Г. В. Шубин Российские добровольцы в англо-бурской войне 1899-1902 гг. (по материалам Российского государственного военно-исторического архива)
| Вид материала | Документы |
- 1. и будет раскрашен последний холст, 62.14kb.
- Состояние и развитие российского военно-морского образования в XIX, 409.61kb.
- Е. Ц. Чуковской и Ж. О. Хавкиной по материалам архива Е. Ц. Чуковской, 225.29kb.
- Военно-политическое сотрудничество ссср, Великобритании и США. Атлантическая хартия, 700.24kb.
- Эрмитаж Петра Великого 10: 30 10: 50 долгова светлана Романовна (Москва), начальник, 211.23kb.
- А. А. Понамаренко Л. Г. Баранова положени, 70.35kb.
- Шубин Роман Владимирович, 1440.09kb.
- Перевод: Тодер Олег Якубович, 3438.19kb.
- Программа межвузовской научно-практической конференции «Кировчане в Московской битве, 31.5kb.
- Книга явно показывает симпатии армянского населения к России. Эти симпатии основывались, 607.99kb.
Долго я прислушивался, как крупные дождевые капли барабанили по стеклу. Вдали горели огни вокзала; оттуда доносились стройные звуки народной песни, заглушавшей и шум дождя и завывание ветра...
Видно, отряд буров отправлялся на границу.
И долго еще мысль, что скоро я буду ТАМ, «где поле битвы роковое гремит, пылает...» не давала мне заснуть. В моем воображении сменялись одна за другой фантастические картины будущей боевой жизни, полной опасностей, тревог, приключений»32.
Евгений Августус не менее подробно описывает и свои впечатления от короткого пребывания в Претории:
«На другой день, едва солнце загорелось над горами, увенчанными рядом фортов, я уже был на ногах, позавтракал и прошелся по городу, полной грудью вдыхая свежий утренний воздух.
Далеко, далеко за пределами Трансвааля, гремят пушки и льется кровь, но и здесь уже, в Претории, чувствуется тлетворное влияние войны.
Главные улицы города, где раньше кипела жизнь и деятельность, где возвышаются здания банков, испещренные раззолоченными вывесками торговых контор и крупных магазинов, теперь поражают своим пустынным видом. Витрины и двери магазинов заколочены, конторы больше не открываются, и вместо изящных колясок коммерсантов по улицам грохочут двухколесные повозки кафров и медленно скрипят фургоны фермеров, запряженные десятью-двенадцатью парами круторогих быков33. Продажа спиртных напитков совершенно прекращена, а остальная торговля теперь сосредоточена на нескольких немецких и американских магазинах, где цены на все товары достигают неслыханных размеров»34.
«Тишиной и миром веет от других улиц Претории: среди густой зелени магнолий и апельсиновых деревьев видны узорные балконы и фронтоны изящных вилл или красные крыши одноэтажных домиков, окруженных цветниками, где на фоне темно-зеленых олеандров и thuja orientalis пестреют красные и белые цветки пеларгоний. Обширные фруктовые сады, невозделанные пустыри между кварталами домов – все это скорее напоминает деревню, чем столицу, если бы переплетающаяся по всем направлениям над головой сеть телеграфных проводов не нарушала иллюзии.
К 12 часам дня я был в здании парламента, где сосредоточены правительственные учреждения. У монументального подъезда, по обширным коридорам и лестницам, везде толкались волонтеры: некоторые из них уже надели вместо тропических дорожных касок широкополые бурские шляпы, украшенные четырехцветной трансваальской ленточкой.
Поспешил и я оформить свое желание поступить волонтером в ряды доблестных буров. Процедура в сущности очень простая: никакого порядка, никакой системы: кто хотел, являлся статс-секретарю Рейцу*, почтенному, любезному старику, кто не хотел дожидаться своей очереди в приемной направлялся прямо в Departament van de Commandant-General [Управление верховного командующего], где Souza, исполнявший роль военного министра, приводил волонтеров к присяге. Торопливым, прерывающимся голосом прочел он нам на голландском языке формулу клятвенного обещания защищать независимость Республики и слушаться поставленных над нами начальников.
«Zoo waarlijk helpe mij God» [Воистину да поможет мне Бог] проговорили мы вслед за ним заключительные слова присяги и затем расписались в большой шнуровой книге. Несмотря на сутолоку, несмотря на то, что тут же за другим столом суетились и кричали секретари, на лицах волонтеров можно было уловить сознание торжественности этой минуты. Мне вспомнился теплый майский день, тихий шелест истлевшего в боях полкового знамени и гул сотни голосов, повторяющих слова священника: «холод и голод... все нужды солдатские... не щадя живота своего... как расторопному... храброму воину надлежит...»
Тут же в одной из комнат «министерства» валялись винтовки, большей частью старой однозарядной системы Генри-Мартини без штыков, патроны, седла, уздечки, стремена. Сутолока была ужасная: чиновники и сам Souza не понимая другого языка, кроме голландского и английского, приходили в отчаяние, искали переводчиков и объясняли недовольным волонтерам, что маузеровских винтовок уже больше нет, что старые седла и уздечки выдаются за неимением новых, запасы которых истощились.
Я сообразил, что в дороге мне ни скорострельная винтовка, ни новое седло не понадобятся, а на поле сражения сумею добыть и то и другое, а потому удалился из департамента, уговорив и товарищей успокоиться. Седла у них были не особенно важные, старые английские, зато вооружены они были лучше других карабинами Маузера.
Оказалось, что по счету в гостинице уплачивает казна и что выбор части и срок отъезда зависит вполне от нас. Подобная деликатность правительства однако ж приводила лишь к тому, что в первоклассных гостиницах проживали по целым месяцам господа волонтеры, «формирующие отряды», но на самом деле предпочитавшие сидеть за табельдотом, вместо того, чтобы в чистом поле подвергать свою драгоценную жизнь опасности.
Имел я честь познакомиться, между прочим, с лейтенантом chasseurs d’Afrique [французских африканских стрелков], который пребывая все больше в залах Grande Hotel обстоятельно и подробно описывал свое участие в кровопролитных боях на Тугеле и под Колензо в корреспонденциях для одной парижской газеты. Но этот господин хоть изредка приезжал на фронт и обозревал «тактическое положение сторон», а были еще такие джентльмены, которые гремя шпорами являлись по несколько раз в Departament van de Commandant-General , изменяя каждый раз только прическу, и требовали лошадей, оружия и припасов для себя и для «пяти товарищей», неизменно получали все это и затем устраивали негласные аукционы при благосклонном содействии сынов Израиля.
Раздолье было разным авантюристам и проходимцам, эксплуатирующим доверие правительства; только бы не зевать, а крюгеровские соверены так и носились в воздухе.
Путаясь по коридорам парламента между волонтерами, краснощекими артиллеристами в расшитых мундирах и французских кепи, лысыми членами фольксрада, поставщиками евреями, ведущими оживленные разговоры с чиновниками, я вдруг услышал шепот: смотрите, вон президент! Дайте дорогу! Президент, этот патриарх, проповедник и вождь своего народа, прошел мимо старческой походкой с поникшей головой, как бы не замечая всей этой толпы. Его сопровождало несколько неизвестных мне лиц. Сколько должно быть духовной мощи, какое непоколебимое сознание в правоте своего дела, какая глубокая вера, что «не в силе Бог, а в правде» у этого старца, поднявшего народ свой на борьбу с грозной «владычицей морей!»
Из числа сопровождавших его лиц мне указали на высокого плотного мужчину с неспокойным, бегающим взглядом. Это старший сын его, начальник тайной полиции. Меня немного покоробило – патриархальная Республика и вдруг первенец седовласого президента играет роль Горона.
Тогда же мне удалось увидеть героя 15 декабря [1899 г.] Vecht-Generaal Botha [Боевого генерала Боту]: выше среднего роста, краснощекий, с умными быстрыми глазами, громкой речью, самоуверенными движениями, он заметно выделяется из среды малоподвижных, флегматичных буров и, по-видимому, пользуется у них не только популярностью, но и авторитетом.
На следующий день я получил лошадей для себя и для товарищей, не видных, но крепких и выносливых с тавром Z.A.R. (Zuid-Afrikaansche Republiek) [Южно-Африканская Республика]; получил по непроницаемому плащу, по одеялу, пару переметных холщовых сум, баклагу для воды, 120 патронов и проч. Оставалось получить паспорт на проезд по железной дороге, запастись табаком, трубкой и отправиться в путь-дороженьку.
После зрелого размышления я решил присоединиться к бурам, действовавшим на Тугеле, против армии Буллера. Другие волонтеры, не торопившиеся, впрочем, с отъездом, собирались в свои отряды, стоявшие под Ледисмитом, под Колесбергом и Кимберлеем. Со мною выразили желание поехать трое русских и один немец, спутники мои по пароходу.
Мои товарищи лихие, прапорщик запаса Д(иатроптов)[Диатропов], приехавший «поучиться, как люди умирают за свободу», и поручик Н(икитин), захвативший с собой все боевые наставления и инструкции для пехоты, послали на родину прощальные письма с последней оказией, и вечером того же дня мы были на вокзале, загрузили лошадей, задали им корму и в ожидании отхода поезда докуривали последние папиросы.
Наконец пришел и третий наш товарищ некий Р(иперт)*, легкомысленный, но симпатичный юноша, в сопровождении своей дамы сердца, приехавшей с ним из России. Заплаканные глазки ее говорили красноречивее всякой прокламации о той жертве, которую она приносит на алтарь своего нового отечества, расставаясь со своим возлюбленным, быть может, навсегда. Она уже надела косынку и повязку Красного Креста, что между прочим очень шло к ней, но на самом деле она не поступила ни в русский Красный Крест, где врачи тайно по ней вздыхали, а сестры милосердия немилосердно осуждали ее безнравственное поведение, ни в голландский, где на каждого раненого или больного и без того приходилось чуть ли не по пяти облегчительниц страданий.
На вокзале же с нами познакомились несколько интеллигентных, хорошо говорящих по-русски евреев. Они искренне обрадовались, узнав в нас своих бывших соотечественников, и пожелали нам вернуться победителями. Когда мы сели в вагон, на наших сидениях оказались корзины сочных персиков, бананов и апельсинов и несколько ящиков тонких сигар.
Поезд тронулся. Я вышел на платформу, и мимо меня проносились в фантастической пляске искры паровоза, то ярко вспыхивая, то потухая и пропадая в неприглядном мраке темной ночи.
На станциях мне бросилась в глаза масса вооруженных буров, едущих из-под Ледисмита и других мест домой в отпуск. Все они были радостно настроены, смеялись, ликовали, только не известно, по поводу ли новых побед над англичанами или по поводу того, что им удалось вырваться в двухнедельный отпуск.
У станционных комиссаров мы получали для лошадей снопы овса, а для себя мягкий пшеничный хлеб, круглые жестяные банки с вареным мясом в консервах «korned beef» и сардинки, так что продовольствием в дороге были совершенно обеспечены»35.
Для пехотного армейского офицера, каким был Евгений Августус, длительная езда на лошади натощак, при полном боевом снаряжении, после двухдневной томительной поездки к фронту на поезде, являлась делом крайне непростым, тем более что сказывался непривычный климат и приходилось переседлывать лошадь:
«Утром следующего дня, чуть только первые лучи солнца показались из-за гор, мы были уже на ногах, напоили лошадей, наскребли разбросанную около вокзала солому и дали им корму. Наши же припасы, хлеб и консервы, еще накануне кончились, и мы задымили трубки, утешая себя надеждой, что скоро будем у цели нашего путешествия и что в каком-нибудь лагере буров мы утолим как следует свой голод.
Часа через 2 мы были на станции Модер-Спруйт в нескольких милях от осажденного Ледисмита. Станционных зданий почти не видно из-за массы нагроможденных ящиков, бочек и мешков с мукой, рисом, солью и другими продуктами. Беспрестанно подъезжают один за другим громоздкие фургоны, величиной в товарный вагон; в воздухе стон стоит от рева упряжных мулов и волов, от хриплого крика черных погонщиков, пощелкивающих длинными бичами. Рабочие кафры перетаскивали на себе с изумительной ловкостью громадные тюки фуража, мешки с продуктами и нагружали их на подводы, между тем как буры стояли в стороне и невозмутимо дымили свои трубки.
Мы общими усилиями вывели из вагонов своих лошадей, измученных двухдневным путешествием в вагоне, отвели их подальше и, завладев первым попавшимся мешком с кукурузой, засыпали им корму. С завистью мы поглядывали на группу буров, сидящих вокруг костра и попивающих черный кофе из больших кружек, между тем как мальчишка кафр в английской солдатской куртке поджаривал на сковороде сочные куски мяса с луком. Мучимый голодом, я решительно подошел к почтенному с виду буру в больших синих консервах, объяснил ему, путая немецкие, английские и голландские слова, что мы только что приехали, другой день ничего не ели и просим их прежде всего указать, где можно получить нам что-либо закусить, а затем, как нам найти генерала Жубера.
Бур, не оставляя своей чашки, махнул неопределенно рукой на груду мешков, а затем в противоположную сторону: «Daar is komisaar, daar is de Hooflager!»[Там комиссар, там же, где и Главный лагерь!] Толку мало, и мы решили, чтобы не тратить даром времени, оседлать лошадей и двинутся в путь; лагерь был очевидно недалеко, в бинокль можно было видеть белеющие по скатам гор группы палаток; да и лучше было ехать утром, так как день обещал быть жарким.
С большим усилием мне удалось взнуздать и оседлать лошадь и приторочить к седлу скатанное пальто, переметные сумы, разные мешочки и баклагу. Служив все время в пехотном полку, я был совершенно не подготовлен к моей новой роли кавалериста-партизана и со страхом и трепетом вскарабкался на моего буцефала»36.
«Мой боевой товарищ во время всех этих манипуляций стоял смирно, уныло понурив голову, как будто почувствовал, что его оседлал пехотинец.
«Точно живая собака на заборе сидит!» вспомнил я изречение знаменитого Долохова в романе «Война и Мир».
Но делать было нечего; скрепя сердце, я заработал руками и ногами, чтобы сдвинуться с места, и догнал товарищей, гарцевавших уже вдали в облаках красноватой пыли.
Правой рукой я держал повода уздечки, а левой – то судорожно хватался за луку седла, то за приклад винтовки, немилосердно колотившей меня затвором по спине. А конь мой все шагал, мотая головой и по временам переходя самовольно в галоп. О, искренне я тогда раскаивался в своих грехах молодости, в своем безнравственном поведении в полку, помешавшем мне заслужить благоволение начальства и аксельбанты батальонного адъютанта. Тогда бы я усвоил хоть до некоторой степени искусство верховой езды!
Кое-как мне удалось нагнать товарищей, которые авторитетным тоном присяжных гусар указали, как нужно держать повод «не ослабляя и не натягивая его», много говорили о шенкелях, об аллюрах и поворотах на твердой и подвижной оси. Но все это было не то.
Во время одной из остановок нас догнала партия конных буров: «Хут моэн, хут моэн!»[Доброе утро! На искаженном африкаанс – диалекте голландского. – Г.Ш.] – поздоровались они с нами, оглядывая нас с некоторым любопытством. Один из них, невольный свидетель моей вольтижировки, молодой бур с открытым симпатичным лицом, отделился от партии, подъехал ко мне и не говоря ни слова переседлал мне лошадь, перетянул стремена и исправил ремень винтовки. «All right» [Готово] проговорил он и узнав, что мы едем к Жуберу, указал на невысокий пригорок, за которым расположен так называемый Hoofdlaager [Главный лагерь], штаб главнокомандующего войсками Федеративных Республик.
Жара стояла нестерпимая; пот струился градом и, смешиваясь с едкой пылью, покрыл наши лица слоем жидкой грязи; из наших баклаг мы высосали всю воду до последней капли, в горле пересохло; а далеко кругом ни деревца, ни кустика, под которым можно было бы отдохнуть. укрывшись от жгучих лучей полуденного солнца.
Местами мы переезжали каменистые ложбины засохших ручейков, попадались и лужи мутной зеленой воды.
В нескольких шагах от дороги валяются безобразно раздувшиеся трупы лошадей и быков, над которыми носятся целые тучи больших жирных мух.
Вот и крупные африканские коршуны; острый клюв и белые перья длинной шеи изгажены кровью и внутренностями. Услышав звонкий стук копыт, они медленно расправляют свои могучие крылья и тяжелыми взмахами взлетают в безоблачную боевую высь, чтобы оттуда высмотреть новую добычу.
Нестерпимая вонь все чаще попадающейся падали далеко кругом заражает воздух, и мы усиленно затягиваемся крепким трансваальским табаком. Но дым, хотя заглушает до некоторой степени зловоние, не спасает нас от назойливых мух, которые жужжат вокруг лица, садятся на шляпу, на платье и ни минуты не дают покоя.
Точно раскаты далекого грома раздались и постепенно замерли в воздухе звуки орудийного выстрела. Вот оно! Болезненно сжалось сердце, как бы предчувствуя, что там за горами, за этой темной синей далью происходит что-то ужасное; может быть теперь, там, в траншеях, уже корчатся в предсмертных судорогах люди, искалеченные смертоносными осколками, и последние отголоски выстрела заглушаются стонами и воплями. Еще выстрел, другой, третий!
Неизъяснимое чувство охватило всего меня; сознание, что наконец я буду лицом к лицу с этим грозным неизведанным еще явлением войны, заставило забыть и голод, и жажду, и усталость после двухдневного путешествия в вагоне, и я поскакал вперед, точно увлеченный какой-то неведомой роковой силой. Перед нами возвышались столообразные массивы гор, за которыми окопались войска Вайта, создавшего из Ледисмита новую Плевну»37.
«В стороне от дороги, в долине, по которой извивалась небольшая речка, белели палатки. Мы приехали»38.
Российские добровольцы невольно удивлялись простоте взаимоотношений не только рядовых африканеров, но и их руководителей и встречаясь с соотечественниками из других отрядов убеждались, что абсолютное большинство зарубежных волонтеров в действительности были никудышными бойцами.
«Мы приехали, как выяснилось впоследствии, в лагерь Преторийской команды (Pretoria-District); здесь же находилась и главная квартира Жубера.
Палатки и шатры самой разнообразной формы и величины были раскинуты по склону небольших гор, окаймляющих долину извилистой речки. В промежутках между палатками возвышались громоздкие фургоны с крытым верхом; под брезентовыми навесами хранились пирамиды мешков с кукурузой, сухарями; повсюду валялись внутренности битого скота, пустые коробки из-под консервов.
Время было послеобеденное; кафры сидели на корточках вокруг тлеющих костров, облизывая сковороды и котлы, в которых готовилась пища их господ. Из-под палаток на нас безучастно поглядывали сонные лица загорелых бородатых буров.
Не скоро нам удалось добиться толку и узнать местонахождение палатки Жубера; наконец мы на площадке в середине лагеря увидели большой зеленый шатер, увенчанный четырехцветным флагом Республики. В палатке за столом, заваленном бумагами, сидел «Generaal-Komandant» главнокомандующий союзными армиями Трансваальской и Оранжевой Республики «Piet Joubert» (Пит Жубер). Он был один.
Мы все впятером вошли в палатку, и я не без некоторого волнения повел заранее обдуманную речь, что мы только что приехали, просимся в один из отрядов на Тугелу и вообще «рады стараться».
Жубер приподнял голову, отодвинул бумаги и сняв очки обвел нас пристальным взглядом. Он пожелал узнать, откуда мы приехали и почему мы не желаем остаться под Ледисмитом.
Мы ответили, что блокада не представляет для нас ничего интересного, а после неудачной попытки 6 января буры навряд ли решатся на новый штурм. «Jammer om de manshaaften! (жалко людей!) англичане и так сдадутся» был ответ Жубера. Пока он писал нам письмо к генералу Лукасу Мейеру, я успел разглядеть обстановку палатки, служащей вероятно для собирания «Krigsraata’a» [Военного совета].
Телефон, прикрепленный к среднему устою, десяток венских стульев и большой стол, на котором в беспорядке валялись бумаги – вот и вся меблировка. Между бумагами я успел разглядеть синий план Наталя в крупном масштабе, исписанные карандашом бумажки с донесениями фельдкорнетов, экземпляры английской газеты «Cape Times» и издающийся в Претории «Volkstem».
Вручив записку и протянув всем руку, Жубер проговорил: «All toom besten!» (всего хорошего!). Аудиенция была окончена.
«Ну уж и главный штаб армии! – ворчал Никитин. – Ни адъютантов, ни ординарцев!» «Какая спартанская простота», – восхищался Диатроптов.
Мы стали искать своих лошадей, но тут подошел к нам какой-то господин в очках и английской желтой куртке и объяснил, что он распорядился расседлать их и пустить на траву. Он отрекомендовался бывшим поручиком прусской службы: мы с удовольствием приняли его любезное приглашение и последовали за ним в палатку, где оказались еще человек 6 волонтеров. Гостеприимные, уже побывавшие в боях, хозяева наши с полным сочувствием отнеслись к нашему плану поступить именно в один из отрядов под Колензо, накормили, напоили нас, а один из них даже вызвался проводить нас до Ломбардскопа.
Трудно было узнать прежнего premier-leutenat’a [лейтенанта], затянутого в рюмочку, в этом волонтере в изношенной куртке с загорелым лицом, обросшим щетинистой бородой. Лейтенант и товарищ его, артиллерийский капитан, одобрили мое решение относительно выбора отряда. «В иностранных отрядах вечные ссоры, интриги и недоразумения; начальники, выбираемые самими волонтерами по большинству голосов, на самом деле не имеют никакого авторитета; немецкий отряд, самый многочисленный, совершенно дискредитирован у буров, а итальянские и французские под предлогом производства никому не нужных рекогносцировок, в сущности занимаются только мародерством».
Я ему передал наш разговор с Жубером.
– Jammer om de manshaaften! (жалко людей) – это основа его тактики, впрочем, вполне рациональной, как вы сами увидите потом. Принцип сбережения людей, при условии нанесения наибольшего поражения противника, у буров разработан замечательно. Не вздумайте только бравировать, когда будете под огнем; у буров всякое ненужное молодечество считается безрассудством и вызывает лишь смех.
Оказалось, нам часов шесть езды до Тугелы и что мы сегодня еще до вечера можем проехать в лагерь немецкого отряда, где мы найдем соотечественника, русского офицера Ш(ульженко). Лагерь этот к юго-востоку от Plant-randa, и оттуда всего три часа езды до штаба Мейера. Два немца вызвались быть нашими проводниками. Мы согласились, оседлали коней и, распростившись с гостеприимными хозяевами, тронулись в путь.
Один из новых наших спутников преподал мне необходимые правила верховой езды, особенности в управлении бурских лошадей, выносливых и крепких базуто – пони, исправил мне на привале пригонку притороченных к седлу баклаги и переметных сум и оказался веселым остроумным собеседником.
– Вы будете на передовых позициях, носом к носу с «каки» [имеются в виду английские солдаты. –