Владимир леви

Вид материала

Документы

Содержание Как загипнотизировать крокодила По вере вашей да будет вам Вкрапление: об ответственности Соединяй и властвуй

Подобный материал:

• Владимир Львович Леви Приручение страха Это книга, 2043.71kb.
• Книга рабби Леви Ицхака из Бердичева «Кдушат Леви», 993.64kb.
• Владимир Леви, 3446.59kb.
• Леви Владимир Львович, 3110.92kb.
• Владимир Львович леви, 2598.18kb.
• Владимир Львович леви, 2646.53kb.
• Владимир Леви «Новый нестандартный ребёнок», 277.06kb.
• Владимир Львович Леви как воспитывать родителей или новый нестандартный ребенок, 3493.22kb.
• Текст взят с психологического сайта, 9752.59kb.
• Новый год в финской лапландии курорт Леви 28. 12. 11-04. 01., 163.71kb.

КАК ЗАГИПНОТИЗИРОВАТЬ КРОКОДИЛА


Все чудеса внушения можно получить при полном бодрствовании. Так в основном и делалось вели­кими и малыми внушителями всех времен и на­родов.

Но сон великолепен как физиологический скальпель. позволяющий отсекать целые массивы памяти. Можно очень осторожным контактом переводить обычный сон в гипнотический. Обычный сон, в сущно­сти, всегда чуть-чуть гипнотический: слабые контакты со средой, «сторожевые пункты» (прекрасное выра­жение Павлова) всегда остаются.

Однако скальпель сна не всегда достаточно управ­ляем. Есть так называемая летаргическая форма гип­ноза: мышцы очень сильно расслаблены, движения и речь затруднены, несмотря ни на какие специальные внушения, тонус не меняется. Такой гипноз, по моим наблюдениям, особенно часто развивается у лиц ат­летического сложения, а также у людей, предвари­тельно принявших спиртное. В таких случаях контакт неустойчив, гипноз легко переходит в обычный сон и лечебная внушаемость мала. Далеко не всегда дости­жимая глубина гипноза параллельна внушаемости в бодрственном состоянии.

Лечебное значение сна относительно и перемен­чиво — здесь очень много неясного.

Мы еще не знаем, в какой мере человеческий гип­ноз родствен так называемому животному — тому, который получается, когда лягушку, курицу, индюка, кролика, кошку, собаку, льва, осьминога и так да­лее быстрым, энергичным движением переворачи­вают на спину и энергично удерживают в этом поло­жении. Это выходит не всегда, но при должном на­выке достаточно часто: животные впадают в оцепене­ние и каталепсию. Похоже, что это какой-то древний защитный рефлекс, широко распространенный в мире животных, в принципе тот же, что и обморок жука-богомола.

Возможны и другие способы. Собаку можно быст­ро загипнотизировать, если крепко сжать руками ее морду и, глядя прямо в глаза, делать пальцами быст­рые движения — пассы вдоль носа, вокруг глаз и по щекам; уже через несколько секунд некоторые псы впадают в каталепсию.

В качестве метода гипнотизирования крокодилов некоторые смелые люди рекомендуют следующее: быстро вскочить крокодилу на спину, заглянуть ему в глаза и резким движением захлопнуть челюсти: он их уже не разомкнет. Не пробовал, но охотно верю.

В XVII веке Атанасиус Кирхер опубликовал труд под несколько старомодным названием «О силе вооб­ражения курицы», в котором описывался «экспери-ментум мирабиле»: курица кладется на бок, а перед носом у нее проводится меловая черта. И курица ни с места.

Слово «торможение» здесь, конечно, очень подхо­дит. У Павлова собаки впадали в состояние, назван­ное им гипнотическим, при разных условиях: когда на них действовали однообразные монотонные раздражи­тели, когда не подкреплялись условные рефлексы, ко­гда раздражители были слишком сильными... Конеч­но, торможение, а что еще?

Но торможение вовсе не обязательно для реали­зации внушений у человека.

В сомнамбулизме мозговые биотоки соответствуют внушенному состоянию. Команда «спать» — биотоки сна. Команда «проснулись» — биотоки бодрствова­ния, причем гораздо более определенные и устойчи­вые, чем в обычном бодрствовании. (Они похожи на биотоки мозга у йогов в состоянии «пранаяма».) Восприятие и поведение активны. Однако огромная внушаемость по отношению к гипнотизеру и избира­тельный контакт остаются. Контакт избирателен по значимости. Все, что исходит от гипнотизера, получает максимум внутренней вероятности; здесь достигается абсолют веры.

Несомненно, гипноз имеет самое интимное отно­шение к раю и аду, этим двум главным правителям нашего мозга.

Механизм обычного сна тоже к ним причастен. Сон несовместим или мало совместим с болью, тревогой, депрессией... С другой стороны, он невозможен и при сильном напряжении рая, но легко наступает после кульминации наслаждений. Желание спать может быть адским, при засыпании на нас нисходит ти­хий рай.

А каким торможением объяснить отсроченное вну­шение?

Я внушаю сомнамбулу, что ровно на пятый день после сеанса, ровно в пять вечера, он позвонит мне по такому-то телефону и справится о моем здоровье. До самого момента исполнения — полное забвение всего внушенного и всего, что связано со мною: во­обще забыть меня.

И вот сомнамбул живет как ни в чем не бывало эти пять дней. Он и знать не знает никакого гипно­тизера, спросите его обо мне — он ответит: «В первый раз слышу», — и вполне искренне. Но приближается назначенный час. Он начинает чувствовать беспокой­ство. Что-то гнетет его, что-то он забыл сделать. Бес­покойство достигает кульминации, и вдруг — точно в назначенное время! — его осеняет; он же забыл по­звонить! Кому?.. Он еще не знает, не помнит и номера телефона, но, снимая трубку, вспоминает. Он не знает, кому звонит, но, услышав голос, говорит с искренней тревогой:

— Здравствуйте, В. Л.! Как вы себя чув­ствуете?

— Спасибо, все хорошо. А теперь вы вспоми­наете все окончательно и чувствуете себя превос­ходно.



Так, отсроченно, сомнамбулам можно внушать многое, если не все из того, что внушается непосред­ственно в ходе сеанса, — границы отсроченного вну­шения пока точно не установлены.

Мне приходилось убеждаться, что таким образом можно внушать и поступки, в достаточной мере несо­образные. Однажды в доме отдыха я позволил себе произвести эксперимент, по-моему, невинный, но убе­дительный. Юноше из отдыхающих было внушено, что на следующий день, во время обеда в столовой, перед тем, как есть второе, он встанет и громко про­изнесет фразу: «...Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять!» Задание было выполнено по образ­цу предыдущего случая. Юноша этот вообще очень застенчив, даже чрезмерно, и конечно, такое ему ни­когда бы не пришло в голову. Интересно, что после этого внушения он стал и во всем остальном заметно более уверенным, раскованным.

В другой раз в том же доме отдыха двум под­росткам-сомнамбулам, Саше и Павлику, я внушил, что на следующий день, опять-таки во время обеда, они явятся вдвоем в столовую и споют отдыхающим песню «Пусть всегда будет солнце», после чего найдут меня и доложат о выполнении задания. Полное забве­ние до момента исполнения.

Целый день они толкались на виду у всех, игра­ли и резвились, не разлучаясь, и нашлись, конечно, доброжелатели, постаравшиеся им рассказать, как и что они должны сделать. Однако ребята отмахивались и смеялись, не верили ничему. Я раза два проходил мимо них — со мной ни слова, будто не знают меня. Однако за час до срока они уже вертелись около столовой.

— Ну что, будете сейчас петь? — спрашивали до­брожелатели.

— Не, мы петь не будем, чего это еще, зачем? — недоумевали ребята.

Но последние пятнадцать минут вели себя уже странно, как потерянные. Когда совсем приспело вре­мя, Саша, более активный в сомнамбуле и более са­мостоятельный в жизни, вдруг обращается к Пав­лику:

— Ну что, пошли?

— Пошли!

Дальнейшее было разыграно как по нотам.

Это произвело впечатление на многих и на меня самого. Какая же сила таится в подсознании!

Всегда, когда приходилось делать отсроченные внушения и наблюдать их выполнение, у меня воз­никало впечатление, что в самый момент действия ис­пытуемый возвращается, хоть и не в той степени, в сомнамбулический транс. И не только в самый мо­мент... Если даже специальным энергичным внушени­ем оговаривается полная безмятежность на время от­срочки, все равно впечатление, что безмятежность эта не совсем полная или, может быть, чересчур подчерк­нутая.

Некоторые наши необъяснимые, казалось бы, по­ступки, чувства, мысли или сновидения являются, очевидно, результатом подобных отсроченных внуше­ний, только не гипнотических, а бодрственных, о кото­рых мы не сохраняем воспоминания... Эти несозна­ваемые побуждения могут вызывать внутренние кон­фликты — неврозы. И гипноз иногда помогает их вспомнить.

Очевидно, механизм внушения как-то связан с внутренним бессознательным отсчетом времени. Не через него ли некоторые заказывают себе про­снуться в определенное время, иногда с точностью плюс-минус пять минут? Может быть, через этот же механизм бессознательно заказывается и время наступления смерти? Любви?

Здесь — область тончайшей мозговой игры, тре­бующая строго личного подхода и смелых решений. Здесь у меня есть и врачебные секреты, о которых я никогда никому не скажу.


ПО ВЕРЕ ВАШЕЙ ДА БУДЕТ ВАМ


Одним словом у сомнамбул можно менять темпе­ратуру тела, состав крови и обмен веществ. Можно вызвать ожоговый волдырь на месте прикосновения холодного пятака, внушив, что этот пятак раскален добела. Я этого никогда не делал и не буду, но это считается гипнотической классикой наряду с каталеп­тическим «мостом», когда, внушив полную деревян-ность мышц, загипнотизированного кладут на спинки двух стульев затылком и пятками, да еще сверху са­жают на него двух человек.

Удивит ли нас после этого, что внушением и гип­нозом иногда (если бы всегда!) вылечиваются голов­ные боли, экзема, астма, гипертония, язва желудка, недержание мочи, заикание и десятки всяких прочих психонервных и спазматических расстройств? Что есть случаи — конечно, редчайшие, — когда под влиянием внушений и самовнушений рассасываются опухоли? Растут и выпадают волосы?

Я мог бы рассказать о волшебниках африканских племен, без малейших ожогов танцующих на раска­ленных камнях;

о молодых австралийцах, которые быстро чахнут и умирают, когда догадываются, что колдуны из со­седних племен навели на них кость. Навести кость — это то же, что сглазить;

о том молодом здоровом африканце, который умер в госпитале Швейцера от паралича дыхания, после то­го как случайно, садясь в пирогу, раздавил паука, свое «священное существо», — паук якобы был его дальним предком;

о бессодержимых монахинях Луденского монасты­ря, из которых страшными голосами орали демоны по имени Исаакарум и Бегемот, а у некоторых на ко­же выступали красные и белые кресты, имена святых, а также хульные слова;

о чудесах йогов, которые самовнушением вызыва­ют у себя все, что у сомнамбул можно вызвать вну­шением. Говорят, что йоги и умереть могут, внушив себе это. Сами йоги так уверяют. Дня за два, за три. Или побольше.

Я столь же уверен в том, что это возможно, сколь в том, что это трудно и редко.

Верю, что человек может жить одной верой в сча­стье и самим счастьем, когда его сердце уже не дол­жно, не может работать: нечем, расклепались клапаны.

У меня есть гипотеза, что все это делает один и тот же мозговой творец нашего будущего. Внутренне­го будущего. Но отчасти и внешнего.

Объяснение условными рефлексами удовлетворить не может. Почему одно и то же «спать», сказанное с одной и той же интонацией, у одних вызывает не­удержимый сон, у других — безразличие, у третьих — смех?

Здесь ничего нельзя понять, если не допустить, что в мозгу у нас есть особый физиологический механизм веры.

Аппарат подсознательного ожидания, непроиз­вольного прогнозирования. Некое устройство, придаю­щее внешним и внутренним событиям субъективную вероятность.

Как бы это понаучней сформулировать?..

Не будем делать хорошую мину при плохой игре. Мы почти совершенно не знаем, как работает этот механизм. Мы можем только догадываться, что он имеет косвенную связь с волей, прямую — с эмо­циями, глубокую — с памятью, и обладает огромной психофизиологической силой.

Мало что можно сказать пока, кроме этих общих слов.

Чудо — переход ожидания в событие, слова — в состояние организма.

Очевидно, есть какие-то пути повышения и пони­жения внутренней вероятности. Некоторые факты под­сказывают, как это может происходить. Путники, уми­рающие от жажды, видят галлюцинаторные миражи (не путать с оптическими) с озерами чистой, про­хладной воды. Страшно голодный человек галлюци­нирует яствами и пирами. Чем не сомнамбулизм? Но здесь потребовалось страшное напряжение ада, сдвиги в обмене веществ, тяжелейшая ситуация. Мозг рождает сам в себе то, чего он так отчаянно ждет, чему, казалось бы, уже нет никакой вероятности на­ступить.

Странно... А если, напротив, вероятность очень ве­лика? Если ожидаемое совсем близко?

Предвосхищение, упреждение... Мозг все время строит модели будущего — модели, которые в той или иной мере этим будущим и становятся. Да, будущее отбрасывает свои тени. И если хоть что-то подкрепля­ет ожидание, подсознание бросается навстречу и спе­шит творить будущее в самом себе. Мозг всегда стре­мится обогнать время, непрерывно дает будущему задатки вперед, он доверчив, быть может, чрезмерно.

«Когда же он пришел в дом, слепые приступили к нему... И говорит им Иисус: веруете ли, что Я могу это сделать? Они говорят Ему: ей, Господи!

Тогда Он коснулся глаз их и сказал: по вере ва­шей да будет вам. И открылись глаза их».

Какая ловкая подстраховка! Прозрел — значит, чу­до совершил я. Не прозрел — виноват сам, не сумел поверить. Да, древние чудодеи знали, что такое нну-шение, знали и его могущество, и пределы.

Кто мог прозреть от прикосновения Христа (допу­стим, что он существовал и эпизод произошел в самом деле) ? Только человек, страдавший функциональной слепотой, при которой все. зрительные пути сохране­ны, но глубоко заторможены. Такие случаи встреча­ются, причем слепота может длиться много лет и ка­заться органической. Бехтереву тоже удавалось изле­чивать такие случаи внушением — эффект, конечно, потрясающий. Так иногда излечиваются и застарелые параличи, и немота, и глухота...

Во всех этих случаях патологическое состояние под­держивается длительным и мощным непроизвольным прогнозом: «так будет... так будет и дальше... так есть...» И вдруг — еще более могущественный конку­рирующий прогноз: будет чудо! — подкрепленный ре­альными признаками... Клин клином! Сила того же ме­ханизма, творца внутреннего будущего, вырывается у болезни и захватывается здоровьем.

Цепная реакция повышения внушаемости — вот основа чудес, доступных для нас.

Взять хотя бы такую гипнотическую малость, не­винную штучку, которой пользовался французский гипнолог, мой полуоднофамилец Леви-Зуль (вернее, это я его полуоднофамилец). Он приказывал своим испытуемым фиксировать взором красный крест на сером фоне. «Закройте глаза, и вы увидите зеленый крест», — говорил он многозначительно. Закрывали — и видели, ибо таков реальный цветовой эффект сет­чатки, остаточное возбуждение нервных клеток. Но поскольку природа эффекта испытуемому непонятна, он рассматривает это как первое гипнотическое чудо: один-ноль в пользу гипнолога. Внушаемость повы­шается, следующие внушения получают дополнитель­ные баллы внутренней вероятности — эмоциональные баллы веры. И так до максимума, до абсолюта, ко­торый и есть не что иное, как сомнамбулический транс.

Между прочим, самое коварное, макиавеллиевское средство обмана — полуправда. Высказывалось и дру­гое мнение, что ложь должна быть грандиозной. Сие однажды изрек не кто иной, как Адольф Гитлер. В одном случае элемент правды создает прогноз, что и все остальное правда. В другом — расчет на психологический шок, на полный паралич тонких, высших прогнозирований, на пробуждение самой при­митивной, детской внушаемости. Возможно и смеше­ние обоих методов.

Гипноз — обнаженно заостренная модель того, что происходит в каждодневном общении.

Это надо знать, потому что именно здесь — точка, в которой пересекаются демагогия и искусство, откро­венное шарлатанство и высочайшая психотерапия. «Сначала ты работаешь на авторитет, потом автори­тет работает на тебя» — все то же непроизвольное прогнозирование.

Авторитет — лицо, компетентное в непонятном. Это огромная внушающая сила. Для некоторых боль­ных обход профессора — сильнейшая психотерапевтивеская процедура, хотя профессор может лишь с ум­ным видом похлопать его по плечу, ничего не понимая. Авторитетный врач может лечить дистиллированной водой, а неосторожно брошенное слово может стоить больному жизни. Нет ни одного лекарственного сред­ства, которое вместе со своим специальным действием не оказывало бы еще и так называемого плацебо-эф­фекта — чисто внушающего. Этот эффект обнаружи­вается в эксперименте, когда пациенту под видом ле­карственного препарата дают какие-либо нейтральные таблетки: ему становится лучше! Ибо за желтенькими шариками и розовым драже скрывается и работает все тот же Авторитет; личный — предписывающего врача, безличный — науки.




Насколько силен эффект плацебо, зависит от вну­шаемости и от того, как обставлена процедура пред­писывания, насколько врач уверен, категоричен, прия­тен, спокоен... Но не только от этого. Новые средства часто хорошо помогают только потому, что они но­вые — и пока они новые. Есть мода на лекарства — и врачам остается только умело ею пользоваться. Да­же баснословные гонорары, которые берут некоторые частники, в определенных случаях оказывают благо­творное внушающее действие: если так здорово де­рет — значит, есть за что.

Здесь очень трудная этическая ситуация. Написав эти строчки, я испугался, что могу лишить кого-то, кто их прочитал, спасительной веры в лекарство, во врача или во что-то другое. Но, с другой стороны, молчать об этом — значит оставлять человека слепой игрушкой собственных бессознательных сил и влия­ний извне.

...Нет, каждый должен быть хозяином своей судь­бы. Человеческое достоинство не в том, чтобы прятать голову в песок, а в мужественном знании. Знание соб­ственных бессознательных механизмов не в силах уничтожить их действие, как не дает и гарантий на полное ими управление. Но это знание приближает че­ловека к тому, чтобы стать по крайней мере соправи­телем. Нельзя позволять силам внушения и самовну­шения орудовать вслепую и самовластно.

Для повышения внушаемости колдуны и знахари проделывают всевозможные непонятные манипуляции. Это чистой воды внушения: делается нечто, якобы мо­гущее иметь значение, вернее не могущее не иметь значения. Нагнетается ожидание. Главная же хитрость, конечно, в том, что подобные процедуры сочетаются с действительно лечебными: приемом лекарственных трав, примитивной хирургией.

Сотвори чудо! — требовали во все времена люди от Авторитета. Сотвори чудо — подтверди свою компе­тентность в непонятном! Как? Через вмешательство в понятное, значимое для нас.

Я не могу больше об этом говорить, мне хочется, чтобы читатель сделал хотя бы попытку критически взвесить роль внушений в жизни. Я сам еще не могу точно определить их удельный вес в своей — чувствую только, что он очень велик.

Это очень трудно. Дать определение внушению не­возможно — настолько оно всеобъемлюще, настолько размыты его границы. Его- можно было бы назвать, скажем, феноменом внедрения информации в лич­ность, но такое определение мало что проясняет.

Внушение и биологично и социально. Оно всегда — акт общения, прямого или косвенного. Практически именно внушения определяют и наше мировосприя­тие и наше поведение. Традиции, общественные сте­реотипы, социальные установки — все проходит через этот механизм. Логическое мышление — вот, каза­лось бы, антитеза внушения. Но ведь оно покоится на доказательствах. Доказательства же сводятся к ак­сиомам, принимаемым как нечто само собой разумею­щееся, то есть на веру. Вот и внушение...

Тысячи и миллионы разнообразных внушений про­никают в нашу психику, живут в ней, умирают и воз­рождаются.

Внушают не только люди. Общение происходит и через предметы и через природу. Огромно внушающее действие обстановки — статики нашего бытия. Куда бы мы ни пришли: в поле или на завод, в театр, до­мой, в больницу или на кладбище,—обстановка сразу же определяет самые общие рамки наших поступков и чувств. Она всегда содержит массу скрыто подра­зумеваемого. Покажи мне твой дом, и я тебе скажу, кто ты. Я видел в некоторых подъездах глубоко про­думанные надписи: «Дети! Соблюдайте чистоту. Пом­ните: лестничная клетка — это часть вашей кварти­ры. Администрация». Хоть бы кто-нибудь дога­дался написать, что лестничная клетка — это часть нашей души.


ВКРАПЛЕНИЕ: ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ


У тех, кто знакомится с чудесами гипноза, возни­кает естественный и тревожный вопрос: а как далеко может зайти гипнотическое овладение личностью?

Нет ли опасности злостной манипуляции?

Возможно ли преступное использование гипноза?

Вопрос этот одно время оживленно дебатировался, особенно после ряда нашумевших во Франции про­цессов об изнасиловании под гипнозом. В подавляющем большинстве в таких случаях выяснялось, что один из двух элементов состава преступления отсут­ствовал: либо не было гипноза, либо не было изнаси­лования.

Однако ни публику, ни гипнологов это не успокои­ло. Гипнологи, понятно, стремились доказать, что их метод не содержит в себе угрозы морали, публика тре­бовала подтверждений. Деликатность предмета не позволяла ставить решительных экспериментов. Суди­ли по косвенным признакам. «Личность в гипнозе остается самою собой. Посмотрите: эта дама-сомнам­була ни за что не хочет вылить чернила на свой эле­гантный туалет». Вполне понятно, но аргумент слабоват. Французский гипнолог Коке, дав своей сомнамбу­ле в руку карту и внушив: «Это нож», приказал зако­лоть его (Коке). Внушение было выполнено беспре­кословно. Тогда Коке дал в руки сомнамбуле настоя­щий нож и повторил приказ. Та замахнулась и, уро­нив нож, забилась в истерике.

И это методически слабо. Гипнолог создал конф­ликтную ситуацию: он приказал убить себя без всяких на то оснований. А суть преступного внушения состо­ит как раз в том, что совершаемый поступок уже не кажется преступлением.

Правда, можно спросить: а как же карта? Ведь она субъективно была ножом? Значит, не совсем... Важен ведь и тон внушения, а он вряд ли был тем же, ког­да в руках у испытуемой оказался настоящий нож.

Немецкий врач Кауфман решился на более серь­езное. Он дал сомнамбулу пистолет, велел выйти на улицу и выстрелом убить полицейского. Внушение было немедленно и точно выполнено. Патрон, разу­меется, был холостым, полицейский не пострадал, но шуму вокруг этого поднялось много. Кауфмана при­влекли к суду. Он настаивал, что его эксперимент ре­шает вопрос о возможности преступного гипноза в пользу «да». Однако ему возражали: в подсознании испытуемого оставалась уверенность в том, что убий­ства произойти не может; его поступок диктовался верой в авторитет гипнолога, и он не допускал, что врач может толкать его на преступление. В качестве контраргумента приводили и наблюдение самого Кауфмана над тем же испытуемым, который упорно отказывался выполнять внушение, угрожавшее его материальному благополучию. Словом, при анализе, как всегда, все запуталось.

Ну так как же?..

Гейденгайм решил проверить, возможен ли насиль­ственный гипноз (не путать с изнасилованием под гип­нозом). Он гипнотизировал роту немецких солдат, которым начальство запретило засыпать под страхом строгого наказания. Некоторые из солдат все же уснули.

Итак, насильственный гипноз как будто бы воз­можен, по крайней мере в определенных случаях, а именно: при достаточной слабости интеллекта и соот­ветственной настроенности. Но такой простой ответ очень поверхностен, при более внимательном анализе все опять расплывается. Можно догадываться, что заснули те солдаты, у которых приказ «не спать» ока­зал дополнительное внушающее действие в пользу гипноза: раз так приказывают, значит действительно будет что-то сильное... Они заснули, можно сказать, с испугу. А может быть, и из подсознательного противо­речия, и даже из подсознательного желания наказа­ния... Думаю, что в роте, составленной из физиков-теоретиков, такого бы не случилось.

Мне часто приходится давать разъяснения по пово­ду отношения гипноза к так называемой силе воли. Под последним обычно подразумевают способностью психическому насилию либо над другими, либо над собой. Иными словами, способность к внушению и са­мовнушению (на короткой и длинной шкале времени).

Понятие сие, конечно, весьма расплывчато, а пред­рассудок, будто у гипнотизера должна быть какая-то сумасшедшая волевая энергия, весьма распространен. Он связан с представлениями о токах, флюидах и про­чая. Человек с сильной волей — это гипнотизер, а со слабой, дескать, обречен лишь поддаваться гипнозу. Чушь.

Предрассудок этот иногда помогает гипнозу, а ча­ще мешает, вызывая сопротивление.

На самом деле пресловутая сила воли имеет к ов­ладению гипнозом не большее отношение, чем к ов­ладению любым другим навыком. Гипнозом не «обла­дают», им овладевают. А обладают в зачатке все — по, конечно, в разной мере, как и любым человеческим качеством. Есть ведь даже гипнотизеры-автоматы: их сконструировали недавно за рубежом. Принцип не­сложен: в машину вводят внушающую программу (внушение сна), которая воспроизводится репродукто­ром. Контроль по биотокам. Пока такие автоматы ра­ботают на уровне гипнотизеров класса ниже средне­го, но, может быть, дальше придумают что-нибудь еще.

Среди гипнотизеров, как и везде, есть свои тупи­цы, посредственности, таланты и гении. Наиболее близка к гипнотической одаренности артистическая, это почти одно и то же. Выразительность, смелость, способность отдаваться переживанию и чувствовать другого человека, богатство подсознания...

Я недавно прочел одну зарубежную работу: спе­циальное исследование психики гипнотизеров. Соглас­но наблюдениям автора гипнотизеры в большинстве истерические психопаты, с обостренным комплексом самоутверждения. В своем занятии они преодолевают чувство собственной неполноценности.

Это очень громко и страшно звучит, но тут, ей-богу, нет ничего страшного и кое-что верно. То же самое можно сказать опять-таки о большинстве ар­тистов — хороших, настоящих артистов. Обостренная чувствительность плюс повышенная выразительность. Гипертрофия личности л сочетании с усиленным стре­млением к воздействию на людей, к яркому утверж­дению в их глазах своего образа. Это все то же стре­мление к самовыражению.

Кстати, гипнотизеры почти исключительно мужчи­ны. Почему? Отчасти, вероятно, потому, что сам про­цесс гипнотизации, особенно в императивном вариан­те, имеет много черт мужского доминирования. Но главное все-таки в традиции, в общественном стерео­типе, в укоренившихся ожиданиях. Женщине труднее гипнотизировать прежде всего потому, что от нее не ждут гипнотической «силы». Но я знаю и женщин, ко­торым удается гипноз, и в этой области, я думаю, ско­ро женщина займет такое же место, как и во многих других, ранее считавшихся чисто мужскими.

Замечено, что хорошие сомнамбулы сами легко становятся хорошими гипнотизерами. Возможно, им помогает в этом собственный артистизм, нередко весь­ма заметный, психическая живость, чуткость, способ­ность к концентрации внимания. Хорошие актеры, об­ладающие огромной внушающей силой, обычно и глу­боко гипнабельны. Способности к внушению и само­внушению — две стороны одной и той же медали. Некоторые известные гипнотизеры начинали свою карьеру с того, что впадали в глубокий гипноз у другого известного гипнотизера.

Но, конечно, полного параллелизма нет. Могут быть разные соотношения.

Человека, уже овладевшего гипнозом, загипнотизи­ровать труднее, чем не владеющего, ибо ему, даже при полном желании, начинают невольно мешать кри­тический подход и исследовательский интерес. Ему трудно забыться, очароваться, для этого нужна очень высокая, виртуозная техника, подобно тому как труд­но произвести музыкальное впечатление на музыкан­та-профессионала. Тем не менее гипнологи все же проводили успешные опыты друг на друге, разумеет­ся, по обоюдному согласию. Как это ни парадоксаль­но, наибольшая сила воли требуется гипнологу имен­но для того, чтобы самому войти в гипноз.

— Ну а сами-то вы бывали в гипнозе? — обыч­ный вопрос.

Да. Хоть, к сожалению, не в той степени, какую внушаю своим пациентам и испытуемым. На несколь­ких сеансах у коллег я стремился уснуть, но достига­лась лишь легкая сонливость, расслабленность, отре­шенность — первая стадия. Очевидно, мешал непроиз­вольный интерес, самослежка и критика, которую не удавалось отключить. Может быть, я слишком хотел наступления гипноза, не хватило силы воли или ис­теричности. Но уверен, что у меня возможен и сом­намбулизм, потому что могу вести беседы во сне, ничего о них не помня. Кроме того, я освоил некоторые формы самогипноза, аутотренинг, хотя и не могу (и не хочу) доводить себя до йоговской летаргии. Мне это чрезвычайно помогло, как бывшему невротику. Только человек, освоивший аутотренинг сам, может учить других, а в обучении всегда присутствует и элемент гипноза.

Ну а как же все-таки насчет преступных внуше­ний?

Оптимизм тех гипнологов, которые настаивают на их полной невозможности, мне кажется, необоснован. Во всяком случае, в том, что касается сомнамбул.

Здесь, при должной методической изощренности, при продуманности программ гипноз действительно может стать страшным оружием. Внушенный сон, пол­ное забвение... Перевоплощение личности... Любой мотив, любое переживание могут быть введены в психику сомнамбула и, обставленные должным обра­зом, окажут свое действие. Нет, на это нельзя за­крывать глаза и этого нельзя скрывать. Наоборот, это следует предавать широкой гласности, чтобы ис­ключить возможность злоупотребления.

Но и паниковать, конечно, не стоит. Использование гипноза в преступных целях маловероятно уже пото­му, что слишком много других, обычных способов совращения, насилия и обмана.

Возможности преступных внушений в состоянии бодрствования столь велики и столь интенсивно и эффективно используются на протяжении человече­ской истории, что опасаться гипноза — экзотического случая внушения — нет серьезных оснований. Он вряд ли может добавить что-нибудь существенное к тому, что уже есть. Преступно воспользоваться гип­нозом— это значит воспользоваться беспомощным со­стоянием человека, и только. Но разве мало других беспомощных состояний: физическая и психическая слабость, невежество, нужда, горе? А детство — раз­ве не сплошная беспомощность? Старость?.. Разве не беспомощны пассажиры самолета, разве не зависят целиком от здоровья, квалификации и воли пилота?

В гипнозе нет ничего страшного, если его ведет ответственный человек. А безответственный страшен все­гда и везде.

Зато в положительном смысле от гипноза, думает­ся мне, можно ожидать еще многого. Обучение школь­ников под гипнозом в Японии — доктор Мацукава. Там же — гипнотическая подготовка служащих неко­торых фирм, продавцов, стюардесс. Сеансы по радио для курильщиков в Соединенных Штатах, а также по телефону: набрали номер, и слышите голос гипнотизе­ра. Да, здесь есть еще что придумать, и жаль, что у нас это идет пока слабо, почти никак.

Коллега Райков пока едва ли не единственный эн­тузиаст. Используя метод перевоплощения, он стре­мится оптимизировать некоторые виды деятельности, в частности обучение рисованию. Мне его работа представляется очень полезной, хотя и не врачебной. Напрасно некоторые коллеги относятся к нему недо­верчиво и, может быть, даже с долей ревности. Райкова упрекают за саморекламу. Но реклама этому де­лу нужна, больше просто нечем выводить людей из косного состояния. Можно и нужно критически оце­нивать конкретные результаты, но надо приветство­вать усилия в этом направлении.



Экспериментальная и прикладная гипнология на­ходятся еще в зачаточном состоянии. Но мне кажет­ся уже несомненным, что гипнотическая оптимизация может служить любой деятельности человека. Я не ви­жу в этом никаких ограничений, кроме чисто индиви­дуальных и, конечно, моральных.

Ведь любая деятельность, особенно творческая, в своем оптимуме приближается к гипнозу: по концен­трации внимания, по мобилизации подсознания. Это уже проверено десятками великих: для высочайшего творчества нужно нечто вроде активного самогипноза, аутосомнамбулизм. Я имею в виду, конечно, сам творческий акт, вдохновенное свершение, а не пред­варительную подготовку, которая должна быть долга, как зима, не почву, в которой смешиваются и семена воспитания, и гены, и перегной общественных настро­ений.


СОЕДИНЯЙ И ВЛАСТВУЙ

(Зачем нужны массовые сеансы)


Волнение каждый раз. Перед массовым сеансом во столько раз больше, во сколько аудитория больше одного человека. Парадокс: ведь на самом деле во столько же раз больше вероятность успеха. Впрочем, говоря строго, наверное, не во столько же — я не си­лен в статистике, но все-таки здорово повышается по сравнению с индивидуальным. Мне ведь нужны не все, а хотя бы несколько человек, а они обязательно най­дутся... Чем больше народу, тем больше шансов най­ти хороших сомнамбул.

Это обычный глупо-нормальный невроз выступаю­щего, который сам по себе есть социально-психологи­ческая загадка. Страх не оправдать ожидания, не справиться с ролью... Страх за себя перед другими, за свой образ в глазах других... В конце концов не все ли равно?.. Ну не понравлюсь, ну не удастся, подума­ешь, какая беда, ерунда по сравнению с вечностью. Не удастся один раз, удастся в другой... Да и не мо­жет не удаться... Всегда удавалось... (Аутопсихотера-пия.) Страх, подобный, в сущности, тем контрастным навязчивостям, которые лезут в голову моему П. Б. У психастеников он особенно силен, а я психастеник в порядочной мере. Выручает аутотренинг, самовну­шение и сам процесс.

Хорошо, когда есть ассистент.

На одном из сеансов в записке, присланной во время предварительной лекции, была высказана гени­альная догадка: «По-моему, вы уже начали гипноти­зировать». Я не спросил, кто автор записки, но он мог быть либо отличным потенциальным сомнамбулом, либо душевнобольным, либо очень умным человеком.

В самом деле, сеанс массового гипноза начинается задолго до того, как я произношу:

— Внимание...

Он вовсю идет уже тогда, когда я говорю что-то получленоразделыюе о гиппокампе и подсознании и когда показывается знаменитый опыт Бэкона: какая-нибудь девочка держит в руках нитку с привязанным кольцом, думает о маятнике, а нитка раскачивается в такт мысли. (Идеомоторика.) Сеанс начинается с мо­мента, когда люди начинают собираться в зале. С жужжащей раздевалки. С афиши, где крупными буквами написано слово ГИПНОЗ. Нет, еще раньше: с первых темных сведений, что существует такая шту­ка — гипноз. Со смутных представлений, что есть не­кто знающий и умеющий, искусный и компетентный — специалист, авторитет, маг, колдун...

Концы — в истории.

— Давай подальше, а то как гипнотизнет...

— А чего страшного?

— Не поддамся.

— Мессинга видел? Во работает!

— Они сперва всех усыпляют. Ты меня толкни, я тебя.

— Читал «Мастера и Маргариту»?

— Да ерунда, нет ничего, одни фокусы.

— В глаза ему не смотреть, и все.

— Любимец Рабиндраната Тагора.

— Это действует на одних психов.

Знали бы вы, как мне помогаете, как гипнотизи­руете друг друга... Если еще не гипнотизируете, то уже внушаете. С больными трудней: они внушают друг другу в общем слабее, чем «нормальные» люди, потому что болезнь погружает каждого в себя. Но и у пациентов коллектив повышает внушаемость, и это может быть благотворно, особенно если подбираются достаточно однородные группы.

Один и тот же механизм работает и во зло и во благо. Нередко успех или неуспех лечения опреде­ляется тем, кого встретит больной за дверьми каби­нета, в коридоре, у себя дома или в гостях, оптимис­та или пессимиста, того, кому помогло или кому ста­ло хуже. (Я уже не говорю: умного или дурака.)

Или взять алкоголиков. Среди наших пациентов более коллективных товарищей, конечно, не найти. Обычно компанейские, свойские ребята, мастера на все руки, трезвые — просто прелесть, говорят даже об их «нажитой синтонности». Не знаю, насколько она нажитая и насколько имеет значение исходный тип. «Чем симпатичнее алкоголик, тем хуже прогноз», — заметил Консторум, известный наш психотерапевт.

И это действительно так.

Внушаемость алкоголика кажется беспредельной. Сомнамбулизм — очень часто, в коллективных сеан­сах — почти стопроцентный. Коллективная гипнотера­пия с внушением, что алкоголь — это кошачья моча или еще какая-нибудь несусветная бяка, что пить больше совсем не хочется и т. д. и т. п., — обычно идет блестяще. Уже после двух-трех сеансов при одном, запахе водки (или его внушении) беднягу вы­ворачивает наизнанку.

Но вот алкоголик, трезвый как огурчик, выходит из клиники и попадает в компанию прежних друж­ков. Можно не продолжать. Внушаемость начинает работать наоборот. Действуют, конечно, не только дружки, не только механизм подражания и прямого внушения («да давай, чего там...»). Действует и легкая доступность спиртного, и отсутствие других ин­тересов, и вся атмосфера, в которой «питие определя­ет сознание», а к этому добавляется, конечно, всякое личное, эмоциональное, ситуационное... Но главное все-таки алкоголическая коллективность, проклятое «на троих».

Врачи ведут слишком неравную борьбу, слишком многое помогает алкоголизму. Борьба должна начи­наться задолго до клиники и кабинета.

...Надо, чтобы это было демонстративно, дать понять, что это научно, дать почувствовать, что чуде­са внутри нас; что медицина все-таки кое-чем распо­лагает; что надо понимать это, дабы не становиться игрушкой в руках шарлатанов и демагогов. И чтобы было зрелищно, эстетично.

...Я не знаю, кто из зрителей окажется сегодня актером моего гипнотического спектакля, но кое-кого сразу вижу. Вот... вот... А здесь — анти...

Есть ли какой-то общий гипнабельный тип? По те­лосложению среди сомнамбул есть и пикники, и асте­ники, и атлетического типа. В основном сложены пропорционально, гармонично, многие изящны и кра­сивы. У большинства отпечаток несомненного здо­ровья — и физического и психического... Как прави­ло, синтонны, коммуникабельны, но не всегда. По кречмеровской шкале шизотимиков меньше, чем циклотимиков, и средних, но ярких циклоидов мало. Эпитимиков еще меньше. Вообще мало крайностей.

Нельзя исключить и элемента случайности: сего­дня попали эти, завтра те... В силу настроенности, минутного расположения... Есть и гипнотическая упражняемость: тот, кто впал в сомнамбулизм хоть однажды, даже после многих неудачных попыток, по­том впадает в него легче, хоть и не обязательно.

Конечно, будет много молодых. Внушаемость мо­лодости, открытость добру и злу... Это и составляет ее обаяние, великолепное и опасное. Это работает древний и надежный биосоциальный механизм обу­чения: потребность следования авторитету, потреб­ность веры. (Особенно приятно проводить сеансы в студенческих и школьных аудиториях.)

Но параллельно — антивнушаемость. Негативизм, упрямство и нетерпимость, категоричность... Упорное отстаивание самостоятельности... И это благодетельно, и это необходимо. Только интеллект может привести две эти силы если не к примирению, то к подвижно­му равновесию.

Па массовых сеансах среди сомнамбул чрезвычай­но редко оказываются люди старше пятидесяти, осо­бенно мужчины, хотя в зале их может быть много. Засыпают, конечно, но не то. Почему? Вялость меха­низма непроизвольного прогнозирования? Снижение подвижности психики? Недоверчивость? Подсозна­тельный страх оказаться на сцене в «несолидном по­ложении» перед молодежью? Вот уж чепуха, эта со­лидность!

У старика падает восприимчивость, и ему сама природа велит не учиться, а учить самому. В его психике плотными слоями осели внушения целой жиз­ни, они стали его самовнушениями. Кажется, что внушаемость у старика отсутствует, что он живет только самовнушением. Но это не совсем так. Вну­шаемость у пего все-таки остается, только она стано­вится узкой. Она определяется колеей его заскоруз­лых самовнушений. Старик в этом смысле близок к шизоиду. Ему можно внушить многое, если точно попасть «в струю». Я имею в виду, конечно, старика не по хронологии, а по психическому, душевному возрасту.

Однородность состава всегда повышает внушае­мость. Соединяй и властвуй. Может быть, собрав в аудитории исключительно пенсионеров, можно было бы некоторых из них перевоплотить в юношей. Кста­ти, старики ведь ощущают себя стариками только в присутствии молодых, а два старика вместе — все те же мальчики и так же могут задраться.

Итак, начали.

...Самый тяжелый момент, конечно, усыпление. А вдруг, вдруг не заснет никто, ни одна душа? Что тогда делать?.. Довольно гнусное ощущение, когда, изо всех сил вживаясь в формулы, произносишь слова внушения и вдруг видишь физиономию, у которой ни в одном глазу... Другую, третью...

Найти глазами того, кто засыпает, и вести сеанс как бы для него одного... для себя...

...На сцене шестнадцать усыпленных. Хватит... Спят еще в зале, там и тут. Там и тут поднимают ру­ки, зовут... Довольно. Надо посмотреть, кто здесь.

— Сон. (Хорошая каталепсия.)

— Сон. (Будет хорошо двигаться, пластический тонус.)

— ...А это что такое? (Шутник, симулянт — ви­жу, дрожат веки да и руки тоже... Все же страш­но...) — А ну-ка открыть глаза... То-то... назад, на место...

Я не сержусь: антивнушаемость. Но притворяться надо квалифицированно, как тот ученик знаменито­го психиатра Эскироля, который на одном из заня­тий изобразил эпилептический припадок. На преды­дущем учитель говорил, что такой припадок симули­ровать невозможно. Когда ученик с внезапным страш­ным криком упал и изо рта его показалась пена, Эскироль испугался, велел его удерживать и стал го­ворить о том, как коварна болезнь, как она не щадит никого, в том числе и врачей. Вдруг ученик прекра­щает припадок, улыбается и встает... Но это был ис­ключительный, высокоталантливый случай. Ученик этот впоследствии стал выдающимся психиатром.

Притворяться же загипнотизированным трудно по­тому, что само притворство есть отчасти гипнотиче­ское состояние, и чем более талантливое, тем в боль­шей мере. Ведь границы между гипнозом и самогип­нозом так же размыты, как между внушением и са­мовнушением. Внутренняя подоплека, субъективная рефлексия, может быть разнообразна: «...я могу не делать этого, но делаю просто так, чтобы посмотреть, что получится»; «я делаю вид, что подчиняюсь»; «мне безразлично, что делать...» Где граница между все­ми этими экивоками и простым: «мне хочется делать так», «не могу так не делать»?

Пятнадцать все-что-угодно.

— Внимание! Все спящие меня слышат. Все слышат только меня. Контакт только со мной. Все бодры. Всем открыть глаза.

Открыли глаза тринадцать. Двое продолжают спать — летаргическая форма... Теперь работать лег­ко, все в наших руках — нужны только воображе­ние и энергия до конца сеанса. Ориентировка, импро­визация...

Внушением полного сна или временной глухоты можно целиком отключать сомнамбул, переводить их в пассивность и рассказывать зрителям о механиз­мах их состояния. Но вот сомнамбулы уже с упоени­ем танцуют твист под мой аккомпанемент, и зрителям завидно, и хочется присоединиться, и не верится, что веселые, возбужденные люди глубоко спят. А теперь страшно, потому что упоительный твист продолжает­ся в мертвой тишине, под галлюцинаторную музыку.

— Стоп! Так и остались!

Все каталептически застывают в позах, в которых их застигло внушение. Кинопленка остановилась: за­мороженный твист.

...Освобождаю.

— Пусть теперь каждый займется своим делом. Вы, девушка, вяжите сиреневую кофточку. Вы — чис­тите картошку. Вам, товарищ, три года, поиграйте в песочек... Вы соберите букет цветов на этой поляне. А вам в руки скрипка, вы скрипач Давид Ойстрах. Играйте.

Молча, пластично, галлюцинаторно... Какие тон­кие, изысканные движения, а ведь он, может быть, и не держал никогда скрипки в руках. Но, конечно, видел скрипачей. Как вдохновенен в его руке неви­димый смычок...

— Вы раскидистое дерево, роскошное, ветвис­тое. — (Непередаваемое выражение лица... Руки рас­кинуты... Чуть покачивается.) — Теперь идет силь­ный дождь, ветер... Ветер... — (Что делается с ее руками, так трепещут листья!)

— А вы неандерталец, пещерный человек. — (Ли­цо приобретает суровое выражение.) — Возьмите-ка эту дубину. Вон видите, там в ложе сидит тигр. Теперь будьте мужчиной.

Бросается, замахивается, в ложе шарахаются. К счастью, дубина галлюцинаторная.

— Спокойно, все в порядке. Тигр смылся. Теперь вы можете подойти к вашей подруге. Вот она. — (Бо­родатая подруга в джинсах довольно-таки индиффе­рентно реагирует. Летаргическая жена.) — Ну ладно, такая жена вам ни к чему, лучше быть холостым и свободным охотником на пещерных медведей. Сдела­ем ее невидимой, переведем в отрицательное про­странство. Теперь идите сюда. Сюда, сюда... — (Пы­тается пройти сквозь бывшую жену, ведь он уже не видит ее.) — Идите сюда: сон...

— Вы будильник. Я вас завожу... завожу. Зазво­ните через восемь минут.

— А с вами, молодой человек, у нас будет особый разговор. Сейчас благодаря гипнотическому перевоп­лощению вы станете другой личностью... При слове «четверг» станете Линдоном Джонсоном, президентом Соединенных Штатов.

Гул возбуждения...

— Тише. Четверг.

— Юрка! — отчаянно кричит кто-то из зала, на­верное, приятель.

Бесполезно, Юрки уже нет. Президент Джонсон отвечает на вопросы корреспондентов. Из зала не­сутся вопросы один другого каверзнее. Нет, вы толь­ко послушайте, как ловко он выходит из положения.

— Сколько вы расходуете на вооружение?

— Много... Об этом вы лучше спросите у минист­ра финансов или у министра обороны.

— Сколько у вас детей?

— Спросите об этом у моей жены.

— Какое ваше любимое времяпрепровождение?

— Играю в гольф на моем ранчо в Техасе. (Мо­лодец, читает газеты, но, кажется, немного перепутал с Эйзенхауэром.).

Но вот деваться некуда:

— Когда кончится война во Вьетнаме?

— Видите ли... По-видимому, никогда. Во всяком случае, пока я президент, война будет продолжаться.

Дзинь!

— Что такое?.. Ах, это будильник зазвонил... На минуту раньше...

— Ну вот что, теперь поиграем в футбол (галлю­цинаторным мячом). Галлюцинаторный пинг-понг, и ракетки, и стол, и шарик... (Посмотрите, как отчаян­но режется президент с Давидом Ойстрахом.)

— Сели на велосипеды! Поехали! Кто быстрее?!

Ух как разухабисто президент жмет педали... Гал­люцинаторные... Обходит... обходит неандертальца... В зале хохот. Надрыв. Над этим посмеяться не грех, это отдых.

...Но развлечения развлечениями, а на сцене дей­ствительно возможен серьезный эксперимент. Со­циально-психологический.

— Внимание! Все меня слышат, все бодры. Все стали самими собой. Скоро Восьмое марта. Необхо­димо купить подарки женщинам. Сейчас мы откроем новый универсальный магазин, где вы сможете при­обрести за недорогую цену интересные вещи для се­бя и своих подруг.

Воспроизводим ситуацию из «Мастера и Марга­риты». (Мессир Воланд концентрируется. Ассистент Гелла становится за галлюцинаторный прилавок.)

— Подождите, еще не открылось... — (Надо на­строиться, придумать, что дальше... Устал, черт по­дери...) — Пока займите очередь.

Опрометью бросаются, начинают толкаться. Если бы дверь не была галлюцинаторной, а взоры слегка мутноватыми, нипочем бы не отличили...

— Позвольте, я впереди вас...

— Вы здесь не стояли.

Вот и модель: коллективный ситуационный нев­роз. Потребительская лихорадка. Дело худо: сме­щаются представления о времени и пространстве. В очереди человек действует не по целесообразности, а из принципа. Все сразу становятся принципиальны­ми: одни из принципа стоят, другие лезут, а третьи — уж конечно, из принципа — не пускают. Мир делит­ся на тех, кто стоит и кто не стоит: это непримиримо враждебные партии. Время течет невероятно, убийст­венно медленно. За один отстой в очереди выделяется столько «стервоядных» гормонов, сколько хватило бы на убийство пещерного медведя или двух мамон­тов. Один вид «хвоста» вызывает у некоторых сердеч­ные спазмы. Кассиршу, опаздывающую к месту на восемнадцать секунд, словесно линчуют, но лишь она появляется, все забыто и прощено.

Гражданин Первый с бдительностью носорога ох­раняет свое место. Посматривает на часы.

— На ваших сколько?

— Без пяти.

— А на моих без двух. Открывали бы уж... По­ра... (Стук в галлюцинаторную дверь.)

— Тише, товарищи, минутку терпения... Сейчас откроем. Большой выбор — при слове «эн». Товарищ продавец, можно?

— Можно.

— ...Ка-девять... эй!

— Мне вон тот мохеровый шарф. —■ Мне французские туфли.

— Коробку шоколадных конфет. Галлюцинаторные французские туфли, матовые или лаковые, можно надеть тут же, оставив свои на сцене. Все почти по Булгакову, только жаль, что зри­тели не видят этих туфель — впрочем, и это можно было бы сделать, по крайней мере у некоторых, — дать дополнительную гипнотизацию... Конфеты тоже можно сразу попробовать и даже угостить мессира. Какая важность, что это сапожная щетка?

Здесь непочатый край: гипноз как средство со-циалыю-психологического эксперимента. Захватываю­щие возможности. Экспериментальный сомнамбули­ческий коллектив. Все ситуации общения воспроизво­димы четко и обнаженно. Сегодня эти люди благоже­лательны друг к другу, шутят, смеются, успешно сотрудничают... Завтра в подсознание введена иная программа — и вот они уже чужие... Сегодня лидер один, завтра другой... Но почему завтра? Через се­кунду!

Да, непочатый край, и немного кружится голова. Убежден, что об этом надо говорить вслух и как можно шире. Обязательна гласность, открытость.

Массовая лекция-гипноз необходима как сред­ство психологического просвещения, как орудие повы­шения психологического самосознания. Уничтожить внушаемость невозможно и не нужно, но ее можно и нужно сознательно контролировать.

Вот основные положения, которые приходится раз­вивать в предварительной лекции:

1) В гипнозе нет ничего страшного (и однако, вы меня немножко побаиваетесь).

2) Нет ничего сверхъестественного (и однако, я вам сейчас покажу чудо).

3) Гипноз не есть насилие одной воли над дру­гою, но встречное взаимодействие воль (это очень важный психологический момент).

4) Гипноз есть сон с сохранением избирательного контакта (подробно, с примерами).

5) В гипнозе можно испытать массу фантастиче­ских переживаний; можно проявить неожиданные спо­собности; можно приобрести зачатки навыка самооб­ладания. (Это уже чистая агитка, но искренняя и обоснованная.)

Остальное — конкретные разъяснения: что не нуж­но во время гипнотизирования напряженно следить за своим состоянием, ибо это мешает ему развиваться, как слежка за вдохновением. Что нельзя кричать вслух: «Вижу бутылку», но можно смеяться, если хочется (средство предупреждения действительно часто возникающего в начале сеанса смеха у некото­рых нервных молодых людей). Что не надо толкать в бок засыпающего соседа, это нечестно — и так далее и тому подобное. И конечно, полные и энергич­ные гарантии, что загипнотизированный не будет по­ставлен ни в какие унизительные положения, что не будут выведываться личные и государственные тайны.

Обычный вопрос: состоят ли гипнотизеры на осо­бом учете?

Ответ: гипнотизеры состоят на учете у гипноти­зеров.

После этого можно начинать сеанс.


Я И МЫ