Юлия Латынина Охота на изюбря часть первая пропавший директор

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 20

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КАГЕБЕШНИК И ВОР

Иннокентий Михайлович Лучков навсегда запомнил тот жаркий июльский день, когда председатель правления банка «Ивеко» Александр Арбатов вызвал его в кабинет. Кабинет у Арбатова был роскошный: из огромного сорокаметрового помещения, увешанного коврами и заставленного мебелью розового дерева, шел небольшой коридорчик. Справа в коридорчике находился вход в комнату отдыха, слева шли туалет и душевая, а кончался коридорчик тридцатиметровой залой, где всегда стоял стол, крытый белоснежной скатертью, со свернутыми в конус салфетками, покоящимися на тарелках дрезденского фарфора. В этой столовой время от времени устраивались камерные обеды.

Арбатов позвал Иннокентия Михайловича именно в комнату отдыха, откинулся на спинку кожаного кресла, скрестил перед собой полные пальцы и, неприятно улыбаясь, сказал:

— Извольский все-таки умудрился вывернуться из крысоловки. Жаль — Аузинып так просился на должность генерального. Что там произошло?

Вопрос застал Иннокентия Михайловича врасплох.

Он знал, что всю прошедшую неделю шахтеры из соседнего с Ахтарском городка блокировали железную дорогу, и комбинат стоял на грани краха: еще несколько дней, и у него вульгарно закончился бы кокс, стали бы коксовые батареи, а после этого комбинат можно было выкидывать на помойку. Правительство заняло твердую позицию и сказало, что на поводу у шахтеров не пойдет и денег им не выплатит. Твердая позиция правительства была очень хорошо оплачена банком «Ивеко». Одновременно гендиректору Извольскому намекнули, что если бы он согласился продать банку часть акций комбината, то твердая позиция правительства могла бы измениться. А если еще точнее — то банк «Ивеко» предоставил бы правительству кредит, который пошел бы на выплату денег протестующим шахтерам.

Иннокентий Михайлович не отслеживал ситуации, поскольку вся комбинация в целом задумывалась на самых верхах, и даже комбинации-то как таковой не было: просто в тот момент, как Арбатов узнал о забастовке, он понял, что ему подвернулся капитальный случай наложить лапу на комбинат. Поэтому Иннокентий Михайлович не знал, что ответить, но так как отвечать было нужно, он повторил только то, что узнал из информагентств:

— Как-то они там договорились с шахтерами. Подумал и добавил:

— По моим сведениям, значительную роль в забастовке играл чернореченский положенец Негатив. Вор в законе. Он так кормился — сдаивал деньги из бюджета и пускал через свои структуры. Был убит через несколько часов после прекращения забастовки.

Арбатов поднял брови.

— Слябом?

— Трудно сказать. Вместе с ним застрелен ахтарский вор Премьер. Был на побегушках у Сляба. Возможно, они перестреляли друг друга.

Арбатов помолчал. У банкира было породистое, худое англосаксонское лицо, на котором неожиданными пуговками сидели маленькие славянские глазки, слегка увеличенные толстыми стеклами очков: комсомолец Арбатов с детства был близоруким отличником.

— Я хочу этот комбинат, — сказал Арбатов.

Таким тоном дети говорят «Я хочу эту шоколадку». И прибавил, в качестве объяснения:

— Извольский оскорбил меня.

Иннокентий Михайлович несколько раз сморгнул. Конечно, Ахтарский металлургический комбинат был завидным куском. По реальной прибыльности с ним могли сравниться только «Северсталь» и НЛМК, всякие там Магнитки и полузадохшиеся Нижние Тагилы плелись далеко в хвосте. Однако у АМК не было ни враждующих акционеров, ни разрозненных пакетов в руках трудового коллектива, ни крупной доли у областного или федерального фонда имущества. Семьдесят пять процентов акций было сосредоточено в руках самого директора, и, собственно, именно этим и объяснялись и отсутствие дрязг, как на Магнитке, и процветание комбината. Еще пять процентов находились у банка «Ивеко», три процента — у какого-то молодого сунженского банкира, вовремя подсуетившегося при приватизации, остальные принадлежали трудовому коллективу, и Извольский целым рядом хитроумных мер практически обезопасил себя от возможной продажи этих акций.

Пытаться завладеть комбинатом было все равно что пытаться вырвать кусок мяса у крокодила после того, как тот его съел. Иннокентий Михайлович вознамерился объяснить это шефу, и даже привел вышеупомянутый пример с крокодилом, но шеф только посмотрел блеклыми глазами и сказал:

— Если надо будет вспороть крокодилу живот — вспори его.

Деревянно улыбнулся и добавил:

— Извольский — опасный человек. Сепаратист. Десять таких, как он — и от России останется одна Москва. Мы сумеем получить в федеральном центре одобрение на любые действия, направленные против феодализации России.

«Блин! Тоже мне нашелся собиратель земли Русской», — сурово про себя подумал Иннокентий Михайлович, а вслух ничего не сказал и откланялся.

И через две недели (как было ведено) пришел с планом.

Первой мыслью Иннокентия Михайловича, совершенно банальной, была следующая: если акции завода Новолипецкий металлургический комбинат нельзя купить — нельзя ли его обанкротить? Тут же оказалось, что у завода есть куча векселей, которые можно было бы скупить и обратить долги на имущество. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что векселя АМК выпущены не самим заводом, а вексельным центром «Металлург» с уставным капиталом аж в двести тысяч новых рублей, и максимум, что светило банку — обанкротить этот самый вексельный центр.

Второй естественной мыслью был губернатор. Губернатору обанкротить завод было бы так же легко, как поймать карася, нацепленного ныряльщиком на удочку. Ведь завод хоть и не имел задолженности перед областным бюджетом, однако платил в этот бюджет всякой невероятной дрянью по цене, завышенной порой в десять раз. Губернатору было бы достаточно потребовать уплаты налогов исключительно деньгами, и тут же завод, совершенно для этого неприспособленный, влетел бы в страшные долги.

Иннокентий Михайлович сначала навел справки о губернаторе, потом пощупал почву, потом подвел к губернатору пару человечков. Выяснилось — дело не безнадежное, но крайне рискованное. Ахтарского хана губернатор ненавидел: да и как же можно любить человека, который тебе налогов не платит, а вместо этого заводит, к примеру, свою милицию и дает ей сэкономленные в налогах деньги? Область в целом была угольная, дохлая, электорат в ней был протест-ный и губернатор соответствующий, и то, что вышеназванный протестный губернатор был избран во многом благодаря Извольскому, только добавляло сложностей в их отношениях. Трудно сказать, насколько губернатор был твердокаменным ленинцем, но одну большевистскую заповедь, изреченную Сталиным, он знал точно: «Благодарность — это такая собачья болезнь».

Проблема заключалась в том, что Москву и московские банки губернатор ненавидел еще больше, чем Извольского, и, что еще важнее, электорат полностью разделял ненависть губернатора.

Словом, было такое ощущение, что если банк поможет губернатору кинуть Извольского, то губернатор, в свою очередь, кинет их. Забывать об этом варианте не следовало, но за основной его держать было просто глупо.

Еще можно было пригрозить обанкротить комбинат, как задолжавший федеральному правительству, а в качестве отступного потребовать часть акций. Однако после прошлогодней ВЧК комбинат федеральные налоги платил аккуратно, благо девяносто процентов этих самых федеральных налогов составляли подоходный налог с зарплат, налог на прибыль да НДС. Прибыли у завода по документам вовсе не было, официальные зарплаты составляли ноль целых хрен десятых и выплачивались через страховые схемы, а НДС возвращался при экспорте. Тут же выяснилось, что часть металла, обозначенного как экспорт для Китая и Румынии, на деле идет в Казахстан и Украину. При большом желании из этого можно было раздуть скандал. Но сам по себе скандал бы ничего не дал.

Разумеется, за всеми шишками на комбинате была установлена слежка, и в первую очередь это касалось московского офиса. В самом Ахтарске заметить слежку было слишком легко, и дело ограничилось выборочным контролем за заместителями директора. Иннокентий Михайлович быстро отметил один положительный момент в работе комбината — крайнюю нелюбовь замов друг к другу. Но вместе с тем пришлось констатировать, что система всеобщей подозрительности дает свои плоды: с вероятностью большей, чем пятьдесят процентов, следовало ожидать, что, ежели подъехать к кому-то из замов Извольского на предмет предательства, он тут же сольет информацию шефу, Извольский насторожится… И тогда вообще все пропало. А ведь надо было законтачить ни с одним человеком, а по крайней мере с тремя-четырьмя. В таких условиях донос из вероятного превращался в неизбежный.

Иннокентий Михайлович совсем уже было отчаялся, когда наблюдатели при московском офисе донесли, что один из его сотрудников, некто Коля Заславский, чересчур любит играть и играет в казино, контролируемом долголаптевскими.

Тут же паренька взяли в плотное кольцо, и через два-три дня выяснилось, что долголаптевские уже начали его разработку: Заславский взял два кредита под гарантию областной администрации, общей сложностью в полтора лимона, в «Росторгбанке», где у Иннокентия Михайловича в кредитном отделе сидел надежный человечек.

Было ясно, что из Заславского готовят «кабанчика». Пока он кредиты отбивал, но уже недалек был тот день, когда его заставят взять что-нибудь такое громадное, миллионов в пять-шесть. После чего кредит распилят бандиты, а Заславский сгинет навечно в каком-нибудь подмосковном болотце.

Приятное обстоятельство заключалось в том, что один из лидеров долголаптевских, Коваль, был, в некотором роде, хорошим знакомым Иннокентия Михайловича. Знакомство началось еще в 1970-х годах, когда вскоре после первой своей отсидки Коваль возглавил бригаду «ломщиков», промышлявших валютными чеками около «Березки». Коваля замели, но не ментовка, а КГБ, и вопрос был поставлен ребром: либо ты садишься сам, либо становишься «стукачом». Коваль выбрал последнее.

Да — офицера, который взял подписку с Коваля и впоследствии вел его дело, звали Иннокентий Лучков.

Лучков и Коваль успешно сотрудничали. Коваль, с помощью Иннокентия Михайловича, убирал конкурентов. Иннокентий Михайлович, в свою очередь, получал от агента процент с «ломки».

А потом как-то разрабатывал их отдел цеховиков, которые печатали пластиковые пакеты. Пакеты тогда были страшным дефицитом и шиком, особенно если на пакете написано «Мальборо» или какой-нибудь Майкл Джексон изображен. Вот они и приспособились: на фабрике, которая пакеты штамповала, половину продукции списывали в брак. Брак и вправду был — ручки пакетов были склеены вместе. Цеховики этот брак вывозили на квартиру, да и сажали там за три копейки инвалида — резать ручки. Накрыли их совсем по-глупому: в подвал, где был склад готовой продукции, зашла управдом. Увидела пакеты и прихватила пару тысяч себе. Реализовать не смогла, сама засыпалась и их засыпала. Помимо пакетов, фабрика производила химическое оружие, и поэтому КГБ забрал дело у ОБХСС.

И вот, уже после того, как основные фигуранты были установлены. Лучков позвал к себе на встречу Коваля. Так мол и так, изложил, люди такие-то, а деньги там-то.

Гробанули цеховиков в аккурат накануне ареста. Вынесли до копеечки все, что отошло бы в доход государства. Суд за это цеховикам вдвое больше впа-рил, следствие решило, что подсудимые узнали о близящемся аресте и все, нажитое трудами не праведными, попрятали.

А Лучков получил десять процентов.

Спустя шесть месяцев ловкий уголовник повернул дело так, что трудно было сказать, кто кого использует. Коваля бы зарезали моментально, если бы узнали о его сотрудничестве с КГБ. Но ведь и Лучков бы тут же залетел на пятнадцать лет на специальную ментовскую зону, узнай начальство о его художествах. Вскоре оба оценили выгоду от сотрудничества, и между кагебешником и уголовником сложилось нечто вроде совместного предприятия, где одна сторона вносила в качестве капитала свои связи в уголовном мире, а другая — доступную ей служебную информацию. Аферы, прокрученные с подачи кагебешника, принесли Ковалю новый авторитет. Информация, сообщенная Луч-кову, создала последнему славу проницательного офицера и способствовала быстрой карьере. Один, благодаря кагебешнику, стал вором в законе. Другой, благодаря уголовнику — начальником одного из управлений КГБ.

К началу перестройки Лучков был настолько могущественен, что мало кто решался за ним охотиться. Одного молодого лейтенанта-эмведешника, который случайно вышел на Лучкова, вскоре после начала расследования до смерти забили неизвестные хулиганы.

В 1991— м к Лучкову обратился один человек, предлагая поучаствовать в судьбе денег партии. Лучков поучаствовал, а в 1994-м уволился из ФСК и стал начальником службы безопасности в банке «Ивеко», созданном не без участия тех самых отмытых денег. Большую часть секретных досье -в том числе и расписку Коваля — он взял с собой.

Тут— то и обнаружилось, что весовые категории начальника службы безопасности «Ивеко» и вора в законе Коваля резко изменились. Если раньше они взаимно зависели друг от друга и могли друг друга взаимно утопить, то теперь Лучков мог помыкать Ковалем, как хотел. В самом деле -рассказ о том, что шеф безопасности «Ивеко» в какие-то там советские давние годы делал бабки с помощью Коваля, не имел никаких шансов на превращение в уголовное дело. Напечатай его на первой полосе «Московского комсомольца», — и то люди пожали бы плечами и зауважали бы Лучкова еще больше. Вот, мол, какой был оборотистый коммерсант еще тогда. Другое дело Коваль — информация о том, что он сдавал братву КГБ, по-прежнему означала смертный приговор или, по крайней мере, колоссальные неприятности.

К чести Лучкова следует сказать, что он не злоупотреблял услугами человека, ставшего вожаком одного из крупнейших московских преступных сообществ, а контакты свои с ним хранил в строжайшей тайне. У Лучкова хватало старых знакомых в ФСБ, чтобы при нужде улаживать конфликты с помощью легальных силовых структур.

Единственным крупным исключением стал 1995 год, когда банк «Ивеко» влез в золотодобычу, наступив на хвост Измайловской преступной группировке. Те дико обиделись, заявив, что банк раззявил хлебало на чужой кусок. Тогда, по указанию Иннокентия Михайловича, Коваль тоже неожиданно сцепился с измайловскими. Захлопали выстрелы, началась война, измайловским стало не до банка. В случившейся мясорубке никто не разглядел руки Лучкова.

Лучков вызвал Коваля на встречу. Они не виделись почти шесть месяцев — бывший агент и бывший кагебешник, оба постаревшие и погрузневшие, в отлично сшитых костюмах. Соображения Лучкова были просты — он заявил, что Заславского надо переориентировать с гарантий, выданных областным бюджетом, на гарантии, выданные фирмой «АМК-инвест». Коваль подумал и сказал, что это небезопасно, так как областной бюджет мог прогарантировать что угодно, даже кредит под проект добычи изюма из булочек, а Дима Неклясов, глава «АМК-инвеста», мог перепугаться.

— Пусть пообещает Неклясову десять процентов отката, — сказал Лучков.

К этому времени в голове бывшего кагебешника сформировался вполне разумный план. Если комбинат нельзя обанкротить, значит, надо поставить Извольского в такое положение, что он сам захочет продать акции. Так как опыт показал, что в критической ситуации Извольский готов скорее продать акции самым настоящим ворам, нежели банку «Ивеко», — значит, надо поставить Извольского в такое положение, чтобы он не знал, кому продает акции. Как это сделать? Очень просто. Для этого надо, чтобы имущество «АМК-инвеста» оказалось под угрозой ареста. Каким образом? За счет гарантии, выданной по мошенническому контракту, по которому Извольский заведомо не захочет платить.

Собственно, вся прелесть ситуации была в том, что главную работу, мошенническую по существу и безупречную по форме, Извольский проделывал за банк. Банку оставалось только поменять состав учредителей тех фирмочек, которым сливались акции. Мало этого — банк получал акции практически бесплатно. Потому что на оплату Заславскому и долголаптевским браткам шли не собственные деньги «Ивеко», а… украденные восемнадцать миллионов «Росторгбанка». При этом часть денег неизбежно доставалась самому автору гениального плана Иннокентию Лучкову, что лично ему было очень приятно.

Подобный план требовал двух вещей. Во-первых, с самого начала было ясно, что Извольского придется убить. Не сразу. После того, как он отдаст распоряжение о переводе акций. Но убивать надо было обязательно, иначе вместо тихой продажи комбината был неизбежен громкий скандал.

Во— вторых, требовалось содействие главы «АМК-инвеста», Димы Неклясова. Тут дело обстояло сложнее: крестник ахтарского хана мог не захотеть предавать босса.

По счастью, Коля Заславский, соответствующим образом обработанный, повел себя очень тонко. Пришел к Неклясову: показал кредиты, выданные под гарантию области. Посетовал, что теперь, когда областной бюджет в страшной заднице, банк кредит выдавать отказывается, а между тем бабки на нем можно было бы рубить сумасшедшие. Почему бы, мол, «АМК-инвесту» не выступить гарантом, вполне официально, за три процента от стоимости кредита? А еще пять процентов могли бы попасть в карман самому Неклясову?

Два против одного было за то, что Неклясов пошлет Заславского, — но юный директор «АМК-инвеста» неожиданно согласился. Теперь Неклясов с Заславским стали друзьями. Вместе выезжали на природу, вместе — в баню. В бане оказались кинокамеры, а за радушно накрытой поляной — люди из «Ивеко». Неклясова, разумеется, сняли на пленку.

То, что кинокамера зафиксировала художества Неклясова с девицами, разумеется, не стоило ни гроша. Неклясов — не чиновник, пошлите Извольскому такую пленку, и он даже смотреть ее не станет. Дело было в другом: пьяный Неклясов, аккуратно подзуживаемый Лосем и ребятами из «Ивеко», ругал Извольского — остроумно и безжалостно. Иннокентий Михайлович даже подивился, как устроены мозги у этого молодого человека. Его взяли из грязи, обогрели, вытерли сопли, а он вместо благодарности рассказывает, что Извольский — импотент. Наделавшая на заводе шухеру история о трех секретаршах была изложена пьяным Димочкой в гримасах и лицах.

Кроме того, Неклясов, стараясь поразить новых друзей собственной осведомленностью, выболтал кое-какие вещи об организации финансовых потоков завода, которые ни под каким соусом не полагалось выбалтывать.

Недели за три до начала всех событий Лучков пригласил Неклясова на встречу. Сначала разговор шел весьма нейтральный. Оказалось, что банк «Ивеко» подумывает об реорганизации своего департамента черной металлургии, и почему бы Диме Неклясову, с его превосходными связями среди металлургов, блестящим финансовым образованием и знанием дел в отрасли не стать начальником департамента вместо Аузиньша? А там, глядишь, и вице-президентом «Ивеко».

Неклясов совершенно одурел от обрушившегося на его голову потока похвал. Конечно, он прекрасно понимал, что предложение от злейшего врага комбината означает не просто бесповоротный разрыв с Извольским, но и то, что Диме придется выложить все, что он знает об ахтарских финансовых лабиринтах. Но что такое АМК? Далекое сибирское ханство, управляемое своевольным властителем, для которого Дима Неклясов никогда не будет ничем, кроме полномочного посла во вражеской Москве. А что такое банк «Ивеко»? Это Кремль, Белый Дом, дружественные чиновники, это — с легкостью! — назначение каким-нибудь замминистра и возврат с государственного поста на должность вице-президента самого «Ивеко»!

— Я подумаю, — сказал Неклясов тоном, выражавшим согласие.

И тогда Иннокентий Михайлович заметил:

— К тому же в числе курируемых вами предприятий мог бы находиться и AM К.

— Как это? — изумился Неклясов.

— Очень просто. Ваш друг, Дима Заславский, без вашего ведома подделал гарантию «АМК-инвеста» по кредиту в восемнадать миллионов долларов. Бандиты и Заславский уже распилили эти деньги. Когда Извольский узнает о случившемся, он наверняка не захочет платить по гарантии, и прикажет вам перевести акции комбината на счета других фирм. Почему бы вам не выполнить это распоряжение, но перевести акции на те счета, которые мы сочтем нужным?

— За кого вы меня принимаете? — вспорхнул с места Неклясов.

Иннкентий Михайлович с великим удовольствием объяснил Диме, за которого он его принимает. Он продемонстрировал юному бизнесмену пленку, на которой тот с проколотым презервативом в руке изображал известную историю о трех секретаршах Извольского, именуя последнего не иначе как Слябом (Извольский терпеть не мог прозвища), и делился своими соображениями о финансовом обустройстве комбината. Неклясов стал белей фарфорового чайника.

Он очень хорошо представлял себе, какое впечатление его артистические способности произведут на ах-тарского хана. Посадить его Извольский не смог бы — не за что, — но отобрал бы абсолютно все, начиная счетом в банке и кончая только что выстроенной на деньги комбината подмосковной дачей.

К тому же Иннокентий Михайлович не повторил ошибок Извольского и разговаривал с Димой доброжелательно и мягко, все время напирая на нестерпимый деспотизм Сляба и на самоотверженность, с которой банк «Ивеко» отстаивает интересы федеральной власти против взбалмошных директоров, готовых растащить страну на княжества.

Через два часа Неклясов плакал в три ручья и был на все согласен.

И тут, спустя три дня, Иннокентий испытал шок. В любимом его ночном клубе к нему подошел человек, известный ему по оперативной съемке как Юрий Бре-лер, новоназначенный шеф безопасности московского офиса, и предложил переговорить. Лучкову уже грезилась печальная картина: Заславский арестован, Неклясов уволен со свистом, а он сам, Иннокентий Лучков, получает от Арбатова грандиозный втык за проваленную операцию. Но все оказалось гораздо проще.

Юра Брелер не только засек слежку за собой и контакты Заславского с долголаптевскими, но и, зазвав Диму Неклясова себе домой, профессионально расколол его за три часа разговора. Засим, взвесив все за и против, Брелер потребовал: депозит в швейцарском банке в случае любого исхода заговора, и пост Черяги в случае его успеха. Со своей стороны бывший мент обязался сделать все, чтобы случилось именно последнее.

Именно мотивы Брелера оставались для Лучкова самыми экзотическими. С Заславским все было ясно — скучающий неврастеник, который в игре нашел спасение от жены, а в швейцарском кредите ищет спасения от игры. Неклясов был вообще классический случай — человека подъемным краном поставили на ступеньку номер два, и вместо того, чтобы смотреть вниз и радоваться, он смотрит вверх и уверен в глубине души, что заслуг его хватает для ступеньки номер один. С Брелером все было сложнее, и Лучков в глубине души не стал бы утверждать, что решающую роль в его поведении играли деньги. Скорее — Юрий Брелер был неистребимый, сумасшедший игрок, который не мог жить без риска, как наркоман — без ежедневного укола, и этой жаждой риска объяснялась и безумная областная история, когда глава сыскного агентства «Юдифь» кинул зараз и УВД, и губернатора, и нынешнее поведение новоиспеченного москвича.

Так или иначе, план был готов — оставалось внести только некоторые дополнительные детали, подобно тому как испеченный торт следует украсить кремовыми розочками. А именно — вокруг АМК следовало создать устойчивую дурно пахнущую репутацию, чтобы потом, когда все завертится колесом, было неясно, — то ли убитый Извольский сам украл акции, то ли у него украли, и кто, собственно, стрелял в директора.

Тут ужасно пригодилась история с лжеэкспортом. Через давних своих украинских коллег, оставшихся после распада Союза служить в соответствующих структурах, Иннокентий Михайлович добился проверки Восточноукраинской железной дороги. Операция была сработана ювелирно. Лучков рассчитал все: появление эмиссара от украинцев в Москве, подкуп его — и единодушное негодование по поводу гибели. Оставалось лишь косвенными, но твердыми мерами приурочить приезд хохла к главной дате операции.

Кроме того, следовало убрать Черягу в том случае, если овчарка Извольского приедет расследовать пропажу Коли Заславского. Сделать это следовало опять-таки умно, с одной стороны — не возбуждая подозрений собственно на комбинате, а с другой — бросая перед публикой криминальную тень на АМК. Смерть Черяги во время криминальной разборки идеально подходила на эту роль, и Иннокентий вновь обратился к Ковалю, который решил совместить нужную банку операцию с другой — с уничтожением давно надоевшего и слишком самостоятельного бригадира Джека-потрошителя.

Тут— то и случился первый прокол: Черяга случайно переступил через приуготовленную ему могилу. Лучкову оставалось лишь поздравить себя с предусмотрительностью. Если бы кто в Черягу стрелял и промахнулся, начальник службы безопасности встал бы на уши. А тут он даже не заметил, мимо чего прошел.

Затем случилась история с Лосем, которая тоже, по большому счету, являлась проколом. Планирование некоторых деталей именно этой операции было отдано долголаптевским. Единственным обязательным условием было то, что комбинат, еще до обнаружения истории с кредитом, должен сообразить, что Заславский повязан с долголаптевскими. Потому что тогда, как только кредит выплывет наружу, версия происшедшего уже окостенеет и комбинат однозначно подумает, что это чисто бандитская разводка, имеющая своей целью исключительно кражу восемнадцати миллионов долларов. По этому сценарию, Заславский должен был вылететь в Швейцарию, а в Швейцарии его должны были встретить представители долголаптевских и с почетом сопроводить на только что купленную виллу.

Комбинат, с помощью заранее осведомленного Брелера, мог мгновенно пробить и тот факт, что Заславский улетел (для этого достаточно было предъявить его фотку пограничникам, и они бы наверняка опознали Заславского в гражданине Чирикове, вылетевшем в Женеву рейсом 394 «Свиссэйр»), и тот факт, что в аэропорту его встречали долголаптевские. (Тут надо было устроить что-то запоминаюшееся, например, у Неклясова мог пропасть багаж, он начал бы жаловаться, а его спутники тащили бы его прочь.)

Вместо этого Шура Лось решил, что три миллиона, которые обломились Заславскому, лоху совершенно ни к чему, а ему, Шуре, напротив, пригодятся. И нет бы ему выбивать эти бабки в Швейцарии — он решил, что в России будет безопасней. А когда ему позвонили с вопросом: «Е-мое, что ж ты делаешь и как комбинат догадается, что кредит — дело рук долголаптевских?» — не долго думая, звякнул в офис на Наметкина и попросил выкуп…

Фактически самоуправный бригадир едва не завалил операцию, причем сделал это дважды. Первый раз, когда на его дачу налетел ахтарский СОБР: жесткое и эффективное решение, которое не пришло в голову не только Лосю, но и самому Лучкову. Правда, на счастье Лучкова, комбинат от этого решения в конечном счете огреб одни колоссальные неприятности. Но ведь могло и повезти. Кроме того, из-за художеств Лося Неклясов, да и Брелер испугались до состояния промокашки. Ведь всем троим обещали кучу денег, — и вот, не успели они получить свою долю, а труп одного из них нашли в подмосковной канаве.

Пришлось срочно встречаться (что само по себе ставило под угрозу операцию) и, невероятно изворачиваясь, лгать. Мол-де в последний момент Заславский передумал и решил сдать всех Слябу. Неклясов, кажется, поверил, а Брелер понял все.

А затем начался кошмар.

Люди, вызванные Лучковым, разаккуратничались и не дострелили тех, кто был на заднем сиденье «мерса». Извольского привезли в больницу и оперировали семь часов, и первый день было еще неясно, выживет они или помрет, а потом стало очевидно, что Извольский — жив.

Но и тут все обошлось бы. Если бы Камаз застрелил Черягу и полностью изолированный ото всяких внешних контактов Извольский сообразил, что происходит, только через сорок пять дней после созыва внеочередного собрания акционеров, — все было бы вполне прилично.

Но Камаз, по поганой киллерской привычке, сдал караул. Так что когда Денис Черяга пришел на поклон к владельцу крупнейшей телевизионной империи, тот сразу сказал ему, что время для второго раунда банковской войны сейчас неподходящее, и никто в Москве не будет нарушать ради сибиряков Великого Водяного Перемирия.

— Уж вы сами как-нибудь выкручивайтесь, — развел руками банкир.

Тем не менее, федеральное давление на комбинат резко ослабло, единственным боеспособным оружием в руках «Ивеко» оставались налоговики. Но оружие это было прожорливое и наглое, просило дополнительные суммы за содействие, и поэтому следовало приберечь его на черный день, а не расходовать дорогостоящие боеприпасы для пристрелки.

Конфликт между комбинатом и банком постепенно смещался с федерального на областной уровень: там и степень произвола была выше, и потенциальные выгоды для властных структур были неизмеримо больше.

Blog

Юлия Латынина Охота на изюбря часть первая пропавший директор

Содержание