Книга, недостойная второго прочтения, недостойна и первого

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8

2.

Когда человек счастлив, он, волей-неволей, заражает своей радостью всех, с кем находится в близком контакте. Как в одной старой песне, помнишь?: ''подставляйте ладони, я насыплю вам Солнца!.. Ну, зачем так много мне одной?''. Вспомни, хотя бы, наши частые походы в горы всем классом. Раиса всегда безотказно таскалась с нами, а мы принимали это, как должное. Но ты вспомни, хоть одна, так сказать, нормальная классная из другого, параллельного класса, хоть раз, попёрлась со своими учениками чёрт знает куда и чёрт знает зачем, обрекая себя задыхаться до полуночи от дыма обязательного костра, мучить свои уши орущим во всю глотку транзистором, спать на заботливо ей постеленных ветках, -- жестких, не всегда сухих и больше похожих на обыкновенные палки, -- в заплатанной, старой палатке, вполне промокающей и, частенько, очень некстати, это доказывающей?!

Для нас всё это называлось Её Величеством Романтикой, а для неё? Не будем говорить о том, что её присутствие было просто обязательным. Ну, хотя бы уже потому, что без неё наши родители никуда бы нас не отпустили. Это не главное. Главное, другое, - она не только не была нам в тягость, не только ни коим образом никого не стесняла, но, я уверена, она то, как раз, и была и душой, и стержнем этих вылазок. Да ты тоже мне признавалась, что без Раисы в этих походах не участвовала бы, помнишь? Именно её присутствие придавало нашим ночным кострам, нашим беседам тот драгоценный, ничуть не растерянный во времени, едва уловимый смысл, – мы учились дружить, мы учились любить.

Как-то, ты мне сказала:

------------Друзьями были, есть и будут только те, которых ты имел в 18 лет.

Господи, Ленка, ну, откуда ты могла это знать?! Ведь тебе самой было 18, когда ты это сказала! А мне потребовалось прожить жизнь, чтоб убедиться в истинности твоих слов...

Яркий костёр, свежая, горная, майская ночь. Звуки гитар, песни под шум протекающей рядом реки. Окружающие горы подступили вплотную, чувствуем кожей их угрюмое, настороженное молчание. Жутко. И оттого ещё сильнее, ещё ощутимее это благодарно-радостное чувство уверенности в наших мальчишках-рыцарях. Глаза всех, не отрываясь, как загипнотизированные, смотрят на живое, горячее пламя. Задумчивые, и такие родные лица наших ребят. Именно тогда мы сделали свои первые шаги в таком сложном, таком нужном искусстве - искусстве доверять. Это не забывается. Никогда.

Однажды, мы остались на вторую ночёвку сами. Раиса Михайловна, по каким-то своим мотивам, не могла больше оставаться и уехала. Многие уехали вместе с ней. Остались 9 человек: четверо ребят и пятеро девчонок. Ночью, какие-то незнакомые парни, явно с недобрыми намерениями попытались к нам пристать. Не знаю, сколько их было, но то, что они были старше нас – это я помню хорошо. Спокойно, без спешки, наши мальчики-защитники подошли к той сомнительной группе, о чём-то с ними поговорили, а потом, опять же не торопясь, обе группы удалились. Была ночь, поэтому мы больше их не видели. Наступившая тишина нарушалась только шумом реки. Помню мои ощущения: я была совершенно, просто неправдоподобно спокойна. Откуда, когда появилась эта твёрдая, непоколебимая уверенность в надёжности и преданности наших парней? Но время шло, а от наших мальчишек не было ни слуху, ни духу. И начало расти беспокойство. Не за нас, - за них!

Все сорвались с места как-то сразу, не сговариваясь. Заговорили одновременно, перебивая и не слушая друг друга. И мы, девчонки, решили идти спасать (!) наших пацанов. Я горжусь нами! Это была уже та самая, не зависящая ни от времени, ни от расстояния, настоящая дружба. Но поняла я это только сейчас, сегодняшними глазами просматривая случившееся. А тогда, в ту ночь, это был просто импульс, порыв полных веры, юных, не тронутых ещё ржавчиной разочарований и потерь, сердец...

Но всё, слава богу, обошлось мирно. Отойдя метров на 50 от костра, мы встретили наших ребят. Они возвращались здоровые и невредимые, а на все наши дотошные вопросы ничего нам не ответили. Только лет через пять после окончания школы Мишка Балдин раскрыл эту тайну. Те парни имели... ножи. Грозя, потребовали, чтобы наши пацаны ушли и не стали мешаться у них под ногами, обещая за это их не тронуть. Всё остальное произошло рефлекторно быстро. Вооружившись, чем попало (сам Мишка был страшно рад найденному каким-то чудом, заржавелому металлическому лому) и сомкнув свои ряды, наши рыцари ответили просто, будто говорили о чём-то само собой разумеющемся:

---------Мы не уйдём.

А мерзость стала думать и совещаться. Как правило, плохое всегда требует длительного размышления. И чем более оно плохое, тем более дольшего раздумывания и требует. Бандюги совещались долго. Очень долго. А потом, поджав хвосты, покинули поле боя. Наши мальчики, сами того не замечая, совершили свой первый нормальный мужской поступок. Нормальный! Потому что грязь и подлость аномальны. Но их слишком много в этом мире, и, как следствие, самый простой, благородный, здоровый поступок воспринимается, чуть ли не как чудо. Почти, как подвиг.

Мы учились любить, мы учились дружить. Никогда не нужно сдерживать порывы, которые идут от сердца. Ибо они идут от сердца!

Как ты права!

Были и смешные происшествия. Чтобы добраться до нашего места, надо было перейти горную речку по мосту. Тут и начиналось интересное – мост-то был навесной! Кто-то скажет, ну, и что? Видели мы такие мосты, и переходили не раз, и ничего особенного не заметили. А-а! Вы просто не видели нашего моста - моста романтиков! Вообще-то, мостом это сооружение назвать было трудно: сомнительной молодости два железных троса, натянутых в сорока сантиметрах друг от друга и настил из досок строго разных размеров и далеко не первой свежести. Уложены они были экономно, так, чтобы не закрывали, ни в коем случае, обзор захватывающей панорамы глубоко под ногами: острые валуны и камни реки, покрытые кое-где зелёным мхом и белой пеной взбеленившейся стихии. Чудо горной инженерии раскачивалось и без помощи ветра, так, для собственного удовольствия, вызывая к себе должный страх, почёт и уважение.

Теперь я уверена, что ты ясно вспомнила наш знаменитый Мост.

Однажды, идя на очередную вылазку и добравшись до этого изверга, мы, как всегда, забуксовали. Мальчишки, заранее опередив нас, быстро перебежали на другой берег, и, крепко ухватив обеими руками трос, приготовились к встрече первой жертвы: если бы кто-то ступил на мост, они бы сразу же начали его раскачивать, превращая его таким образом, в жуткие качели.

Раиса Михайловна, и мы, девчонки, не имели ни малейшего желания на них покататься. Но с нами застрял и Тиманин. Предложив свою помощь, как носильщика, он гордо нёс портфель своей учительницы и отстал от ребят. Не мог же он её оставить! Что делать? Тиманин мужественно вызвался перейти на ту сторону вместе с портфелем и угомонить наших мучителей. Он смело ступил на доски, но, как только оказался на середине моста, пацаны начали свою работу. У Тимы была свободной только одна рука, ибо во второй он, мёртвой хваткой, держал свою драгоценную ношу. Драгоценную не только тем, чья она была, но и по её содержимому: варенье, колбаса, ветчина, булочки с изюмом, словом, - сказка! Надо было видеть, как он отчаянно извивался, пытаясь удержать равновесие и, без потерь, продвинуться вперёд. Но его борьба была короткой и заведомо проигранной. Он оказался перед тяжким выбором: или сам станет жертвой, или портфель любимой женщины. Но быстро сообразил, что проголосовав за первое, всё равно не минует и второго! И выбор был сделан -- сумка улетела в реку. У него был вид провинившегося щенка. Мы покатывались со смеху, а Раиса Михайловна философски заметила:

-----------Хотела бы я видеть лица археологов, когда, лет так через 1000, они найдут мой портфель, и будут чесать себе затылок, пытаясь понять, что за содержимое там было, и почему его запрятали на дне реки!

А я, уже закончив описывать этот эпизод, вдруг, подумала: как много существует видов вынужденных выборов. В данном случае, таком незначительном, таком мелком, мы встретились с видом, который я назвала бы путём наименьших потерь. Это, очень часто, один из самых тяжёлых и мучительных выборов, с тончайшей, как мембрана, почти не видимой границей с жестокостью и даже подлостью. Поясню, если ты не совсем меня поняла: женщина не может разродиться, рискует умереть, и врач спрашивает у мужа кого спасать, ребёнка или мать. Что делать? Или во время войны: трое разведчиков возвращаются с задания. За ними погоня и тяжело ранило одного из них. Ясно, что оставшиеся двое, неся на себе своего товарища, далеко не уйдут, погибнут все. А добытую информацию надо во что бы то ни стало донести. Что делать? Или в семье. Жена, муж, дети. Муж гуляет, или пьёт, или и то, и другое вместе. Или просто, очерствевший, холодный человек. Словом, любовь, как испуганная птица, давно улетела из их дома без оглядки - не вернёшь. Что делать? Остаться с мужем, пусть даже таким, крепко вцепившись в его штаны? Или уйти? А тогда, как же дети-то, без отца? А как же я-то, без мужа? В каком случае больше потерь?

Думаю, оставшись во лжи. Она, как кислота, медленно разъест всё, на чём держится любая семья: доверие и взаимопонимание. Не только сам себя потеряешь, но и детей своих, их уважение и доверие. Не простят они тебе этой лжи, этого обмана. И ни уберечь их, ни помочь им ты не сможешь, ибо никогда они не прислушаются к твоему совету. Будут смотреть на тебя и думать: а сама-то ты, своим умом, чего достигла в жизни? А значит, и выеденного яйца не стоят все твои советы. Как в русской поговорке - и словом, и делом. И хорошо ещё, если они тебе этого не скажут, пожалеют и промолчат. Приговором всей жизни прозвучали бы эти слова из уст детей твоих!

Однажды, глубокой осенью, мы вновь отправились в поход. Мальчишки, на этот раз, решили наловить рыбы и сварить на костре уху. Наладили удочки, накопали червей и пошли к реке. Закинув прямо с берега, они быстро поняли, что так ничего не поймают, т.к., из-за короткой лески, поплавок падал рядом с берегом. Тогда они приняли роковое Соломоново решение: ловить прямо с камней, которые в художественном беспорядке были разбросаны предусмотрительной природой далеко от берега, на заманчивой глубине. Хи-хи! Не всё то золото, что блестит! Не они рыбу поймали, а рыба их поймала. Как только все трое, широко размахнувшись, закинули удочки, они тут же потеряли равновесие и плюхнулись в эту грязную, пополам с тиной, ледяную воду. Эту картину надо было видеть. Её просто невозможно описать! Мы покатывались со смеху, как ненормальные! Теперь я чётко представляю, как выглядят водяные. Помнишь, как мы их отмывали и сушили у костра? А рыбу больше никогда не ловили... Вывод: не теряй равновесие, а то рискуешь превратиться в водяного! Шучу, но не совсем. Как говориться, в каждой шутке есть только доля шутки!

А помнишь, как мы, однажды, сбежали с уроков? Со всех и всем классом! Помнишь, конечно, такое приключение не забывается. Но наверняка, до сих пор не знаешь, кто был тогда зачинщиком. Признаюсь! Я сама не знаю, как это получилось. Помню только, что это был прекрасный, полный солнца, весенний апрельский день. До звонка оставались считанные минуты. И вдруг, с неимоверным, неописуемым словами отвращением, ясно, как-то всей кожей, я представила, как сейчас в класс войдёт наша скучно-сухая, наперёд вся просчитанная англичанка. Но это было бы ещё полбеды! Но сменить её должна была неофициальная чемпионка мира среди зануд – географичка. И это было ужасно. Контраст между весёлым, полным тепла и обещаемой любви днём и этими полуроботами (да простят они мою откровенность) был таким разительным, таким одуряющим, таким больным, что я аж взвыла от отчаяния! И сразу же последовала неминуемая и уже ничем и никем неконтролируемая реакция: я крикнула на весь класс:

----------Давайте слиняем с уроков!

Как оказалось, чаша была полна у многих: достаточно стало одной капли, чтобы она перелилась через край. Первыми подхватили клич мальчишки, носящие склоняемые на всех родительских собраниях фамилии: Ворсин, Балдин, Тиманин. (к слову, в разделе “поведение“ неизменно упоминалась и моя, на четвёртом месте). Девчонки растерялись, но времени на раздумья уже не было - прозвенел звонок. И мы, вихрем, вылетели из класса. Сильные проявления чувств, их молниеносный, ослепляющий всплеск, всегда завораживает, подчиняет себе. И эта волна взрыва подхватила всех. Через секунду класс опустел, и в нём остались только наши осиротевшие портфели.

Мы бежали без оглядки, до самой набережной. И только там остановились, чтобы перевести дух и подсчитать потери. Но их не было! Никто не вернулся в школу, а значит, не было и предательства. Все оказались в одной лодке и громкое, дружное ура! позволило снять напряжение, расслабиться и засмеяться от полного, восторженного счастья. Правда, когда восторг мало-мало поутих, мы вспомнили о Раисе, и нам стало её жаль: поняли, что, вовсе того не желая, подставили её под удар. Ведь она, как никто другой, отвечала перед директором за наш класс! Сразу представилось, как она будет стоять перед ним на ковре и не знать, куда девать глаза от стыда. Это был эффект ложки дёгтя в целой бочке мёда. Наверное, полного, ничем не омрачённого счастья вообще не бывает. А нам было так хорошо, так свободно на душе, что набежавшая было тень, очень быстро растаяла, не оставив после себя ни привкуса горечи, ни чувства сожаления. Этого весеннего дня, напоённого запахами цветов так, что его можно было бы, как торт, ножом резать, у нас не должно было быть. Он не был предусмотрен программой. Мы сами его себе подарили. Просто украли! И никогда не забыли.

Мы учились дружить, мы учились любить.

Гулять по набережной, петь песни, шутить и смеяться, наслаждаясь друг другом, было так здорово! Весна, уже полновластной владычицей, хозяйничала в природе. Но я предпочитала, вернее, прямо обожала её самое первое, ещё такое робкое и незаметное приближение. Ещё ''на цыпочках''. Я узнавала её по запаху! По специфическому, только ей присущему, чуть терпкому на вкус, настоянному на смоле оживших почек и на прении прошлогодних листьев. Я не могла отвести глаз от молодой, до рези в глазах ослепительно зелёной, блестящей, как маслом политой, первой травы! А чего стоил неповторимый изумруд только что заневестившейся ивы! Словом, я не разделяла чувства Пушкина: ''Весну не люблю. Весной - я болен'' Конечно, он писал о любви. Но ею он болел. Я же о ней мечтала!

Но... за всё, рано или поздно, приходится платить. Ты когда призналась родителям? Я - сразу, справедливо полагая, что лучше уж они узнают о случившемся от меня. Но не созналась в своём верховодстве. Не требуй от меня слишком многого!

Чего только с нами не делали! И к директору водили, и классное собрание с присутствием завуча проводили, и родителей созывали! Словом, неделя после побега была плотно заполнена не совсем приятными событиями. Главное, чего они добивались - узнать имена зачинщиков. Но страха у меня не было. Я абсолютно была уверена, что никто не проговорится. Так и было! А Раиса с нами просто перестала разговаривать. И стало невозможно стыдно. Она сухо проводила урок и сразу уходила. Если бы она накричала на нас или, хотя бы, упрекнула, было бы в сто раз легче! Почему немой укор всегда сильнее, чем даже сто скандалов? Может потому, что крик, крепкие обвинительные слова и даже просто упрёки всегда воспринимаются как нападение? И, как следствие, автоматически включается внутренняя защита, выставляются бронированные колючки, вход в душу захлопывается наглухо, и все твои дальнейшие жесты и громкие фразы становятся бессмысленным колебанием воздуха? Не говоря уже о том, что надрывающийся в крике человек просто смешон. Особенно мужчина. Вызывает чувство, чем-то похожее на брезгливость и презрение. Повысить голос - это показать свою слабость, а значит, унизиться и неминуемо проиграть. Мы все интуитивно это чувствуем и, неосознанно, поднимаемся в своих собственных глазах, в то время как само чувство вины стушёвывается, бледнеет и, в конце концов, полностью исчезает. Более того! Мы сами начинаем себя чувствовать оскорблёнными. Разве не так? Раиса не унизилась. С ощетинившимися в коллективной защите подростками, она выбрала единственно правильную тактику поведения. И результативную. Своим упорным, осуждающим молчанием она проняла нас до кончиков волос! В конце концов, мы попросили у неё извинения. Мир был восстановлен, а она окончательно завоевала наше признание и уважение.

Воспоминаний о школьных годах, таких ярких и полных, как те, которые я только что переворошила вместе с тобой у меня мало. Или много? Как и с чем сравнить, чтобы ответить? Всё познаётся в сравнении, а приравняться не к чему. Мы никогда с тобой на эту тему не говорили. А жаль. Так здорово было бы сравнить, что врезалось в память тебе, а что - мне. Может, я смогла бы лучше понять тебя, и, следовательно, помешать сделать то, что ты сделала...

Детская игра ''зарница''. Как это было здорово! Помню, как я ликовала от радости, уговорив записать меня в разведчики. Ведь брали-то туда только мальчишек!

Мы, ускоренным шагом, впереди всех, прошагали километров шесть, не меньше. Настоящий марш-бросок, по жаре, без привалов, обливаясь потом. Никто не жаловался и никто не отставал. А я, девочка, готова была скорее умереть, чем кому-нибудь признаться в моей усталости уже до кругов перед глазами. Добравшись до назначенного пункта, я с ужасом увидела большую гору. Предчувствие не обмануло: надо было, сходу забраться на её вершину и первыми отыскать флаг противника. Кто опоздал - тот и проиграл. И из последних сил, я полезла на эту гору. До сих пор помню, какая она была крутая и высокая, как сильно билось сердце и как пот застилал глаза. Многие мальчишки меня опередили, и я оказалась в последних рядах. С горечью смирившись, что честь найти флаг будет уже не моя, я всё равно не сдалась и упорно, почти на четвереньках, покарабкалась наверх - во что бы то ни стало, надо было дойти! И вот тогда-то и произошло чудо. Но только много позже я смогла объяснить случившееся -- появилось второе дыхание! Вдруг, как по мановению волшебной палочки, исчезла без малейшего следа смертельная усталость, тяжёлое, с хрипом дыхание, и я, как молодая козочка, бегом, перегоняя всех, побежала на вершину! И получила мой первый серьёзный урок жизни. Как поёт Алла Пугачёва:

Если долго мучиться,

Что-нибудь получится!

Обязательно придёт второе дыхание. Только вёсел не бросай!

А помнишь, как тебя принимали в пионеры? Это моё самое первое чёткое воспоминание о школе. Было это в мае. Принимали тех, у кого день рождения был весной, а у меня, если ты помнишь, в апреле. Первое испытание происходило в классе. На общем собрании, обсудив каждого кандидата, надо было проголосовать ''за'' или ''против'', т.е., решить, кого допустить к приёму в пионеры, а кого нет, отложив рассмотрение его ''дела'' до осени, до следующего приёма. Мотивов для отказа могло быть два: плохая учёба (а это мне не грозило, т.к. я всегда училась хорошо) и плохое поведение. Тут уж у меня были все основания для беспокойства.

Всю жизнь мне было не понятно, почему я была всегда, вплоть до 10-го класса включительно, такой неисправимой забиякой. Этаким бесстрашным сорванцом, с восторгом лазающим по заборам и деревьям, ворующим зелёные яблоки по чужим садам, (самое весёлое начиналось, если в этих садах оказывались сторожевые собаки!), драчуном и заводилой. Какие там куклы! Я никогда в них не играла. Да у меня их и не было. Словом, - ‘'пацан в юбке''.

После окончания школы я собиралась поступать в институт. Учёба, повторяю, шла хорошо, и шансы поступить с первого раза были высокие. Но в аттестат зрелости шла и оценка по поведению. Раиса Михайловна прекрасно знала, что с плохой отметкой по поведению никакой институт мне просто “не светил”, даже документы не приняли бы. А в моём табеле бессменно торчало ''уд'', т.е. удовлетворительно, -- жалкая троечка, незаконно занимавшая место заслуженной двойки поскольку с ''неудом'' в следующий класс не переводили. Но, конечно, я и не подозревала, что оценка по какому-то там поведению могла быть решающей при поступлении в ВУЗ.

10-й класс, конец третьей четверти. Раиса, как обычно, по списку читала наши оценки. В большинстве своём мы их и так уже знали. Окончив по предметам, она перешла по поведению. Я уже её не слушала - всё было старо, как мир. И вдруг после моей фамилии, краем уха, мне послышалось... ''примерно''! Я так удивилась, что аж подскочила на месте и, позабыв о всяких приличиях, громко и нахально её перебила :

----------Что-что? У меня ''примерно''?!

Раиса не обратила на моё восклицание никакого внимания, только посмотрела соответствующим взглядом и продолжила чтение. Это уже потом, спустя несколько лет, она призналась, что ожидала такую реакцию и заранее к ней подготовилась: не хотела акцентировать внимание всего класса на этом эпизоде. Не объяснять же всем, да и мне самой, истинную причину и мотив её решения - она не хотела ломать мне жизнь. В скобках замечу, она всегда знала, кто был зачинщиком нашего знаменитого побега с уроков! Сама догадалась. Как видишь, она хорошо нас изучила.

Так вот, всего несколько лет назад, мама открыла мне тайну моего превращения из ласковой девочки в ''пацана в юбке''. Это произошло ещё в детском садике. Мой отец перенёс туберкулёз, и у меня нашли предрасположенность к этой болезни. В городе не было яслей для таких детей, но зато, был санаторный садик. Вот мама и уговорила заведующую этим садом взять меня туда раньше срока. Таким образом, я оказалась самой младшей среди всех детей. И в первый же день пришла домой вся зарёванная. Захлёбываясь слезами, рассказала, как меня били и обижали. Мама, как могла, успокоила ребёнка, но на следующий день история повторилась. Тогда она поговорила с воспитательницами, и они пообещали проследить. Но, при всём их желании, это было не реально: детей - много, а их - мало. Разве уследишь за всеми? Но надо было что-то делать, т.к. ребёнок наотрез отказывался идти в сад. Тогда мама рассказала об этом моему отцу. А он среагировал моментально:

----------Где она? Давай, веди сюда.

Меня привели.

----------Бьют?

----------Ага-а-а.

----------Так вот! Сдачи давать надо! Понятно?

Мама говорила, что я очень удивлённо посмотрела на папу, а потом ответила, уже значительно повеселевшим голосом:

----------Ага-а-а!

В тот же день, вернувшись домой, я, захлёбываясь уже не слезами, а восторгом, рассказала папе, как побила и моего обидчика и ещё кого-то и ещё... А через ещё два дня мама уже пожинала плоды отцовского воспитания - её вызвали в садик за поведение дочурки. Кстати, воспитательницы никак не могли понять, что же это такое родители сделали со своим ребёнком.

Хочешь посмеяться? Знаешь, как меня выводили гулять зимой? Воротник пальто у детей, как ты помнишь, всегда завязывали длинным шарфом, особенно в сильные морозы. На выходе, уже на пороге, я сама протягивала концы этого шарфа маме и лепетала:

----------Мама, ня! (нà!)

Она брала меня за вожжи и, таким образом, мы выходили на прогулку. В противном случае, прогулка превращалась в пробежку.

На собрании класса, отметив, что моё поведение оставляет желать лучшего, но что, всё-таки, оно не настолько ужасно, что бы проголосовать ''нет'', меня пропустили в пионеры. Сказать, что я была рада – это всё равно, что ничего не сказать. Но и волнению моему не было границ, не говоря уже о клокочущем страхе, что в решающий момент я забуду клятву.

И вот, наступил долгожданный день. Началась торжественная линейка. Мы, человек восемь, выстроились в одну шеренгу во дворе школы, напротив столовой и один за другим, произнесли клятву, которую (до сих пор!), помню. Не удержусь, чтобы не привести несколько строк: ''Я, Пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь: жить и учиться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая Партия...'' Как это было красиво и как это было гордо! Когда подошла моя очередь и я, голосом, звенящим от избытка переполнявших чувств, без запинки произнесла клятву. Старшая пионервожатая повязала мне на шею шёлковый алый лоскуток материи, и я стала пионеркой. Образы юных героев выстроились перед глазами, и меня просто распирало от счастья. Тогда, больше не выдержав, уверенная, что то же самое испытывают и все мои одноклассники, я толкнула локтём соседку справа. Это была Танька Вадер. И холодным ушатом воды стал для меня её раздражённый и равнодушный шёпот:

----------Ты чего толкаешься? Делать что-ли нечего?

А самым первым шагом к тому, что потом произошло в Ленинграде, и за что я получила тогда от тебя такое холодное чужое письмо, стал следующий, осенний приём в пионеры остальных моих одноклассников. Приняли ВСЕХ! И двоечников, и прогульщиков, и хулиганов. Всех! Удар по пионерии был нанесён. Ниже пояса, прямо по моей вере. Сначала не осознанно, скорее только интуитивно, но я почувствовала эту наглую, почти ничем не прикрытую ложь...

Был и второй удар, и, пожалуй, посильнее, чем первый. Для тебя не секрет, что мой отец был алкоголиком. Но что это означает, тебе повезло не узнать никогда.

Самое первое детское воспоминание: мама со мной на руках убегает к соседке, спасаясь от пьяного отца с топором в руке. Было мне тогда годика три, не более. Трудно писать об этом. Вновь бередить зарубцевавшуюся, уже покрытую таким высоким снегом рану. Опять переживать пульсирующий в висках страх, заполнявший вечера, когда мы ожидали возвращения отца. Наконец, раздавался звонок в дверь и холодный ужас сводил душу - какой? На карачках, со стеклянными, невменяемыми глазами, в грязи, опирающийся на стену, чтоб не упасть? Или сегодня повезёт, и ни драки, ни скандала не будет? А дверь открывать мать всегда просила меня. Увидев какой, я подавала ей знак...

Да, отец не просто выпивал. Он не останавливался, пока не доходил до свинского, животного состояния. Валялся под заборами, оставлял семью без зарплаты, и, не редко, одаривал счетами из медвытрезвителя. Не было человека в городке, кто не знал бы о нашем позоре. А мам всё терпела. Плакала, проклинала его, желала ему смерти: ''Чтоб ты сдох!'', но не разводилась. Я не могла этого понять. А она объясняла, что, в случае развода, сразу завис бы вопрос о квартире, что разменять её на две поменьше совершенно не реально, а потому всё равно пришлось бы жить вместе. Забегая вперёд, скажу, - это была неправда. Мы три раза (!) сменили квартиру: мама продвигалась по служебной лестнице и квартиру в других городах, куда её переводили, предоставляли ей, а не ему. Если бы она от него отказалась, мы бы уже в наш город-сказку переехали без него. Всё было проще: она боялась остаться одна.

Но тогда я ещё верила матери и ломала голову, как ей, да и самой себе помочь. И придумала. Мой отец, ведь, был коммунистом! В колхозе, где он работал, была, конечно, своя парторганизация, но пили там все без исключения, может и не так, как он, но, всё равно, помощи от них искать было бесполезно. И, втихаря от мамы, 13 летняя девочка написала письмо в ''Правду''. Доверчиво и наивно рассказав о нашей беде, я спрашивала, как может быть в партии такой человек, как мой отец? Смакуя заранее, как обрадуется мать, когда от туда примут меры, я с нетерпением ждала ответа, не сомневаясь в победе.

И ответ пришёл. Ещё бы! Прямо в колхоз отца: из газеты письмо переслали обратно в парторганизацию. На дорассмотрение.

Моя мать назвала меня её врагом...

Ни лозунгам, ни призывам я больше не верила. Скажешь, из-за таких мелочей? Я уже писала тебе о мелочах: их просто не бывает. Это всегда колечко, без которого не соберёшь цепь. Я стала наблюдать, сопоставлять, думать. И... не захотела вступать в комсомол. Отчаянно цеплялась за мой галстук, откладывая и переоткладывая день, когда его должны были с меня снять. Чтобы дать комсомольский значок, который уже ничего для меня не значил. Не осуждай меня. Разве можно видеть глубже в 14 лет?

Видишь, сама того не ожидая, я добралась до корней того события, которое несколько лет спустя так резко и неожиданно чуть не поставило нас по разные стороны баррикад. Я, конечно, напишу об этом подробно, но позже.

Blog

Книга, недостойная второго прочтения, недостойна и первого