору показывали футбол, и водители отказались выйти на работу...

Это было ''под дых'', прямо ножом в спину. Я была в таком шоке, что из меня повыпадали все мысли и слова. Одни буквы остались, да и то - шипящие. Гнев и обида смешались в один тугой, раскалённый клубок...

Мы медленно, на автомате, плелись к месту работы. Никто не разговаривал. В воздухе чувствовалась какая-то недосказанность, недоговорённость. В поле в тот день работало аж три трактора, и надо было идти прямо за ними по борозде, собирая ни в чём не повинную картошку. И тут меня прорвало:

--------Кто же мы им, рабы?! Над нами издеваются, как хотят, а мы молчать будем?

На сей раз, мой глас не остался, как в пустыне. Нашёл отклик, да ещё какой! Мне просто не дали договорить. Моим криком была, как бы сорвана крышка со сдерживавшихся из последних сил вулканов. И мои сестры по несчастью заорали все вместе и во всю глотку:

--------Как бы не так! Пусть сами поползают на коленях от зари до зари!

--------У меня не руки уже, а наждачная бумага!

--------Я спину до сих пор разогнуть не могу, а они футбол смотрят!

--------За идиотов нас держат! Добровольцев искали!

--------Город спасать призывали, сволочи! - и т.д. и т. п.

Я перевернула моё ведро и плотно на него уселась. Никакая сила не смогла бы меня с него поднять. Мой пример оказался заразительным, и, вскоре, уже все 30 девчат сидели верхом на своих орудиях производства (остальные 25-30 девушек из нашего отряда работали в другом месте, на сортировке, и не имели к нам ни малейшего отношения).

Но прошёл первый взрыв, и, как часто бывает в таких случаях, у самых слабых и гнилых начались сомнения. Первой заговорила бригадирша:

--------Ладно, девчонки. Пошумели и будя. Надо идти работать, пока никто ничего не заметил. А то, так и из института можно вылететь.

Она быстро, с явным облегчением встала и, не дожидаясь ответа, пошла на борозду. За ней поднялись и ещё несколько девиц. Я с ужасом смотрела на них, не веря своим глазам. В первый раз в моей жизни я видела настоящее, голое, ничем не прикрытое предательство. Но поднялись - не все! Но – большинство...

Преподавателей ещё не было. Они уехали к руководству совхоза, и было ещё не поздно дать задний ход. Но те, кто остался, даже не пошевелились. Я была рада, что не осталась совсем одна. А через несколько минут к нам подошёл Валера. В отсутствие начальства он всегда оставался за старшего:

--------Вы чего сидите, чего не работаете? Что случилось?

Ему никто не ответил. Он помолчал, подумал и направился к работающей бригадирше. О чём они там говорили, - я тогда не узнала, но через пару минут все те девицы тоже оставили работу и присоединились к нам.

Потом он рассказал, что просто припугнул их. Валера, прямо в лицо, назвал их предателями и напомнил, что предательство, никогда и никем, даже фашистами, не приветствовалось. И твёрдо пообещал объяснить это, если понадобиться, и руководству, каких, мол, так сказать, комсомольцев они попринимали в институт. Бабьё струсило и побросало работу.

--------Иначе, вы и правда рисковали быть выкинутыми и с картошки, и из института. Надо было, чтобы вы были вместе, как один. Любой ценой. Тебя, ведь, не переубедишь!

Он смеялся, когда это рассказывал, а мне было грустно. Я понимала, что он просто взял их “на пушку”, ибо никакое руководство даже не выслушало бы его доводы, а девицам вынесли бы ещё и благодарность...

Вернувшееся начальство застало нас сидящими на своих вёдрах. Уговаривали, грозили, пугали, но всё было бесполезно. Назад у нас дороги уже не было. Мы даже выставили наши требования: восстановление 7-часового рабочего дня, обмен белья каждую неделю, включение отопления в спальных комнатах, улучшение питания, запрет на работу под дождём. Мы были абсолютно уверены и в своей безнаказанности, и в победе. Не отступили, не сдались.

Нас отвезли домой, а на следующий день об этом ЧП было доложено в Ленинград. Уже к 12 часам понаехало ещё какое-то начальство, и собрали срочное совещание. Вызвали на него и Валеру. О чём они там говорили, не знаю, но уже к вечеру в школе было тепло, как в Турции, наши кровати белели, как снег, а на ужин нам дали по свежей, покрытой аппетитной золотистой корочкой, отбивной.

Может, ещё и поэтому, эти девчонки и ребята меня не забыли?