"Рассказывай."
| Вид материала | Рассказ |
- Пап! Ну, расскажи, наконец, как ты с нашим Домовым познакомился Пап Ну, паа-аа-ап!, 197.21kb.
- Моу «сош №6» «Рассказывай, память, былое…», 61.7kb.
сквозь чёрный сон, метался и стонал, но всё ж к утру пошел на
поправку. К рассвету он уже сидел, к полудню встал размяться - и
разминался долго, а под вечер взгромоздился на лежак, сгрёб цепи под
себя и завернулся в одеяло.
За окном уже темнело, когда им принесли еду. Со стороны было
трудно заподозрить неладное, да и потом - поди догадайся про такое! -
и он не упустил свой шанс. Миклош и глазом не успел моргнуть, как всё
было кончено. Одеяло взметнулось - прыжок, удар, и стражник рухнул
недвижим. Черпак с холодной кашей шмякнулся в котел.
- Эк ты его... - ошарашенно пробормотал Миклош, глядя на
распростёртое тело. - Здорово... - Он поднял взгляд. - Что дальше-то
надумал? Как выбираться будешь?
- Там посмотрим, - буркнул тот, сдирая со стражника кафтан и
сапоги. - Ты главное молчи, а если что - мол, не видел ничего... На
вот, возьми, - он бросил Миклошу рубаху, спрятал под шапку копну рыжих
волос, ухватил тело за ноги и потащил к дверям. Ногою зацепил котел,
нахмурился.
- Вот чёрт! - пробормотал он. - Мы ж не одни тут сидим...
- Бежал бы уж лучше, дурак рыжий! Не ровен час придет кто-нибудь!
- Да погоди ты! - отмахнулся тот, ремнем связал стражника по рукам
и ногам и поволок его обратно к лежаку.
- Присмотри за ним. А будет орать - тресни его хорошенько.
- Уж постараюсь, - кивнул тот.
Травник подобрал мешок с хлебом, поднял на руки котел и вышел за
дверь.
Темниц было восемь, из них лишь одна пустовала. По двое, по трое -
везде сидели люди - грязные, голодные, закованные в цепи. Завидев
незнакомого стражника, поспешно отводили взгляд, пугливо подставляя
чистые, до блеска вытертые хлебом деревянные миски.
- За что тебя? - то и дело спрашивал он, выслушивал ответы и шёл в
молчаньи дальше. Люди, люди, люди... Голоса негромким эхом отдавались
в тишине:
"За неуплату десятины... господин..."
"Я за сестру вступился... перед стражником..."
"Дом без разрешенья начал строить..."
"Брат в бега подался, вот сижу, покамест не поймают..."
Он шёл из двери в дверь, вновь закипая ненавистью, не в силах
будучи понять, откуда столько злобы, жадности и произвола берется в
одном человеке?
Томились здесь всё больше из-за мелочи, и то немудрено - навряд ли
те, кто провинился в чем-нибудь серьезном, оставались после в живых.
В последней камере и впрямь, как говорил кузнец, сидела женщина -
почти уже старуха. Седые космы закрывали шею и лицо, одежда висела
лоскутами. Цепей здесь не было - быть может, глупым посчитали её
опасаться, а может, не поднялась рука у кузнеца.
- Тебя-то, мать, за что? - спросил он, обернувшись на пороге.
Глаза её блеснули под завесой спутанных волос.
- Не мать я тебе. И слава богу, что не мать, - помолчав, ответила
она. - А коль не знаешь, знай, что прокляла я графа вашего в глаза, за
то, что сына моего он насмерть запорол...
Травник промолчал.
Он вернулся в свою темницу с последним черпаком холодной каши в
руках, шлепнул варево Миклошу в миску и поставил на пол пустой котел.
Выволок стражника в коридор, запер его в пустой камере и появился
вновь - забрать свое одеяло для старухи. Напоследок задержался в
дверях.
- Я вернусь, - сказал он Миклошу.
И ушёл.
Миклош остался сидеть с миской на коленях, потом вздохнул и
машинально начал есть. Взгляд его упал на браслеты пустых кандалов -
заклепанные просто так, они выглядели на редкость глупо. Он улыбнулся
своим мыслям и прошептал чуть слышно травнику вослед:
- Благослови тебя бог, парень.
* * *
Граф Цепеш мерил комнату шагами битый час, не в силах будучи унять
свою ярость. Ещё бы! Из подземелий замка не сбегал ещё никто, пришлый
травник был первым, кому это удалось. Такой пощечины от какого-то
смерда граф стерпеть не мог.
Кришан стоял у камина, время от времени вороша носком сапога
тлеющие угли. Молчал, глядя в огонь. В руках у него тускло отсвечивал
зеленью браслет рыжего ведуна.
- Немыслимо! - Граф рухнул в кресло и потряс кулаками. Нацедил из
кувшина вина, жадно выпил и сдавил в руке оловянный кубок. Тонкие
стенки смялись с легким хрустом. Граф некоторое время молча смотрел на
него, затем повернулся к Кришану.
- Расскажи, как это случилось, - потребовал он.
- Никто не знает, мой граф, - холодно ответил тот. - Вчерашним
вечером стражники у ворот видели, как сторож подвалов Клошка вышел
куда-то из замка, и клянутся, что обратно больше не пришёл. А сегодня
поутру я сам спустился вниз проверить, и нашёл его там связанным и
запертым в пустой темнице. А этого рыжего нет. Вот и все.
- Дорого бы я дал, чтоб узнать, как он это проделал! - Граф Цепеш
задумался. - Колдовство, не иначе... Что Клошка?
- Приложили его крепко, как только он в темницу вошёл. Очнулся
после.
- А этот... кто в темнице вместе с ним был; что он сказал?
Кришан пожал плечами:
- Молчит. Говорит, проснулся - ан, а травника-то и нету.
- Врет, собака!
- Может, и врет, - согласился Кришан. - А может, и нет. Цепи там
целые так и лежат, даже браслеты нерасклепанные.
- Нет, но каков! - Граф стиснул кулаки, встал и подошел к окну. -
Как есть колдун. Что ж... - Он помедлил. - Жаль. А мог бы пригодиться.
Так. Клошке плетей и - вон из замка. Тем двум, что спали у ворот, тоже
всыпать, чтобы впредь смотрели лучше. Что до травника... Упускать его
нельзя. Я сам займусь поимкой.
Кришан молча покачал головой. Поднял взгляд.
- Это может быть опасным, мой граф, - сказал он и покрутил меж
пальцами браслет. Камень мерно вспыхивал и гас - малиновое на чёрном.
Некоторое время оба молча смотрели на него, затем Кришан продолжил:
- Кто знает, что за тварь нам попалась. К примеру сказать, что он
делал в лесу? Не травы же собирал, в самом деле! Там нехорошее место,
у камней, я спрашивал у Варги. Чего ради простому человеку там быть?
Нынче в лесу столько снега, что не зная троп, провалишься по пояс.
Доверьте это мне. Он не мог уйти далеко - я возьму людей - с десяток,
и мы прочешем дороги, а если он подался в лес - пойдем по следам.
- Дело говоришь, - одобрил граф. - Пусть будет так. Бери людей.
Кришан подбросил браслет на ладони. Посмотрел на камень.
- Эту штуку я возьму с собой.
Граф кивнул:
- Поступай, как знаешь.
* * *
Покинуть замок оказалось проще, чем думалось травнику - в холодных
сумерках у стражей не было охоты выходить к воротам. Горел один лишь
факел, два других задуло ветром. Травник прохромал мимо, поднявши выше
воротник, махнул рукой в ответ на окрик и двинулся дальше. Кафтан и
шапку стражники признали, равно как и хромоту, да на том и успокоились
- мыслимое ли дело, чтобы кто-то из пленников сбежать мог?
Ночь была тиха и холодна. Кружился, падал легкий снег. Ущербный
месяц вскоре скрыли облака. Травник углубился в лес, оставив в стороне
дороги, и шёл всю ночь без остановок, лишь у высокой приметной сосны
задержался отыскать свой посох, нашёл и двинулся дальше лосиными
тропками. Кафтан был длинноват и вдобавок безбожно жал под мышками,
сапоги же, наоборот, оказались велики. К рассвету лес заметно поредел,
а вскоре и вовсе сошел на нет. На горизонте замаячили далекие увалы
старых гор. Путник взобрался на пригорок и остановился предохнуть. Он
совершенно выбился из сил. Ноги болели, сбитые в кровь. Он долго
смотрел на гаснущие огоньки ближних деревень, на лес, стеною вставший
за спиной и уходящий вдаль на запад, на башни замка, всё ещё торчавшие
над ним. Навряд ли граф оставит все, как есть, погоня будет - в этом
не было сомнений. Тот снег, что шёл всю ночь, наверняка собьет собак
со следа, но кроме собак ведь есть ещё и люди... Куда идти? Кому
довериться и как?
Он вздохнул, и вдруг насторожился: показалось, или на самом деле в
воздухе потянуло дымом? Он принюхался - нет, не показалось. То был не
дым от холодного костра и не гарь лесного пожара, просто - уютный и
тёплый дымок. Где-то рядом готовили еду.
Беглец помедлил в нерешительности, но в этот миг поблизости совсем
уж по-домашнему заблеяла коза, и он, отбросив сомнения, зашагал вниз
по склону.
Восточный склон холма был круче остальных. Нога, обутая в чужой
сапог, потеряла опору, и путник заскользил, не в силах удержаться,
сперва медленно, затем всё быстрее и быстрее. Тропы здесь не было.
Другой на его месте давно уже свернул бы шею, грохнувшись в кромешной
темноте, но рыжий странник двигался легко, как будто днём, с привычной
ловкостью орудуя посохом. Слой снега здесь был тоньше, там и сям
сквозь ранние проталины желтела жухлая осенняя трава. Нагроможденье
серых валунов плавно перешло в неровный каменный уступ. Помедлив,
странник замер на краю, вгляделся в ночь и спрыгнул вниз без шороха и
шума.
Вход в пещеру он увидел сразу: неровная узкая расщелина - почти
что лаз - уходила под тёмный монолит нависшего карниза. Здесь явно
кто-то жил - в щели под пологом мерцала струйка света. Травник
протянул руку, нащупал занавес из козьей шкуры и проскользнул вперед,
едва его коснувшись.
Тепло - вот первое, что он почувствовал, войдя. Уставшее
измученное тело заныло в сладкой истоме. Захотелось спать. За три
недели, проведенные в графской темнице, ему не удалось ни разу толком
выспаться. Он остановился на пороге, вдыхая теплые, уже давно забытые
запахи еды, сушеных трав и кислого молока. Огляделся.
Пещера была невелика. Кровать у одной стены, грубо сколоченный
стол и табурет у другой, и выложенный камнем круг костра посередине -
вот все, что смогло здесь поместиться. На столе были книги и
чернильница с пером. Вдоль стен, на тонкой бечевке рядком примостились
пучки сухих трав и кореньев. Белела матовой гирляндой длинная и
толстая увязка чеснока. Над очагом кипел и булькал закопчённый
котелок. Дым от огня неспешно поднимался вверх и там терялся без следа
под сводами пещеры - как видно, где-то была отдушина, проточенная
ветром и водой, а может, и руками человека. Возле дальней стены, где
плоские камни отгораживали маленький загончик, сидел на корточках
какой-то человек и доил козу. Странник вошёл неслышно, но холодный
воздух тронул пламя в очаге, дохнул над полом сквозняком, и хозяин
пещеры обернулся.
Некоторое время они молча рассматривали друг друга, затем странник
прислонил к стене свой посох и стянул с головы шапку.
- Добрая ночь, - сказал он.
Отшельник улыбнулся, вставая.
- Утро, друг мой. Доброе утро, - он вытер руки, подхватил горшок и
шагнул к огню. - Хочешь молока?
Он был невысокого роста, одет в длиннополую грубую рясу, и явно
разменивал пятый десяток. Копна волос, почти таких же густых и
спутаных, как у странника, только темных с проседью, спадала на плечи.
Борода же, напротив, расти как видно не хотела - реденькие заросли на
подбородке и щеках, но и только. Руки жилистые, в мозолях, крепко
держали глиняную чашку с молоком. Серые, слегка навыкате глаза
смотрели прямо и внимательно из-под густых бровей.
- Спасибо, - травник принял чашу и вернул её пустой. Утерся
рукавом. - По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту
ночь, - сказал он и покосился на котел. - Не найдется ли у вас для
меня горбушки хлеба?
- Ну, ночью, право слово, есть как-то не принято, - улыбка, словно
тень от облака, скользнула по лицу отшельника. - Но по счастью, уже
утро. Если хочешь, раздели со мной мою трапезу, правда, стол мой
скуден - репа да капуста...
- Буду рад и этому, - кивнул странник и поднял взгляд. - Как мне
вас называть?
- Зови меня брат Леонард, - ответил тот и в свою очередь спросил:
- Могу я узнать твоё имя?
Травник помедлил. Посмотрел на отшельника.
Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без
страха предложил с ним разделить свой хлеб... Мог ли он обидеть его
молчанием? В голове вереницей пронеслись имена и события - всё не то,
и все не те...
Страник поднял голову.
- Однажды приятель назвал меня - Лис, - поколебавшись, сказал он.
- Прозвание не хуже многих, - кивнул отшельник. Поставил на стол
две глиняных миски и снял с огня котелок. - Присаживайся.
Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.
- Как странно, - произнес он.
- Что? - повернулся тот.
- У меня никогда не было братьев.
- Все мы братья во Христе, - отшельник коснулся креста на груди. -
Я монах, друг мой.
- Монах? - переспросил странник.
- Монах из братства святого Франциска, - кивнул тот.
Он прочёл молитву, перекрестился и принялся за еду.
Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько
угодно теплого парного молока - страннику показалось, что он в жизни
не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча, и на странника не
глядел, лишь покосился на его руки и отвел взгляд.
- Ты шёл всю ночь? - спросил он, когда тарелки опустели.
- Всю ночь, - кивнул травник, - а может быть, и больше. - Он
задумался на миг. - Да. Больше.
Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами
собой.
- Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, -
помедлив, произнес отшельник. - А руки со следами от цепей. Не упомню
я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок... Или,
если ты графский охотник, то в чем провинился?
Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни
сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых
глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.
- Кафтан не мой, - сказал он хмуро. - Ещё вчера я был в плену у
графа Цепеша.
- И он отпустил тебя?
Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.
- Я убежал.
* * *
Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя.
Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто всё это уже когда-то
с ним происходило, или - виделось во сне. Казалось, после всех этих
событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него
было спокойно, как никогда.
Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно
уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в
мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.
Он сел и огляделся.
Монах куда-то исчез. Костёр почти погас, лишь тлели угольки в
седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край
занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух.
Было холодно. Странник поёжился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и
обулся.
Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков,
вошёл брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.
- День добрый, - он кивнул, завидев странника.
- И тебе того же.
Монах развел огонь, натаял снега в котелок.
- Здесь есть родник, - сказал он, улыбаясь виновато, - но мне не
хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря - я не нашёл твоих следов,
только те, что возле входа... Как ты сюда попал?
- Спрыгнул сверху, - ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и
принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые,
неровно сросшиеся рубцы - на шее, на руке, и третий - на спине,
размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.
- Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, - сказал он. -
Откуда ты?
- С гор.
- Вот как... - нахмурился брат Леонард. - И что же привело тебя в
наши края?
Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее.
Прошёлся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.
- Не знаю, - он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми
космами. - Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего...
- Начни с начала, - посоветовал монах, разливая в чашки молоко.
- С начала... - усмехнулся тот. - Ну что ж... можно. Однажды я
родился, и один старик в горах взял меня к себе...
Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только
когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел
руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте,
тюрьме и побеге.
- Так значит, вот кто растревожил старое зерцало... - задумчиво
проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. - Кто надоумил тебя
прийти на ту поляну?
- Никто... Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот...
- Не надо, - он поднял руку, - не объясняй. Со мной, наверное,
случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство... Но
я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не
можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы
не быть собой.
- Я устал каждый раз обжигаться до кости.
- О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а
может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда
он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне -
отказаться от огня?
- Огонь не добрый, и не злой... - пробормотал травник. - Да.
Верно. Но почему - слова? Откуда в них такая сила?
- Уж где ей быть, как не в словах, - ответил тот. - Ведь и в
начале тоже было Слово.
- Но то был бог!
- Исус был тоже - сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все
мы, люди - рабы божьи.
Травник нахмурился.
- Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно - не за мои, -
сказал он. - А рабом я никогда не буду, даже - рабом божьим, - губы
его искривила усмешка. - Это значит, получается в таком разе, что я
уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
- Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума
не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа... Ты хочешь
помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь.
Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! - монах встрепенулся.
- Напомни мне ещё раз, как звали того, кто...
И умолк.
- Что? - травник поднял голову.
- Амброзий... - прошептал брат Леонард и побледнел. - Ты говорил -
Амброзий?
- А, тот... Да.
- Мерлин! - воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего
гостя. - Господи Исусе... Что, если ты и вправду угадал тогда... О
небо, что за дар!
Рыжий странник горько усмехнулся:
- Угадал, не угадал... зачем душу-то терзать? Я всё равно не смогу
вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.
- Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино
выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.
- Она не для меня! Я не могу с нею совладать!
Отшельник поднял голову:
- Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашёл в любви? - спросил
вдруг он.
Травник опешил.
- Как это понимать?
- А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро.
Ты словно говоришь: "Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте,
так в злобе", а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.
- А разве я... требовал награды?
- Не мне судить об этом, - монах пожал плечами.
Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.
- Так значит, тот вопрос - кто враг моего врага...
- То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашёл ответ.
- Мой бог... - тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал
их в горсть. - Ведь сразу можно было догадаться!