Старожилы рассказывают, что есть в моем городе маленькая улочка, название которой никто уже и не помнит, хотя называется она просто – Шепетовская. Редки пешеходы на этой улице. Особенно редки в поздний час. Ничто не влечет сюда прохожих. Однако если уж свернет на тихую Шепетовскую улочку молодой и симпатичный мужчина, то происходит с таким мужчиной каждый раз одно и то же. По крайней мере, так говорят старожилы. Сам не заметив как, мужчина знакомится с женщиной редкой красоты. Мало того что она с радостью принимает его ухаживания, так еще и тут же приглашает к себе: они с подружками тут, неподалеку, в общежитии. Вот только забираться в общежитие нужно через окно, а то очень уж строгая у них администрация. Наивный, обуреваемый инстинктами мужчина, рискуя жизнью, лезет по отвесной стене к вожделенному окну и действительно попадает в общество множества женщин всех возрастов, комплекций и темпераментов. Ночь напролет мужчина предается чувственным утехам. Пьет, так сказать, нектар со множества цветков. А под утро тайком бывает выведен через парадный выход… и вот тут – только тут! – на дверях «общежития» видит он вывеску «Кожно-венерологическая больница для женщин № 17». И демонический смех прелестниц заглушается воплем отчаяния, ибо ловелас чувствует, как во все поры его недавно здорового организма проникает множество заразных и наверняка неизлечимых хворей… В планах на сегодняшний вечер у меня значилось навестить друга Лешу Осокина, оказавшегося пациентом другой легендарной больницы. Тоже венерологической, но только мужской. Таксист, подвозивший меня от «Флибустьера» до улицы Восстания, пытался завязать светскую беседу… и несколько раз высказывал замечания на тему, что дождь в этом году льет… давно так не лил… а в этом году льет. Настроения болтать не было. Я молча расплатился и вылез перед воротами красного ажурного особнячка. Еще со времен, когда распространение вензаболеваний рассматривалось как уголовно наказуемое деяние, на окнах особнячка сохранились решетки. Бабушка-вахтерша, встреченная в дверях больницы, осмотрела меня и буркнула, что вход в больницу слева, через металлические ворота, да только там не пускают, можно даже и не соваться. Первые пять минут я просто стучал в металлические ворота, а потом начал барабанить двумя руками. Из внутренних помещений выплыл милиционер в мокрой плащ-палатке. Выглядел он немного печальным. Словно знал, что сейчас рубанет незваному визитеру дубинкой промеж рогов, и это его заранее расстраивало. – Я хотел бы увидеть Алексея Осокина. Он поступил вчера на третье отделение. Милиционер осмотрел меня с головы до пят и промолчал. Дождь нудно барабанил по его плащ-палатке. – Алексей Осокин. Третье отделение. – Ты тупой? Наверное, я должен был оскорбиться и уйти. Однако я заплатил за такси, и до десяти, когда у меня было назначено свидание с ирландцами, оставалась куча времени. – Я не тупой. Я мокрый и усталый. Может, поострим внутри, а? – Читать умеешь? – Когда-то меня учили этому в школе. Вам хочется послушать перед сном пару сказочек? – Ну так читай, если умеешь. Милиционер с лязгом захлопнул дверь и, удаляясь, забухал сапогами. Я поискал глазами, что бы такое мне почитать. Слева от двери было приклеено расплывшееся под дождем объявление насчет обмена жилплощади. Ни единый телефон на нем оборван не был. Справа, метрах в трех, я обнаружил стенд, сообщавший, что больница № 6 является режимным лечебным заведением и любое общение с пациентами строжайшим образом запрещено. Основание – приказ министра здравоохранения от 16 января 1964 года. Прикинув и так и этак, я решил, что вряд ли милиционер имел в виду обмен жилплощади. Приказ министра я перечитал еще раз. Даже забрызганный дождем, он выглядел очень серьезно. Но уезжать, так и не повидав Осокина, все равно не хотелось. Я вернулся к центральному входу, показал старушке свое редакционное удостоверение и сказал, что хочу поговорить с главврачом. Главврач оказался маленьким человеком с красными от недосыпания глазами. – Слушаю вас. – Право слово, неудобно вас беспокоить. – Что вы, что вы… – Хотел рассказать вам небольшую историю. – Я весь внимание. – Она напрямую касается работы вверенной вам больницы. – Очень, просто оч-чень интересно. – Дело в том, что два месяца назад должность руководителя ГУВД оказалась вакантна. Неужели вы не слышали об этом? Странно – это такое громкое событие. Не важно, почему так случилось, важно, что сейчас на этот пост претендуют два человека – Курицын и Петушков. Вопрос решается в Москве, и пока оба претендента в неведении относительно своих шансов. Ведут, так сказать, собственную предвыборную борьбу. Тот, который Петушков, до сих пор занимается делами постовых и охранных структур. Сейчас он особенно упирает на то, что он – человек новой формации, уверяет общественность, что при нем недостатки прежней системы навсегда отойдут, так сказать, в прошлое… – Да что вы говорите? – Как вы думаете – увеличатся ли его шансы на занятие должности, если выяснится, что подчиненные ему части милиции, несущие пост на объектах муниципального подчинения, руководствуются в работе приказами тридцатилетней давности? Врач задумался и от усердия даже пожевал губами. – Думаю, что не увеличатся. А зачем вы мне это рассказываете? – Вы не понимаете? – Нет. – Видите ли в чем дело. У вас на входе стоит постовой. Очень вежливый мужчина. Пять минут назад он отказался пропустить меня внутрь больницы на основании того, что в 1964 году министру здравоохранения ни с того ни с сего пришло в голову подобные визиты запретить. – Ага. И вы собираетесь об этом написать в своей газете? – Собираюсь. А когда люди Петушкова будут спрашивать меня, зачем я так подставил их шефа, я объясню, что вы не смогли справиться с подчиненными вам милиционерами. Уверяю вас – Петушков этого не забудет. Я наклонился к собеседнику и прошептал: – Между нами говоря, он мерзкий и злопамятный человек. Удивительно мерзкий и удивительно злопамятный. Доктор заволновался: – Погодите, погодите. Зачем же так драматизировать ситуацию? Приблизительно три минуты он рассказывал мне о том, как он любит газеты вообще и мою в частности. Потом спросил, не хочу ли я, чтобы постовой извинился? «Не хочу», – сказал я. Через пять минут дородный медбрат в белом халате провожал меня на вожделенное третье отделение. Честно сказать, во всей рассказанной истории не было ни единого слова правды. Фамилии Курицына и Петушкова я придумал за секунду до того, как принялся излагать врачу всю эту бредятину. Глупо, конечно, но ведь помогло. На стене кабинета, в котором меня попросили подождать, висел рукописный плакат «Когда идешь к урологу-врачу, попридержи в канале всю мочу!». Я уселся в потертое кожаное кресло и от нечего делать полистал лежавшие на столе брошюры. Одна из них – «Памятка школьникам старших классов» – описывала, как именно следует заниматься гомосексуализмом, чтобы не подцепить что-нибудь совсем неожиданное. Вместо «привет» Осокин спросил, принес ли я сигареты? Выглядел он хреново: небритый, осунувшийся, в дурацких пижамных штанах на два размера больше, чем нужно. Я через стол кинул ему пачку «Lucky Strike» и сказал, что он хреново выглядит. Он сорвал с пачки целлофановую обертку, сунул в зубы сигарету и глубоко затянулся: – На себя посмотри. – Расскажи, жиголо, почему я должен был переться в эту юдоль скорбей? Неужели ты забыл о технике безопасности? – Пьян я был, не помню ни хрена. – Выпьешь? – А что у тебя? – Коньяк. – Хороший? – Наверное… Дорогой… В «Гостином дворе» купил, на втором этаже. – Выпей. Мне нельзя. Меня сегодня с трех часов дня колоть стали. Черт знает что за гадость колют – на задницу не сесть. Сказали, выпью хоть грамм – помру к едрене-фене. – Долго будут колоть? – Послезавтра последний день. Чего нового на работе? – Да так… – Да так? Я вытащил из внутреннего кармана куртки бутылку коньяка, отвернул пробку и сделал большой глоток. Коньяк оказался ничего, и я отхлебнул еще раз. Затем завернул пробку и убрал бутылку обратно в карман. Чтобы рассказать Леше обо всем, что случилось вчера в метро, у меня ушло минут двадцать. – Вот это ты, парень, влип! Стоило отлучиться поболеть… – Если бы ты не отлучился, то влип бы сам. Степашин собирался отдать всю ирландскую банду под твое руководство. – Хрен бы я влип! Думаешь, я бы стал таскать этих чудиков по подземке? Парней – в клуб, девицу – в койку. Разговор короткий. Цинизм Осокина иногда меня раздражал. Я вытащил коньяк и приложился к бутылке еще разок. – Точно не хочешь? – Говорю же – нельзя. Что ты собираешься со всем этим дерьмом делать? – А что с ним можно делать? С нами был капитан, пусть он и ищет убийцу. Я здесь ни при чем. – Сам-то что думаешь? Кто зарубил парня? – Трудно сказать. Я ж не знаю их никого. – Ни единой мысли? – Не знаю. Честно не знаю. Может быть, Мартин? Но – не знаю. – Почему Мартин? – Нас там было шестеро. Один убит, значит, подозреваемых пять. Допустим, я и капитан не в счет. Остаются трое. Девушка? Вряд ли. Ты бы видел, как всажено лезвие – по самое древко… Блин, лесоруб какой-то работал… А Дебби не похожа на лесоруба… – Хороша? – Охренеть можно, какая девица. Остаются двое – Брайан или Мартин. Шансы – фифти-фифти. Но Брайан – как сказать? Он веселый парень. Смеется все время, пиво всем покупает, Дебби за задницу щиплет. А Мартин… Не знаю. Странный какой-то. Как робот. Мы помолчали. Я еще раз приложился к коньяку. В бутылке его осталось меньше половины. – Какие планы на вечер? – В «Хеопс» пойдем. Поболтаем. – Точно! Сходи, поболтай. Распутаешь дело – тебя Степашин редактором отдела журналистских расследований сделает. С прибавкой к жалованью. – Ты, прежде чем острить, от гонореи вылечись. А то выпить по-человечески не можешь, а остришь.
