Geum.ru

Мюррей Ротбард Власть и рынок: государство и экономика оглавление

Вид материалаДокументы

Содержание


6 .2. Понимание собственных интересов: сомнительная критика
6 .3. Проблема аморального выбора
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   37

6


.2. Понимание собственных интересов: сомнительная критика



Это критика рынка скорее с экзистенциальных, чем с этических позиций. Популярный аргумент заключается в том, что режим laissez faire, или система свободного рынка, покоится на принципиально важном предположении, что каждый человек лучше кого-либо иного знает, в чем заключается его личный интерес. Утверждается, что в случае многих людей это не так. А отсюда следует, что государство обязано вмешаться, а доводы в пользу свободного рынка несостоятельны.

Но доктрина свободного рынка вовсе не базируется на таком предположении. Безупречно Мудрый Человек, подобно мифическому «экономическому человеку», — это чучело, изобретенное критиками теории.

Прежде всего, каждый читатель этой книги, познакомившийся с нашим анализом свободного рынка и государственного вмешательства, должен понять, что аргументы в пользу свободного рынка покоятся на гораздо более глубокой и сложной доктрине. Мы не имеем здесь возможности входить в рассмотрение многих этических и философских аргументов в пользу свободы. Кроме того, доктрина laissez faire, или свободного рынка, вовсе не предполагает, что все и всегда лучше понимают свой личный интерес. Речь идет, скорее, вот о чем: каждому должно быть предоставлено право преследовать личный интерес в соответствии с собственным разумением. Критики могут утверждать, что государству следует принуждать людей — ради их же собственной пользы — к отказу от части текущих благ ради будущей выгоды. Либертарианцы могут возразить на это, что: 1) принуждение вызовет у людей протест и в любом случае снизит их удовлетворенность от достижения целей; 2) свобода жизненно важна для того, чтобы человек чувствовал себя удовлетворенным. Убеждение — это единственный надежный способ отвратить человека от ошибочного поведения; принуждение не ведет ни к чему хорошему. В любом случае, как только внешнее давление исчезнет, человек вернется к привычному поведению.

Никому не дано предвидеть будущее без риска ошиби­ться. На свободном рынке предприниматели, вооруженные личной заинтересованностью и экономическими расчетами, лучше, чем кто-либо, могут предвидеть будущие потребности потребителей и позаботиться об их удовлетворении.

Но что если потребители заблуждаются в вопросе о своих собственных интересах? Очевидно, что такое случается. Здесь нужно сделать несколько замечаний. Во-первых, никто не знает нас лучше нас самих просто в силу того, что каждый — это личность, наделенная собственным умом. Во-вторых, всякий сомневающийся в своем понимании собственной выгоды волен нанять эксперта и получить от него квалифицированный совет, базирующийся на знаниях и опыте. Так люди и поступают, а рынок постоянно осуществляет проверку полезности этих экспертов. Короче говоря, рынок помогает находить экспертов, советы которых чаще приводят к успеху. На свободном рынке процветают хороший врач и толковый юрист, а слабые специалисты влачат жалкое существование. Но когда вмешивается государство, преимущество получают его эксперты. Рынок лишается возможности дать истинную оценку качества их советов. Их квалификация проявилась лишь в том, что они сумели заручиться поддержкой государственного механизма принуждения.

Итак, частный эксперт процветает в соответствии со своими способностями помогать клиентам, а процветание государственного эксперта определяется его умением попасть в фавор к политически влиятельным лицам. Более того, возникает вопрос: а зачем вообще государственному эксперту заботиться об интересах своих клиентов? Официальное положение не может дать ему особых знаний. Он не может быть лучше, чем частные эксперты, а вообще говоря, в силу природы вещей он почти всегда менее способен и более склонен полагаться на голое принуждение. Если частный эксперт материально заинтересован в том, чтобы заботиться о благе своих клиентов или пациентов, у государственного специалиста такого интереса нет. Он в любом случае не останется без жалованья. Ему совсем не нужно тревожиться о действительных интересах своих подопечных.

Любопытно, что люди склонны воспринимать государство как организацию почти божественную, бескорыстную, как Санта-Клаус. Но политики и государственные чиновники подбираются не по способностям и не по дару бескорыстной любви; государство предназначено для принуждения и демагогического привлечения избирателей. Если люди во многих случаях и не знают своих истинных интересов, у них есть возможность обратиться за руководством к частным экспертам. Глупо утверждать, что безличный государственный аппарат, умеющий лишь применять силу, способен в большей степени служить их интересам.

Наконец, сторонники государственного вмешательства впадают в роковое противоречие: они исходят из того, что люди не в состоянии управлять собственными делами или нанимать экспертов для получения консультаций. Но одновременно они предполагают, что эти самые люди в состоянии верно выбрать этих самых экспертов в день выборов. Мы же, напротив, убедились, что хотя большинство людей и в состоянии разумно управлять своими личными делами, но они не в силах разобраться в сложных праксиологических и философских построениях, необходимых для верного выбора политических руководителей или партий. И при этом этатисты упорно настаивают на том, что массы людей должны быть компетентны в сфере открытой политической демагогии!247,248

6


.3. Проблема аморального выбора



Некоторые авторы достаточно проницательны, чтобы понимать, что рыночная экономика — это просто итог индивидуальных оценок, и что если нам не по душе результаты, дело не в экономической системе, а в мнениях и суждениях людей. Но это не мешает им оправдывать государственное вмешательство для устранения последствий аморальности личных решений. Они говорят, что, если люди настолько испорчены, что предпочитают водку молоку, или интересуются косметикой, а не образованием, то государство должно вмешаться и навести порядок. Здесь можно только повторить аргумент, уже сформулированный в связи с проблемой понимания личного интереса: есть неразрешимое противоречие в утверждении позиции, согласно которой нельзя доверять людям принятие повседневных житейских решений, но при этом им можно предоставлять выбор руководителей государства, отличающихся более высокой нравственностью и разумностью.

Мизес совершенно справедливо отмечает, что стоит только одобрить право государства управлять индивидуальным потреблением в какой-либо одной области, и придется, следуя логике, принять тоталитарный контроль над всеми индивидуальными решениями, каким бы набором ценностных принципов ни руководствовался диктатор. Так, если члены правящей группы любят Баха и не признают Моцарта, потому что считают его музыку безнравственной, они могут запретить исполнение музыки Моцарта ровно с тем же правом, с каким запрещают употребление наркотиков или спиртных напитков249. Однако многих этатистов это рассуждение не остановит в их природном рвении.

Мы полагаем, что утилитаристская позиция, согласно которой государственный диктат неприемлем в силу того, что не существует рациональной этики, а значит, ни один человек не имеет права навязывать кому-либо свои произвольные суждения, неадекватна. Прежде всего, эта логика неубедительна для тех, кто верит в возможность рациональной этики, кто убежден, что наука может быть основой для объективно истинных моральных суждений. И даже более того, эта позиция сама содержит неявное моральное предположение, что А не имеет права навязывать свои произвольные оценки В. Но если цели всегда произвольны, разве цель «не навязывать собственных вкусов» не является столь же произвольной? Ведь можно себе представить, что по шкале ценностей А самая важная из прихотей — навязывать В все остальные свои ценности? В этом случае утилитарист не сможет возразить и должен отказаться от дальнейшей защиты индивидуальной свободы на том основании, что, мол, «о вкусах не спорят». В сущности, утилитаристы бессильны перед человеком, который желает силой навязывать другим собственные ценности и при этом не прекращает своих усилий даже после того, как ему укажут на вредные экономические последствия этого250.

Можно совсем иначе доказать логическую несостоятельность потенциального диктатора, не выходя при этом за рамки предписываемой праксиологией ценностной нейтральности. В чем такой диктатор винит свободных людей? В том, что они всячески испорчены, аморальны. Следовательно, цель диктатора — способствовать исправлению нравов и противодействовать аморальности. Предположим, что возможна система объективной морали. Тогда остается только ответить на следующий вопрос: можно ли силой исправить нравы? Представим, что мы пришли к доказанному выводу, что действия А, В и С аморальны, а действия Х, Y и Z, напротив, моральны. Также предположим, что некий м-р Джонс выказывает огорчительную склонность к поступкам А, В и С и постоянно их повторяет. Мы стремимся изменить м-ра Джонса, чтобы он перестал быть человеком безнравственным и стал добродетельным. Как этого добиться? Этатист ответит: заставить. Нужно под страхом смерти запретить г-ну Джонсу совершать поступки А, В и С. Тогда он станет наконец человеком нравственным. Но так ли на деле? Разве морален поступок Х, если г-н Джонс силой лишен возможности выбрать поступок А? Что нравственного в трезвости Смита, когда он сидит в тюрьме и только поэтому не может напиваться в барах?

В любой концепции нравственности нет ни малейшего смысла, если человек не волен выбирать как нравственное, так и безнравственное поведение. Если нет выбора, если человек силой принужден к нравственному поведению, тогда он просто лишен возможности быть нравственным. Ему не разрешено взвесить альтернативы, прийти к собственным выводам и принять собственное решение. Если он лишен свободы выбора, то через него действует воля диктатора, а не его собственная. (Он, разумеется, может выбрать расстрел, но это не очень совместимо с разумной концепцией свободы выбора. Ведь тогда у него есть всего одна возможность принять свободное решение — быть казненным или во всем подчиниться воле диктатора.)

Диктат в сфере потребления может привести не к прогрессу нравственности, а лишь к ее атрофии. Просвещенные люди только одним способом могут помочь непросвещенным в исправлении нравов — методом разумного убеждения. Если с помощью разумных аргументов А удается убедить В, что его собственные моральные ценности верны, а ценности В ложны, тогда В изменится, и это будет актом свободного нравственного выбора. Совсем не важно, что такой метод работает очень медленно. Важно то, что нравственность может совершенствоваться только под действием мирного убеждения, а применение силы способно лишь разрушать и портить нравственное сознание человека.

Можно указать и на другие факты, подкрепляющие наши аргументы, скажем, на то, что крайне трудно навязать что-либо тем, кто этому противится. Если удерживать человека от дурного поведения с помощью штыков, он сделает все возможное, чтобы обойти препятствия, и даже, не исключено, подкупит того, который со штыком. Поскольку мы пишем трактат не по этике, то не упоминали до сих пор, что с точки зрения либертарианской теории этики, насилие само по себе есть высшая форма безнравственности.

Итак, мы показали, что никакому потенциальному диктатору не дано достичь улучшения нравов и что применение в этом деле силы может дать только обратные результаты. Разумеется, вполне возможно, что диктаторы лукавят, формулируя свои цели; не исключено, что они просто стремятся завладеть властью и помешать другим быть счастливыми. В таком случае праксиология должна будет умолкнуть, хотя этика, пожалуй, могла бы сказать немало251.