Ицхака Гайнемана "Смысл заповедей в еврейской религиозной литературе"
| Вид материала | Исследование |
- Регламент выступления на конференции 15 минут, 346.77kb.
- Ленинский проспект, 32-а, корпус “В”, к. 808-809, 285.67kb.
- -, 1651.27kb.
- Темы для творческих работ по литературе романтизма (Европа и сша). Философский смысл, 17.95kb.
- Темы лекций: «Потерянные» евреи в раввинистической литературе (Агада и Галаха). Русские, 9.75kb.
- Книга рабби Леви Ицхака из Бердичева «Кдушат Леви», 993.64kb.
- М. Д. Грубарг к истокам социального учения иудаизма, 251.13kb.
- Абд-Ру-Шин. Десять Заповедей Божьих, 868.13kb.
- Одокладе об экологической ситуации в Еврейской автономной области в 2011 году, 998.99kb.
- Задачи урока: Проверить знания учащихся по ранее изученному материалу Познакомить обучающихся, 50.8kb.
–––––––––––––––––––––––
г. Откровение в словах, обращенных к индивидууму
Помимо откровения в делах любви, существует откровение в словах. "Слово, которое слышит человек в сердце своем, подобное речи людей, но исходящее из уст Б-жьих". Слово Б-жие было обращено уже к Адаму, и оно обновляется в каждом поколении. Здесь Розенцвайг тоже отвергает узкое понимание откровения; в письме одному из учеников он даже весьма резко отзывается о тех, кто считает, что земля была "безвидна и пуста"*, пока на нее не снизошла культура Израиля на горе Синай. И, хотя в "Звезде избавления" он превозносит порой иудаизм и христианство, насмехаясь над исламом и религиями Индии и Китая, в письмах он отвергал гордыню, ставящую любого священника выше Будды и Конфуция.
От откровения индивидууму следует перейти к наиболее важному виду откровения: дарованию Торы.
–––––––––––––––––––––––
*Выражение, которым Тора описывает состояние земли в начале Сотворения мира, переносится в данном случае на духовное состояние человечества (прим. пер.)
–––––––––––––––––––––––
д. Откровение в Писании
Путь Розенцвайга - между традиционным и свободомыслящим подходами
Розенцвайг прокладывает себе дорогу между двумя подходами - традиционным и вольнодумным (начатки которого он находит у Когена), последний из которых отрывает понятие "откровение" от его первоначального смысла. От первого подхода путь Розенцвайга отличается тем, что, по его мнению, откровение в понимании иудаизма "не заморожено в книге", в противоположность взгляду ислама, но развивается и дополняется самостоятельным образом через Устную Тору на протяжении поколений. В отличие от представителей второго подхода, Розенцвайг верит не только в особую святость Торы, но и в избранность народа Израиля, а избранность эта заключается "не в чем ином, как в даровании Торы". Но остается важный вопрос: "до какой степени можно отождествить тот Б-жий закон с Торой во всех ее деталях, которая находится сейчас у нас в руках?". Этот вопрос Розенцвайг оставляет на наше рассмотрение, не высказывая по нему никакой определенной позиции. Впрочем, метод решения этого вопроса он изложил в письме, адресованном его ученикам.
Различие между тем, что можно выразить, и тем, что можно испытать в отношении Б-га
В этом письме Розенцвайг делает различие между тем, что можно испытать в отношении Б-га, и тем, что можно выразить. Выразить можно лишь Его существование, а испытать можно гораздо больше. Аналогично тому, как следует различать в браке между брачным свидетельством и каждодневным ежечасным опытом, который является главным, так и есть разница между избранием Израиля и дарованием всей Торы. Поэтому не следует пытаться объяснять никакому чужестранцу, как бы доброжелательно он ни был настроен, ни одну из заповедей как "религиозное" (кавычки поставлены самим Розенцвайгом) требование - опыт, связанный с ней, выразить невозможно. Более того, мы не испытываем живого чувства в рамках общей связи (избранности), а только тогда, когда мы исполняем частные заповеди, и поднимающийся к Торе связывает навек в произносимом благословении "национальную" избранность с "религиозной"*. Для психологов, историков и социологов Тора есть монолог народа, а не повеление Заповедующего. Иногда и мы бываем вынуждены опереться на "научное" объяснение, гласящее, что сила Торы в том, что только она может объединить народ, невзирая на пространство и время. Но в минуту выполнения заповедей нам не нужны эти прозаические объяснения. Во время выполнения заповедованного действия мы видим лишь то, что происходит сейчас, во всей его Б-жественно-человеческой истине, в силу которой мы можем сказать: "Благословен Ты, давший Тору". "Если в течение года мы относимся к рассказу о говорящей ослице Билама как к сказанию, то в субботу, когда читается раздел "Балак", этот рассказ - нечто иное: то, что сказано мне, когда я выполняю заповеди, связанные с текущим временем, а именно - заповедь слушать". Граница между Б-жественным и человеческим проходит не между Торой в целом и отдельными конкретными заповедями, а между тем, что мы постигаем индивидуальным выразимым знанием, сформулированным и переданным традицией, и чем-то другим, источник которого мы знаем, но лишь знанием невыразимым, непрямым и не полученным из традиции. "Я не осмелюсь описать ни одну из частных заповедей как человеческую только из-за того, что я пока не могу сказать о ней "Благословен Ты" (то есть, не ощущаю ее Б-жественнои природы). Но и Б -жественный характер Торы в целом я могу описать лишь в соответствии с тем возвышенным толкованием, которое дал Нобель словам: "И явился Г-сподь Аврагаму, и поднял он глаза и увидел: вот три человека!". В этих словах Розенцвайг несомненно видел подтверждение своей идее, что Б-г говорит с нами из глубины сердца, словами человеческими. Ясно, что Розенцвайг понимал слова своего учителя в свете своей теории чудес: чудо не отменяет, по его мнению, законов природы. Чудом следует считать все, что предвещали пророки. Нет, следовательно, четкого различия между чудом в догматическом понимании этого термина и "чудом, которое с нами каждый день"; то, что говорилось о чудесных действиях, справедливо и о чуде в словах, то есть откровении.
–––––––––––––––––
*Благословение, произносимое евреем, звучит так: "Благословен Ты, Г-сподь, Б-г наш, Царь Вселенной, Который освятил нас своими заповедями и заповедовал нам ..." - то есть, в нем сначала упоминается национальная избранность евреев, а потом - конкретная заповедь (прим. пер.).
–––––––––––––––––
Теперь мы видим, как соотносится учение Розенцвайга об откровении, со взглядами, господствующими в среде религиозного еврейства Восточной и Западной Европы. Прежде всего, он отвергает взгляд восточноевропейских евреев, противоречивший своим узким пониманием откровения теории Розенцвайга об общечеловеческом откровении. В этом он заметно превосходит даже Гирша и Френкеля. В то же время в своем отношении к "Торе с Небес" он отличается от всех евреев, "оставшихся сидеть по домам" (то есть, сохранивших традиционный образ жизни). Также (и в особенности) среди евреев Запада он стоит отдельно от ортопраксии, исполняющей, но не верящей. Это двойное отличие выявляется в его рассказе о Розенхайме, который посоветовал юноше, признавшемуся, что он ни во что не верит, но любит заповеди, следующее: "Ты можешь без сомнения соблюдать их все, лишь не поднимайся к Торе, пока не обретешь веру". На это Розенцвайг говорит: "Именно эта заповедь (благословения Торы), ведущая от выразимого к невыразимому, любима нами больше всех; среди других же заповедей многие далеки от нас; наш путь привел нас именно к Торе в целом, а детали мы еще разыскиваем".
Розенцвайг не приводит доказательств веры в Тору. Он и в Сотворение мира - это первое откровение - верит не на основе логики, а на основании "опыта верующего". Подобного опыта удостоился в отношении Торы уже на склоне лет его учитель Коген, когда, как свидетельствует Розенцвайг, заявил: "Суббота, любовь к ближнему, пророчество - все это чудеса, мы не будем стремиться к их пониманию"; но Розенцвайг ушел на этом пути гораздо дальше. Он, хотя и с колебаниями в отношении отдельных деталей, придерживался теономного принципа в нашем послушании заповедям и сделал из него выводы. Здесь следует отметить его близость к традиционному еврейству. Кроме этого, он вел борьбу с сопротивлением, которое оказывал этому принципу современный ему образ мыслей.
2. Ответ Розенцвайга на проблему теономии
А. Трудности
Отношения между голосом совести и подчинением Б-гу
Противоречие, существующее между человеческим желанием следовать только велениям совести и природным склонностям и необходимостью послушания Богу, не менее древнее, чем сам иудаизм.
Возможно, его учитывала сама Тора в словах: "Ибо очень близко к тебе это слово, в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнять его"; заповедь Г-спода "не далека" от естественных склонностей человека, а соответствует желанию сердца. Но вопрос о связи между склонностью нашего сердца и Б-жьим учением становился все более острым с того момента, как философия, устанавливающая свое учение о жизни, оказала влияние на иудаизм. И Филон, и еврейские средневековые философы старались объединить эти два источника наших обязанностей, особенно, путем доказательства морального характера заповедей Торы. Мы уже видели, что потребность в компромиссе между ними усилилась именно в новое время. Это затруднение было особенно велико именно для Розенцвайга, из-за разницы во взглядах тех мыслителей, позиции которых он учитывал. Мы не будем говорить здесь о христианах, для которых именно понятие "Закон" (слово, употребляемое им вместо "Тора") было слабым местом иудаизма. Но и Коген выступал против теономного принципа: хотя Розенцвайг и нашел в его словах лишь "первые попытки отделения термина "откровение" от непосредственного смысла этого слова", и хотя в лекциях Коген признавал "чудесный" источник именно Торы, все же в книге, содержащей систематическое изложение его взглядов, он пишет ясными словами: "откровение есть продукт интеллекта". И Бубер, признававший, что наша жизнь - диалог между Б-гом и человеком, писал: "никогда откровение не сможет обернуться дарованием заповедей". Демаркационную линию, разделяющую между Б-жьим и человеческим в Торе, проводит Бубер после слов: "Я Г-сподь Б-г твой" (Б-жье) и перед словами "да не будет у тебя богов других со Мной" (человеческое), хотя вторая заповедь есть вывод из первой, что признает и сам Бубер.
Этот взгляд Бубера, в его точной формулировке еще не был известен Розенцвайгу, когда он писал книгу "Звезда избавления". Розенцвайг отвечал Буберу позднее - в статье в журнале "Габоним" ("Строители") и в письмах по поводу этой статьи. Но оригинальные основы взглядов Розенцвайга на теономию открываются уже в "Звезде избавления" и в юношеских письмах.
Б. Путь к ответу
Взгляды мыслителей на теономию и голос совести
Для того, чтобы понять ответ иудаизма на теономный вопрос, следует рассмотреть спор, имевший место в чужом лагере - между Кантом и его учениками. Кант со всей ясностью разделял между голосом, говорящим об обязанностях, которому он даже приписал свойство голоса Б-га, и голосом склонностей; только то, что делается по велению совести, рассматривается Кантом как моральное, в точном значении слова, действие. Но Шиллер, хотя обычно следовал Канту, ответил иронической эпиграммой:
"Другу помог я по велению сердца,
Жаль, что причиной тому голос склонностей был.
С той же поры, я страдаю все боле и боле,
Что поведенье мое нравственным не было все ж".
Его идеалом была "красивая душа", гармоничная, тянущаяся сама собой к добрым делам.
Ясно, что возможность выбора одного взгляда из этих двух дана не методической логике, а переживанию. Иные видят в "добром побуждении" средство и корректора для постоянной борьбы с животными природными склонностями, а иные считают, что совесть улучшает и дополняет склонности, возникающие в сердце сами по себе.
Споры, а точнее разноголосица мнений такого рода, возникли в иудаизме нового времени в рамках обсуждения отношения между заповедями и велениями сердца. Уже Ш.-Р. Гирш нашел (и учил находить) счастье в подчинении души приказам Б-га открывающимся человеку в голосе совести, а еврею, кроме того, в Торе письменной и устной; однако счастье выполнения заповедей в корне отличается от того удовольствия, которое мы получаем от удовлетворения страстей и стремлений. Если прислушиваться не только к заключениям Гирша, но и к интонации, господствующей в его произведениях с юношеских лет и до старости, окажется, что он приближается к образу мыслей Канта, и особенно в статье, где хвалит Шиллера за моральный пафос его проповедей. Мендельсон в гораздо большей степени ценил корреляцию между стремлениями сердца и заповедями моральными и религиозными, данными человеку для поощрения его доброго побуждения, и даже корреляцию между еврейскими и германскими элементами в нашем образовании. Хотя Мендельсон был тесно связан с гуманизмом 18-го века, однако, в силу этого, он и пал жертвой, по словам Розенцвайга, первых симптомов болезни нашего времени; также и сам Розенцвайг хотел достичь компромисса, хотя и не между еврейской и германской системами ценностей, а между стремлениями сердца и требованиями еврейской традиции.
Розенцвайг в поисках компромисса между противоположностями
Для этого синтеза ему удалось найти новаторскую формулу в идеях и словах великого человека, весьма уважаемого, почитаемого в качестве лидера религиозного еврейства: Нехемьи-Цви Нобеля. "Песнями мне были законы твои" (Тегилим 119:54) - так же, как слова "свобода творчества" означают не произвол, а добровольное принятие художником законов творчества, которые дает красоту его произведениям, так и законы Торы улучшают нашу жизнь. Розенцвайг не слышал процитированной проповеди, но она типична для способа объяснения традиции, найденного еврейской аристократической душой Нобеля. Именно Розенцвайг с жадностью пил его слова, после того как сам начал прокладывать дорогу для себя и друзей, чтобы превозмочь напряженность между сердцем человека и заповедями. Пути анализа, усвоенные им частично до встречи с Нобелем, а частично после нее, сводятся к трем:
а) следует рассматривать законы Торы, как заповеди, но не как указы;
б) наша обязанность вытекает не только из одноразового дарования Торы, но и из исторического процесса, в котором принимает участие душа народа Израиля;
в) можно и даже нужно при исполнении заповедей учитывать индивидуальные особенности людей.
В. Ответы в частных деталях
а. Тора - заповедь, а не законодательство Отличия между приказом, законом и заповедями
Розенцвайг различает между тремя термина нуждающимися в точном переводе: приказ, закон, заповедь. Непонимание иудаизма проистекает, по его мнению, из того, что его неправильно считали религией "законов". "Праведнику даны не закон ы, а приказы, данные в однозначной формулировке конкретному человеку в конкретном положении" как это бывало в прошлом с Аврагамом, отцом. нашим. "Заповеди рассчитаны не на будущее -тогда они были бы не заповедью, не приказом законом. Все откровение подчинено именно "этому дню". Сегодня заповедует Г-сподь и сегодня следует слушаться Его голоса".
Для понимания этого отличия между приказом и законом нам следует помнить, что любовь к Г-споду Розенцвайг объясняет не как постоянное отношение а "как нечто спонтанное, являющееся человеку в определенные минуты". Так же следует понимать и осуществлять заповедь любви к ближнему.
Но цель этого различия между "законом" и "приказом", и, особенно, решительного предпочтения "заповеди" "закону", понятна лишь в свете другого различия между "законом" и "заповедью".
Между законом и заповедью
Истоки этого различения находятся уже в "Звезде избавления", особенно в том месте, где Розенцвайг выдвигает в качестве "заповеди заповедей" стих "и возлюби ближнего своего, как самого себя". Этот стих следует рассматривать ни в коем случае не как закон, но исключительно как заповедь. Это различение видно во всей силе в споре Розенцвайга с Бубером, который он ведет в статье в журнале "Габоним". В последовавшем за публикацией этой статьи письме Бубер возражал Розенцвайгу, что не может представить себе "дарование законодательства" в качестве откровения. А Розенцвайг ответил ему в своем письме: "И мне представляется, что Б-г не законодатель, Он - заповедующий. Также и в глазах соблюдающих Тору откровение - не в том, что вы зовете Дарованием Торы. Тот факт, что "новая" заповедь (то есть обновляющаяся ежечасно как "приказ") может превратиться в затверженный, старый закон, и сами люди, соблюдающие Тору, воспринимают как несчастье. Но это лишь человек своим способом соблюдения превращает заповеди в законы, включающиеся в (механическую) систему, которую можно осуществить без стремления "быть заповедованным", без "Я - Г-сподь", лишь бы "сделать их" без "страха и любви".
Близость к Мендельсону и отличия от него
Несомненно, что различая между законом и заповедью, Розенцвайг удаляется от обычного подхода к Торе и от того удовольствия подчинения, на котором основано ее соблюдение. Он, однако, находит опору своим словам в изречении мудрецов: "Не читай "харут" (резьба), а читай "херут" (свобода)", означающем, что Г-сподь избирает самых свободных, чтобы приблизить их к себе. Здесь он, на первый взгляд, сближается с Мендельсоном, хотя система последнего и казалась ему устаревшей и опасной, ибо, по словам Мендельсона, "Государство обязует и принуждает, религия - учит и побуждает, государство дает законы, а религия - заповеди". Мендельсон ставит своей целью, прежде всего, отвергнуть "гетерономность" религии, религиозное принуждение государства и отлучение религиозного суда; они оба согласны, что источник наших религиозных действий - любовь к Г-споду, а не рабская дисциплина; Мендельсон также считал, что наши действия важны лишь постольку, поскольку они свидетельствуют о "качествах сердца". Но Розенцвайг идет гораздо дальше, чем Мендельсон.
Преимущество положительных заповедей перед отрицательными
Мало того, что Мендельсон не избегал говорить о законах Торы, тогда как Розенцвайг употреблял слово "закон" ("хок") только в качестве перевода слова "Тора". Более того, Розенцвайг гораздо больше сближает заповеди с поступками, совершенными добровольно и по желанию. "После того, как обычай приобрел почет Торы, Тора должна получить свою долю в позитивном характере обычая. Именно позитивные, а не негативные заповеди определяют ее характер, и даже запрет делается чем-то позитивным: соблюдают запрет работать в субботу ради заповеди о субботнем покое; соблюдающий запреты кашрута ощущает радость быть евреем даже среди ежедневных проявлений жизни тела: даже само ограничение превращается в действие". Еще не появился у поколения лидер, который сказал бы в духе вышесказанного: "положительная заповедь отталкивает запрет"; ясно, что основной мотив у Розенцвайга - видеть заповеди Господа не как ограничивающие и корректирующие волю человека, но, прежде всего, как выражающие прекрасные стремления, возникающие сами собой по велению сердца.
Гармония между заповедями и чувствами
Эту веру в связь, существующую между заповедями и нашей эмоциональной жизнью, Розенцвайг считает соответствующей, в принципе, взгляду мудрецов Талмуда. "Принимая иго заповедей, освящает еврей свои плоть и кровь". Ясно, что он был бы далек от того, чтобы видеть в "иге" даже намек на нежелательную необходимость. Он был согласен с традиционным толкованием "Песни Песней" как б-гобоязненной песни религиозной любви и считал ее "центральной книгой Писания", несмотря на свою общую тенденцию следовать современным комментаторам. В соответствии с этим толкованием, он заявил, что "Закон" (Тора), то есть подчинение заповедям, не был главной основой праведности мудрецов Талмуда, "ни в их сознании, ни в коренящейся в их подсознании религиозности". Эти слова Розенцвайга показывают, что, согласно его мнению, мудрецы Талмуда не довели полностью до сознания эмоциональную основу соблюдения заповедей. И, действительно, можно привести этому пример: мудрецы Талмуда сказали в Мидраше к "Песни Песней" - "день его свадьбы" - это означает день Дарования Торы". Осмысляя это высказывание, Розенцвайг формулирует тезис, который мудрецы четко не сформулировали. По его мнению, "то, что дано выразить и даже продемонстрировать (праведной жизнью), относится к остальной части (жизни) подобно тому, как относится брачный договор, видимый всем, к феномену брачной жизни, ее ежедневному и ежечасному опыту". Так же, как любящий муж заметен не по удалению от запретов и не по выполнению явно сформулированных заповедей, а именно в поведении, которое не описано законодательно, так и в вопросах религии: не по принятию "Шулхан арух", но по тысячам деталей, о которых нет заповедей, узнается наша любовь. Говорящий, что "более велик тот, кому дана заповедь, и он ее выполняет, чем тот, кому не дана заповедь, но он ее выполняет", превращает, по сути дела, "заповеди в законы самим их исполнением". На практике следует превратить все действия в "заповеди", исполняемые по нашему желанию, чтобы известить о нашей любви к Создателю. По ход ко всей Торе как к "заповеди", а не как к "закону" является для него, в противовес Мендельсону, не установлением исторического факта, а требованием религии: выполнить указания Торы на основе стремления сердца.
б. Не читай "сыны твои" (банеха), а читай, строители твои" (бонеха)
Активность религиозной любви - основа нашей религиозной жизни
Розенцвайг считает, следовательно, что эмоции религиозной любви являются не только побочным явлением соблюдения заповедей, а основой и источником "религиозной" жизни, жизни по Торе. Это справедливо не только по отношению к жизни личности, с психологической точки зрения, но и по отношению к общественной жизни, с точки зрения исторической. Не только индивидуум должен оживить заповеди через принятие их с любовью, но и народ Израиля был обязан приобрести Тору по своей инициативе и преуспел в этом. Дарование Торы, принятие Торы народом Израиля, было не одноразовым событием, а историческим процессом; народ Израиля не зашел в одну из обычных минут во дворец Торы, чтобы поселиться и остаться там, подобно молодому сыну, входящему в дом, построенный ему для его удовольствия и без его участия отцом. Дело обстоит иначе: принятие Торы есть длящийся процесс, продвигающийся по инициативе тех, кто придерживается Торы. И именно в таком смысле понимал Розенцвайг слова мудрецов Талмуда: "Не читай "сыны твои" (банеха), а читай "строители твои" (банеха). В "Звезде избавления" уже есть важные начальные элементы "динамического" подхода к иудаизму. Розенцвайг посвятил именно ему свою статью в "Габоним", подводящую итоги и дающую окончательный ответ на вопрос заповедей.