Михаил бойков люди советской тюрьмы

Вид материала

Документы

Содержание Следственная фантастика 1. Отравители Каспийского моря 2. Преступный нарзан 3. Трижды террорист 4. Приятель шаха персидского 5. Жан из парижан 6. Что такое шпионаж? 10. "Папский нунций" 12. Пропагандист американской полиции

Подобный материал:

• Шихвердиев А. П., Полтавская Г. П., Бойков, 6962.91kb.
• Автобусный экскурсионный тур. 5 дней/4 ночи, 120.63kb.
• Юрий Дроздов: Россия для США не поверженный противник, 300.35kb.
• Джанетт Рейнуотер, 720.66kb.
• Джанетт Рейнуотер, 289.51kb.
• Михаил Булгаков. Дьяволиада, 456.65kb.
• Администрация костромской области контрольное управление информационный обзор материалов, 425.61kb.
• «советской философией», 5892.06kb.
• Развитие завода после Великой Октябрьской социалистической революции Глава I период, 1299.64kb.
• Штеренберг Михаил Иосифович, к т. н. (г. Москва), 234.23kb.

Глава 3

СЛЕДСТВЕННАЯ ФАНТАСТИКА

Почти все статьи советского уголовного кодекса богато представлены в Холодногорске. Многие из холодногорцев обвиняются в разнообразнейших пре­ступлениях, причем большинство без всяких к тому оснований, а просто по традиционному принципу энкаведистов: "Был бы человек, а дело найдется и статья пришьется". Некоторым "пришиты" статьи с такими чудовищ­ными, дикими и глупейшими обвинениями, что я ошеломленно спрашивал обвиняемых:

—Как может человек выдумать это? Мне обычно отвечали молчаливым пожатием плеч, но один холодногорец как-то сказал:

—У следователей НКВД мало человеческого, но зато их фантазия безгранична. Они даже соревнуются в придумывании самых необыкновенных дел. Ведь чем необычайнее дело и чудовищней обвинение, тем боль­ше у следователя шансов получить орден, премию или повышение в чине. Вот они и стараются...

Эту главу я посвящаю "следственной фантастике", наиболее выдающимся ее образцам, с которыми мне пришлось столкнуться в Холодногорске.

1. Отравители Каспийского моря

"Была темная бурная ночь. В горных ущельях бу­шевал ветер. Из черных туч лился дождь вместе со сне­гом. Гремел гром и блистали молнии. Под покровом этой темной бурной ночи мы крались к морю, чтобы со­вершить страшное преступление. В руках у нас были бу­тылки и кульки с ядом..."

Так писал дагестанский рыбак Егор Долженко под диктовку своего следователя. Приблизительно так же было написано и в протоколах с признаниями других рыбаков. Каждый из них признавался в том, что хотел отравить... Каспийское море.

"Признания" были, конечно, дикие. Некоторые из рыбаков, не желавшие их писать и подписывать на пер­вых допросах, заявляли следователю:

—Да ведь это же чепуха. Нужны целые горы или реки яда, чтобы отравить Каспийское море. Разве это возможно?

Следователь невозмутимо отвечал:

—Для врагов народа возможно.

—Но откуда же мы смогли бы достать столько яду?

—От немецких фашистов...

По "делу" отравителей Каспийского моря было арестовано 205 рыбаков и работников Дагестанского рыбтреста. Всем им предъявили стандартное обвинение, наспех состряпанное в краевом управлении НКВД:

"Завербован немецкой разведкой и получил от нее задание, путем отравления вод Каспийского моря и рыбы в них, совершить массовый террористический акт против значительной части насе­ления СССР, потребляющего эту рыбу в пищу".

Обвиняемые, один за другим, "признавались" на "конвейере пыток". Следователи, ведшие их "дела", предвкушали получение орденов и премий и повыше­ния в чинах.

Однако, раздача орденов и чинов не состоялась. У московских энкаведистов головы оказались трезвее, чем у северо-кавказских. Посланные в Москву приговоры по "делам" отравителей Каспийского моря были воз­вращены обратно на "переследствие". Вместе с ними Северо-кавказское управление НКВД получило из Мос­квы и приказ:

"Дело об отравителях Каспийского моря прекратить. Обвине­ния арестованных по этому делу переквалифицировать на вреди­тельство и антисоветскую агитацию. Виновников допущенного перегиба со следственной работы снять, с наложением на них дисциплинарных взысканий".

Участь арестованных рыбаков от этого не улучши­лась. На новых допросах новые следователи цинично говорили Егору Долженко:

—Что вам не все равно из какого моря рыбу ло­вить? Вместо Каспийского будете плавать по Белому. Государству рыбаки всюду нужны...

2. Преступный нарзан

Жили в городе Пятигорске профессор с мировым именем и серый, малокультурный энкаведист в чине майора. Стремясь быстрее повысить свой чин, энкаве­дист попытался погубить профессора. Попытка уда­лась и профессор погиб.

Подробности этого грязного дела таковы:

Во многие страны мира Советский Союз вывозит знаменитую лечебную минеральную воду, называемую нарзаном. Источники ее находятся в городе-курорте Кисловодске, на Северном Кавказе. Главные из них два —в курортном парке, города. Первый известен еще с времен Лермонтова; второй открыт профессором Огильви незадолго до революции, но использование его на­чалось уже в годы советской власти. Этот источник "доломитный нарзан" — по лечебным свойствам ока­зался лучше первого. Его вывели в Нарзанную галерею и прикрыли стеклянным колпаком на мраморном постаменте. Источнику было присвоено имя профессо­ра Огильви, о чем для всеобщего сведения сообщала надпись, сделанная золотыми буквами на мраморе кап­тажа доломитного нарзана.

Профессор Огильви был директором пятигорского бальнеологического института и считался крупнейшим в Советском Союзе бальнеологом. Ряд его печатных трудов переведен за границей на английский, немецкий, французский и итальянский языки.

И вот, в 1937 году, этот ученый, — бальнеолог с мировым именем, — по приказу начальника северо-кав­казского управления НКВД майора Булаха был аресто­ван. Его обвинили в том, что он, будто бы, пытался со­вершить террористический акт против "знатных людей» СССР, лечащихся в Кисловодске и для этого отравил источник доломитного нарзана.

Учитывая то, что Огильви крупный ученый и осу­дить его, как рядового "врага народа", невозможно, Булах, во избежание недоразумений с Москвой, подвел под следственное "дело" бальнеолога солидный крими­нальный фундамент. "Делом Огильви" занимались луч­шие и наиболее зверствующие следователи из отдела по борьбе с экономической контрреволюцией. Были тщательно подготовлены два десятка лжесвидетелей и несколько экспертов. В качестве неопровержимой улики умело использовали случайное и кратковременное за­грязнение источника во время грозы...

—Все эти обвинения совершенная чепуха. Разве мог я решиться на отравление моего источника? Ведь он мне дороже родного сына,— со слезами на глазах говорил энкаведистам старый профессор.

—Бросьте сантиментальничать и признавайтесь,— требовали у него...

Повышение в чине и орден за это грязное "дело" Бу­лах получить не успел. Его арестовали вскоре после осуждения профессора Огильви.

3. Трижды террорист

—Будешь ты признаваться или нет? — спросил сле­дователь у подследственного, только что снятого теломехаником с "конвейера пыток".

—Буду,— еле выдавил из себя окровавленный че­ловек.

—Сознаешься, что готовил террористическое по­кушение на жизнь начальника краевого управления НКВД, товарища Дагина?

—Сознаюсь...

Дальше допрос производился обычным порядком. Следователь писал, а обвиняемый в террористическом покушении работник комитета заготовок, латыш Симсон-Земит переписывал и подписывал. После подписа­ния им последнего протокола с признаниями его отпра­вили обратно в камеру; обвиняемому предоставлялась возможность относительно спокойного ожидания того момента, когда от бренного тюремного бытия его осво­бодит пуля энкаведиста.

Ждать пришлось около четырех месяцев. По проше­ствии этого времени Симсон-Земита вызвали ночью, но оказалось, что не на расстрел. Следователь встретил его в своем кабинете злобными, но несколько театраль­ными выкриками и руганью:

—Ты что же это, гад, дурачить нас вздумал, так твою? Издеваться над нами захотел, перетак твою? Ду­маешь, что мы не сумеем тебя разоблачить?

Подследственный растерянно моргал глазами. Сле­дователь ругался и спрашивал:

—Как ты мог покушаться на Дагина, если он тоже враг народа? Почему ты признался, что подготавливал против него террористический акт, когда он является главой вашей шайки террористов? Хотел скрыть его следы? Отвести от него карающий меч советского пра­восудия?

—Ничего я не хотел,— дрожащим голосом возра­жал подследственный. —Вы требовали — я признавал­ся, вы писали — я подписывал,

—Что?! Ах ты гад, антисоветская сволочь, враже­ский недобиток! Ты теперь на меня клевещешь! Стара­ешься на мою голову свалить свою террористическую вину!— орал следователь...

После получасового потока криков и ругани он потребовал:

—Признавайся, что по заданию ныне арестованно­го Дагина ты замышлял убить, председателя краевого исполкома советов, товарища Пивоварова. Ну? Призна­ёшься или тебя еще раз на конвейере прокатить?

"Катать" Симсон-Земита на "конвейере пыток", од­нако, не понадобилось. Он "признался" быстро и охотно:

—Пивоваров, так Пивоваров. Чорт с вами призна­юсь. Пишите...

Через три месяца повторилась подобная же история.

Следователь кричал, ругался и требовал от подследствен­ного признаний в сообщничестве с террористом Пивоваровым, который до своего ареста, будто бы, пытался от­равить секретаря краевого комитета ВКП(б) Евдокимо­ва. Подследственный "признавался" и подписывал про­токолы уже по привычке.

Когда арестовали и Евдокимова, Симсон-Земит впал в недоумение и растерянность.

—Кого же они теперь ко мне пришивать будут?

Подходящих для обвинений в терроре людей на воле, пожалуй, уже не осталось.

В конце концов обвинительное заключение по "делу" Симсон-Земита было составлено без точной ква­лификации его преступлений. В этой "обвиниловке" кратко и туманно констатировалось:

"Привлекающийся к суду по данному делу (имя-рек) покушал­ся на жизнь ряда руководящих работников Северо-Кавказского края".

На суде Симсон-Земит вел себя с вызывающим на­хальством и даже буйствовал. Он бросался с кулаками на председателя суда и прокурора и, удерживаемый стражей, кричал:

—Чего вы от меня хотите, сволочи? Тоже призна­ний в терроризме? Ладно. Признаюсь. Я на вашем кон­вейере пыток привык признаваться. Да, я террорист! Всех коммунистов стремился убить. И вас, сукиных сы­нов, тоже...

Нахальство и буйство латыша кончилось тем, чего он никак не ожидал. Оно избавило его от судебного при­говора. Суд признал, что подсудимый "страдает силь­ным психическим расстройством и находится в состоя­нии беспрерывной аффектации". Из тюрьмы он вышел с бумажкой, в которой было написано:

"Освобожден в связи с прекращением дела, за отсутствием состава преступления".

В Холодногорске ему дали кличку: "Трижды тер­рорист".

4. Приятель шаха персидского

Лудильщика Аванеса Маркарьянца мучили на "кон­вейере пыток" три месяца. Обвинялся он в шпионаже для иранской разведки. Поводами к таким обвинениям послужили его национальность, гражданство и профессия: армянин, иранский подданный, бродячий лудиль­щик.

От него добивались признаний в шпионаже; он признаваться упорно не хотел. В "антрактах конвейер­ной обработки" следователь спрашивал его:

—Что ты делал в пограничных районах Кавказа?

—Кастрюли лудил, самовары чинил и разную дру­гую посуду,— отвечал Аванес.

—И больше ничего не делал?

—Больше ничего.

—Кто тебя туда посылал?

—Артель кустарей-лудильщиков.

—И больше никто?

—Больше никто.

Следователь стучал кулаком по столу и захлебывал­ся криками, переполненными угрозами и руганью:

—Признавайся, гад, для кого шпионил! Кто тебя завербовал? Кто посылал в пограничные районы? Сколь­ко ты получал за шпионаж?

Охрипнув от криков и ничего не добившись от уп­рямого армянина, энкаведист опять посылал его на "конвейер пыток". Наконец, Маркарьянц не выдержал и подчинился следователю:

—Хорошо. Ты хочешь, чтобы я был шпион? Пожа­луйста. Я буду шпион. Пиши пожалуйста. Я все буду подписывать.

—Давно бы так,— сказал энкаведист, облегченно вздыхая. —А то ты и меня, и себя измучил. Сколько времени зря потратили.

—Не знаю сколько. Я на часы не смотрел.

—Давай, без шуток! Начнем писать по порядку. Кто тебя завербовал в шпионскую организацию?

—Шах персидский.

Следователь подскочил в кресле.

—Что?! Сам шах персидский?

—Сам.

—Ты что же с ним знаком?

—Конечно, знаком. Он мой хороший приятель. Сразу преисполнившись уважением к подследст­венному и тараща на него удивленные глаза, следователь перешел на вы:

—Расскажите, пожалуйста, где вы познакомились с шахом персидским.

—В городе Армавире. Шах ко мне домой на само­лете прилетал, свои кастрюли лудить привозил.

Этот неожиданный ответ вызвал у энкаведиста при­ступ криков и ругани:

—Ты, гад, так твою, разэтак, меня совсем за ду­рака считаешь?! Думаешь, что я твоей трепне поверю. Шах персидский в Армавире! Ах ты, трепло! Придумай что-нибудь правдоподобней.

Однако, ничего правдоподобней Маркарьянц при­думать не может. Ему для этого не хватает фантазии.

Следователю не хочется отказаться от фантастиче­ской версии о персидском шахе. Слишком уж она заман­чива. Но и он не в состоянии придумать что-либо прав­доподобное и связанное с шахом. В результате следова­тель и подследственный никак не могут довести до су­да "дело о приятеле шаха персидского".

5. Жан из парижан

Имя и фамилия у Ивана Ивановича Сосунова для его профессии были совсем не подходящими. Не напишешь же на вывеске парикмахерского заведения в кур­ортном городе:

"Парикмахер Иван Сосунов".

Поэтому Иван Иванович, изменив имя на француз­ский лад, прибил над своим заведением вывеску, золотые буквы которой извещали клиентов, что он "Парикмахер Жан из Парижа".

Некоторые основания для подобной кричащей над­писи у Ивана Ивановича имелись. В 1912 году он дейст­вительно был в Париже; четыре месяца обучался там ис­кусству делать умопомрачительные дамские прически.

После революции советская власть задушила налога­ми парикмахерскую "Жана из Парижа". В годы НЭП-а он, однако, открыл ее вторично. Просуществовала она шесть лет, а затем была отобрана у владельца, которого выслали в концлагерь, как "эксплуататора, применявше­го наемный труд" (у него работало трое подмастерьев).

Отбыв пятилетнее заключение, Сосунов остался ра­ботать в лагере в качестве вольнонаемного парикмахера. По его расчетам эта добровольная ссылка была все же лучше и безопаснее, чем заячья жизнь на "воле" с по­стоянным ожиданием ареста за "старые грехи". Расчеты "Жана из Парижа" hp оправдались. В 1937 году энкаведисты вспомнили о его дореволюционной поездке во Францию. После короткого допроса он под конвоем был отправлен из лагеря "на следствие по месту жительства", в тот курортный город, где раньше имел парикмахерскую.

Следователь Северо-кавказского управления НКВД встретил его шуткой:

—Ну, Жан из парижан, расскажи-ка нам про твоих парижан.

—Про каких парижан?— удивленно спросил па­рикмахер.

—Про тех, в пользу которых ты шпионил... Напрасно Сосунов доказывал, что шпионаж — не его профессия, что он всю жизнь интересовался и занимался только чужими волосами. На энкаведистов его доказательства не действовали. В ответ на них ему го­ворили:

—Брось трепаться! Рассказывай лучше о парижанах.

—И рад бы рассказывать, да ведь нечего. Совсем не­чего,— твердил он.

—В Париж ездил? С парижанами знакомился?

—Так это же было давно. За пять лет до революции.

—Давность лет ничего не значит. Связи должны были у тебя остаться. Рассказывай о твоих шпионских связях с парижанами!..

Сосунов знал по опыту, что долго спорить с энкаведистами и сопротивляться им бесполезно и небезопас­но. Поэтому, на втором допросе, он сказал своему сле­дователю:

—Я не знаю, что именно вам от меня нужно. Помо­гите мне написать показания.

Следователь "помог" ему и в недрах Северо-кав­казского управления НКВД родилась новая антисовет­ская организация, которой, будто бы, руководил шпион с кличкой "Жан из парижан".

6. Что такое шпионаж?

Поздно вечером в овечью отару колхозного чаба­на Али Курмашаева пришел незнакомый человек в го­родской одежде и попросил гостеприимства.

Старый чабан накормил гостя вареной барани­ной и кислым молоком и уложил спать на овечьей шку­ре. Утром гость поблагодарил старика и ушел, не ска­зав ему своего имени. В полдень к отаре подъехали двое всадников в форме НКВД.

—Был у тебя гость?— спросили они Курмашаева.

—Был,— ответил чабан.

—Где он?

—Ушел.

—Куда?

Старик махнул рукою в сторону гор.

—Туда.

—Давно?

—Сегодня утром.

—Ты знаешь, кто он?

—Нет. У гостя не спрашивают его имя, если он не говорит сам. Мой гость не сказал.

—Почему ты не донес о нем в аул уполномоченно­му НКВД?

—Это было бы нарушением закона гостеприимства. Наши законы гор я никогда не нарушал.

—Твой гость шпион.

—Кто? Я не понимаю последнее слово, сказанное вами.

—Разве ты не знаешь, что такое шпионаж?

—Нет.

—Ладно. Поедем в город. Там разберутся в твоих знаниях...

Старик оседлал лошадь и, оставив овечье стадо на попечение сторожевых собак, отправился в город вме­сте с энкаведистами. Обратно к овцам и собакам он уже не вернулся. Упустив шпиона настоящего, ушедшего в горы к абрекам, энкаведисты "компенсировали" эту неу­дачу арестом двух десятков ни в чем неповинных лю­дей; из них на допросах была "создана" шпионская группа, будто бы, занимавшаяся шпионажем для севе­ро-кавказских абреков.

Чабан Али Курмашаев, "пристегнутый" к этой группе, лишь в тюремной камере узнал, что такое шпионаж и научился произносить это, до того ему незнакомое слово.

7. Филателист

Почти каждый мальчишка в городе мечтал иметь хотя бы один такой альбом, как у Василия Константи­новича. Вожделения мальчишек разделяли, впрочем, и многие взрослые. Город, в это время как раз увлекался коллекционированием почтовых марок, а коллекция Василия Константиновича, аккуратно размещенная в шести толстых альбомах, по отзывам знатоков считалась лучшей, чем у остальных городских филателистов.

Эта коллекция была единственной радостью и при­вязанностью в его одинокой жизни старого холостяка, работавшего статистиком в краевом управлении народ­но-хозяйственного учета. Все свободное время и боль­шую часть своего заработка отдавал он ей; часто жил впроголодь, но на покупку марок денег не жалел.

Вечерами он раскрывал свои альбомы и вклеивал туда купленные и вымененные марки, разглядывая их через лупу, погружался в любимый им мирок, такой далекий от советского бытия. В том мире, на разно­цветных квадратиках и треугольниках, летали новейшие аэропланы и плавали старинные каравеллы, росли пыш­ные тропические деревья и цветы, бродили слоны, бе­гемоты, жираффы, тянулись к небу готические купола храмов, зубчатые стены замков и тонкие иглы минаре­тов, крались в джунглях тигры и вооруженные копья­ми дикари. С квадратиков и треугольников смотрели на их владельца короли и президенты всех времен и наро­дов, турецкие султаны и арабские шейхи, полководцы, мореплаватели, ученые, писатели, Колумб и Галилей, Петр Первый и королева Виктория, Юлий Цезарь и Вашингтон, индейцы в пернатых головных уборах и негри­тянки с кольцами в носах.

Иногда к Василию Константиновичу приходили та­кие же, как и он, любители марок. Их беседы затягива­лись далеко за полночь и в убогой квартире советского служащего, освещенной керосиновой коптилкой, стран­но звучали непонятные для непосвященных слова:

—Тринидад. Барбадос. Золотой берег. Турн и Так­сис. Коммеморативная серия. Надпечатки. Зубчики. Об­менные дубликаты...

В одну из весенних ночей 1938 года квартиру Васи­лия Константиновича впервые посетили не коллекцио­неры. Двое энкаведистов, после недолгого обыска в ней, отвезли ее хозяина, вместе с марочными альбомами, в краевое управление НКВД.

О судьбе этих альбомов Василий Константинович беспокоился больше, чем о своей собственной. На пер­вом же допросе он поспешил задать вопрос следова­телю:

—Что с моими альбомами?

—Все в порядке,— ответил тот. —Сейчас мы с вами о них побеседуем.

—Разве меня привели сюда для филателистической беседы?

—Конечно.

—Значит, я не арестован?

Следователь сделал протестующий жест, подняв обе ладони вверх.

—О, нет. Вы только временно задержаны для вы­яснения некоторых... обстоятельств.

—Так, что же вы хотите знать о филателии?— приободрившись спросил Василий Константинович.

—А вот я вам сейчас задам несколько вопросов об этой самой штуке,— ответил энкаведист.

Достав из стоявшего за его спиною шкафа шесть больших и толстых книг, он разложил их на столе. Ва­силий Константинович невольно потянулся к ним; это были его альбомы с марками.

—Ваше имущество?— кивнул на них головой следо­ватель.

—Да-да. Конечно. Мое,— торопливо-срывающимся голосом подтвердил Василий Константинович.

—Все шесть?

—Да, все.

Голос следователя сделался вкрадчивым.

—А скажите, вы марки в них многим показывали? Василий Константинович насторожился. Даже он, почти оторвавшийся от советского бытия филателист, почуял ловушку в вопросе, только что заданном ему энкаведистом. Не дождавшись ответа, следователь повторил вопрос:

—Ну? Кому вы показывали альбомы?

—Разным людям... Коллекционерам,— нереши­тельно произнес Василий Константинович.

—Имейте ввиду, что нам о вас все известно,— заме­тил следователь. —Поэтому советую ничего не скрывать. Вас посещали.

Назвав несколько фамилий городских филатели­стов, он спросил:

Приходили они к вам?

—Да, но что же в этом особенного?— спросил Василий Константинович.

—Ничего особенного. Я только хотел вам доказать, что от нас скрыть даже никакую мелочь невозможно.

——Но мне нечего скрывать.

—Вот и отлично. Впрочем, перечислением ваших

знакомств мы займемся после, а теперь перейдем к дру­гим вопросам.

Раскрыв один из альбомов, энкаведист провел паль­цем по ряду марок бледных расцветок с одинаковым изображением женской головы в короне.

—Что это за гражданочка тут нарисована?

—Королева Виктория,— ответил следователю Ва­силий Константинович, удивившись, что тот не знает такой простой вещи, известной любому начинающему филателисту.

—Та-ак. А какая королева?

—Английская.

Следователь перевернул несколько страниц альбома.

—А это кто?

Василий Константинович взглянул по направлению пальца энкаведиста и сразу почувствовал себя как-то нехорошо. Следовательская ловушка обрисовалась слишком отчетливо. Со страницы альбома, с наклеен­ных там немецких марок, искоса смотрел на них чело­век, чьи усики и клок волос на лбу пользовались во всем мире более, чем мрачной известностью.

—Кто это?— повторил следователь.

Василий Константинович с трудом выдохнул:

—Гитлер.

Энкаведист, криво и недобро ухмыльнувшись, пере­вернул еще несколько страниц.

—Так-так. А вот и наши советские марки. Скажите, вот эти, с портретом товарища Ленина, дороже или дешевле тех, на которых нарисована английская ко­ролева?

—По каталогу марки с королевой Викторией доро­же, а вообще...

Закончить объяснение сравнительной стоимости марок Василию Константиновичу не удалось. На бед­ную голову филателиста следователь обрушил ряд во­просов, каждый из которых был обвинением:

—Значит, по-вашему, английские капиталистические марки ценнее советских? Значит, вы королеву наших классовых врагов цените больше, чем Ленина? А Гит­лера еще больше? А знаете, что это злостная контррево­люция? Знаете, что, показывая ваши вражеские марки другим, вы вели антисоветскую агитацию?

—Позвольте! Какая же агитация? Ведь это просто коллекционирование почтовых марок. Такие марки, как у меня, имеют в городе десятки филателистов,— пробо­вал оправдаться Василий Константинович.

—Не беспокойтесь. Мы и до них доберемся,— уг­рожающе пообещал следователь...

К концу допроса Василию Константиновичу ста­ло ясно, что он энкаведистами "задержан" надолго.

Я читал обвинительное заключение по "делу" Ва­силия Константиновича. В нем, между прочим, было на­писано:

"Возглавлял контрреволюционную организацию, занимавшуюся преступной антисоветской агитацией и хитро маскировавшуюся под коллекционеров почтовых марок".

8. Скаут

На сборе отряда юных пионеров, после беседы во­жатого о том, как возникла в СССР детская пионерская организация и ее целях и задачах, Толя Клюшкин нео­жиданно заявил:

— А вот мой дядя про юных пионеров рассказыва­ет совсем другое.

— Что именно? — не без тревоги спросил вожатый отряда.

— Дядя говорит, что у пионеров своего ничего нету, что для них коммунисты все украли у скаутов.

От такого категорического утверждения восьми­летнего малыша глаза вожатого полезли на лоб, а ды­хание на миг остановилось в груди. Кое-как справив­шись со своими глазами и дыханием, вожатый напус­тился на Толю:

—Как ты смеешь такие слова говорить?! Кто тебя этому научил? За это мы тебя из отряда исключим! Ты позоришь высокое звание юного пионера!

— Я не виноват. Это дядя, — захныкал Толя.

— Врет твой дядя.

— Нет. Он знает.

— Откуда?

— Он еще при царе в скаутах состоял...

Толя был исключен из пионерского отряда, а его дядю "пригласили" в управление НКВД.

— Садитесь. Побеседуем... При царском режиме вы, кажется, состояли в организации скаутов?

— Да. Состоял.

—Ну и как? Хорошо там было?

— Да, гм... как вам сказать?

— Откровенно говорите. Во избежание неприят­ностей.

— Для мальчишки там было не плохо.

— Лучше, чем в наших отрядах юных пионеров? Допрашиваемый пожал плечами.

— Не знаю. Для пионерского отряда у меня воз­раст неподходящий.

—Но по рассказам вашего племянника, юного пио­нера Анатолия Клюшкина, вы с таким отрядом, вероят­но, знакомы?

— Немного.

— И считаете, что пионерские отряды скопирова­ны со скаутских? И утверждаете, что коммунисты для юных пионеров все украли у скаутов?

— Гражданин следователь! Ничего подобного я не утверждаю!

— Вы это не говорили вашему племяннику? Вс­помните-ка лучше.

— Я говорил совсем не так. Конечно, юные пионе­ры кое-что позаимствовали у скаутов, но...

— Что позаимствовали?

—Ну, организационную структуру, некоторые зако­ны и обычаи, салют, костер...

—С какой целью ты говорил это своему племянни­ку? Чего хотел этим добиться? Признавайся, гад!..

Итогом допроса было фантастическое обвинение трамвайного кондуктора в том, что он, будто бы, "че­рез своего несовершеннолетнего племянника, путем злостной антисоветской агитации, пытался отряд юных пионеров превратить в реакционную монархическую организацию скаутов".

9. Гипнотизер

По городам и районным центрам Северного Кавка­за в годы НЭП-а гастролировал жонглер, фокусник и гипнотизер Альфред Крамер. Ради рекламы, а следова­тельно и большего заработка, он менял свои имена и фамилии, заказывая крикливые афиши, выступал в фантастических костюмах то под видом индуса, то турка, то китайца. Однако, все это ему мало помогало. Его жонглирование и фокусы были слишком прими­тивными и быстро надоедали даже невзыскательной районной публике, а гипноз действовал на очень немногих. Последнее обстоятельство он объяснял так:

—В наше время люди слишком изнервничались. Поэтому гипноз на них и не действует

В 1931 году Крамер перекочевал с Северного Кавка­за на Украину, но спустя пять с лишним лет вернулся об­ратно. За прошедшее время условия работы для него здесь несколько изменились. Выступать ему разрешили лишь после продолжительной беседы в управлении НКВД. Он был придирчиво допрошен, зарегистрирован, заполнил длиннейшую анкету и подписал обязательство, что на каждом своем выступлении будет "пропагандиро­вать достижения большевистской партии и советской власти"; его сфотографировали в анфас и профиль, сде­лали отпечатки пальцев, записали рост, вес, объем гру­ди, цвет глаз и волос, форму носа, губ, ушей и другие приметы.

Когда эта процедура была закончена, он получил разрешение выступать вместе с приказанием являться в управление НКВД по первому требованию и без про­медлений. В первую же неделю он был вызван туда дваж­ды. Ему предложили воздействовать гипнозом на упор­но несознающихся подследственников. Крамер долго возился с ними, но ни малейшего успеха не достиг. Тог­да его назвали шарлатаном и арапом и прогнали из уп­равления. Перед уходом оттуда он все же рискнул спро­сить:

—А выступать мне теперь можно или нет? На это ему опять было дано милостивое разреше­ние:

—Ладно. Выступай. Ты своей болтовней с фокуса­ми кое-какую пользу советской власти все-таки прино­сишь. ..

Альфред Крамер гастролировал по Северному Кав­казу больше года, но в разгар "ежовщины" был аресто­ван. На допросе ему сказали:

—Следствию известно, что вы с вредительскими и террористическими целями пытались загипнотизиро­вать целый ряд руководящих работников краевого ко­митета ВКП(б) и сотрудников НКВД.

—Да что вы?! Да откуда вы взяли? Да я о подоб­ном гипнозе никогда и не думал. Да и какой из меня гип­нотизер,— несколько однообразно, видимо с перепугу, начал возражать арестованный.

—Значить виновным себя не признаете?

—Ни в коем случае.

—Ну, мы вам докажем обратное...

И ему "доказали". На "конвейере пыток". Там он очень скоро перестал отрицать свою "вину".

10. "Папский нунций"

Перед тем, как закрыть костел в городе Пятигорске, энкаведисты арестовали несколько его прихожан и ксендза, обвинив их в контрреволюционной деятельнос­ти. Эти аресты были необходимы для того, чтобы дока­зать местным полякам, будто их костел являлся гнездом контрреволюции.

К "делу" арестованных последним "пристегнули" сторожа костела Яна Казимировича Малшевского; одна­ко, в ходе следствия он выдвинулся на первое место. Кому-то из следователей, обладавшему буйной чекист­ской фантазией, вздумалось объявить костельного сто­рожа... нунцием Папы римского.

Следователь где-то слышал или читал, что у католи­ков существуют папские нунции, но кто они и каковы их обязанности точно не знал. Сторож не знал тоже. Тщет-ко телемеханики на допросах добивались у него:

—Чем ты занимался, как папский нунций? Что тебе приказывал делать римский Папа? Какие у тебя были права и обязанности?

Ян Казимирович обливался слезами и кровью, но на вопросы палачей ничего ответить не мог. Энкаведистам следовало бы за разъяснениями обратиться к ксендзу, но тот в это время был уже далеко от Северо-кавказско­го управления НКВД; его почему-то, поторопились осу­дить и выслать в Караганду.

Так и попал костельный сторож сначала в Холодно-горек, а затем в концлагерь, не узнав своих "прав и обя­занностей папского нунция".

11. Листовка

Вася Маслеников нашел на улице листовку. Она была написана крупными печатными буквами, чер­нильным карандашом на листке бумаги из школьной те-тради.

Прочтя ее, Вася пришел в ужас и, как верный пар­тии и советской власти комсомолец, сейчас же побе­жал в районную комендатуру НКВД. Содержание ли­стовки было антисоветским. Ее анонимный автор на­зывал Сталина и Ежова палачами русского народа и бешеными собаками, которых следовало бы поскорее повесить. В комендатуре листовку внимательно проч­ли и, выслушав Васю, поблагодарили его за бдитель­ность, но домой не отпустили.

— Побудьте у нас несколько часиков до выясне­ния личности написавшего эту антисоветскую чепуху. Вы нам потребуетесь, как свидетель, — сказали ему.

И Вася был водворен в одиночную тюремную ка­меру ...

Обещанные энкаведистами "несколько часиков" растянулись надолго. Прошло больше месяца, прежде чем Васю вызвали из одиночки.

— Домой? — радостно спросил он у надзирателя.

— Нет, на допрос, — ответил тот.

— Почему? Ведь я же не арестованный.

—Иди! Там тебе все объяснят, — хмуро бросил надзиратель.

Комсомолец был удивлен и взволнован, но быстро успокоился, сообразив, что его вызывают в качестве свидетеля. Однако, эти предположения не подтверди­лись. Войдя в кабинет следователя, он услышал от не­го совсем неожиданное требование:

— Ну-с, молодой человек, давайте говорить от­кровенно, без трепни. С кем из ваших приятелей вы писали антисоветские листовки?

Вася возмутился и потребовал объяснений. Сле­дователь пренебрежительно махнул на него рукой.

— Брось трепаться. На конвейере все равно при­знаешься ...

На "конвейере пыток" комсомолец действительно "признался" и "завербовал" пятерых своих приятелей.

Попав в Холодногорск и рассказывая его обитателям о своем "деле", Маслеников с недоумением и то­ской спрашивал их:

— Почему энкаведисты так подло поступают? Ведь им точно известно, что ни я, ни мои друзья не писали этих проклятых листовок.

— Чудак ты, человек, — отвечали ему холодногорцы. — Что же энкаведистам-то делать? Как найдешь автора листовок? Где его искать? А найти нуж­но. Начальство требует. Вот они и нашли тебя с тво­ими приятелями.

— Но ведь я же не виноват! — восклицает он.

— Нет, виноват, — возражают они.

— В чем?!

— В комсомольской глупости. Не надо было ан­тисоветскую листовку к энкаведистам носить.

12. Пропагандист американской полиции

Некоторые советские издательства в годы НЭП-а Выпускали из печати литературу, которая впоследст­вии получила название полицейской. В числе ее были выпущены "Приключения Шерлока Холмса" Конан Дойля, некоторые романы Эдгара Уоллеса, "Золотой жук" и "Преступление в улице Морг" Эдгара По и де­сятка два романов и повестей Д. О. Кервуда. Среди чи­тателей на такую литературу был большой спрос. "По­лицейские романы" раскупались в магазинах и бра­лись из библиотек нарасхват, в то время, как многие произведения советских писателей, а тем более "клас­сики марксизма" лежали на полках без движения.

В 1931 году все книжные магазины и библиотеки СССР подверглись варварской партийной чистке. Бы­ли изъяты, а затем сожжены книги сотен авторов. В первую очередь изымали и сжигали книги, написан­ные за границей, в том числе и "полицейскую литера­туру".

Не избежала чистки и библиотека большого села Петровского. Однако, библиотекарю Ивану Харитоновичу удалось спасти от сожжения с полсотни запре­щенных книг. Ему было жаль отправлять на партий­ный костер романы Кервуда и Уоллеса, пользовавшиеся таким успехом у сельской молодежи, и поэтому он рискнул спрятать их от комиссии по чистке в библио­течном подвале.

Эти книги Иван Харитонович выдавал наиболее надежным читателям, предупреждая их при этом:

— С этой книжкой вы, пожалуйста, поосторож­ней. Читайте тайком и другим не давайте. Хотя в ней против советской власти и нет ничего, но все-таки ли­тература запрещенная...

Так продолжалось до 1937 года. Читатели люби­ли и уважали старого библиотекаря и никто из них на него не донес.

Когда начались "ежовские" аресты в селе Петров­ском, то у некоторых из арестованных, при обысках, были обнаружены романы Уоллеса и Кервуда. На ли­стах книг стояла библиотечная печать. Ивана Харитоновича вызвали к районному уполномоченному НКВД.

— Кто вам разрешил заниматься пропагандой в пользу американской полиции? — задал вопрос упол­номоченный библиотекарю.

— То-есть, как? — не понял старик.

— Почему вы даете читателям запрещенную лите­ратуру, восхваляющую деятельность американских по­лицейских учреждений?

— Позвольте! Ведь эти книги были напечатаны в Советском Союзе.

— Мало ли что печатали при НЭП-е. Тогда это разрешалось, а теперь запрещено. Те, кто печатал по­лицейскую литературу, давным-давно сидят в тюрьмах. А вас мы будем судить, как пропагандиста американ­ской полиции, — заявил уполномоченный ...

Особое совещание НКВД присудило старого би­блиотекаря к восьми годам лишения свободы.