А. онеггер о музыкальном искусстве

Вид материала

Документы

Содержание Воспоминания и сожаления История окаменелостей «природа в музыке» В защиту камерной музыки

Подобный материал:

• Роль продюсера в российском музыкальном академическом искусстве рубежа XX xxi веков, 310.34kb.
• Стиль модерн в русском музыкальном искусстве рубежа ХIХ-ХХ веков 17. 00. 02 музыкальное, 805.83kb.
• Рабочей учебной программы по дисциплине Б. 3 В. 12 «Основы музыкальной культуры», 31.94kb.
• Рабочая программа учебного предмета «Музыка» в 4 классе, 179.19kb.
• Новый звуковой мир в отечественном музыкальном искусстве второй половины ХХ века, 274.98kb.
• Сегодня, ребята я вам расскажу музыкальную сказку «В музыкальном царстве-государстве», 36.82kb.
• Тематика курсовых работ (доцент кафедры культурологи Н. Н. Гашева) Античные и библейские, 22.42kb.
• Урок на тему «Изображение пространства», 156.79kb.
• Сделано немало открытий в самых различных областях (Галилей и Коперник, Ньютон, Веласкас,, 61.17kb.
• Н. К. Рерих об искусстве сборник статей, 2030.31kb.

45

Лифар. Факт, опять-таки, нам отлично известный: не менее пяти минут мы уже вызывали балетмейстера Лифара. Между тем наш информатор не упомянул, что де­корации и костюмы созданы Т. Брианшоном — умолчание весьма несправедливое, если не считать его просто невеж­ливым.

Когда-то Талейран сказал: «Вежливость заключается в том, что вы позволяете, чтобы известные вам вещи объясняли люди, которым эти вещи не известны».

Тем не менее я нахожу, что злоупотреблять такой вежливостью не стоит.

ВОСПОМИНАНИЯ И СОЖАЛЕНИЯ

Недавно я присутствовал в театре «Гете ли­рик» ⁵⁰ на представлении «Вильгельма Телля». Слушая блистательную увертюру «Телля», я думал, что ее следо­вало бы исполнять вместе с увертюрой к «Семирамиде» ⁵¹ в симфонических концертах, что придало бы этим кон­цертам с их постоянно повторяемыми «Леонорой № 3» и «Тангейзером» большее разнообразие. Затем, внимательно прислушиваясь к некоторым речитативам, ариям, которые уцелели в этой партитуре от купюр, вызванных ограни­чением времени работы метрополитена, я думал вместе с тем о многом.

Прежде всего я, по-моему, разобрался в тайнах опер­ного лексикона. В музыкальном театре считается есте­ственным пропеть:

Спеши в мою ладью, О робкая юница ⁵².

Но невозможно произнести:

Любимая, пойдем со мной На этот океанский теплоход. Пересечем на нем вдвоем Атлантику.

Тем более нельзя сказать: «Ты, кажется мне, очень нерв­ничаешь». Но можно: «Что за порыв тебя волнует?» Если требуется прокомментировать прибытие заговорщи­ков на лодках, то это сделают так:

Чтобы скрыть следы своих шагов,

Чтобы лучше утаить наши святые замыслы,

46

Наши собратья проложили себе веслами по водам

Путь, который их не выдаст.

Это более красиво, хотя и более длинно, а поэтому, чтобы избежать таких нескончаемых пояснений, музыкальному театру следует использовать сюжеты элементарнейшие и, по возможности, «из прошлого». Декорации, напротив, вполне могут быть конкретными, реалистическими и раз­работанными тщательно во всех деталях, как, например, во II акте «Телля» ⁵³. На фоне гор, покрытых зеленью на одних склонах и глетчерами на других, мы видим ча­совню и утес, трон Гесслера, фонтан, тир для стрельбы из лука и померанцевое дерево в цвету, отягощенное для пущей достоверности пресловутым яблоком, которое при­цеплено к нему веревочкой, довольно ясно различимой. Итак, сомнений быть не может: мы — в Швейцарии.

Я не без некоторой грусти вспомнил свою юность, часы, проведенные мной в театре Гавра, где в мае откры­вался «большой» оперный сезон. Репертуар был тот же, что и в нынешних парижских театрах. В него входили «Фауст», «Кармен», «Манон», «Лакме», «Иродиада», «Вертер», «Гугеноты» и, разумеется, все тот же «Виль­гельм Телль», правда не столь вольно изуродованный все­возможными купюрами. <...>

Но декорации, костюмы и певцы были почти в точно­сти такими же, как и теперь в «Гете». Только, быть мо­жет, выглядели намного менее провинциальными. Бари­тон (тогда его звали Булонь) отличался той же благород­ной статью и очень красивым голосом. Тенору в такой же мере, что и нынче, удавалось исполнение его атлетиче­ской партии. Примадонна в амазонке все такого же гра­натового цвета выражала с целомудренным волнением чи­стоту своих любовных чувств.

Возвращаясь мысленно назад, я пытался вообразить себе премьеру 1829 года с участием Нурри, Дабади и ма­дам Даморо. Каким событием был тогда «Телль»! Как увлекался весь Париж этим творением большого музы­канта и в каких пылких выражениях восхвалял его гений!

Счастливые то были времена. В ту пору успех в те­атре приносил не только славу, но и состояние, близкое к богатству. А нынче опера, впервые поставленная в На­циональной Академии музыки, интересует только очень небольшую часть публики и проходит, я сказал бы, незамеченной. Немногие приверженцы этого театра

47

предпочитают, как правило, старые произведения новым. Даже если к новой опере отнесутся поначалу очень мило­стиво, все равно ее карьера будет эфемерной. Никто ни в провинции, ни заграницей не станет домогаться прав на ее постановку. После дюжины спектаклей партитуру но­вой оперы сдадут в архив, откуда ее вряд ли еще когда-нибудь извлекут на свет.

Но, быть может, более завидно пополнение композито­ров, создающих симфоническую музыку? После многих месяцев работы над отделкой симфонии автор будет долго осаждать концертные организации и дирижеров. Если, по счастью, симфонию все-таки примут, перед ним вста­нет проблема, как обеспечить ее исполнение нотным ма­териалом. Будь у автора некоторые средства, он мог бы обратиться к переписчику. Но переписчик, разумеется, не меценат и, добывая кусок хлеба столь нелегкой работой, потребует положенной оплаты. А по современному та­рифу стоимость подобных копий головокружительно вы­сока. Что остается делать композитору, который боль­шей частью не в состоянии выложить такую сумму, как не взвалить этот труд на себя, либо отказаться от надежд на исполнение симфонии. Если же он будет предлагать издателю купить у него партитуру с правом собственно­сти, тот выпроводит его с сострадательной улыбкой и со­ветом написать для фортепиано маленькую пьеску.

Наконец, когда симфонию, отрепетировав, сыграют, это принесет ее творцу до смешного мизерную сумму, не­сколько упоминаний в прессе и зависть некоторых его коллег. На том все кончится примерно лет на десять.

Пусть так, возразят мне, но есть же композиторы пре­успевающие. Мы видим их в набитых до отказа залах, помпезно дирижирующими фестивалями из собственных произведений. Разве может такой композитор жаловаться на судьбу, получая авторские гонорары, равные призам боксера? . . Увы, это еще одно серьезнейшее заблуждение.

Все упомянутые авторские вечера убыточны. Прежде всего всякую возможность получить прибыль отнимают разные налоги, поглощающие больше половины валового сбора. А далее: оркестру нужно заплатить по профсоюз­ному тарифу и по нему же и хористам, и пожарникам, и полицейским, билетершам и дежурящим в туалетах да­мам. Все они получат твердо установленную плату. А на долю композитора придется слава, пусть он ею и доволь-

48

ствуется. К тому же ему угрожают новые ангажементы на таких же в точности условиях.

Это факт: слушатели и не подозревают, что компози­тор-симфонист, сколь ни высока его репутация, не имеет на что жить, если он не выполняет каких-либо других обязанностей.

Для композитора, которому не удалось стать ни ди­ректором консерватории, ни ее профессором, ни журнали­стом или дирижером в театре или же на Радио, остается только один путь — работа для кинематографа. Написан­ная к фильму партитура звучит во множестве различных кинозалов и приносит музыканту авторские. Когда это скандальное нововведение сделалось известным, оно вы­звало ожесточенное сопротивление со стороны кинопро­дюсеров. Среди них нет ни одного, кто, выпуская фильм, не мечтал бы втихомолку вернуть себе часть этих автор­ских, которые бессовестные пачкуны нотной бумаги же­лают сохранить для себя полностью.

Но есть же, все-таки, традиция! Моцарт, Бетховен, Шуберт скончались в нищете. Не правда ли недопустимо, чтобы нынешние горе-музыкантишки претендовали на другую участь и требовали уважения к своим произведе­ниям. Если эти авторы действительно гениальны, в чем все они, как один, уверены, мы успеем обнаружить это после их кончины. Когда их сочинения станут «достоя­нием общества» *, можно будет сделать романсированные кинофильмы из их жизни и любовных увлечений.

ИСТОРИЯ ОКАМЕНЕЛОСТЕЙ

На симфонических концертах порядочная публика ведет себя очень благоразумно. Покорно погло­щает изрядное количество новых партитур, которыми ее угощают, чтобы оправдать дотацию⁵⁴. За это публику вознаграждают. Если детям говорят: «Съешь суп, полу­чишь сладкое», то публике внушают: «Прослушаете тер­пеливо партитуры Икса, Игрека или Зета, и тогда полу­чите вдосталь отличного Бетховена и Вагнера». Мы уже

* Имеется в виду закон об «Общественном достоянии». См. статью А. Онеггера «„Общественное достояние", или изъятие част­ной собственности» (с. 68 настоящего издания). — Примеч. ред.

49

избалованы такими новогодними подарками. У Падлу это все тот же добрый старый вагнеровский фестиваль, ко­торым управлял два месяца назад Сёан. Теперь он пере­шел к Клоэцу, а в следующем месяце им будет дирижиро­вать Себрон. Не менее трех-четырех раз исполнят вагне­ровские фрагменты господин Биго или господин Парэ. Однако же Бетховен доминирует. Он властвует у Ламурё и Колонна; у Падлу нам обещают его новый фестиваль. А пока мадам Поль Пьедельевр уже взялась отважно за систематичную интерпретацию всех тридцати двух сонат Бетховена для фортепиано. Это может принести большую пользу многим нашим виртуозам, которые, за исключе­нием «Авроры», «Аппассионаты» и «Лунной», сонат этого автора не знают.

Наконец и Общество Колонна, чьих концертов опаса­ются сильнее, чем других, принялось осуществлять свой «Большой цикл Бетховена». Это очень своевременно. Пре­дельно окаменевшую публику Шатлэ⁵⁵ действительно «перекормили» разными новинками, иные из которых длились по три четверти часа и следовали друг за другом: за Симфонией Франси Буске исполнили второй раз «Ад» Ива Ната и «Проклятого живописца» испанского компо­зитора Элисальде. Это было превышением всякой меры. Отсюда — «Большой цикл». Теперь-то вы довольны?

После того как я назвал нашу публику собранием «окаменелостей», я получил немало писем от лиц, кото­рые без всякого стеснения сами себя так именовали, до­вольно добродушно подписывая свои послания: «Одна окаменелость».

В целом эти письма не отличаются особой злостью, раздражением. Иные из них горьки и ироничны, но нет ни одного невежливого.

Определением «окаменелость» я воспользовался по­тому, что оно показалось мне особо подходящим для вы­ражения моих чувств. Что говорит о нем словарь? В статье «Окаменелость» читаем: «Характерные окаменелости — те, которые всегда находят в определенных пластах и ни­когда в других и которые тем самым помогают точно их распознать» (Ларусс, т. 4, с. 618).

Сказать об этом лучше невозможно. Для меня «окаме­нелостью» является тот слушатель, который раз и на­всегда решит присутствовать на фестивалях классиче­ской музыки и всегда отсутствовать на тех, где испол-

50

няют новые произведения. На что так громогласно жалу­ются организаторы концертов и секретари концертных обществ? «Публика не хочет слушать новые произведе­ния и приходит лишь на ранее известные ей вещи.» Это так. И это отмечают, подтверждают все. Но почему? От­вет как бы диктует мне один корреспондент:

«Что это значит, дорогой мой Мэтр? К какому выводу должны были бы прийти вы, нынешние композиторы? Сказать по правде, к следующему: если вам желательно, чтобы вами интересовались не какие-то младенцы, а ме­ломаны разных поколений, напишите для нас нечто „ге­ниальное" (подобное Пятой симфонии), „бессмертное" (подобное Шестой), создайте, наконец, нам вещи, вдох­новленные но железом, кожей, каучуком... Это будет, на мой взгляд, делом более полезным, чем завидовать расту­щему успеху великих умерших (включая Берлиоза) и на­зывать „окаменелостями" тех, кто упорно восхищается „Великими"».

Итак, все высказано очень точно. Могу добавить к этому только одно: желаю моему корреспонденту му­жественно посещать все исполнения новых сочинений, дабы не пропустить возможности открыть такого моло­дого автора, которому удастся создать нечто «гениаль­ное», «бессмертное».

Ну, а не завидовать великим мертвым, признаюсь, зна­чительно труднее, поскольку я всю жизнь на них равня­юсь и с большим волнением (прошу поверить мне) див­люсь великолепию их гениев (к Берлиозу, правда, отно­шусь не столь восторженно).

В другом письме мне было сказано: «Осел, с которого дерут три шкуры, предпочитает „Фауст-симфонию"⁵⁶ „Чистилищу" господина Икс и полагает, что тем хуже для „Чистилища"».

О, да! Тем хуже для «Чистилища». Но поздравляю этого осла с тем, что он «мнимая окаменелость», по­скольку все же слушал эту вещь. Важно то, что он там был, каким бы ни было затем его суждение. Более того, слушателя, открыто проявляющего свое отношение, сле­дует предпочитать другим, так как только этим созда­ется жизнь музыки, а не простым отключением от ис­полняемого и пресловутым слушанием вполуха.

Мне часто возражают следующим образом: «Я не при­надлежу к „окаменелостям", так как люблю Дебюсси,

51

Рихарда Штрауса и Равеля, а то, что я предпочитаю их Дюшноку или Тастешозу⁵⁷, нельзя считать за доказа­тельство „окаменения"». Отлично, но припомните, пожа­луйста, что Дебюсси, Штраус и Равель еще немного лет тому назад являлись для «окаменевших» тем же пугалом, что и Дюшнок или Тастешоз сегодня.

Я отнюдь не собираюсь упрекать тех слушателей, ко­торые, отправившись по доброй воле познакомиться с но­вым произведением, не испытают никакого удовольствия. Часто это и естественно, и, более того, оправданно, коль скоро само произведение оказывается слабым, скучным (я знаю, что такие случаи нередки). Слушатель, ко­торого я осуждаю, — это тот, который, просмотрев вос­кресные программы, скажет своей жене: «У Ламурё опять будут играть один из новомодных трюков, и мы с тобой не пойдем. А вот в следующее воскресенье там наверняка покажут фестиваль Б. У Ламурё это их фир­менное блюдо, и, без сомнения, нас обслужат хорошо. Вот туда мы и пойдем».

«Останки существ могут стать типичными „окаменелостями", позволяющими подтвердить своим присутствием синхронность отложения неодинаковых пород» (А де Лаппаран) ⁵⁸.

По-моему, это логически подходит для заключения статьи.

«ПРИРОДА В МУЗЫКЕ»

Названия такого обобщающего рода перио­дически всплывают в программах Общества концертов Ламурё и, так сказать, являются его «специальностью». Довольно тщательно и утонченно отбирают произведения, которые можно исполнять под общим заголовком, чтобы придать концертам прочное единство как признак хорошо продуманных программ. Из них «Природу в музыке» уже неоднократно повторяли. Почти всегда здесь фигуриро­вала вначале «Пасторальная симфония». За нею следо­вали «Шелест леса» и «В степях Средней Азии» ⁵⁹. Но нынче потрудились, видимо, немало. Не считая неизмен­ной «Пасторальной», нам покажут «Прелюдию к „После­полуденному отдыху Фавна"» (надеюсь, Фавн выкажет свою природу), «Фонтаны Рима» Респиги и даже сюиту

52

«Летний день» (но не н горах ⁶⁰) Жанны Леле, принад­лежащей к числу композиторов еще живых.

Итак, это, конечно, обновление весьма смелое, и я предчувствую, что от «Природы в музыке» можно ожи­дать и впредь немало любопытнейших сюрпризов.

На концертах Ламурё нас периодически приобщают и к прославлению «Героизма в музыке», в связи с чем ис­полняют «Героическую симфонию», какой-либо бравур­ный концерт и «Героический марш» Сен-Санса. Что ка­сается «Фантастики в музыке», то ее показывают па при­мере... — да, вы верно угадали, — на примере «Фантасти­ческой симфонии».

Такие извержения интеллектуальной виртуозности в какой-то мере могут заражать. Поэтому следует про­стить тех, кто почувствует неодолимое желание принять посильное участие в подобных изобретениях. Как отнес­лись бы вы к программе «Инвалиды в музыке», в кото­рую вошли бы увертюры к «Немой из Портичи», дуэт из «Двух слепцов», ария из «Глухого» и фрагмент из «Про­каженной»? ⁶¹ Или, например, к такой, менее печальной: «Летающая живность в музыке». В ней, ради усиления оригинальности, можно было бы пренебречь «Лебедем» Сен-Санса, «Летучей мышью», «Балладой жирных индю­ков» ⁶² ради «Каирского гуся» Моцарта, «Туонельского лебедя» Сибелиуса, «Уток-мандаринок» Луи Бейдта, «Со­роки-воровки» Россини. К тому же можно было бы подновлять столь интересный подбор за счет включения увертюры к «Двум голубям» Мессаже или увертюры к «Голубке» Гуно. Наконец, программу можно бы по­полнить музыкой из «Соловья» или «Жар-птицы» Стра­винского!

По-моему, эта тема — богатейшая!

Следовало бы также обратиться и к такой, как «Бижу­терия и драгоценности в музыке», подобрав для нее ряд фрагментов из «Золота Рейна», «Серебряного колоколь­чика», «Бразильской жемчужины», «Королевы Топаз»⁶³ и т. д., и т. п... А еще можно предложить «Свободные профессии в музыке». Для этой темы пригодились бы «Поэт и крестьянин», «Собирательница колосьев» Фе­ликса Фурдрэна, «Тайные судьи», «Багдадский калиф»!⁶⁴ Не стоит продолжать — тем подобного рода слишком много, но одна мне кажется особо подходящей для кон­цертов Ламурё. Это — «Призывы в музыке»: к поли-

53

тике — увертюра к «Риенци» (Риенци — последний три­бун), к металлургии — «Ковка меча» («Зигфрид»), к фи­нансам — увертюра к «Нюрнбергским мейстерзингерам», к навигаторству — увертюра к «Летучему голландцу». Для слушателей, которые подвержены морской болезни и предпочитают плавание по рекам, эту увертюру можно заменить «Путешествием по Рейну Зигфрида» или, на ху­дой конец, вступлением к «Лоэнгрину» — благо все это принадлежит тому же Вагнеру.

Другим удачным принципом, открытым Обществом концертов Ламурё, является объединение пьес по нацио­нальному принципу. Таков концерт «Испания в музыке». На нем мы слушаем «Испанское каприччио» Римского-Корсакова, «Испанскую симфонию» Лало, «Испанскую рапсодию» Равеля и «Эспанью» Шабрие. Но я, однако, не могу ответить себе на вопрос, по каким причинам это Общество не распространяет свою благодетельную манию преподношений на другие страны. К примеру, на Ита­лию, Японию. А ведь это было бы легко, если вспомнить «Пинии Рима» Респиги, «Венецианский карнавал», «Итальянские впечатления»; вступление к «Мадам Бат­терфляй», арию из «Мадам Хризантем» ⁶⁵, «Хаи-Кай» Делажа, «Хагоромо» Миго, «Первый снег в старой Японии» Энгельбрехта.

Вероятно, что-нибудь можно было бы подготовить и для «Франции в музыке» или, выражаясь проще, для «Му­зыки во Франции».

Общество этих концертов применяет также модную теперь манеру объединять в одной программе авторов, чьи фамилии начинаются с одной заглавной буквы. На­пример: «Бах, Бетховен, Брамс». Такой прием считают весьма тонким. Я, однако, упрекнул бы концертную ас­социацию Ламурё за слишком, по-моему, осторожное про­движение вперед по этому пути. За десять лет еще не вышли за пределы буквы В. Я уже больше не надеюсь, что когда-нибудь услышу фестиваль, посвященный Векерлену, Вагнеру, Вальдтейфелю. <...>

А если бы, подгоняемые жаждой открытий, наши Об­щества пришли к букве Д с Дюраном (Огюстом), Дюпо­ном (вероятно, Габриэлем, а не Пьером) и Дюбуа (Тео­дором), то тогда, очевидно, все бы заметили, что перед ними бенефис двух первых букв. А на афишах это вы­глядело бы особенно эффектно и кокетливо. <...>

54

При удобном случае, можно было бы снова вернуться к Б и, прибегнув к именам Базена, Беллини, Бизе, Боккерини и Букстехуде, обобщенно озаглавить программу таким игривым и забавнейшим из всех названием, как «Ба, Бе, Би, Бо, Бу в музыке»!

Я полагаю, члены Комитета концертов Ламурё не оби­дятся на меня за вторжение в сферу их высоких эстети­ческих соображений, точно так же, как и я не сочту себя задетым в своем чувстве самолюбия, ежели они не при­мут с равной благосклонностью все предложенные мной проекты. Ведь где, как не среди артистов, допустима воль­ность шуток!

В ЗАЩИТУ КАМЕРНОЙ МУЗЫКИ

Каждый новый музыкальный сезон начина­ется с того, что когорта «королей от фортепиано» привле­кает к себе массу публики, а симфонические общества, возобновляя свою деятельность, обрушивают на аудито­рию — по принципу: кто громче, общество Колонна или Падлу? — знаменитые «удары судьбы» до-минорной Пя­той. На горизонте брезжит уже первый вагнеровский фе­стиваль с последующим вагнеровско-берлиозовским. У Ламурё «Испанию в музыке» заменят «Испанией и му­зыкантами», но сама программа будет прежней.

Публика спешит наполнить залы и проявляет всюду одинаковый энтузиазм. Все, казалось бы, отлично.

Но, однако, одна область музыкального искусства не притягивает к себе с той же силой. Это — камерная му­зыка. Исключение составляют только клавирабенды по причине их спортивного характера, на который я уже указывал и благодаря которому они обращены к слуша­телям, падким на особые эмоции. Толпу же привлекают, в основном, концерты, где участвуют большие исполни­тельские коллективы. Что ж, это вполне естественно.

За почти одинаковую плату можно слушать вместо двух или трех артистов — триста. Ясно, что последние концерты посещать неизмеримо выгоднее.

Если объявляют исполнение Реквиема Берлиоза с его хорами, четырьмя оркестрами, шестнадцатью литаврами, то это тот счастливый случай, который не следует

55

упускать, тогда как выступление какого-нибудь трио — событие намного менее заманчивое, особенно при одина­ковой расценке на билеты. Известно, что, чем больше ис­полнителей, тем больше будет шума. А для многих шум и музыка — вещи, к сожалению, идентичные. Слушателей у нас нынче много, чему, конечно, нужно радоваться. Но, быть может, стало меньше подлинных любителей, если иметь в виду таких, достоинства которых я хвалил, когда противопоставлял их «окаменелостям». Подлинный любитель — меломан-знаток. Он обладает вку­сом, независимым от большинства, пытлив по отношению к новым необычным впечатлениям.

Я уже говорил, что отдаю себе отчет в существовании многих стимулов, побуждающих слушателей интересо­ваться листовско-шопеновскими «марафонами», происхо­дящими ежемесячно в залах Плейеля и Гаво; я еще могу понять хроническое увлечение публики бетховенскими и вагнеровскими фестивалями. Там, по крайней мере, доброкачественность музыкальной пищи гарантирована.

Но, все-таки, мне бы очень хотелось, чтобы из всей этой огромной массы слушателей выделились подлинно достойные и, образовав свою передовую группу, возгла­вили бы общий кросс и заставили своим финальным спур­том подтянуться отстающих. (Вижу, что в порыве увле­чения я заговорил языком спортивных репортажей, за что прошу меня простить.) Хочу сказать, что было бы очень отрадно видеть возрастающее число слушателей, интере­сующихся сочинениями камерного жанра, ибо в этом жанре музыка представлена в ее чистейшем виде. В нем музыкальная мысль может раскрываться во всей своей правдивой подлинности и одарять всех, глубоко любя­щих музыкальное искусство, наиболее тонкими и благо­родными эмоциями.

В двух страницах Квартета Форе, право, больше на­стоящей музыки, чем в импозантном театральном Рек­виеме Берлиоза. К сожалению, вкус к камерным произ­ведениям притупляется. Это происходит, с одной стороны, из-за развращающих влияний радиотрансляций, навод­няющих вульгарными поделками весь мир. С другой же стороны, развитию упомянутого вкуса мешают слишком многочисленные и абстрактные занятия, которыми обре­меняют нашу молодежь, не оставляя ей времени для ов­ладения игрой на инструментах.