"Рассказывай."
| Вид материала | Рассказ |
- Пап! Ну, расскажи, наконец, как ты с нашим Домовым познакомился Пап Ну, паа-аа-ап!, 197.21kb.
- Моу «сош №6» «Рассказывай, память, былое…», 61.7kb.
связанные за спиной, выворачивало из суставов, лука седла врезалась в
бок. Хотелось пить. По счастью, лошади шли шагом, но всё ж к концу
пути боль поглотила все другие чувства. Изредка приподнимая голову, он
видел, как приближаются массивные серые стены, но и тогда половину
картины закрывала широкая конская спина.
Громада замка вырастала медленно. Рыжеволосый странник видел в
своей жизни замки, и не раз, но этот затмевал все, виденное ранее.
Деревья перед ним вчистую были снесены версты на полторы во все четыре
стороны, наверное, чтоб не подобрался враг. Стены, высокие и
неприступные, венчались мощными квадратами зубцов. Вокруг был ров с
водой, застылый в серый лед и заметённый снегом. Шесть башен разной
высоты смыкали стены по углам, а в самой середине, словно замок в
замке, высились четыре башни огромной цитадели.
Во дворе было тихо, да и некому тут было шуметь - два стражника в
воротах, конюх, подбежавший расседлать коней, да женщина ещё не старых
лет, что шла куда-то прочь с пустой корзиной - вот и весь народ. Если
кто и был ещё, то предпочитал сидеть в тепле. Снег, чёрный и
истоптанный, лежал во всех углах. Полоскалось белье на ветру. Пахло
дымом и горелым молоком.
Странника стащили с коня.
- Что граф? - спросил, зевая, конюх. - Всё ещё охотится?
- Угу, - с ленивой неохотой отозвался один из всадников. - Отведи
коней, да разыщика Хорию. Да поживей, а то мы и так устали, да стоять
ещё тут...
Тот кивнул, увел лошадей в конюшню и после скрылся в замке.
Они здесь все были какие-то сонные - и всадники, и этот конюх, и
два стражника у входа. И даже Хория - кузнец лет сорока, до глаз
заросший чёрной бородой и широченный, как сундук, казалось, тоже
только встал с лежанки; а может, так оно и было. Был миг, когда
страннику почудилось, что он уснул и видит сон - бредовый, страшный,
но всё же - сон, но миг прошёл, вернулась боль в заломленных руках, и
наважденье сгинуло.
- Чего с ним делать-то? - спросил кузнец.
- В подземелье.
- А... Ну-ну...
Пленника втолкнули в полутемную кузницу, развязали ему руки и
содрали с плеч тулуп. Держали крепко и умело - толком и не
пошевелишься. Хория затеплил трут и долго раздувал огонь, сопя и
кашляя, затем накинул жжёный войлочный передник, мехами раскалил две
малые заклепки и нашарил на стене браслеты кандалов. Длинная цепь,
зазвенев, потянулась по камням. Кузнец смерил взглядом железные
кольца, кивнул и всё также безразлично потребовал:
- Руки.
Наручники он заклепал, почти не глядя - привычная, видать, была
работа, - и после, положив углей в горшок, направился к подвалам.
Рыжего парня под руки тащили следом. Спустились узкой лестницей
куда-то вниз. В стене вдруг обнаружился горелый факел, кузнец зажёг
его и потянул за ржавую скобу, отворяя старую, белесую от мерзлой
плесени дверь. Шагнул вперед и оглянулся:
- Куда его?
- Да всё равно, куда, - ответил стражник, державший в руке цепь от
наручников. - Вон, туда, хотя бы.
Кузнец замялся:
- Туда не надо бы - там баба.
- Да не один ли чёрт! - ругнулся тот. - Сади, где знаешь!
В подвале было сыро и темно. Свет факела плясал над головой. Со
всех сторон давил холодный дикий камень, казалось, что неровная кладка
потолка вот-вот обрушится.
Хория выбрал третью дверь. Замков здесь не было - лишь толстые
тяжелые засовы. Дверь вела в темницу - комнатушку пять на пять больших
шагов, с земляным полом и двумя лежаками у стен. На одном из них
бугрился ворох серого тряпья, от которого к кольцу в стене тянулась
цепь - другое такое же кольцо было пустым. В окно, настолько
маленькое, что решетка там была бы лишней, сочился тусклый зимний
свет. Кузнец ушёл и вскоре вновь вернулся с маленькой жаровней. Цепь
закрепили на кольце и удалились прочь.
Воцарилась тишина.
Тот, кто назвался травником, постоял с минуту, о чем-то размышляя,
окинул взглядом пол и потолок, покосился на окошко. Шагнул было к
двери - цепь натянулась, не пуская. Понятно стало, почему в двери нет
замка. Он опустился на лежак, рассматривая руки, поскрёб ногтем ещё
теплые головки заклепок. Ковка была прочная и глухая - такую и зубилом
не сразу собьешь... Там, где обожгло железом, кожа вздулась волдырями.
Он вздохнул и выругался.
Куча тряпок на соседнём лежаке раздвинулась, явив на свет чью-то
заросшую пегими космами голову. С минуту они молча расматривали друг
друга.
- Ты кто? - спросила, наконец, голова. - Холоп, иль кто ещё?
- Странник я, - помедлив, ответил рыжий парень.
- И за что ж тебя сюда?
- Попался графу на охоте под горячую руку.
- Понятно...
Обладатель головы выпростал наружу руки, тоже - скованные цепью, и
сел, кутая в рваное одеяло худое, прикрытое грязными тряпками тело.
Поёжился, поскрёб ногтями в бороде.
- Слышь, рыжий, - он вдруг покосился на окно. - Что там сейчас,
снаружи?
- День.
- Нет, а вообще?
- Вообще - зима, - помедлив, ответил тот. - Февраль.
- Февраль... - задумчиво повторил узник. - Уже февраль... - Он
посмотрел на своего негаданного собрата по несчастью и вздохнул. - Я -
Миклош, а тебя как звать?
Ответа не последовало.
* * *
С приездом графа что-то изменилось. Наверху забегали, засуетились,
но вскоре снова всё притихло. Под вечер заявился стражник и принес еду
- миску чечевичной каши, а для рыжего странника приволок старое драное
одеяло, без которого к утру тот наверняка замёрз бы насмерть. А после
все о них забыли.
Время замерло для узников. Им, погребенным заживо в каменном
мешке, оставалось только разговаривать друг с другом. Раз в день
заходил хромой и тощий тюремщик, приносил еду. Их день тянулся
бесконечно, серый и унылый. Ночь приходила без сна, холодной стылой
дремой. Ложились спать спиной к спине - так было теплее, и хоть не
давали при этом покоя многочисленные блохи - ничего не поделаешь,
приходилось терпеть.
Истосковавшийся по людям Миклош говорил много и охотно. Как
выяснилось вскоре, сам он попал сюда за то, что осмелился рубить дрова
в графском лесу.
- Ну, а как не рубить? - вопрошал он. - На всю зиму хвороста разве
напасешься? А зима-то нынче - вон она какая... Я и пошел. Дёрнул же
чёрт этих собак рядом проехать - услышали топор. Четвертый месяц уж я
тут, всё жду - а вдруг да отпустят. Как там жена да дети - ничего не
знаю... - Он вздохнул. - Ладно, хоть успеля им две поленницы сложить,
прежде чем графские холуи меня подловили. Хотел уж третью, чтоб
наверняка, да вишь - перестарался. Жадность погубила...
Странник молча всё выслушивал, и лишь однажды вдруг спросил:
- А много ли народу в этих вот подвалах?
- В темнице-то? Да много кто сидит, - Миклош покачал головой и
поёжился. - Да и тем, считай, повезло - годков этак с пять тому назад
ох и лютовал же он! Была у него такая забава - на кол людей сажать. Не
счесть, сколько он народу перевел. Чтоб он сдох, проклятый дракул!
В первую же ночь странник попытался избавиться от оков, и
неожиданно для себя понял, что непонятно как утратил свой дар. Он
знал, что стоит лишь найти нужное Слово, и цепи слетят с него шелухой,
но Слово не хотело приходить. И вообще - не было никаких слов. Он
ходил по темнице туда-сюда вдоль лежака, насколько позволяла цепь, а
чаще - сидел неподвижно, что-то вспоминая, но всё было без толку.
Что-то очень важное ушло вместе с именем и больше не вернулось. Он
бросил свою Силу, и сам теперь был, как тот рифмач, что больше не
может сложить и двух строчек.
- Жуга, - сказал он в темноту, прислушался к себе и тихо повторил:
- Жуга...
Чужое слово замерло в холодном воздухе, не породив в душе ни
отклика, ни эха.
"Все возвращается, - подумалось ему. - И помнится, я сам себе об
этом говорил... Я снова выбираю имя. Там, на поляне я узнал вопрос. Но
где теперь искать ответ? Чего мне надо от себя? И кто он - враг моего
врага?"
- Я выберусь, - сказал он сам себе и сжал кулаки. - Клянусь, я
выберусь отсюда! Хотя пока ещё не знаю, как...
* * *
Прошло уж больше двух недель с того момента, как на графской охоте
полонили рыжего пришлеца. Новый день начался для узников как обычно,
но к полудню в коридоре вдруг послышались шаги, слишком громкие даже
для тюремщика - то явно были сапоги, тяжелые, подбитые гвоздями.
Лязгнул засов. Дверь отворилась, и в темницу, роняя с факела горящую
смолу, шагнул Кришан - оруженосец графа Цепеша. Следом шёл кузнец с
молотком и зубилом в руках.
- Которого? Рыжего? - спросил он, оборотившись на Кришана.
- Его, - кивнул тот.
Травник поднял голову и исподлобья оглядел обоих, но спрашивать
ничего не стал. Он похудел, осунулся с лица и выглядел теперь ещё
нескладнее, чем раньше. Шею и руки исполосовали расчесы, под глазами
набрякли круги. Грязные волосы спутались в колтун. Кузнец нацелил на
кольцо зубило, в три удара сбил заклепку, отошёл. Кришан поднял
упавшую цепь и намотал её на кулак. Покосился на пленника.
- Ты вправду знахарь, или врал тогда? - спросил он.
- Если и знахарь, то что?
- Отвечай, когда я спрашиваю!
- Да. Знахарь.
Кришан передал свой факел кузнецу:
- Жди здесь, как обычно, - распорядился он. - Инструмент не
убирай. А ты давай, шагай вперед. - Он подтолкнул рыжего в спину и сам
двинулся следом.
По извитой и узкой лестнице поднявшись вверх, они выбрались на
свет из подземелья и долго шли кривыми коридорами вдоль серых стен.
Травник попытался запомнить дорогу, но по пути им встретилось столько
дверей, а коридоры были так похожи друг на друга, что вскоре он вконец
запутался и бросил это дело.
Наконец, оба добрались до массивной дубовой двери в одной из
башен. Стены здесь были круглые, а в окошко виднелся далекий
заснеженный лес. Кришан остановился.
- Граф вчера занемог после трапезы, - угрюмо буркнул он. - Вина
перепил, или ещё что. Слег и животом мается.
- Я думал, что у графа имеется собственный лекарь... - криво
усмехнулся тот.
Оруженосец вскинулся и вдруг без разговоров ударил его кулаком в
лицо - рыжая голова мотнулась, губы странника окрасились кровью.
Кришан потянул к себе цепь.
- Для тебя граф - "Ваша Милость", или ты забыл уже? - прошипел он.
- А забыл, так запомни снова, смерд! А лекарь был, да только болтал
много. Пришлось язык ему отрезать... вместе с головой. - Он вынул из
ножен узкий, как ивовый лист, стилет и поиграл червленым лезвием у
того перед глазами. - И не вздумай выкинуть чего - уж я с тобой в
момент расправлюсь. Ну, пошел!
За дверью было жарко. Горел камин. Кровать с огромным пологом
занимала чуть ли не полкомнаты. Двое слуг растирали что-то в медной
ступке. Пестик мягко позвякивал. Граф лежал, кутаясь в одеяло, с лицом
желтым, как пергамент. Глаза его поблескивали злобно. Завидев Кришана,
он кивнул и указал рукой:
- Подойди.
Подошли ближе. Граф перевел взгляд на травника.
- Ты вроде как хвалился, что лечить мастер? Ну, давай, лечи.
- Чего болит-то... Ваша Милость? - спросил тот.
Граф указал рукою: "Здесь."
Затылком чуя холодок железа, рыжий шагнул к кровати и возложил
ладони графу на живот. Надавил легонько, затем сильнее - граф
поморщился, но не издал ни звука.
- Печень... - отступив, сказал травник, почувствовал, как острие
ножа кольнуло кожу за ухом, и добавил запоздало: - Ваша Милость.
- Ты можешь снять боль, знахарь?
Парень хотел развести руками - цепь звякнула, прервав движение на
полпути, и он пожал плечами.
- Мои травы, - хмуро сказал он. - Их нет.
Владислав Цепеш сделал знак слуге:
- Пойди и принеси котомку с этого... куда вы там её забросили?
Короче - неси.
- Но мы... - начал тот неуверенно.
- Быстро! - рявкнул граф, и тот умчался со всех ног. Через
несколько минут мешок, слегка подмокший, но в остальном невредимый,
лег перед травником на стол. Травник зубами сдёрнул мокрый узел и
долго перебирал свои травы и коренья, откладывая в сторону то одно, то
другое.
- Ну, чего там ещё? - спросил, нахмурясь, граф.
- Воды горячей, лучше - кипятку, - сказал угрюмо тот, неловко
засучивая рукава. - И руки надо бы помыть, - он поднял грязные ладони.
Браслеты кандалов скользнули вниз, к локтям, открывши две кровавые
полоски на запястьях. Граф скривился и плюнул с отвращением. Махнул
рукой, распоряжаясь - тут же двое слуг втащили бадью с водой и большой
горшок с кипятком.
- Нож, - попросил травник. Оруженосец за его спиной напрягся,
посмотрел вопросительно на графа - тот кивнул - и вынул из ножен
короткий разделочный нож. Протянул рыжему знахарю и после смотрел, не
отрываясь, как тот крошил сухие жилистые стебли зверобоя. Одна,
другая, третья - травы так и сыпались в горшок. Наконец он
остановился, вытер нож о рубаху и вернул его Кришану.
- Готово, - сказал он и повернулся к графу. - Пей по кружке каждый
день, и боль пройдёт.
Граф усмехнулся и махнул рукой:
- А ну, отпей-ка прежде сам.
Не говоря ни слова, тот зачерпнул настоя, подул, остужая, и выпил
всё до дна. Поставил кружку на стол.
- Ладно же, - кивнул угрюмо пан Владислав и глянул на Кришана. -
Отведи обратно этого... Если к вечеру не окочурится, так и быть -
спробуем зелье. - Он снова повернулся к знахарю. - Коль поможет - твоё
счастье, травник. Нет - пеняй на себя. На кол не посажу, но плетей
отведаешь... Эй вы, олухи! Травы не выбрасывать - найдите место, где
посуше и там схороните. А тронет кто - головы поотрываю... А теперь -
пошли все вон!
Кришан кивнул, не говоря ни слова, подхватил свисающий конец цепи
и подтолкнул пленника к двери. Тот глянул на него через плечо,
сощурился недобро, но смолчал и двинулся вперед по коридорам, то и
дело останавливаясь, пока Кришан затворял за ними двери - по замку
гуляли сквозняки. В подвале он с рук на руки сдал пленника тюремщику и
ушёл. Железо грелось, кузнец, как ему и было приказано, ещё ждал. Цепь
сунули в кольцо, склепали звенья. Кузнец ушёл, собрав свой инструмент,
и дверь за ним закрылась.
Парень всё также молча опустился на лежак, поёжился от сырого
холодка и потянул к себе одеяло. Миклош завозился - из-под вороха
серых тряпок показалась косматая седая голова.
- Гляди-ка, жив! - ощерился он. Сел, почесался, звякая цепями.
Кивнул на потолок. - Чего ты там делал-то?
- Графа пользовал, - ответил хмуро тот.
- Самого?!
- Угу.
- И что, - ахнул Миклош, - неужто не отравил душегуба?
Тот покачал головой.
- Ну и дурак! - он плюнул яростно и вновь полез под одеяло. - Так
и так - подохнешь, - проворчал он оттуда. - А мог бы запросто его с
собою прихватить - всё ж людям польза...
Вскоре он захрапел.
Боль, как видно, донимала графа не на шутку - не к вечеру, но
через два часа пришли проведать, что и как, и убедившись, что травник
жив и вроде как здоров, ушли доложить. Охранник принес им хлеба и воды
и направился к себе - спать.
За окном темнело.
- Возьми мой хлеб, - сказал вдруг странник, когда Миклош проглотил
свою долю. Старик поперхнулся, глянул недоверчиво:
- Это ты с чего вдруг?
- Всё равно пропадет, - непонятно ответил тот, отломил корявую
жёсткую корку и пододвинул остальное Миклошу. - На, ешь. Воду оставь!
- добавил быстро он, когда тот потянулся к его кружке.
- Ага... Значит, помирать ты ещё пока не собираешься, - кивнул тот
задумчиво.
- Успеется, - буркнул травник.
Он всухую дожевал горбушку долго ещё сидел неподвижно, молчал,
разглядывая скованные руки. Отставил в сторону нетронутую кружку и
осторожно развернул закатанный рукав. Разжал кулак - на ладони
остались лежать шесть сморщенных сушеных ягод - четыре черных и две
красные.
- Это что там у тебя? - Миклош вытянул шею, пытаясь что-то
разглядеть в неверном сером свете, лившемся снаружи в узкое окно. -
Ягоды какие, что ль?
- Ягоды, ягоды... Ты вот что, - он поднял взгляд. Глаза его
блеснули. - Что бы со мной ни приключилось, не трогай их, ясно?
- Куда уж яснее... А что это?
- Даст бог, так потом объясню, а пока что - молчи.
Травник умолк и нахмурился, рассеяно катая ягоды по ладони.
Четыре чёрные горошины росли когда-то в чаще леса близ болота - то
был редкий в здешних сухих местах чёрногон, сладковатый на вкус и
гибельный, как сама смерть. Парень и сам уже не помнил, зачем прикупил
в городской лавке вместе с прочими травами дюжину этих черных
морщинистых шариков.
Две красных ягоды, ещё хранившие сухую пуповину черешка, созрели
высоко в горах, на тонком стебле перегибели. У волохов любой ребенок
хоть раз, да испробовал на себе это сильнейшее рвотное.
Травник вздохнул и, больше не колеблясь, сунул в рот четыре черных
ягоды и принялся жевать. Язык мгновенно занемел. Травник глотнул воды,
и подождав, пока не зашумело в голове, заел всё это дело красными
ягодами.
Дурман свинцом заполнил тело, сердце вдруг забилось редко, и
каждый удар гулко отдавался в голове. В горле было сухо. Он сглотнул и
потянулся за кружкой - рука подчинилась неохотно, медленно, будто
чужая. Непослушные пальцы выломали щепку, укололи руку. Боли не было.
"Пора!" - решил он.
Большой палец вышел из сустава неожиданно легко и быстро - травник
аж сам вздрогнул от неожиданности, а вот с остальными костями пришлось
повозиться. Он не хотел спешить, опасаясь растянуть суховязки. Шум в
голове нарастал, перед глазами всё плыло. Нахлынули забытые
воспоминания. Дед Вазах ухитрялся поучать, даже вправляя ребятне
выбитые в драке пальцы... Так... потом - вот так... Давайте, руки, ну
пошевелитесь же!
Он закусил губу. Кость щелкнула, выскакивая прочь, и вдруг ладонь
сложилась вдоль, как смятая перчатка. Тяжёлый браслет звякнул о камни
стены, повис пустой и закачался на цепи. "Господи Боже!" - ахнул
Миклош.
Тяжелая голова клонилась всё ниже. "Не спать!"- одёрнул он себя и
принялся вправлять кости на место. Закончил, сжал кулак и, разогнув до
хруста пальцы, взялся за вторую руку. Теперь дело пошло медленнее -
работать приходилось левой рукой, да и отрава набирала силу: глаза всё
чаще застилала пелена, а перегибель всё никак не действовала. Он начал
впадать в панику. "Что ж ты..." - костенеющим языком бормотал он,
выворачивая из суставов непослушные пальцы. Руки тряслись. Так...
Спокойнее. А теперь сильнее... - Ещё сильнее! Уф! Чуток передохнуть...
Он всё же застонал, сдирая вместе с кожей второй браслет - кандалы
с глухим звоном упали на лежак - и в этот миг в животе вдруг поднялась
горячая душная волна. Ругаясь и кусая губы, травник едва успел
вправить ладонь обратно, прежде чем его согнуло пополам.
- Ох и ловок же ты, рыжий! - Миклош почесал в затылке. - Сущий
лис! Тебя, я смотрю, не всякая цепь удержит...
Травник поднял голову, утерся рукавом.
- Повезло, - пробормотал он. - Цепи разные бывают.
- Да уж, - усмехнулся Миклош, - А ну как был бы то ошейник! с
головой у тебя такая хитрость не прошла бы.
Страник кивнул, а в следующий миг лицо его перекосилось, и он
снова склонился над бадьей.
* * *
Всю ночь странник не спал. Его то рвало, то трясло, бросало в жар
и в холод. Вода в обеих кружках вскоре кончилась, он что-то бормотал