Телефон зазвонил ровно без двадцати десять. Он взорвался целым фейерверком мерзких звуков. Стены рушились от грохота телефонного звонка, и обезумевшие жители в ужасе метались по улицам гибнущего Иерихона. – Але? – Стогов? Ты что – спишь? Это был Осокин. Я сказал, что сплю. – А ты знаешь, сколько времени? – Не знаю. – Вставай, на работу опоздаешь. – Мне не надо на работу. – Все равно вставай. – Леша, ты когда-нибудь слышал о такой штуке – называется «гуманность»? – Что-то слышал, не помню, что именно. Плохо, дружок? – Не то слово. – Выпей апельсинового соку и прими душ. Из последних сил я спросил: – Леша, чего тебе надо? – Давно ты, Стогов, не навещал заболевшего друга. – После сегодняшнего утра ты навсегда потерял право называться моим другом. – Да? Жаль. Я, между прочим, хотел тебе помочь. – Неужели ты сейчас привезешь мне пива? – Пока ты пьянствовал, я отгадал загадку убийства твоего ирландца… – Дай догадаюсь. Ты нашел на одежде убитого отпечатки пальцев Джека Потрошителя? – Когда позавчера ты был у меня в больнице, то говорил, что топор всадили ирландцу в череп сзади. Так? – Так. – Справа и по самую рукоятку. Так? – Так. Но имей в виду, если меня сейчас стошнит, виноват будешь ты. – Тебя не удивляет, что топор всадили именно справа? Я закрыл глаза и попытался сообразить – о чем это он? – Леша, ты о чем? – Подумай сам. Ты стоишь и смотришь в затылок парню, который стоит прямо перед тобой. Представил? Берешь топор, замахиваешься… С какой стороны ты замахиваешься? Неужели не понимаешь? Любой нормальный человек замахнулся бы правой рукой и всадил лезвие в ЛЕВУЮ сторону затылка. Понимаешь? – Нормальные люди вряд ли стали бы махать топорами в абсолютной темноте. – Не тупи. Я имею в виду, что убийца был левшой. Он замахнулся с левой руки – потому топор и оказался справа. – Запиши – я дам тебе телефон гувэдэшника, который выдает лицензии частным детективам. Нельзя зарывать такой талант в землю. – Тебя не интересует разгадка этой истории? – Меня сейчас интересуют две вещи. – Какие? – Во-первых, стакан холодной воды. – А во-вторых? – А во-вторых, еще один стакан холодной воды. – Больше ничего? – Больше ничего. – Сволочь ты, Стогов. Я ведь помочь тебе хотел… – Помоги своему лечащему врачу. Назови всех девушек, с которыми у тебя была связь за последние полгода. – Это невозможно. За последние полгода у меня было больше ста девушек. Всех разве запомнишь? Я положил трубку. Рухнул лицом в подушку. В голове грохотали взрывы – девяносто в минуту. Болело, кажется, все – от затылка до кончиков пальцев ног. Плюс немного поташнивало. Я повернулся на спину и прислушался. К тому, что происходило внутри, прислушиваться было противно, и я прислушался к тому, что происходило снаружи. В квартире кто-то был. На кухне бубнило радио. В душе слышался плеск воды. Оторвать голову от подушки и сесть было все равно, как если бы я решил руками остановить Луну. После того как встал с кровати, я еще раз испытал, что именно чувствуют младенцы, только-только овладевающие искусством ходьбы. Похмелье – это всегда тяжело. Но когда похмельное утро начинается с неожиданностей – тяжело вдвойне. Как-то я проснулся оттого, что радио в комнате хорошо поставленным голосом проговорило: «Московское время – два часа дня. Передаем криминальную хронику. Вчера оперативники задержали на Московском вокзале двух оборотней…» Те полминуты, пока диктор не объяснил, что оборотнями на милицейском жаргоне называют преступников, переодевающихся в милицейскую форму, я физически ощущал, как седею. А сегодня Осокин со своими гипотезами… Теплая и мерзкая вода из-под крана была восхитительнее французских вин. Скрипя суставами, я натянул брюки и пошел в спальню. На стуле висели джинсы и футболка Дебби. На полу валялся ее распотрошенный рюкзак. Самой Дебби в спальне не было. Скорее всего, она уже отправилась в душ. Может быть даже успев перед этим попрактиковаться в русской грамматике: на полу рядом с кроватью лежала открытая книга. Кряхтя и чувствуя, как скачут перед глазами красные кони, я сел, поднял книгу и прочел: «…Его мутные глаза еще не видели, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких дрожащих ножках, и частая дрожь морщила его блестящую шкурку…» Господи, спаси и сохрани! Что же это такое она читает? Уж не о моем ли сегодняшнем утре идет речь? Я повернул книжку обложкой к себе и прочел: «Феликс Зальтен. Бэмби. Глава 1. Рождение олененка». Тьфу! – Привет, ковбой! Она стояла в дверях. Мокрая, свежая, зеленоглазая. Мое старое полотенце, которое она прижимала к голой груди, не могло скрыть даже трети достоинств ее фигуры. Похмелье обострилось настолько, что об него можно было порезаться. Я почувствовал, что опять умираю от жажды. – Доброе утро, Дебби. – Все в порядке? Пульс и дыхание? Полотенце на лоб? Подкожную инъекцию витаминов? – А нету пива? Холодного? – Плохо? – Лучше бы я умер вчера… – Лучше бы ты что? – Ты, наверное, хочешь одеться? Я сейчас выйду. – Неловко просить тебя так напрягаться. – Ты ведешь себя как в дешевом кино. Не стыдно? – Как в дешевом кино? Посмотри на себя в зеркало. На выражении твоего лица нужно ставить гриф «Детям до 16…». Я встал, обошел ее и поковылял на кухню варить кофе. В раковине со времен какой-то из древних цивилизаций сохранилась пирамида грязной посуды. В нескольких стоящих на столе тарелках были набросаны окурки… горы окурков. Странно – вечерами, глядя на неустроенность своего быта, я ощущаю приливы чистой как слеза вселенской тоски. Зачем мы в этом мире, спрашиваю я себя и не нахожу ответа. С утра ничего подобного я не испытываю. Похмелье, ставшее традицией, не допускает абстрактных вопросов. Дебби тоже пришла на кухню. – Как ты живешь, Стогов? Нет, ну как ты живешь? Разве можно жить так, как ты живешь? Это же не дом, это помойка! – Ты можешь пройти и портить мое прекрасное утреннее настроение сидя. Она показала пальцем на один из моих лучших стульев: – На что я, интересно, сяду? Вот на это? Оно сейчас развалится. – А ты попробуй. Выглядишь ты вроде стройной. Не знаю, правда, сколько весит твое чувство юмора. Дебби посмотрела на меня. Не знаю, что во мне не понравилось ей больше – опухшая физиономия или дрожащие руки. Она молча вымыла нам по чашке, блюдцу и ложке и налила горячего кофе. – Пить-то хочешь? – Хочу. Пива бы сейчас. – Ты пьешь хоть что-нибудь, кроме пива? – Как-то раз я пробовал кока-колу. – Ты пьешь коку? Как ты можешь пить эту гадость? – Ну почему сразу гадость?.. Нормальный напиток. А что пьешь ты? – Я пью пепси. Не травить же себя кокой! – Между ними есть разница? Дебби посмотрела на меня с сочувствием. Мы молча допили первый кофейник, и Дебби намолола кофе для второго. – Знаешь, доктора говорят, что лучше всего от похмелья помогает хороший секс. По утрам секс получается наиболее эффективным. Я помычал в том смысле, что где это, интересно, она видела молодцов, которые в моем нынешнем состоянии были бы способны на эффективный секс? – Легче всего свалить все на похмелье. Ты, между прочим, и вечером был тот еще любовничек… – Я надеюсь, вчера ты не воспользовалась моим состоянием для того, чтобы… – Воспользовалась. – Ты хочешь сказать, что мы… – Естественно. – Врешь? – Естественно. Дебби засмеялась. Она-то чувствовала себя просто великолепно. – Что тебя так веселит? – Выражение твоего лица. – Я ведь и разозлиться могу! – Это не очень опасно. За окном по-прежнему лил дождь. – Это ты привезла меня вчера домой? – Кто же еще? – Спасибо. Все еще смеясь, Дебби рассказала, что вчера совсем уже пьяного запихнула меня в такси и таксист с трудом отыскал нужную улицу в купчинских лабиринтах, а я всю дорогу орал, что отыщу убийцу и предам его суду Линча. – А парни? – Что «парни»? – Куда делись парни? – Поехали домой. Брайан, пока ловил такси, упал в лужу, весь перемазался. Ты не помнишь? – Не-а. Я решился закурить и прислушался к себе. Организм вроде бы не возражал против курения. Версия Осокина об убийце-левше была, конечно, полным бредом, однако на всякий случай я спросил: – Знаешь, Дебби… Ты только не удивляйся… Скажи, а среди вас троих… тебя и парней… нет левши? Человека, который все делает не правой, а левой рукой. – Есть. Она произнесла это совершенно спокойно. – Есть левша? – Да. Это странно? – Кто он? Мартин? – Почему Мартин? Нет. Совсем не Мартин. Единственный левша в нашей группе – это Брайан.
