Данпиге Гюнтера Грасса была весьма характерная для юноши его возраста биография

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 61

подушки и двинулся прямиком к оставшейся Деве. Взгляд ее, направленный по

первоначальному замыслу на Иоанна Крестителя, падал теперь на засыпанные

гипсовой крошкой ступени алтаря. Ее правый указательный палец, устремленный

ра нее на Иисуса, теперь устремлялся в пустоту, в темный левый придел. Я

поднимался со ступеньки на ступеньку, оглядываясь, искал глубоко посаженные

глаза Штертебекера, не находил, пока Углекрад не подтолкнул его и не

заставил откликнуться на мой призыв. Штертебекер поглядел на меня

неуверенно, таким я еще никогда его не видел, сперва не понял, потом

наконец, может, понял, но не до конца, подошел медленно, слишком медленно,

потом разом перемахнул через все ступеньки и усадил меня на белый, чуть

зазубренный из-за неумелых движений пилы срез на левом колене Девы,

повторявшем, хотя и неточно, выпуклости Иисусова зада.

Штертебекер сразу повернулся, одним шагом очутился на каменных плитах,

хотел снова погрузиться в раздумья, но все же оглянулся, сузил свои близко

по- саженные глаза до ширины контрольных лампочек и, подобно остальной

банде, рассевшейся на церковных скамьях, был потрясен тем, до чего

естественно и достойно преклонения сижу я на месте Иисуса.

Вот ему и не понадобилось много времени, он быстро понял мой план и

даже сумел усовершенствовать его. Оба карманных фонаря, которыми

пользовались Нарсес и Синяя Борода во время разборки, он сразу направил на

меня и на Деву, затем, поскольку лампочки меня слепили, приказал переключить

их на красный свет, знаком подозвал Реннвандов, пошептался с ними, они не

хотели того, чего хотел он, подошел Углекрад, хотя Штертебекер вовсе не

подзывал его, показал группе свои уже готовые к чистке костяшки пальцев; тут

братья перестали сопротивляться и скрылись в ризнице под охраной Углекрада и

Мистера. Оскар спокойно ждал, приладил как следует свой барабан и ничуть не

удивился, когда долговязый Мистер вернулся в облачении священника, а оба

брата -- одетые служками, в бело-красном. Углекрад, наполовину одетый

викарием, принес с собой все, что нужно, для богослужения, возложил это

добро на облако и скрылся. Старший Ренн-ванд держал кадильницу, младший --

колокольчик. Мистер, хоть и в слишком широком облачении, недурно изображал

его преподобие Вилке, поначалу -- с цинизмом первоклассника, но потом текст

и священнодействие увлекли его, и он явил всем, но главным образом мне не

какую-то жалкую пародию, а истинную мессу, которую позднее, на суде уже,

всякий раз и называли мессой, пусть даже черной.

Все трое начали с вводной молитвы. Банда на скамьях и на каменных

плитах преклонила колени, осенила себя крестом, и Мистер, до известной

степени знакомый с текстом и при профессиональной поддержке служек, запел

молитву. Уже во время вступления я едва заметно шевельнул палочками. Kyrie я

сопровождал более активно. Gloria in excelsior Deo -- я воздал хвалу Богу на

своем барабане. Я воззвал к молитве, но вместо эпистолы из дневной литургии

сделал не- большую увертюру, аллилуйя мне особенно удалась, во время Гтедп'

я заметил, как верят в меня ребята, немного приглушил свою жесть, во время

Offertorium'a2, дав Мистеру возможность преподнести хлеб, смешать вино с

водой, позволил кадить на себя и на чашу, проследил, как ведет себя Мистер,

умывая руки. Молитесь, братие, барабанил я в свете красных фонариков,

подводя к перевоплощению. Это плоть моя. Oremus3, пропел Мистер,

подстрекаемый к тому святым распорядком службы, парни на скамьях выдали мне

два варианта "Отче наш", но Мистер сумел объединить за причастием католиков

и протестантов, а покуда они причащались, я пробарабанил им Гпожйфепт4. Дева

пальцем указывала на Оскара, на барабанщика. Я стал преемником Христа.

Богослужение катилось как по маслу. Голос Мистера вздымался и опадал, а как

же красиво преподал он благословение: помилование, прощение и отпущение, а

уж когда он бросил в неф слова: Йфе messa est5, ступайте же, отпускаю вам,

свершилось поистине духовное отпущение, после чего чисто мирское взятие под

стражу могло бы теперь совершиться лишь для банды, укрепленной в вере,

усиленной во имя Оскара и Иисуса.

Я услышал шум машины еще во время молитвы, да и Штертебекер повернул

голову, так что только мы двое не были удивлены, когда со стороны главного

портала, ризницы и, одновременно, правого придела послышались голоса, а по

церковным плитам загрохотали сапоги.

Штертебекер хотел снять меня с колен Девы. Я отказался. Он понял

Оскара, он кивнул, он заставил банду не вставать с колен и на коленях

встретить уголовную полицию, и все остались внизу, хоть и дрожали, хоть

кое-кто опустился сразу на оба колена, но все безмолвно ждали, покуда те не

вышли на нас через левый придел и со стороны ризницы и окружили левый

алтарь.

Множество ярких, не переключенных на красный свет карманных фонарей.

Штертебекер встал, осенил себя крестом, выставил себя на свет фонарей,

передал свою велюровую шляпу все еще коленопреклоненному Углекраду и

двинулся в своем плаще к какой-то расплывчатой тени, к его преподобию Винке,

извлек из- за этой тени нечто тонкое, размахивающее руками, вытащил на свет

Люцию Реннванд и бил по хитрому треугольному девичьему лицу под беретиком,

пока удар полицейского кулака не швырнул его в проход между скамьями.

-- Эй, Йешке! -- услышал я с высот своей Девы вопль одного из

полицейских. -- Дак это же сын нашего шефа.

Так Оскар с явным удовлетворением узнал, что в лице своего надежного

заместителя имел дело с сыном самого полицейпрезидента, после чего без

сопротивления, изображая хнычущего, совращенного скверными мальчишками

трехлетку, позволил заняться собой: его преподобие Винке взял меня на руки.

Кричали только полицейские. Ребят увели, его преподобие был вынужден

опустить меня на пол, ибо внезапный приступ слабости заставил его поникнуть

на ближайшую скамью. Я стоял рядом с нашим снаряжением и обнаружил за ломом

и молотками корзину, наполненную бутербродами с колбасой, которые приготовил

Колотун, перед тем как идти на дело.

Корзину я живо подхватил, подошел к тощей, зябнущей в тонком пальтеце

Люции и передал бутерброды ей. Она подняла меня, усадила на правую руку,

слева повесила бутерброды, вот уже один -- у нее в пальцах, еще немного -- и

в зубах, а я разглядывал ее пылающее, разбитое, сжатое, но полное лицо: в

черных щелках беспокойно шныряют глаза, кожа словно кованая, жующий

треугольник, кукла, Черная кухарка, поедает колбасу вместе с кожицей, жуя,

становится еще тоньше, еще голодней, еще треугольной, еще кукольней, -- вид,

который навсегда отметил меня своей печатью. Кто уберет этот треугольник с

моего лба, из-под моего лба? Как долго во мне будет продолжаться это жевание

-- колбаса, кожура, люди -- и эта улыбка, какой могут улыбаться только

треугольники да еще дамы на тканых коврах, воспитывающие единорогов себе на

по требу.

Когда двое полицейских уводили Штертебекера и он обратил к Люции, как и

к Оскару, свое измазанное кровью лицо, я, перестав узнавать его, посмотрел

мимо и на руках пожирающей колбасу Люции в окружении пяти-шести полицейских

был вынесен следом за моей бывшей бандой.

А что же осталось? Остался его преподобие Винке с обоими нашими

фонарями, которые все еще были переключены на красный свет, остался между

наскоро сброшенными одеждами служек и облачением священника. Чаша и

дарохранительница остались на ступенях алтаря, а спиленный Иисус и спиленный

Иоанн остались при Деве, которая была предназначена для того, чтобы создать

противовес ковру с дамой и с единорогом в подвале у Пути. Оскара же понесли

навстречу процессу, который я и по сей день называю вторым процессом Иисуса

и который завершился моим оправданием, -- следовательно, оправданием Иисуса.

МУРАВЬИНАЯ ТРОПА

Вообразите себе плавательный бассейн, выложенный лазурной плиткой, в

бассейне плавают загорелые люди, исполненные спортивного духа. На краю

бассейна перед купальными кабинками сидят исполненные того же духа мужчины и

женщины. Из прикрученного громкоговорителя, возможно, звучит музыка.

Здоровая скука, легкая, ни к чему не обязывающая, распирающая купальники

эротика. Плитки скользкие, и, однако же, никто на них не оскальзывается.

Лишь немного табличек с запретами, впрочем, и они не нужны, поскольку

купальщики приходят всего на два часа, а стало быть, нарушают все запреты

уже за пределами бассейна. Время от времени кто-то прыгает с трехметровой

вышки, но не может привлечь к себе взглды плавающих, отвлечь взгляды лежащих

на берегу купальщиков от иллюстрированных журналов. Вдруг легкое движе ние!

Это молодой человек, который медленно, целеустремленно, перехватывая одну

перекладину за другой, поднимается по лестнице на десятиметровую отметку.

Опущены журналы с репортажами из Европы и Америки, все глаза поднимаются

вместе с ним, лежащие тела становятся длинней, молодая женщина ко зырьком

приставляет ладонь к глазам, кто-то забывает, о чем он только что думал,

какое-то слово остается непроизнесенным, едва начавшийся флирт до срока

обрывается на середине фразы -- ибо вот уже он, прекрасно сложенный,

исполненный сил, стоит на доске, припрыгивает, откидывается на слегка

закругленную огородку из стальных труб, как бы скучливо глядит вниз,

элегантным движением бедер отрывается от ого-родки, смело ступает на

пружинящий при каждом шаге трамплин, смотрит вниз, дает своему взгляду

опуститься вниз, в узкие пределы лазурного, удивительно маленького бассейна,

в котором снова и снова перемешиваются красные, желтые, зеленые, белые,

красные, желтые, зеленые, белые, красные, желтые шапочки пловчих. Там должны

сидеть знакомые, Дорис и Эрика Шюлер и Юта Даниельс со своим дружком,

который совсем ей не пара. Они машут, Юта тоже машет. Он тоже машет в ответ,

боясь потерять равновесие. Они кричат. Чего им надо? А чтоб не стоял, кричат

они, чтоб спрыгнул, кричит Юта. Но он вовсе и не собирался прыгать, он

просто хотел посмотреть, как оно там, наверху, после чего медленно, одолевая

перекладину за перекладиной, снова спуститься вниз. А они кричат так, что

всем слышно, громко кричат:

-- Прыгай! Прыгай же! Прыгай!

И это -- думаю, вы согласитесь со мной, как ни приблизился к небу

стоящий на вышке, -- дьявольски сложная ситуация. Вот точно так же, хотя и

после закрытия купального сезона, в январе сорок пятого, обстояло дело с

членами банды чистильщиков и со мной. Мы все, можно сказать, дерзнули

подняться на самый верх, а теперь толкались на трамплине, внизу же, под

нами, образуя торжественную подкову вокруг лишенного воды бассейна, сидели

судьи, заседатели, свидетели и судейские чиновники.

И тут на пружинящий трамплин без ограды вступил Штертебекер.

"Прыгай", -- ревел судейский хор.

Но Штертебекер не прыгал.

И тогда внизу, со скамей для свидетелей, поднялась узкая девичья

фигурка в берхтесгаденской вязаной жакетке и серой плиссированной юбке. Как

светящееся обозначение цели, подняла она белое, но не расплывчатое лицо, о

котором я и по сей день утверждаю, что оно имело форму треугольника; Люция

Реннванд не закричала, а прошептала: "Прыгай, Штертебекер, прыгай!"

И Штертебекер прыгнул, а Люция вновь опустилась на жесткое дерево

скамьи для свидетелей и вытянула рукава своей вязаной жакетки, закрыв ими

кулаки.

Мооркене прихромал на трамплин. Судьи призывали его прыгнуть. Но

Мооркене не хотел, смущенно улыбался, разглядывая свои ногти, подождал, пока

Люция отпустит рукава, выставит наружу кулаки и обратит к нему обрамленный

черным треугольник с узкими прорезями глаз. И тогда он прыгнул,

целеустремленно прыгнул на этот треугольник, но так и не достиг его.

Углекрад и Путя, которые во время подъема были уже настроены довольно

мирно, наверху вдруг снова сцепились. Углекрад начал чистить Путю и даже в

прыжке не отпустил его.

Колотун, у которого были длинные шелковистые ресницы, закрыл, перед тем

как прыгнуть, свои бездонные грустные глаза лани. Перед прыжком

вспомогательным номерам было ве-лено снять форму.

Вот и братьям Реннванд не дозволили прыгнуть с трамплина к небу в

одежде служек. Их сестрица Лю-ция, которая в редкой вязке военного времени

восседала на скамье для свидетелей и радела о прыжках с трамплина, никогда

бы им этого не позволила.

В отличие от исторического хода событий, сперва прыгали Велизарий и

Нарсес и лишь после -- Тотила и Тейя.

Спрыгнул Синяя Борода, и Львиное Сердце спрыгнул, и ландскнехты банды,

всякие там Нос, Бушмен, Танкер, Свистун, Горчичник, Ятаган и Бондарь.

Когда спрыгнул Штухель, до удивления косоглазый шестиклассник, который,

собственно, лишь наполовину и по случайности принадлежал к банде, на доске

остался только Иисус, и все судьи хором призывали его уже как Оскара

Мацерата прыгнуть, каковому призыву Оскар не внял. И когда со скамьи для

свидетелей поднялась неумолимая Люция с тонкой моцартовской косичкой между

лопаток и распростерла свои вязаные рукава и, не шевеля поджатыми губами,

шепнула: "Иисус сладчайший, прыгай, ну прыгай же!" -- лишь тогда я постиг

предательскую натуру десятиметрового трамплина, тогда в подколенных ямках у

меня завозились маленькие серые котята, тогда под ногами у меня начали

плодиться ежи, тогда ласточки у меня под мышками изготовились в полет, тогда

весь мир лежал у моих ног, а не одна только Европа. Тогда американцы вместе

с японцами затеяли факельную пляску на острове Лусон, тогда и косоглазые, и

лупоглазые потеряли пуговицы со своих мундиров. Но вот в Стокгольме тем

временем объявился портной, который пришивал пуговицы к вечернему костюму в

едва заметную полоску, тогда Маутбат-тен кормил слонов Бирмы снарядами

всевозможного калибра. Тогда -- и в то же самое время -- некая вдова в Лиме

научила своего попугая говорить словечко "ка- рамба". Тогда по волнам Тихого

океана один навстречу другому проплыли два мощных авианосца, разукрашенных

наподобие готических храмов, дали своим самолетам стартовать со своих палуб,

после чего пустили друг друга ко дну. А самолетам теперь некуда было сесть,

и они беспомощно и чисто аллегорически зависли в воздухе подобно ангелам, с

гудением расходуя запас горючего. Но это в свою очередь не произвело ни

малейшего впечатления на некоего трамвайного кондуктора в Ха-паранде, как

раз завершившего свой рабочий день. Он разбил над сковородой яйца, два --

для себя, два -- для своей нареченной, прихода которой ждал, улыбаясь и все

загодя обдумав. Конечно, не грех бы предвидеть и то, что армии Конева и

Жукова снова придут в движение, и, покуда в Ирландии шел дождь, они прорвали

фронт на Висле, взяли Варшаву, хотя и слишком поздно, и Кенигсберг -- хотя и

слишком рано, но даже они не смогли воспрепятствовать тому, что у некоей

женщины из Панамы, имевшей пятерых детей и одного мужа, подгорело на плите

молоко. Неизбежно было и то, что из нити текущих событий, спереди еще не

насытившейся, петлявшей и делавшей историю, сзади уже вязали эту самую

историю. Еще я обратил внимание, что такие виды деятельности, как крутить

большими пальцами, морщить лоб, клонить голову, пожимать руки, делать детей,

печатать фальшивые деньги, гасить свет, чистить зубы, убивать наповал и

перепеленывать, осваивались повсюду, хотя и с разной степенью искусности.

Меня сбивали с толку эти многочисленные целеустремленные действия. И потому

мое внимание вновь обратилось на процесс, проводимый в мою честь у подножия

вышки. "Прыгай, Иисус сладчайший, прыгай!" -- шептала эта до срока созревшая

свидетельница Люция Ренкванд. Она сидела на руках у сатаны, что еще сильней

подчеркивало ее девственность. Ей доставляло явное наслаждение получить из

рук сатаны бутерброд с колбасой. Она впивалась в бутерброд зубами -- но

сохраняла девственность. "Прыгай, Иисус сладчайший!" -- жевала она, являя

мне свой невредимый треугольник. Но я не прыгнул и впредь не собираюсь

прыгать с вышек. Для Оскара это был не последний процесс.

Меня не раз и не два даже и в последнее время пытались подбить на

прыжок. Как на процессе над бандой чистильщиков, так и на процессе

безымянного пальца, который я, пожалуй, назову третьим процессом Иисуса,

было предостаточно зрителей по краям лазурного бассейна без воды. На скамьях

для свидетелей сидели они, намереваясь жить и после моего процесса.

Я же повернулся, я придавил шустрых ласточек у себя под мышками,

растоптал свалявшихся у меня под башмаками ежей, уморил голодом серых котят

у себя в подколенных ямках -- и на негнущихся ногах, презрев высокие чувства

прыгуна, подошел к перилам, слез на лестницу, спустился, и каждая

перекладина по дороге вниз подтверждала мне, что с вышек можно не только

прыгать, но и спускаться, не прыгнув.

Внизу меня поджидали Мария и Мацерат, а его преподобие Винке

благословил меня, хотя никто его об этом не просил. Гретхен Шефлер принесла

мне пирожные и зимнее пальтишко. Куртхен подрос и не желал теперь признавать

во мне ни отца, ни сводного брата. Бабушка Коляйчек держала под руку своего

брата Винцента. Этот хорошо знал мир и вел несвязные речи.

Когда мы покидали здание суда, к Мацерату подошел чиновник в

гражданском платье, вручил ему какой-то документ и сказал:

-- Советуем вам еще раз все взвесить, господин Мацерат. Ребенка

необходимо забрать с улицы. Вы же видите, какие элементы могут использовать

это беспомощное существо!

Мария, плача, повесила на меня барабан, который его преподобие во время

процесса держал у себя. Мы пошли к трамвайной остановке, что у Главного

вокзала, и последний участок пути меня нес Мацерат. Через его плечо я глядел

назад, искал в толпе треугольное лицо, хотел узнать, пришлось ли и ей лезть

на вышку, прыгнула ли она вслед за Штертебекером и Мооркене или, подобно

мне, избрала вторую возможность, которую предоставляет каждая лестница, --

возможность спуска.

Я и по сей день не сумел отделаться от привычки на улицах и площадях

искать глазами мозглявую девочку-подростка, не красивую и не уродливую, но

все же непрестанно убивающую мужчин. Даже лежа в кровати своего специального

лечебного заведения, я пугаюсь, когда Бруно докладывает мне о незнакомом

посетителе. Мой ужас, если выразить его словами, звучит так: сейчас ввалится

Люция Реннванд и в последний раз, как пугало детских лет, как Черная

кухарка, потребует, чтобы ты спрыгнул.

Десять дней Мацерат раздумывал, подписывать ли письмо и отправлять ли

его в министерство здоровья. Когда на одиннадцатый день он его наконец

отправил, по городу уже била артиллерия и было сомнительно, удастся ли почте

доставить это письмо по адресу. Передовые танковые части маршала

Рокоссовского уже дошли до Эльбинга. А Вторая армия, армия Вейса, заняла

позиции на высотах вокруг Данцига. Для нас на чалась жизнь в подвале.

Как нам всем хорошо известно, наш подвал находился прямо под лавкой.

Попасть в него можно было прямо из подъезда, через дверь напротив туалета,

спус-тясь на восемнадцать ступенек, за подвалом Хайланда и Катеров, перед

подвалом Шлагера. Старый Хайланд еще был здесь, однако фрау Катер, и

часовщик Лауб-шад, и семья Эйке, и семья Шлагеров исчезли, прихватив с собой

несколько узлов. Про них, а также про Гретхен и Александра Шефлеров говорили

потом, что в последнюю минуту им удалось подняться на борт корабля из

бывшего общества "Сила через радость" и выйти в море то ли на Штеттин, то ли

на Любек, то ли вовсе на мину -- и в воздух. Во всяком случае больше

половины квартир и подвалов стояли теперь пустые.

У нашего подвала было одно важное преимущество -- наличие второго

выхода, представлявшего собой, как мы опять-таки уже знаем, откидную крышку

Blog

Данпиге Гюнтера Грасса была весьма характерная для юноши его возраста биография

Содержание