Geum.ru

Российские немцы в инонациональном окружении: проблемы адаптации, взаимовлияния, толерантности международная научная конференция

Вид материалаДокументы

Содержание


В. Хердт Эрнст Ройтер в России и на Волге
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   27

В. Хердт840



Эрнст Ройтер в России и на Волге

Уже задолго до своего ранения и вынужденного пребывания в России в качестве германского военнопленного Эрнст Ройтер (Ernst Reuter)841 считался в германских рабочих и социал-демократических кругах знатоком этой страны. В рабочей среде, да и в либеральной тоже, Россия того времени представлялась отнюдь не загадочной, а страной несвободы и тюрем, оплотом черносотенной реакции, по сравнению с которой кайзеровская Германия казалась куда меньшим злом. В качестве главной опасности для будущего Европы видели царскую Россию и германские социал-демократы, причем традиция эта шла еще от отцов европейского коммунизма Карла Маркса и Фридриха Энгельса842. В этом же духе мыслил о России и вчерашний студент Эрнст Ройтер843. Характерно, что своему циклу лекций о тогдашней России, с которыми он выступал на протяжении всего лета 1914 года по поручению «Германского Союза помощи политическим заключенным и ссыльным России» (Deutscher Hilfsverein für die politischen Gefangenen und Verbannten Russlands), он дал лаконичное название «Из русских застенков». Союз этот сотрудничал с социалистическими эмигрантскими организациями из России, в том числе и с большевистскими. Его поддерживали и представители либеральной творческой интеллигенции, а Томас Манн занимал почетное место в президиуме на первом митинге Союза в Мюнхене844.


Нелишне напомнить, что до своего прибытия в Россию Эрнст Ройтер обладал немалым политическим и организационным опытом. Он участвовал в движении за трезвость845, за выход рабочих из официальной церкви, которая по мнению его организаторов присваивала несвойственные ей функции и прислуживала государству846, был знаком со многими лидерами германской социал-демократии и одним из руководителей (секретарем и исполнительным директором) «Союза Новая Родина» (Bund Neues Vaterland), под вывеской которого уже тогда подразумевалось строительство основ новой, единой Европы и в первой десятке записавшихся в него членов значился Альберт Эйнштейн. Эрнст Ройтер присутствовал в качестве зрителя на заседании Германского Рейхстага от 2 декабря 1914 г. и был свидетелем страстного выступления Карла Либкнехта против предоставления правительству военных кредитов847. Он состоял в переписке с жившим в женевской эмиграции французским писателем Роменом Ролланом и был убежден, что «пока народы не завоевали свою свободу, они сами несут часть вины за эту войну...»848.

С таким немалым политическим и организационным багажом да и вполне демократическими жизненными установками 27летний Эрнст Ройтер после тяжелого фронтового ранения оказался в России, сначала на протяжении более полутора лет (с августа 1916 по апрель 1918) в качестве германского военнопленного, ставшего впоследствии секретарем «Комитета военнопленных социал-демократов-интернационалистов Московского военного округа»849, затем в течение семи месяцев ( с конца апреля 1918 г. до первой декады декабря 1918 г.) пребывавшего на посту председателя Поволжского комиссариата по немецким делам (в обиходе Совет комиссаров колоний, Немком) и Исполкома Трудовой Коммуны области немцев Поволжья.

Согласно опубликованным документам о деятельности «Комитета военнопленных социал-демократов-интернационалистов Московского военного округа» Эрнст Ройтер за считанные дни сделал стремительную карьеру. 19 февраля 1918 г. он впервые принимает участие в заседании комитета850. Примерно в это же время (до 21 февраля) его кандидатуру выдвинули в члены комитета, где он выступил с проникнутой заботой о материальных, профессиональных и бытовых нуждах и интересах военнопленных программой привлечения их на сторону советской власти. В этой программе много места было уделено также лекциям и докладам, и в этом, несомненно, просматривается прошлый агитаторский и пропагандистский опыт Эрнста Ройтера851. Если учесть, что все это происходило в преддверии съезда военнопленных, собравшегося 24 февраля 1918 г.852 и что в связи с реальной угрозой падения Петрограда среди самых актуальных задач Всероссийского бюро по делам пленных при ВЦИКе как раз стояла задача усиления революционной работы среди военнопленных с целью привлечения их на сторону советской власти и организации из их числа отрядов Красной Армии853, то все это наводит на мысль, что Иван Ульянов и Петр Петров, бывшие в то время ответственными за работу среди военнопленных, заметили незаурядные организаторские и агитаторские способности Эрнста Ройтера и обеспечили ему столь крутую карьеру854.

Следует подчеркнуть, что при всей высокой поддержке Эрнст Ройтер сохранял относительную независимость суждений и не следовал слепо пожеланиям своих покровителей. Так, подписав протокол, в котором члены комитета, вероятно не без давления со стороны большевиков, были вынуждены согласиться на тотальный и строгий контроль большевистской партии за деятельностью своей организации, он в то же время выразил недоумение по поводу идеи создания коммунистической партии из эмигрантов855, заявив, что такую идею военнопленные, подавляющее число которых не стремится к этому статусу, не воспримут и не поддержат, и что политической задачей комитета является исключительно революционная работа856.

Конец этой «комитетской» карьере положило, однако, не его самостоятельное суждение, а подписание Брест-Литовского мирного договора, по которому Советская Россия должна была расформировать все организации военнопленных и прекратить всякую пропагандистскую работу среди них. После некоторых попыток обойти это положение договора857 на Всероссийском съезде военнопленных в апреле 1918 г. было принято решение о создании «Международной революционной организации иностранных рабочих и крестьян социал-демократов-интернационалистов», что фактически было ничем иным как сменой вывески. Эрнста Ройтера, однако, ждало другое, более ответственное назначение858. Его вместе с Карлом Петином, соратником по работе в «Комитете военнопленных социал-демократов-интернационалистов Московского военного округа», послали в Саратов, где он стал председателем Поволжского комиссариата по немецким делам а Петин его заместителем.

В качестве основной причины назначения Ройтера и Петина некоторые исследователи этого периода истории поволжских немцев усматривают недостаток в образованных (ausgebildete) кадрах. Такую точку зрения, в частности, высказал немецкий исследователь истории немцев Поволжья этого периода Мартин Шмидт, заметив, однако, что правительство Советской России не доверяло строительство немецкой автономии на Волге организации, не стоявшей на четких марксистско-большевистских позициях859.

Ирментраут (Ирма) Гельрих-Петрова усматривала в этом назначении нежелание советского правительства отдавать строительство немецкой автономии на Волге на откуп двум прибывшим в апреле 1918 года и конкурировавшим между собой делегациям860 поволжских немцев, а «ставшие свободными»861 в связи с «официальным роспуском» военнопленных организаций в России после подписания Брест-Литовского мирного договора «испытанные товарищи» Эрнст Ройтер и Карл Петин были более подходящими кандидатурами для проведения политики центра в немецких колониях Поволжья862. Это вполне логичное объяснение. В самом деле, верность центру не обязательно можно было ожидать от военнопленного Иосифа Кельнера863 и от тогда еще неизвестного вождям октябрьского переворота Густава Клингера864 из саратовской провинции, которые прибыли в Москву скорее с целью предупреждения правительства о «планах Привального», т.е. избранной на Варенбургской865 конференции делегации, или же возглавить автономию в случае предоставления ее правительством866. Не смог, видимо, убедить в своей абсолютной надежности новых вождей России и Адам Эмих, выступившего, как уже было сказано, на апрельском 1918 года съезде военнопленных социал-демократов-интернационалистов от имени «немецких социал-демократов Поволжья». Еще меньше доверия могло быть у них к входившим в «приваленскую делегацию»бывшим «земцам» Иоганнесу Гроссу и Михаелю Кизнеру, имевшим, надо полагать, на руках постановления Варенбургской конференции, которые, как известно, возникли как реакция на разгон большевиками земских учреждений867. Если учесть, что в то время особенно остро стоял вопрос об упрочении новой власти и что центр то и дело и не без основания обвинял в местничестве даже стоявших на большевистских позициях руководителей, если вспомнить, что практически за каждым Советом осуществлялся присмотр в лице комиссаров по особым поручениям или особоуполномоченных, то станет понятно, что советскому правительству нужны были люди, зарекомендовавшие себя именно в центре и способные проводить на местах политику именно центра. Назначение представителя германской социал-демократии, да еще якобы принадлежавшего «к тому течению германских социал-демократов, во главе которого стоит Карл Либкнехт»868, вполне вписывалось в логику политики большевистской партии того времени, когда германские социал-демократы еще почитались «старшими братьями», т. е. более опытными товарищами. Эту широко распространенную точку зрения недвусмысленно выразил Карл Радек на учредительном съезде компартии Германии (Союза Спартака)869. Интересно, что и Георг Дингес считал, что рабочие Австрии и Германии после захвата власти «нас научат, как нужно бороться за интересы рабочих масс». В архивном документе слова эти позднее, когда уверовавшие в свою миссию изначального и непогрешимого мирового революционного авангарда большевики отошли от своей прежней точки зрения, были, кстати сказать, подчеркнуты чьей-то бдительной рукой870. Сделано это было, по всей видимости, с целью использования этого высказывания в качестве «компромата» и довода, что профессор Дингес не зря был арестован как «кулацкий националист».

Что же касается той легкости, с какой немцам Поволжья была дана автономия, то немаловажную роль наряду с программными установками большевиков по национальному вопросу сыграл и тот факт, что Сталин только что разработал подобный сценарий для проживавших «в окраинах поволжских татар, башкир, киргиз, Туркестанского края». 9 апреля 1918 года, как раз накануне визита автономистской делегации в Москву, он опубликовал в «Правде» статью, в которой он в качестве очередной задачи советской власти признавал не отрицание, а признание автономии. «Необходимо только автономию эту построить на базисе Советов на местах. Только таким путём может стать власть народной и родной для масс. Следовательно, необходимо, чтобы автономия обеспечивала власть не верхам данной нации, а её низам. В этом вся суть»871

Эрнст Ройтер был, пожалуй, одним из немногих и одним из первых бывших военнопленных, которым почти сразу же после октябрьского переворота довелось работать в российской крестьянской среде. Вспомним в этой связи, что для бывших военнопленных такая работа ввиду отсутствия подобного опыта и через два года еще казалась самым серьезным испытанием872 и что многих бывших военнопленных как раз и не любили (и не только на Волге!) из-за их неумения работать с крестьянской массой873. Эрнста Ройтера такого рода деятельность, вероятно, не страшила. Ведь некоторый опыт работы с крестьянами, да и «советской работы» тоже, он приобрел после Октября во время работы в шахте, когда крестьяне из местного совета, изгнавшие прежнего владельца, но не владевшие школьной грамотой и азами экономического управления вынуждены были прибегнуть к помощи германского военнопленного Эрнста Ройтера, изучившего к тому времени вполне сносно русский язык874.

На Волгу Эрнст Ройтер прибыл в момент, когда по мере укрепления позиций центральной власти после разгона Всероссийского учредительного собрания умеренная политика центра стала меняться на более радикальную875, и проведение такой политики было, таким образом, возложено на Поволжский комиссариат по немецким делам и Эрнста Ройтера в качестве его руководителя. В то время единственный законный представитель всего немецкого населения Поволжья, Центральный комитет поволжских немцев-колонистов, избранный на съезде уполномоченных немецких волостей Саратовской и Самарской губерний 25-27 апреля 1917 года в Саратове и разработавший на том съезде и на съезде в Шиллинге/Сосновке важные программные документы876, был практически разогнан, а созданная на народные средства газета «Саратовер Дойче Фольксцайтунг» (Saratower Deutsche Volkszeitung) была закрыта877. Образованный в начале июня 1917 года Союз немцев-социалистов Поволжья878, конкурировавший с Центральным комитетом879; после первых же эксцессов Красной гвардии в колониях был деморализован, а руководитель екатериненштадтских социалистов Адам Эмих и председатель Саратовского комитета Союза немцев-социалистов Поволжья Генрих (Андрей) Кениг участвовали в работе Варенбургской конференции бывших земских гласных от немецкого населения Новоузенского и Николаевского уездов Самарской губернии, возглавивших движение немцев Поволжья за автономию в составе Советского государства на основе, и в этом-то весь парадокс, все тех же земских учреждений, разогнанных по воле нового правительства. Впрочем, у нас нет данных, чтобы они выступали против решений этой конференции. Генрих Кениг, например, прибыл на учительский съезд в Екатериненштадте непосредственно с конференции и информировал собравшихся об итогах ее работы880, а Эмих по просьбе Центрального Совета предоставил издаваемую им газету «Дер Колонист» (Der Kolonist) для публикации постановлений, воззваний и информации читателей о деятельности Совета881. Он же, по некоторым данным, даже входил в избранную на конференции официальную делегацию по вопросам предоставления немцам автономии882.

Эрнст Ройтер прибыл на Волгу, когда избранный на Варенбургской конференции Временный Центральный Совет уже делал свои первые шаги и мог положиться на широко известные в колониях и имевшие немалый опыт работы с немецким населением кадры из бывших земских учреждений. Характерно, что и месяцы спустя после образования Поволжского комиссариата по немецким делам местные Советы то и дело полагали, что именно Центральный Совет является их представителем в Саратове883. Отметим также, что и местные власти проводили работу с немецким населением и даже кое-что делали для удовлетворения его нужд, в том числе и национальных884. Вспомним, что Ройтер прибыл в Саратов как раз в тот момент, когда местные большевики амбициозно надеялись, что Саратов на самом деле может стать центром Волжской (Саратовской) республики. Именно 18 апреля Антонов докладывал на заседании Саратовского Совета о планах ее создания. Об этом же писала Петроградская пресса885. И, наконец, нельзя пренебрегать тем фактом (а об этом, к сожалению, как-то забывают), что сам Антонов-Саратовский на заседании Совета 13 июня 1918 г. полагал, что «германские империалисты, сносясь с империалистами колоний, отлично знают все это (что Поволжье – это хлебная житница России и что урожай нынче хорош - В.Х.) и предполагают, что они здесь встретят наименьшее сопротивление и даже найдут, быть может поддержку у припрятавших оружие колонистов-кулаков, которые встретят их с распростертыми объятиями886 и что после подписания Брест-Литовского мирного договора среди русских крестьян, в особенности в Поволжье, вовсю гуляли слухи, что реквизированный у них хлеб отправляется в Германию887.

Прибыли Ройтер и Петин в Саратов также с немалыми амбициями и известным идеализмом. В программной статье «Чего мы хотим» руководство комиссариата заявило, что получив от центрального правительства мандат на самоуправление на советских началах, т.е. признания верховенства власти советов, и что оно признает этот главный принцип государственного строительства не из тактических или оппортунистических соображений с целью получения самоуправления для немецких колоний, а из убеждения в его правильности. Руководство будущей немецкой автономии объявило также, что намерено впредь строить жизнь в колониях в соответствии со своими представлениями888. Освободив колонии от русских органов управления и создав единый немецкий орган самоуправления, руководство комиссариата полагало, что сможет исходить из чисто немецких реалий и наконец-то осуществить это самоуправление на понятном и родном для большинства населения немецком языке. Не намерено было руководство комиссариата и «повторять ошибки русских товарищей», а критериями для принимаемых решений виделись исключительно целесообразность и полезность для немецкого населения. По мнению руководства во главе с Ройтером немцы Поволжья будут иметь столько свободы и столько равенства, сколько они сами себе завоюют своей каждодневной работой. Они не видели никаких препятствий на пути к этому889. Примечательно в связи с этим высказывание Карла Петина на собрании в Саратове 5 мая 1918, что социалистическая идея есть немецкая идея и что немецким колониям предстоит выполнить свою авангардную роль, чем, вероятно, хотел сыграть на тщеславии собравшихся890.

По поводу неограниченных возможностей приобретения свободы и равенства, если немцы Поволжья этого, конечно, захотят, как и насчет «освобождения от русских органов управления» и якобы несуществующих препятствий Эрнст Ройтер и его комиссариат явно выдавали желаемое за действительное, показав тем самым, что не имеют должного представления об актуальной обстановке в регионе. Не имея на руках юридических оснований для деятельности комиссариата891 хотя бы в форме устава, как он был сформулирован лишь месяц спустя после приезда Ройтера в Саратов, делать такое заявления было, по крайней мере, преждевременно, если не подозрительно. Да и в самом Уставе, принятым Совнаркомом лишь после неоднократного давления со стороны Ройтера на центральную власть, комиссариат обязан был стать проводником политики этой центральной власти. В свою очередь губернские и уездные власти не лишались управленческих функций в районах проживания немцев, а были лишь обязаны войти в соглашение с комиссариатом и действовать с его ведома и по согласию с ним892. Такое половинчатое решение вопроса центральной властью не могло не привести к трудностям, особенно в период становления комиссариата, к неизбежной взаимной конфронтации и даже двоевластию. Создав аналогичные «продкомовские» и другие структуры, имевшиеся в губернских и уездных структурах, Ройтер и его комиссариат явно вышли за рамки своих уставных полномочий893. Поэтому одним лишь доводом, что Саратов, например, «против автономии, т.к. считает колонии неисчерпаемым источником для реквизиций»894, также нельзя объяснить ситуацию в отношениях между Саратовом и немецким комиссариатом. Настороженное, а то и враждебное отношение к нему Саратовского и Самарского Советов и уездных органов управления имело, таким образом, свои причины895. Что же касается, как об этом иногда пишут, использования губернскими и уездными властями услуг предшественников комиссариата (членов Центрального комитета поволжских немцев-колонистов и других лиц, с которыми комиссариат не сотрудничал или не хотел сотрудничать, или вовсе объявлял кадетами – традиция эта шла еще от социалистов), а также командировок «немцев-колонистов явно реакционного направления» Москву и Петроград896, то это еще не обязательно является доказательством, что Совет работал непосредственно против Комиссариата. Если Саратовский Совет и прибегал к услугам некоторых из них (например Ф. Шайдта с его прошлым земским управленческим опытом или Сергея Караханьянца, бывшего члена редакции довольно прогрессивной газеты «Дойче Фольксцайтунг» (Deutsche Volkszeitung), а затем второго редактора «Саратовер Дойче Фольксцфйтунг» (Saratower Deutsche Volkszeitung) и, между прочим, участника июньской 1917 г. конференции немцев-социалистов в Саратове)897, то лишь потому, что они лучше знали обстановку в колониях и имели там свои связи. Сетования руководства комиссариата на то, что «буржуазные элементы» колоний охотнее сотрудничают с русскими советами, которые якобы не знают об их контрреволюционных намерениях и которые, в отличие от комиссариата, их не контролируют898, являются скорее доводом в пользу того, что у комиссариата с самого начала были претензии на тотальный контроль за всем немецким населением Поволжья. Привлечение к работе в колониях, например, бывшего члена Центрального комитета поволжских немцев колонистов и бывшего присяжного поверенного Карла Юстуса (вовсе не черносотенца899), на которое ссылался комиссариат900, вызвано было, вероятно, больше семейственностью, нежели другими мотивами. Дело в том, что дочь Юстуса была, по некоторым данным, замужем за Ахиллом Банквицером, работавшего одно время продкомиссаром Саратовского Губернского Совета901. На самом деле комиссариат опасался, что едущие в Москву лица смогут обратиться с жалобами к графу Мирбаху902.

Весьма уверенно, однако, могли чувствовать себя Ройтер и его комиссариат по отношению к Временному Центральному Совету. Его члены хоть и были приглашены на известное организационное собрание 7-8 мая по подготовке съезда советов немецких колоний903, однако сотрудничества с ним у руководства комиссариата не получилось, так как те якобы дистанцировались от комиссариата и в дальнейшем выступали даже против самоуправления немецких колоний904. На собрании напрочь было отброшено постановление Варенбургской конференции о порядке выборов в «Учредительное собрание Федерации немцев Поволжья» (Verfassunggebende Versammlung der Föderation der Deutschen an der Wolga) как не соответствующее новым представлениям. Не менее решительно были отвергнуты доводы таких местных авторитетов, как Георга Дингеса и Аугуста Лонзингера, что не все использующие наемный труд крестьяне являются эксплуататорами и что лишение их избирательных прав (заметим, что это было за два месяца до закрепления этого несправедливого порядка выборов в первой конституции Российской Советской Республики!) не только несовместимо с демократическими нормами, но и является примером незнания местных условий в отношении исторически сложившегося в колониях землевладения и землепользования905. Федерацию немцев Поволжья, задуманную участниками Варенбургской конференции как Союз немецких колоний Поволжья, Поволжский комиссариат как стоявший на платформе советской власти проводник политики Москвы не мог не превратить в Федерацию советов рабочих и крестьян немецких колоний Поволжья (Föderation der Arbeiter- und Bauernräte der deutschen Kolonien an der Wolga)906. Вообще тезисы относительно организации Федерации советов рабочих и крестьян немецких колоний Поволжья (Leitsätze für die Organisation einer Föderation der Arbeiter- und Bauernräte der deutschen Kolonien im Wolgagebiet), выработанные, по всей вероятности по предложению совещании 7-8 мая и утвержденные 1 съездом Советов немецких колоний (30 июня-1 июля 1918 г.), показывают, что в представлении движущих сил движения за самоуправление (автономию) немецких колоний на Волге произошел резкий поворот907. Сама идея федерации даже в измененном виде скоро также была отброшена.

Конфликт между Эрнстом Ройтером и руководством комиссариата с одной и представителями ученой и творческой интеллигенции Георгом Дингсом и Аугустом Лонзингером с другой стороны на майском совещании 1918 г. не мог не наложить печать на взаимоотношения между комиссариатом и местной интеллигенцией в будущем. В выступлениях Ройтера и подписанных им отчетах комиссариата интеллигенция эта то и дело характеризуется как не внушающая доверия, в неправильном свете изображающая действия центральной и местной власти и даже контрреволюционная, что решение, лучше не заполнять вакансии, чем работать с «шаткими элементами», абсолютно себя оправдало908.

Разногласия, впрочем, очень скоро обнаружились и в отношениях между «испытанными товарищами» и руководством Саратовского комитета Союза немцев-социалистов Поволжья. Ввиду отсутс­твия у немцев Поволжья другой партии, с которой можно было бы сотрудничать при строительстве автономии, присланные центром Ройтер и Петин с самого начала прилагали все усилия, чтобы хоть как-то направлять или же руководить деятельностью этого союза. Однако предложении об их кооптации в президиум Саратовского комитета союза немцев-социалистов Поволжья большинством голосов было отклонено909.

Итак, мы видим с одной стороны руководство комиссариата в лице Ройтера и Петина, не имеющих возможности за отсутствием немецкой орга­низации РКП (б) вполне опираться на партию социалистов, а с другой стороны выталкивание Ройтером и Петином руководства Союза немцев-социалистов Поволжья на второстепенные должности в аппарате комиссариата и позже облисполкома910. Не исключено, что назначение председателя Саратовского комитета Союза немцев-социалистов еще в самый первый период создания комиссариата его представителем при наркомнаце911 (московская ссылка?!) было первым шагом в этом направлении. Поэтому вовсе не удивительно, что Ройтер и Петин, не попавшие официально в руководство Союза и не имевшие возможности сделать его изнутринемецким подразделением РКП (б), уже через какой-то месяц после прибытия на Волгу вплотную занялись созданием новой партии. Не исключено, что новым доводом в пользу этой идеи послужило предложение председателя Саратовского комитета организации немцев-социалистов Поволжья Генриха Кенига отозвать из комиссариата членов комитета из-за невозможности плодотворной работы в комиссариате, не признаваемого местными совдепами912.

В июне 1918 года, в преддверии 1 съезда советов немецких колоний По­волжья, Рейтер упорно пропагандирует идею роспуска Союза социалистов и принятия в создаваемую немецкую организацию РКП (б) только левых соци­алистов и считающих себя большевиками. Ему, по свидетельству очевид­цев, возражали и Эмих и Кениг. Первый в качестве контрдовода приводил специфичность местных условий, выражающихся в малочисленности социа­листических сил, а второй в принципе якобы был хотя и за роспуск Сою­за, но требовал для тех, кто не захочет вступить в РКП (б) или кого туда не возьмут, гарантий, что те смогут продолжать свою политическую деятельность в своих движениях. Ройтера якобы уже тогда поддержали «ле­ваки» из провинции, жаждавшие власти или же влияния в Саратове - Шауфлер, Ледерер, Дотц913, Вормсбехер и Цицер914. Однако тогда осуществить свою идею Ройтер не смог, и все дружно взялись за окончательную ликвидацию и без того уже парализованного Центрального бюро поволжских немцев колонистов. Чуть позже, 5 июля 1918 года Саратовский Совет, издал под их давлением соответствующее постановление, назначив ликвидационную комиссию, в ко­торую входил Карл Петин. И это при том, что сам Совет и в дальнейшем к неудовольствию комиссариата нет-нет да и прибегал в колониях к сот­рудничеству с людьми из бывшего Центрального бюро915.

Вторую попытку Ройтер предпринял на так называемом частном совещании немцев коммунистов 22 сентября 1918 года, на которое были приглашены опять-таки приспешники Ройтера из провинции, о которых речь шла чуть выше. Необходимость создания коммунистической организа­ции немцев Поволжья Эрнст Ройтер аргументировал следующим образом: «Сейчас как никогда наступило подходящее время, как никогда необходимо прив­лечь для работы в колониях надежных и открыто стоящих на позициях со­ветской власти силы и оттеснить таким образом колеблющиеся элементы в сторону. Кроме того, тем самым, можно завоевать признание русских то­варищей и установить с ними хорошие отношения»916.

В дальнейшем Ройтер и его товарищи интернационалисты вышли из состава партийной ячейки иностранных коммунистов и создали костяк не­мецкой организации РКП (б) в области немцев Поволжья, создавая однов­ременно партийные ячейки в уездах, где также опирался на левых радикалов вроде Дотца и Шауфлера. Союз же социалистов продолжал существовать, но буду­щего у него не было, т.к. Ройтер в качестве первого председателя не­мецкой организации РКП (б) в области старался разрушить его постепен­ным и осторожным приемом в партию его руководителей. Так, Клингер и Мюллер были приняты только 30 октября 1918 гола, а Кениг даже еще в нояб­ре в списках членов партии не значился. 21 ноября Союз еще существовал, но левых там, видимо, уже не было, а Раушенбах пишет в этот день заявление в немецкую организацию РКП (б), что выходит из Со­юза в связи с невозможностью пребывания в нем вместе с засевшими там правыми элементами. Таким образом Союз был окончательно дискредитиро­ван и дни его, видимо, были сочтены. Был ли он на самом деле распущен или он «самораспустился» установить сейчас трудно ввиду полного отсутс­твия его протоколов за этот период917.

Сложнее оказалось руководству комиссариата распространить свою власть на колонии, в которых было «очень много противников автономии», какой ее мыслило руководство комиссариата918. Даже Екатериненштадтский Совет, высказавшийся еще в начале мая после горячих и продолжительных дискуссий большинством голосов за автономию919, по словам Александра Дотца после организации комиссариата не доверял и не подчинялся ему. Доверие и сотрудничество установились якобы только после приезда Ройтера в Екатериненштадт в августе 1918 г. и с избранием его, Дотца, председателем уездного Совета920. Неудачи с подготовкой 1 съезда Советов (см. примечание 65) также свидетельствуют о том, что руководству комиссариата во главе с Эрнстом Ройтером до реальной власти было еще далеко. Не имея, по крайней мере, до августа 1918 г. хоть как-то осуществлять власть в колониях луговой стороны (на нагорной стороне до середины сентября)921, комиссариат не мог, разумеется, защитить население от открытых грабежей и насилия со стороны Красной Армии922 и разного рода продотрядов, посылаемых, впрочем, не всегда местными властями и нередко даже против воли и желания этих властей, которые, как и Немком, также не всегда контролировали ситуацию. Впрочем, реквизиции, проводимые уездных властями не могли не быть такими же «плановыми» или «необходимыми», как и реквизиции, осуществляемые самим Немкомом. В итоге немецких крестьян «обирали» дважды923. По мере укрепления власти комиссариата и в особенности после давления центральной власти на губернские и уездные исполнительные органы власти в рамках проведения своего декрета от 26 июля 1918 г. руководство комиссариата, имея свои каналы в Москве, старалось, по возможности, брать хлеб у крестьян в обмен на мануфактуру и другие товары, необходимые сельскому населению924. Это способствовало тому, что декрет встретил некоторое одобрения в немецкой крестьянской среде и укрепил их доверие Поволжскому комиссариату. С другой стороны надо отметить, что когда комиссариат вынужден был проводить реквизиции, не имея и не получая из-за разрухи и голода соответствующих товаров для обмена их на хлеб, что вскоре стало нормой, то действия его ввиду естественного сопротивления крестьян и неизменно жесткого давления центральной власти на Эрнста Ройтера как руководителя комиссариата не могли не сопровождаться насилием.

Вопрос о применении насилия комиссариатом во времена, когда Эрнст Ройтер был его руководителем, встанет после его возвращения в Германию несколько раз (в 1921, 1925 и 1933-1934 гг.) на повестку дня. Как уже отмечалось, эмигранты из числа поволжских немцев связывали реквизиции, контрибуции, насилие и террор в немецкой автономии с комиссариатом и его руководителем Эрнстом Ройтером (см. примечание 33). Обвиняли его также в том, что он лично заставлял восставших против «его кровавого режима» лиц копать себе могилы и хладнокровно их расстреливал925. Эрнст Ройтер все предъявляемые ему обвинения отрицал. Заметим, что по тогдашнему законодательству Германии Эрнста Ройтера не смогли бы за это наказать даже случае совершения им подобных преступлений, если имелись бы основания полагать, что совершил он их исключительно в качестве советского комиссара и на территории Советской России. Лишь в случае, если бы советское руководство само возбудило бы за приписываемые Ройтеру преступления уголовное дело или если бы его обвинителям удалось доказать, что приписываемые ему преступления он совершал якобы с целью, скажем, удовлетворения своих низменных инстинктов, Эрнсту Ройтеру грозило бы тюремное заключение. Эрнст Ройтер, тогда еще председатель окружного комитета Берлин-Бранденбург Объединенной компартии Германии, написал в этой связи 6 мая 1921 г. письма Карлу Радеку, Станиславу Пестковскому и Иосифу Сталину. Радека он просил позаботиться о том, чтобы наркоминдел «согласно прилагаемому образцу» сделал заявление, что не выдвигает против него, Ройтера, никаких обвинений. Препроводив это письмо Пестковскому и Сталину, Ройтер просил их дать указание о посылке всего газетного материала о его деятельности в Поволжье, а Густаву Клингеру поручить написать и отправить в Берлин соответствующее официальное разъяснение по поводу этой деятельности926.

В середине 1920-х годов в связи с новыми на него нападками по поводу якобы совершенных им в Поволжье преступлений Эрнсту Ройтеру, работавшему в то время редактором отдела внутренней политики газеты «Форвертс» (Vorwärts), партийного печатного органа Социал-демократической партии Германии, удалось заручится поддержкой Альфреда Бонвеча (Alfred Bonwetsch) и Хайнриха Эрта (Heinrich Ehrt), ответственных в 1918 г. за реэмиграцию поволжских немцев сотрудников германской миссии в Саратове. В письме главному редактору «Форвертс» Фридриху Штампферу (Friedrich Stampfer) они писали, что за время свой деятельности в Саратове по организации реэмиграции поволжских немцев в Германию они имели официальные встречи с Эрнстом Ройтером и могут охарактеризовать его как вполне добропорядочного человека. Кроме того, они заверили его также, что им ничего неизвестно как о якобы лично совершенных Ройтером актах насилия так и о насильственных действиях, совершенных якобы по его прямому указанию927. В 1933-1934 гг., когда (теперь уже нацисты) Ройтера вновь арестовали и предъявили обвинения в том числе и по данному делу, это письмо Бонвеча и Эрта, ставших к тому времени активными членами НСДАП, как и свидетельство бывшего соратника Эрнста Ройтера по работе в Поволжском комиссариате по немецким делам Фритца Нонненбруха (Fritz Nonnenbruch), к тому времени также перешедшего на сторону национал-социалистов и работавшего редактором отдела торговли газеты «Фелькишер Беобахтер» (Völkischer Beobachter), партийного печатного органа НСДАП928, помогли Эрнсту Ройтеру пережить это трудное для него время. Гестапо вынуждено было признать, что не удалось до конца выяснить все обстоятельства пребывания Ройтера на посту председателя Поволжского комиссариата по немецким делам929.

Документальные источники позволяют, между тем, говорить о том, что руководство комиссариата, в обязанности которого входило проведение реквизиций или же дача своего согласия на их проведение и осуществление штрафных мероприятий, в широких масштабах проводило принудительную мобилизацию в Красную Армию, давало санкции на подавление восстаний и волнений немецких крестьян930. В своем сообщении «не для прессы» заместитель Эрнста Ройтера Карл Петин, пишет в октябре 1918 г. о том, что, например, член первого исполкома и председатель Екатериненштадтского Совета Александр Дотц лично расстрелял некого Рюба из колонии Паульское, а затем приказал стрелять из пулемета по толпе собравшихся недовольных крестьян, в результате чего имелись убитые и раненные. Вызванный на подмогу московский отряд довершил начатое и расстрелял зачинщиков восстания. Петин писал в том же сообщении, что для подавления восстаний в северных колониях собственными силами требуются 150 человек и пулеметы931. Что касается самого Эрнста Ройтера, то в архивных документах нет прямых указаний на то, что он принимал непосредственное участие в бесчинствах над немецкими крестьянами. Инкриминируемое ему преступление – повешение некого Вормсбехера, одного из зачинщиков восстания в Варенбурге на башне местной церкви, было совершено в январе 1919 г.932, т.е. уже после отъезда Ройтера в Германию (предположительно не ранее 11 декабря 1918933). Как руководитель комиссариата он, однако, отправил 18 июля 1918 г. наркому по делам национальностей и находившемуся в Москве Густаву Клингеру телеграмму следующего содержания: «Возстание северных колониях934 Шафгаузена до Ремлера давно ликвидировано точка Нашей стороны восемь убитых Баронских красноармейцев другой стороны неизвестно935 точка Подробный доклад через Петина Шнейдера выезжающих субботу

Совет Комиссаров немецколоний Рейтер»936.

Что же касается взаимоотношений между Ройтером с одной стороны и Бонвечем и Эртом с другой стороны, то на официальном уровне они могли быть вполне нормальными. Однако многочисленные архивные документы свидетельствуют о том, что сам Ройтер был не только на словах ярым противником реэмиграции поволжских немцев в Германии, но и делал все, чтобы воспрепятствовать этому движению. Комиссариат всеми силами боролся «против махинаций германской комиссии», заявлял ей, что «чихать хотел на охранные свидетельства», а чтобы и вовсе перекрыть все каналы, вынес запрет на выдачу разрешения на выезд в Германию лицам, замешанным в контрреволюционных действиях937. Это обвинение могло быть предъявлено любому желающему эмигрировать. Комиссариат требовал от Наркоминдела аннуляции «реэмиграционных статей» 21 и 22 дополнительного соглашения к Брест-Литовскому мирному договору938, в числе первых его постановлений было сразу два постановления о реэмигрантах939, а как только Советская Россия расторгла мирный договор с Германией, то в колонии было послано грозное требование комиссариата, немедленно назвать всех владельцев охранных свидетельств поименно c перечислением имущественного положения и вырученных денег от проданных вещей и инвентаря. В ответе колонии Хоффенталь (Hoffental) было названо 21 лицо, из них 9 бедняков, 4 не имеющих никакого имущества и 8 состоятельных940. Пример этот ставит под сомнение утверждение руководства комиссариата, что эмигрировали сплошь и рядом богачи941, а также показания Ирмы Петровой об эмиграции в Германию в первую очередь кулаков и контрреволюционеров (см. примечание 97). И, наконец, наркомнац по ходатайству комиссариата просил одного из руководителей «чрезвычайки» Петерса принять Петина, который обязательно хотел поведать «о поведении германского правительства в Саратове»942.

Более реалистично руководство комиссариата во главе с Эрнстом Ройтером подошло к земельной реформе в колониях. Разработанная в июле 1918 г. земинструкция была вполне применимой базой для развития сельского хозяйства в колониях и поддержания внутреннего мира в колониях после произведенной экспроприации крупных земельных владений. Малоземельные и не имеющие в достаточном количестве инвентаря и тягловой силы крестьяне должны были объединиться в своего рода кооператив с теми, у кого всего этого было в избытке. Кроме того, эта мера должна была обеспечить быструю уборку урожая 1918 г. и полный засев полей в 1919 г. Ройтер не без гордости докладывал в Москву, что поступают сведения о принятии земинструкции сельскими обществами943. Однако в дальнейшем комиссариат, то ли под давлением общероссийских обстоятельств, то ли по другим причинам, отбросил прежние планы, и на 2 съезде Советов немецких колоний речь шла уже об общественной обработке земли, чтобы таким образом у колонистов не развилось чувство собственника. Преимущество было дано образованию сельхозкоммун, которым прочили большое будущее944. На том же съезде было принято решение об образовании комитетов бедноты945.

Особенно много полезного для немецких колоний Поволжья Эрнст Ройтер намеревался сделать на поприще народного образования и здравоохранения. Этому делу он действительно отдавал много сил и энергии. Свидетельством этому является переписка Немкома и Немисполкома с Народным комиссариатом по делам национальностей. Очень важным Ройтер считал посылку в колонии учителей и врачей, в том числе зубных, получивших образование в Германии или Австрии. И многого добился в этом деле946.

Из задуманного Эрнсту Ройтеру сделать удалось далеко не все. К тому же, развитие событий после его отъезда свело на нет многое из уже сделанного. На вопрос, смог бы Ройтер, если бы остался в Саратове, направить развитие событий в другое русло, нет однозначного ответа. Однако известно, что после его отъезда в Германию к власти очень скоро прорвались силы, которые он в свое время сам «вскормил» для укрепления своего влияния в немкоме и немисполкоме и которые не в состоянии были вести хоть какую-то самостоятельную политику. Это безусловно ускорило наступление того краха, из которого немецкие колонии выбрались только к середине 1920-х годов.

После отъезда Эрнста Ройтера в Германию на время «сколько потребуют обстоятельства», с целью проведения необходимых закупок для нужд области немцев Поволжья и привлечения лиц для работы на Волге947, на Волгу он уже не возвращался. Его письма матери и брату Карлу свидетельствуют однако, что мысли о возращении на Волгу у него все же возникали. Окончательно он оставил эту идею лишь в конце февраля 1919 г.948

Подводя итоги деятельности Эрнста Ройтера в России и Поволжье, следует отметить, что несмотря на добрые устремления он взялся за дело, которое в условиях большевистского режима и большевистской идеологии он осуществить никак не мог. Более того, с этой идеологией он на время частично солидаризировался. Поэтому его мечта о прекращении вражды между людьми ничуть не мешала ему проводить политику «классовой дифференциации» и таким образом способствовать возникновению социальной вражды. Его мечта о свободе каждого уживалась с проводимой им же политикой притеснения «кулаков» и «контрреволюционеров». Пример деятельности Эрнста Ройтера в Поволжье наглядно показывает, что классовая идеология способна оттеснить вполне сложившиеся демократические принципы и что, не щадя себя во имя светлых идеалов можно также не щадя себя поставить свой талант и свои знания на службу политике и режиму, от которых не всем дано отмежеваться. Эрнст Ройтер сделал это с редкой последовательностью. Поэтому его политическая биография не требует ни приукрашивания «поволжского периода», ни вообще какой бы то ни было идеализации, чем к великому сожалению страдают публикации об этом неординарном человеке.