Человек между Царством и Империей: Сб материалов междунар конф. / Ран. Ин-т человека; Под ред. М. С. Киселевой. М., 2003. 527 с.: ил. (Человек в русской культуре). Библиогр в конце ст

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 34

корно слово кость ломит” – или на сравнительную мягкость (обу-словленную добровольностью его возврата) наказания.

3/9 1625 г от кн. Богдана Долгорукова сбежал его старинный крепостной человек Федька Кубасов со сносом животов и платья на 17 с четвертью рублей. Но уже 29/12 того же года этот “старин-ный и крепостной холоп пришел к нему по старинному холопству, сопаситься”, заявив, что в бегах он выдал на себя, сказавшись вольным, обманную кабалу кн. Б.М. Лыкову3.

25/7 1627 г. от Бориса Непейцына сбежала со сносом в 20 руб. с полтиною девка Марфица, дочь его кабального человека Сеньки, и приютилась у Федора Бешенцева, поспешившего выдать ее за-муж за своего человека Корнилку. Но уже 9/3 женка Марфица “со-пасилась и пришла к нему (т.е. Непейцыну) с тем мужем Корнил-кою”4.

В 1638 г. от приказного человека в Заонежских погостах (впо-следствии дьяка) Ивана Дмитриева сбежал закабаленный им быв-ший стрелец Онашко с женой, захватившие снос. В 1639 г., как со-общал в своей челобитной Дмитриев, беглые “сопасаясь, пришли к нему, Ивану, в Новгород”, что, впрочем, не помешало им в 1642 г. снова сбежать5.

Примечательно, что сопас часто не результат ухода – возвра-та как движения по некоей элементарной, привычной, ограничен-ной траектории (хотя часто бывает и так), а конечное звено много-численных и многолетних скитаний по хозяевам, иными словами, результат достаточно длительного освоения пространства власти индивидом. Характерный пример из книги Яковлева.

Беглый холоп Бориса Бибикова Ивашка сбежал от него в 1646 г., пробыл в бегах лет шесть, назвался Олешком, служил в стрельцах и казаках и потом выдал на себя кабалу Ивану Маслову. Но от Маслова он сбежал и пришел к Москве опять в 1652 г. на со-пас к Борису Бибикову, к отцу своему, матери и братьям, но потом снова от Бибикова сбежал на Волгу, кормился на стругах своей работой и затем “пришел на сопас” уже к Ивану Маслову, чем и породил тяжбу между Масловым и Бибиковым6.

Некий холоп Федька Лукьянов бежал от своего хозяина Мат-вея Поздеева трижды – в 1629, 1630 и 1634 гг., причем, судя по документу, каждый раз возвращался к хозяину добровольно (а в последний раз и с женой, обретенной им во время последнего по-бега)7.

Холоп князей Селеховских Никита Скобельцын бежал от хозя-ев в 1610 г. и, сменив несколько хозяев вернулся во двор кн. Васи-лия Селеховского спустя 12 лет после побега, в 1622 г.8

Поскольку часто бежали холопы, связанные с хозяевами толь-ко принципом старины, а у новых хозяев они успевали дать ка-

29

бальную запись, то ситуации сопаса часто давали повод для су-дебных тяжб между хозяевами, в рамках актуального в XVII в. кон-фликта между принципами “старины” и “записи”. Сохранилось весьма значительное количество документов, отражающих ход и исход такого рода тяжб.

И еще одна любопытная подробность: в документах описаны ситуации, которые можно расценить как инсценировки поимки бег-лых, а в действительности представлявшие собой сговор беглых людей и их прежних хозяев и призванные скрыть факт сопаса. Так, в марте 1649 г. некую женку Авдотью Бородулину люди жены его бывшего хозяина Савелия Нарбекова поймали, когда она пошла на Яузу мыть платье. При этом, как сообщается в протоколе, “на жен-ке платья – шуба баранья нагольная, телегрея киндяшная лазоре-ва, шапка шитая золотная, серьги серебряны двойчатки, крест се-ребрен, сапожонки телятинные” 9. Костюм, в целом, не портомой-ный, и дьяк Волков, последний перед этой своеобразной поимкой хозяин женки Авдотьи, в Приказе не без оснований объявил поим-ку Авдотьи инсценировкой, устроенной по сговору с ее бывшими хозяевами Нарбековыми. Очевидно, исполнение закона посредст-вом поимки с участием пристава, в контексте правосознания эпохи, давало большие основания претендовать на беглых, чем добро-вольное возвращение этих последних. И зависимый человек дела-ет все возможное для того, чтобы в ситуации предрешенного воз-врата максимально укрепить права на себя прежнего – и вновь об-ретаемого – хозяина.

Обстоятельства действия: снос и свод

Холоп бежит от хозяина не с пустыми руками, он бежит, во-первых, “со всеми животы”, т.е. со всем своим добром, а во-вторых, прихватывая множество необходимых ему для жизни на новом месте хозяйских вещей и, конечно, обнаруженные им хозяй-ские деньги.

Судебные акты скрупулезно перечисляют предметы похищен-ного хозяйского имущества: одежду (платья мужеска и женская, кафтаны сермяжные, шубы бараньи, рукавицы козловые, сапоги, шапку суконную красную, шубу овчинную, кафтаны красные на за-ячьем меху красные и вишневые с искрой, а также на меху хрепто-вом, картуз красный с черным околышем, рубахи, порты, юбки, ки-тайчатые душегрейки, штаны оленьи, чулки русские и т.д.); посуду и утварь (оловянные тарелки, ложки серебряные, серебряные рюмки с каких пьют водку (“колпачки”), суды серебряные, чарки серебряные золоченые, братины серебряные, “всякие ларечные кузни” и т.п.); орудия труда (косы, сохи, топоры); хлеб и семена;

30

оружие (саблю, пищаль винтовальную); сбрую и упряжь (конскую узду, хомуты, узду наборную, полость санную под красным сукном, подбитую барсом); украшения (перстень розовый с алмазом, оже-релье женское жемчужное, серьги турские с каменьи, венец жем-чужный с каменьем и с звестками (т.е. звездами))... Для того, чтобы добраться до ценных вещей и денег, беглецам обычно приходится, говоря языком того времени, подломить коробью (короб), т.е. вскрыть некое заветное хранилище (коробку, сундук, ларец), где содержится наиболее ценное имущество. Впрочем, часто хватают все, что попадется под руку (“всякую рухлядь”10).

Обычно холоп бежит, сводя со двора хозяйскую животину. Из челобитной: “А живота моего они свели трое лошадей, да четверо коров”11. В 1628 г. от стольника кн. Якова Коркодинова бежал его крепостной детина Мишка Кунахин со значительным сносом, в ко-торый входил “двадцатирублевый конь пег”12. Другая жалоба: мос-ковский дворянин Петр Корсаков пишет: сбежали мои старинные крепостные люди, сведя четырех лошадей с санями13. В третьей фигурирует “кобыла гнеда с хомутом и вождми”14. Свод в ситуации побега отчасти неизбежен: бежать в ноябре – декабре можно было лишь имея шубы, а главное – лошадей и сани, так как пешком по морозу и вьюге холоп далеко уйти не мог.

Можно предположить, что, если дворовый человек хочет вы-жить на новом месте, он волей-неволей должен снести хозяйское добро. Если он этого не делает (что редкость), то у него, во-первых, мало шансов убежать, а, во-вторых, куда меньше возмож-ностей нормально устроиться на новом месте. (Впрочем, повто-рим, – случаев бегства без сноса, судя по документам, немного.)

Но есть случаи, когда снос немедленно пускают по ветру, спускают деньги и рухлядь, прогуливают прихваченное при побеге, порой в компании с новым хозяином или хозяйкой. Последнее сви-детельствует о том, что снос далеко не всегда была условием вы-живания, жизненной необходимостью. Снос в этом контексте – это своего рода подъемные, полученные иллегальным, “инициатив-ным” путем.

Следует иметь в виду, что снос, в контексте юридических по-нятий XVII в., не есть кража в полном смысле этого слова; это, в сущности, почти не преступление и уж точно не уголовное престу-пление. Так, Соборное уложение 1649 г. наказания за снос, в отли-чие от татьбы, воровства, не предусматривает. Видимо, мелкие житейские события, происходящие в пределах микросоциумов и отражающие различные аспекты отношений в рамках бинарной оппозиции “господин – холоп”, власть до поры относит к делам, находящимся за пределами государственного интереса. И, с дру-гой стороны, если побег де-факто традиционно расценивается, во

31

всяком случае, до последней трети XVII в., как нарушение зависи-мым человеком своих гражданско-правовых обязательств (на со-временном юридическом языке это называется односторонним отказом от обязательств по гражданско-правовой сделке), то и снос, несмотря на его очевидное сходство с вульгарной кражей, также рассматривается в контексте этих гражданского-правовых отношений.

В любом случае традиционный, “домостроевский” подход гос-подина к ситуации сноса и сопаса, не выводящий ситуацию за рам-ки микросоциума и локального пространства и не вовлекающий в разрешение конфликтной ситуации находящиеся за их пределами административные инстанции, позволял хозяину сохранить в хо-зяйстве дефицитные, и притом едва не потерянные рабочие руки.

Однако все вышеперечисленные примеры сноса и своза отно-сятся непосредственно к ситуации бегства. А как обстоит дело с возвращением, сопасом? В документах мы находим упоминания об удивительных обстоятельствах возвращения.

Беглого холопа сына боярского Василия Малого, Ивашку Ва-сильева, изловили в 1623 г. около Путвиля местные воеводы кн. В.Г. Ромодановский и Г.А. Алябьев. Поймав Ивашку, воеводы пря-мо приступили к делу и пытали его (побеги за государственный рубеж рассматривались в то время как преступление – со всеми вытекающими отсюда последствиями). Ивашка показал, что “тому четвертый год” (т.е. в 1619–1620 гг.) он “из бедности” бегал за ру-беж в Новгород-Северский уезд в деревню Уздицу и, проживши там недель шесть, вернулся обратно к Василию Малому. Зимой 1622–1623 гг. Ивашка опять бегал за рубеж, в тот же Новгород-Северский уезд в деревню Погаричи, сведя при этом у Малого ме-рина. В Погаричах он жил у попа Михайлы две недели и туда при-ходил к нему посланный за ним крестьянин Малого Неустройка “перезывать” его обратно. Ивашка поддался на уговоры и воротил-ся, приведя того самого мерина, которого он от Малого свел, да прихватив со свора попа Михайлы другого мерина ногайского. Власти отнеслись к приграничным приключениям Ивашки с подоз-рением, вытребовали его в Москву и в конце концов приговорили сослать его в Сибирь на житье15.

В другой аналогичной истории некоему Дементию Петелину при сопасе также достается “коурый жеребец”, сведенный бежав-шим от него неким детиной Меркушкой у своего нового хозяина, Ивана Красенского16.

Иными словами, при сопасе в ряде случаев фиксируется воз-врат сноса, во всяком случае как тенденция, как стремление, как демонстрация доброй воли, как некий знак отношений между пови-нившимся холопом и его господином. Хотя понятно, что в боль-

32

шинстве случаев к моменту возвращения (часто отделенного от бегства периодом в несколько, до 10–12, лет) от сноса мало что остается. Более того, в некоторых случаях снос этот прирастает за счет имущества, снесенного/сведенного беглым холопом у своих промежуточных хозяев.

Ненависть к “письму”

Побеги холопов нередко сопровождались также похищениями ими у господ или порчей документов, фиксирующих их кабальный статус. Вот в 1622 г. по подговору бежит от своего хозяина, жильца Андрея Кишенского, некто Андрон Осипов, “кабалу свою выкрат-чи”17.

У колометянина Ильи Кокошкина в 1628 г. сбежал крестьянин, староста некто Ивашка, захватив поместные грамоты и людские крепости18.

В 1627 г. подал явку боярин кн. Д.М. Пожарский, от которого сбежала целая компания, шесть человек, которые, помимо сноса, захватили три заявления хозяина о бегстве некоего Неустроя Куш-никова да пять кабал людских, среди которых были документы как на бежавших людей, так и на не попавших в эту компанию персо-нажей19. Очевидно, уносили все бумаги, до которых удавалось до-браться, без выбора, что было естественно для в подавляющей свой части неграмотных зависимых людей.

В 1620 г. некий Олешка Воейков подал жалобу на своего бег-лого холопа Сеньку Мурзу, Нестерова сына, который, помимо из-рядного сноса, взял у хозяина кабалы на себя, на своего отца и многих других людей, всего на 18 человек20.

В ноябре 1627 г. некто Иван Безобразов подал явку о побеге от него шести его людей, кои, в числе прочего, снесли со двора два ящика с письмом (т.е. с документами): с государевыми, поме-стными и вотчинными грамотами, с писцовыми и дозорщиковыми выписями, с людскими крепостями. Будучи схваченными аж в 500 верстах от имения хозяина, на знаменитой реке Хопре, беглецы показали в расспросе, что “они де взяли у хозяина ящики с пись-мом, и они де, разломав ящики и передрав письмо, пометали их в воду на реке Полночаше”21.

В советское время это считалось формой классовой борьбы. Конечно, в уничтожении кабальных документов есть некий практи-ческий смысл – это затрудняет доказательство прав хозяина на беглого холопа в суде. Но есть здесь и некое стремление низверг-нуть символическое воплощение власти, запись.

33

Существенно и другое: документально зафиксированных фак-тов возврата похищенных кабальных документов при сопасе не встречается.

Побег как проявление экономического здравого смысла

Как правило, холоп знает, куда он бежит. Фигура подговорщи-ка, доверенного посланца того или иного сильного, состоятельно-го, влиятельного человека, переманивающего чужих холопов, весьма часто всплывает в разного рода делах о поимке и возврате беглых. “Подговорные люди” – это своего рода вербовщики, сти-мулирующие перемещение зависимых людей в пространстве (и тем самым противостоящие упорядочивающему началу власти22). Учитывая то, что беглый приобретает весьма неопределенный и шаткий социальный статус, только некие – и значимые для челове-ка – экономические и житейские блага (или же просто отчаянная ситуация на старом месте, прежде всего голод) могут склонить его к тому, чтобы бросить насиженное место. Побои и плохое отноше-ние прежних хозяев фигурируют как причина побега не столь час-то. Таким образом, бегство при посредстве и под влиянием подго-ворщика – это в каком-то смысле все-таки форма привлечения крестьян и зависимых людей экономическими, а не принудитель-ными методами (и именно с XVII в. эти “экономические” методы привлечения постепенно утрачивают свое значение). Фактически, это даже не бегство, а незаконный переход от одного хозяина к другому.

Очевидно, в каких-то ситуациях бегство холопа – не только трудное, но и неизбежное решение. Причиной вспышки миграции зависимых людей часто является голод; но беглый человек, при-шедший к новому хозяину ради спасения от голодной смерти, ста-новится кабальным холопом практически неизбежно. Как показал в свое время А.И. Яковлев, в голодные годы масштабы похолопле-ния резко возрастают, с среднем в 8–9–10 раз – и до 19 раз! (Яков-лев исследовал данные за 1592–1609 гг.)23.

Вместе с тем, возвращаясь к голоду как фактору похолопле-ния, нужно иметь в виду что, скажем, Яковлев проводил свои под-счеты на материалах временного отрезка, где было немало неуро-жайных лет (в частности, голодный 1601 г. и страшные 1602 и 1603 гг.), и значение этого фактора было, по всей видимости, весь-ма велико. Примеры судебных дел, воспроизведенных в книге это-го историка и проанализированные им, в частности, те, где речь идет о феномене сопаса, относятся к более позднему периоду, в основном, ко второй и третьей четвертям XVII в., к относительно “нормальным”, не голодным летам (хотя эта нормальность весьма

34

относительна). В это время голод как национальная катастрофа уже, очевидно, не был доминирующим фактором бегства зависи-мых людей.

Технологичность семейных уз

В качестве внешнего, очевидного, лежащего на поверхности мотива сопаса часто выступает желание воссоединиться с семьей, с женой, детьми, родственниками, вновь встретиться с друзьями-приятелями, которые остались на дворе покинутых холопом хо-зяев.

Есть, кстати, множество примеров того, как беглые люди бы-вали схвачены, когда возвращались не для того, чтобы сопаситься, повиниться и остаться, а чтобы повидаться с женами или устроить их побег.

Конечно, стремление вернуться к семье – один из наиболее сильных и очевидных мотивов сопаса. Но отчасти и эта ситуация – результат своеобразных профилактических действий власти. Стремление закрепить людей, работников, как уже было сказано, являвшихся весьма ценным капиталом на не столь уж густо насе-ленных пространствах России (усилившееся после известного кри-зиса 70-х гг. XVI в.), дефицит рабочих рук заставляли хозяев сти-мулировать браки находящихся в их распоряжении людей, и не только для того, чтобы получить прибавление в семействах зави-симых людей и, следовательно, лишние рабочие руки, но и для того, чтобы крепче привязать работника, особенно работника муж-ского пола. Равным образом новые хозяева стремились поскорее женить прибившихся к ним беглых холопов. Более того, зафикси-рованы случаи, когда новые хозяева насильно выдавали замуж зависимых людей, при находившихся в отсутствии или в бегах мужьях. Иногда беглые мужья возвращались, и налицо был весьма тяжкий по тем временам грех двоемужества – подобная ситуация, кстати, регулируется особой статьей Соборного уложения (ст. 26 гл. XX). Весьма распространена была также и практика, когда “на жену” ловили холостого холопа24.

Необходимо также учитывать, что, при незыблемости, во вся-ком случае, в XVII в., закрепленного и в Соборном уложении 1649 г. (и более ранних сводах законов) принципа нерасторжимо-сти брака холопов и, следовательно, неразделения мужа и жены, существовала большая степень неопределенности в отношении того, “по мужу” или “по жене” должна отдаваться семейная пара в случае, когда у мужа и у жены – разные хозяева.

Семья, семейные связи, таким образом, уже в это время ис-пользуются как ресурс власти, средство удержания работника и

35

подданного. (В скобках: как и в СССР, когда оправляли в зарубеж-ные командировки только семейных, оставляя жену и детей своего рода заложниками; даже у разведчиков, отправляемых за рубеж, на родине должны были оставаться семьи).

Но, очевидно все же, что основная, главная мотивация сопаса – эмпирическое установление того, что на новом месте экономиче-ские условия существования оказались не лучше, чем на старом. И в этом смысле сопас – это проявление экономического здравого смысла индивида, в той форме и той степени, каковые была дос-тупны определенному социальному слою в определенную эпоху.

Российская империя как машина локализации

Можно выделить некоторое число базовых характеристик им-перии как специфического государственного образования.

В интересующем нас аспекте, с точки зрения организации и функционирования власти, империя – это технологическая маши-на, способная функционировать макротехнологически и стратифи-цировать наличную территорию как единое пространство власти.

В России империя прежде всего призвана была завершить создание технологической структуры, которая способна локализо-вать население и обеспечить существование целостного россий-ского пространства власти. То есть обеспечить создание и воспро-изводство ситуации, в которой технологии локализации станут до-минировать на всем пространстве империи.

В более широком плане переход от Царства к Империи озна-чал появление качественно новых машин власти, способных в бес-крайнем российском пространстве уничтожить стихийный элемент (подобно тому, как власть после подавления булавинского восста-ния уничтожила казачьи городки на Дону, это порождение стихий-ной, “народной” колонизации25) или, во всяком случае, эффективно противостоять ему. Империя предполагает передачу всех важней-ших, базовых технологических операций на макроуровень и осу-ществление их прежде всего посредством мощного, разветвленно-го государственного аппарата.

Как известно, российское пространство власти, в частности, “центр” русских земель в Северо-Восточной Руси сформировался в свое время под сильным воздействием монгольского завоевания, ига. Устойчивость и легитимность центральной московской власти долгое время поддерживалась не столько силой самого московско-го великого князя, сколько потенциальным карательным вмеша-тельством Орды. Это позволило московским князьям создать центр власти еще до образования единого централизованного государства.

36

Этот центр и организованное вокруг него пространство без ка-ких-либо серьезных внутренних вызовов просуществовали до вто-рой половины XVI в.

Именно в это время начинается глубокий кризис российской структуры власти. Сначала он развивается латентно, скрытно, тлеет, как горящий глубоко под землей торфяник, а затем прояв-ляет себя в бурной полосе политических потрясений (от опрични-ны до Смутного времени). Но уже в 70-е годы XVI в., период вели-кого запустения Руси, обнаружилось, что власть не в состоянии воспроизводить условия собственного существования, и прежде всего она не в состоянии удержать на месте, локализовать насе-ление.

Масштабы катастрофы, которая обрушилась тогда на Москов-скую Русь, и миграции-бегства из Северо-Восточной Руси, были весьма впечатляющими. По подсчетам Н.А. Рожкова, в Московском уезде в 80-е годы XVI в. запустевшие деревни составляли 76 % общего числа, а вновь возникавшие – всего 0,1%. В Можайском было до 86 % пустых деревень, в Переславль-Залесском — от 50 до 70 %... Именно в 70-е годы XVI в., как свидетельствует все тот же Рожков, “слабые зачатки отлива населения, наблюдавшиеся в некоторых из этих уездов (Московской Руси. – С.К.) в 50–60-х го-дах, превращаются... в интенсивное, чрезвычайно резко выражен-ное явление бегства крестьян из Центральной области”26.

Конечно, сыграли какую-то роль и опричнина (хотя запустение началось до опричнины), и разорительный набег крымских татар Девлет-Гирея на Москву в 1571 г. Но, похоже, с точки зрения гло-бальной исторической логики главная причина разразившегося кризиса заключалась в том, что технологии власти, сформировав-шиеся в российском пространстве, оказались неадекватными но-вым параметрам этого пространства. Пространство в эпоху Гроз-ного резко расширилось, были завоеваны Казанское и Астрахан-ское ханства, после чего открылась возможность колонизацион-ного движения на Восток. А технологии власти эволюционировали крайне медленно.

Между тем в условиях нового, необъятного, бескрайнего гео-графического пространства, создающего возможности практически неограниченной, вплоть до достижения так называемых “естест-венных границ” колонизации (от Северного до Черного морей и от Балтики до Тихого океана), любое резкое приращение территории ставило проблему приспособления старой структуры власти к но-вой ситуации, ее “переналадки”. Расширение российского про-странства было, таким образом, вызовом той властной структуре, которая стягивала это пространство воедино. Сохранить ее можно было, лишь удержав, локализовав население.

Blog