Первая
| Вид материала | Документы |
Содержание«Он будет упомянут – в Четвёртой Книге Царств…» Ожидание и само-объясненье «Венеция – венецианкой…» «Прав народ, вручивший посох…» |
- Первая. Новое восприятие проблемы рождаемости глава первая, 1589.66kb.
- Первая. Новое восприятие проблемы рождаемости глава первая, 5106.96kb.
- Книга первая. Реформация в германии 1517-1555 глава первая, 8991.95kb.
- А. Первая буква слова "астрология", и первая буква почти во всех мировых алфавитах, 3392.44kb.
- А. И. Уткин глобализация: процесс и осмысление оглавление Глава первая, 3584.73kb.
- Общие сведения, 236.6kb.
- Первая, 1651.33kb.
- Первая, 870.29kb.
- Древний Египет-первое государство на Земле, первая могущественная великая держава,, 265.58kb.
- Школьные годы неизбывный повод для ностальгии. Первый звонок, последний звонок. Первая, 399.66kb.
«Он будет упомянут – в Четвёртой Книге Царств…»600
- Здесь – место бы краткому пересказу той самой библейской истории из «Книги Царств», но…
Но – всё дело-то в том, что однажды, в небольшом, но уютном, и столь же, по обыкновению, нестандартном – как и все номера лондонских гостиниц, Юдж, рассеяно перелистав утренние газеты (это занятье – а-ля Шерлок Холмс, стало уже его привычкою), принялся за неизбежную Библию, оказавшуюся, по прихоти хозяина, на второй полке сервировочного столика. И вот, пока Медея колдовала над одним из своих утренних фруктовых коктейлей, Юдж вдруг стал с неожиданным вниманием вчитываться в одну из глав небрежно, наугад открытого тома. Через несколько мгновений он, под удивлённым взглядом Медеи, уже лихорадочно перелистывал страницы, что-то отыскивая… «Есть, нашёл!»601 - обычно таким возгласом сопровождается успех в поисках мультяшного героя, отыскавшего нужное-забытое под огромною кучей всяческих придуманных и непридуманных предметов (которая тут же рушится, как та стопка горшков, из-под которых Балбес602 вынул нижний), или – протянутая на ладони батарейка, бывшая единственным источником питания для «Дезинто»603, но в данном случае… В данном случае – в мозаику собираемого паззла был добавлен ещё один элемент, пусть и не главный, не центральный, зато – позволяющий многое объяснить…
Ожидание и само-объясненье
И вот эта история рассказывается, рассказывается, рассказывается604, и никак не может придти к концу, ожидаемому и желаемому – многими искушёнными читателями. Впрочем, быть может, в этом замедлении, как искусно показал Выготский605, есть своя прелесть? Когда уже понятно, что должно случиться, но всё очарованье заключается в как и когда – в мозаике-паззле есть ещё много пустых мест, злодей ещё может выкинуть множество своих злодейских штучек, или какой-нибудь особо злодейский фортель, размолвка главных героя и героини ещё даже не начиналась ( а ведь её придётся преодолеть!) – и приятная тяжесть ещё непрочитанных страниц приятно щекочет ожиданьем…
Пусть это всё случится, но – потом, потом, а пока – дайте мне попредвкушать всё это, вернувшись – в мгновенное дачное тепло, да к большой стрекозе, что уже в который раз усаживается на деревянную обрешётку беседки, и, оглядывая всё вокруг своими мозаичными, фасетчатыми глазами, словно интересуется – написанным, отражает и его – в радужную, переливчатую картинку. И, конечно, трёхцветная киска606, гулявшая сама по себе, и потом зашедшая проведать автора, заинтересуется стрекозою, и будет отслеживать её стремительные вспархивания и всполохи среди цветов и травы, вокруг беседки и дорожки, ведущей к дому. А потом – наступит время полдника, и ожиданья вот такого же ещё – длинного, томительного, бесконечно-дивного, предвкушающего и обещающего тёплого летнего вечера, в котором всё это будет читаться607…и со-творяться – из него ж. Вот это и были мои попытки – подобраться, подступиться – к «теории творчества», которой, собственно, нету и быть не может – «нету, нету, и нет, дорогие мои!»608, потому как здесь, перед вами, со-творенье, пытающееся объяснить самоё себя. Себе же. А вам, мои уважаемые читатели и читательницы, это объясненье может показаться не то что – недостатошным, но и просто – вздором. Что ж…Так тому и быть.
«Венеция – венецианкой…»609
Другие сравненья, другие эпитеты, другой – путь, и очень близкий ассоциативный ряд: «Марк утопил в лагуне лунной – узорный свой иконостас» - можно ли лучше сказать о набережной неисцелённых610? И воспоминанье о ней же – в «Свиданьи» По - могли ли ипостаси представить в детстве, читаю эту совершенную сказку, что будут стоять на мосту Вздохов – на том Самом месте? И как потом , после, будет читаться эта сказка? И опять там, в сводчатых галереях, в запутанных переходах – мозаичные коридоры старинного замка, кованые сундуки, портьеры и орнаменты, латы и плащи – и призраки их хозяев… И всё это – чуть игрушечно, словно воспоминанье о такой недавней – Италии, или – викторианской Англии в рассказах Конан-Дойля… Меж тем – дух, звук, у каждого из истинных авторов, побывавших здесь – свой611, и тем ценнее совпаденья и переклички. Сильно ли я погрешу против истины, предположив, что абсолютно в духе Набокова булгаковский пассаж: «по временам попадая из тьмы в узорчатые612 лунные613 ковры, напомнившие ему те ковры, что он видел в лавке у ревнивого мужа Низы» и собственные набоковские изысканности имеют один и тот же источник? У вас есть предположения, какой? Разумеется, разумеется – Гоголь614…
«Прав народ, вручивший посох…»
«Мессир, мне больше нравится Рим»
Тёмный Рыцарь
Рим…Вечный город, дивный город, солнешный и странно сочетающий многовековую историю – с какою-то итальянской лёгкостью (чтобы не сказать – легкомысленностью) и изяществом. Для меня он всегда залит солнцем, как тогда, в первый раз, когда мне пришлось столько бродить по его улицам. Наверное, именно те ощущенья солнечной размытости чувств и воспоминаний так и останутся со мною – на пути от фонтана Пчёл – к фонтану Тритона, а все мои католические грехи (хочется верить!) останутся там, за святыми воротами церквушки Санта-Мария Марджоре615, что открывается раз в двадцать пять, кажется, лет, и как раз тогда были открыты… Ладонь моя до сих пор помнит прикосновенье к разогретой стене Колизея, ноги – мостовую Пьяцца-дель-Попполо, куда не могло не привести литературное любопытство: какие именно три окна были затянуты жёлтою камкой, а в середине имели крест по приказу Монте-Кристо в день казни Бенедетто? А вот кофейня Эль-Греко была в тот, первый раз, закрыта, хотя я почему-то до странности ясно представляю себе Гоголя – идущего там, по римской мостовой, но почему-то с трудом могу представить его в Петербурге или Москве. Наверное, лишь обыденность каждодневной жизни, да привычная лень сделать хоть какое-нибудь усилье мешают нам понять, что Москва, к примеру, вся насыщена такими следами, и – следами следов (скажем, переулок, откуда извозчик Дрыкин возил Ивана Васильевича в театр616 – ведь это уже не мои и мои – детские, не людей и не мест даже – их духа! воспоминанья), но это единство места не так просто ощутить. Даже – мне, прожившему всю детство и юность близ Страстного бульвара, насупротив театра Станиславского, на углу переулка, где был театр Корша617, и жили Есенин и Бахрушин и Большой Дмитровки618, о которой и так сказано и написано достатошно. Два шага – до Страстного, до Петровки, до Козицкого и Тверской… Но вот именно так, наверное, и сочетаются пласты и наслоенья – времён и поколений. И – Маринины прогулки к «памятникпушкину»619, и набоковские дачности, прожитые в детстве, а потом осознанные, увиденные чуть иначе, глазами поколения, видевшего Пастернака и Ахматову… И, выходит, я - плоть от плоти, литература от литературы – их, связан с ними, и все, все они620… А Рим?… что ж Рим…- Поговорим о Риме – дивный град621…