Сергей Борисович Борисов библиографический указатель

Вид материала

Библиографический указатель

Содержание Борисов С.Б. Культурантропология девичества. – Шадринск: Шадринский гос. пед. ин-т, 2000. - 88 с. - 150 экз. Женский вариант мифа Ирина Прусс Время невинности Древность невинности

Подобный материал:

• Библиографический указатель 5 корпус, комната 221, 392.54kb.
• Научно-вспомогательный библиографический указатель, 3815.7kb.
• Аннотированный библиографический указатель, 2273.81kb.
• Мировая энергетика, 553.25kb.
• Библиографический указатель к 70-летию кк ипк, 636.06kb.
• Библиографический указатель включает научные и научно-методологические публикации сотрудников, 10239.86kb.
• В. Д. Федорова Центр правовой информации Электронные ресурсы Библиографический указатель, 195.42kb.
• В. И. Ленина научная библиотека библиографический указатель, 423.03kb.
• Козырева Ольга Анатольевна библиографический указатель, 746.74kb.
• В. И. Ленина библиотека библиографический указатель, 365.04kb.

Борисов С.Б. Культурантропология девичества. – Шадринск: Шадринский гос. пед. ин-т, 2000. - 88 с. - 150 экз.

Это емкое изложение большого исследования, которое основано, главным образом, на собранных С.Б. Борисовым в Шадринске анонимных девичьих анкетах, самоописаниях, дневниках и альбомах. Работа носит новаторский характер: ранее при изучении так называемой этнографии детства фольклористы, этнографы, культуро­логи, как правило, девичью субкультуру от мальчишечьей после­довательно не отделяли. Хотя ясно, что психологические различия между мальчиками и девочками (непременно учитываемые, к примеру, в повседневной педагогической практике) сопоставимы с разницей между девочками и женщинами.

Автора интересует социализация девочек и девушек, адаптация их к современным культурным реалиям. Он исследует игры, а также игровые, «слабоконвенциональные» и неигровые способы межде­вичьего и межполового общения, современные девичьи гадания и магические обычаи, девичью фольклорную и полуфольклорную традицию. В поле зрения С.Б. Борисова попадают «мифологические» версии о том, откуда дети берутся, представления о «девичьей чести», обучение поцелуям, семиотика бюстгальтера, «дефлоративные нарративы» и т. п. Важно, что автор пытается, насколько это вообще возможно, проследить происхождение и развитие широко известных и распространенных сейчас девичьих обычаев. Хотя некоторые из них оформились чуть ли не на памяти нынешних поколений, сделать это бывает нелегко: их начали изучать совсем недавно. Многим таким теперешним практикам С.Б. Борисов находит (иногда убедительные, иногда не очень) параллели в обрядовой жизни, мифологии и фольклоре традиционных обществ – от женско-девичьих праздников средневековых славян до космогонии калифорнийских индейцев. Такого рода констатации, безусловно, любопытны. Если традиционные способы девичьих гаданий, отмечавшиеся еще сто пятьдесят лет назад в крестьянской среде либо же в начале XX в. у городских барышень, обнаруживаются у современных провин­циальных девочек – это примечательно, но, в общем, даже ожидаемо. А вот как быть с более причудливыми сопоставлениями, не вполне ясно. Возможно, сходство здесь стадиально-типологическое: недаром выражение «мифология детства» стало среди исследователей расхожим. Вот как автор характеризует свой труд: «Несмотря на известную описательность представленной работы, она позволяет наметить направления новых исследований». И это действительно так. Читая книгу, иной раз явственно ощущаешь отсутствие подробных обобщающих исследований по соответствующим сторонам субкуль­туры мальчиков и юношей – не с чем сравнивать. Заметно ли отличаются ранневозрастные «мифологические» версии появления на свет у мальчишек от версий девичьих? Вот и межполовое общение разбирается, естественно, с точки зрения девочек – все эти «добровольные квазиигровые генитально-ознакомительные практики», «слабоформализованные эротически окрашенные интеракции» и т.п. – а как на это смотрят мальчики, что это для них значит, что они при этом чувствуют?..

Разумеется, в такого рода культурологическом исследовании особенно часто приходится указывать на инициационные мотивы в современной девичьей повседневности. Под это можно подвести очень многое: и первое надевание бюстгальтера, и первый поцелуй (которому обычно предшествуют специальные тренировки), и, наконец, школьный медосмотр. А бестактность медицинских работников, проводящих гинекологические осмотры школьниц, даже наводит С.Б. Борисова на следующее умозаключение: «Знакомство с воспоминаниями девушек о первом посещении гинекологического кабинета позволяет высказать предположение о том, что подлинный смысл осмотра заключается не в получении медицинских сведений или профилактике, а в психологической “ломке” девочек, своеобраз­ной семиотической дефлорации...» Истинный смысл медосмотра, похоже, все-таки в другом.

А романтически настроенным юношам читать не рекомендуется.


(Новое литературное обозрение. № 56, 2002 – С. 380-381)


Владимир Смирнов


Женский вариант мифа


… С развитием культуры обряды перехода должны становиться менее жестокими – но это совсем не значит, что когда-нибудь они будут комфортными, приятными и безопасными. Довольно опромет­чиво объявлять торжественные ритуалы нового времени (конфир­мация, прием в пионеры) законными правопреемниками обрядов инициации. Если переход к новой жизни сопровождается ужасом и болью, то и отражающий его ритуал должен в сжатом и усиленном виде нести в себе ужас, боль, неуверенность – и их преодоление.

Весьма интересное исследование формализованных обрядов девичь­его сообщества (последней трети XX века) мы можем найти в работах доцента кафедры философии и социологии ШГПИ (г. Шадринск Курганской области) Сергея Борисова «Культурантропология девичества» (1) «Латентные механизмы эротической социализации». По его мнению, современным (на исследуемый период) аналогом ритуала женской инициации является первое гинекологическое обследование школьниц – акт в лучших традициях примитивных обществ коллективный, принудительный и привязанный к определён­ному возрасту. Этот осмотр, пишет Борисов, «может восприни­маться девочками-подростками как акт инициации, обряд вступления в мир "женской взрослости"». «Знакомство с воспоми­наниями девушек (Борисов использует самоописания студенток Шадринского пединститута) о первом посещении гинекологического кабинета позволяет высказать предположение о том, что подлинный смысл осмотра заключается не в получении медицинских сведений или профилактике, а в психологической “ломке” девочек, своеобразной семиотической дефлорации». Этот вывод основывается на том, что при осмотре не только нет речи о мазках и прочих анализах, но более того – даже в медицинской карте не делается никаких записей по результатам обследования! Факт поистине потрясающий даже для тех, кто весьма поверхностно знаком с бюрократизмом нашей медицины. (2) Зато всегда присутствует ставший ритуальным вопрос – живет ли девушка половой жизнью. Понятно, что девушки, прошед­шие определенные этапы полового созревания, неосознанно ищут инициации и так или иначе ее находят. И когда общество предостав­ляет им формализованный ритуал, единый для всей страны (одни и те же кресла, одна и та же процедура, и жрицы в однотипных белых халатах с одним и тем же (ритуальным!) вопросом (3)) – они хватаются за него – потому что его можно использовать как необходимое символическое сопровождение совершающегося перехода. Но девушкам-то в этот период действительно жизненно необходимо хоть за что-то уцепиться! Другое дело усталая задерганная врачиха, мысли которой полностью поглощены пьянством мужа, двойками сына или болячками свекрови. Ей могут быть глубоко безразличны и ее паци­ентки, и их переживания. И если при всем этом, выполняя (даже халатно!) предписания минздрава, она все-таки совершает таинство обряда сопровождения – значит, действительно можно говорить об уже установившемся ритуале. Конечно, для многих девушек он не срабатывает – но это уже другой вопрос, касающийся тотальной невротичности современного общества.

Катастрофическое снижение эффективности всех ритуалов – признак общей невротичности культуры. Непрохождение ритуала женской инициации (феминистками, лесбиянками, «деловыми» (4) женщинами) – признак разложения патриархальности семьи и общества. Дело, конечно, не в том, что кого-то вовремя не осмотрел гинеколог. Просто некоторые женщины не желают использовать для символического сопровождения инициации ни одну из предоставля­ющихся им возможностей – потому что элементарно не желают эту инициацию проходить. При такой установке даже первый (второй, третий, N-й) половой контакт с мужчиной не сделает маскулинно ориентированную девушку женщиной.

Если первый гинекологический осмотр в нашей стране действии­тельно стал ритуалом, то по общеритуальным законам даже сама эта тема должна стать закрытой (табуированной) как для мужчин (похоже, до Борисова никто её не исследовал; да и само такое исследование стало возможным лишь на фоне общего кризиса идеологии (5)), так и для девочек допубертатного возраста (в их фольклоре гинекологи­ческое обследование проходит по теме «страшилки»). Реальная рана (дефлорация) заменилась символической (осмотр); смысл ритуала стал завуалирован. Однако осталось вполне достаточное количество аналогий.

Подобным же образом, считает Борисов, и регулярные школьные медосмотры «можно рассматривать в качестве механизма девичьей половой социализации», т.к. они «интенсифицируют процессы телесно-половой саморефлексии, ускоряют процессы идентификации по типу “взрослой женщины”». На медосмотрах девочки получают опыт коллективного принудительного обнажения (а по максимуму – и пальпации). По сути, это опыт стыда и его коллективного преодоле­ния. А поскольку стыд есть индивидуальный индикатор нарушения социального запрета (прямым действием или исполнением неосознан­ного желания), то и опыт преодоления стыда является одновременно опытом снятия запрета. Во время первого (6) визита к гинекологу девушка (уже практически без поддержки подруг) получает опыт радикальнейшего обнажения и сопутствующего стыда, который она преодолевает. Запрет на половую жизнь при этом символически снимается – а это и есть главный итог женской инициации. Уже в самом вопросе «Живешь ли ты половой жизнью?» содержится недвусмысленное указание: я спрашиваю тебя так потому, что ты уже можешь (тебе уже можно, разрешено) это делать.

Стыд есть один из модусов страха, а страх и боль – неотъемлемые переживания истинных инициаций (в отличие от современных торжественных ритуалов, пытающихся их заменить). Современные ритуалы не выполняют свою роль (в должной мере) вовсе не потому, что они торжественны - но скорее потому, что они не более чем торжественны (т.е. не опасны, не болезненны, не страшны и т.д.). Из ритуала как бы изъят один (ужасающий) полюс переживаний. Торжественность, гордость, разумеется, также присуща подростковой инициации - во-первых, за то, что «дорос» (в буквальном смысле) до нее; во-вторых, за то, что её прошел (выдержал испытание, тест на взрослость). Этот аспект инициации (гордость) также присутствует в самоописаниях, собранных Борисовым: «Нам надо было идти в кабинет гинеколога, все девочки стояли возле этого кабинета и еще гордились этим перед нашими парнями. А они ходили и смеялись над нами. А мы стояли такие гордые, показывая всем видом, какие мы большие...» «О, это было ужасно страшно, но интересно, и, даже немного хотелось через это пройти, ведь это будет лишний раз доказывать твою взрослость». Но, как отмечает сам Борисов, «позитивные чувства» в такого рода воспоминаниях скорее исключение, чем правило; обычно «ожидание визита сопровожда­ется чувством страха». Весьма сухая формулировка. Но если быть точным, страх можно испытывать лишь перед чем-то уже знакомым; страх перед неизвестным – это чувство несколько иной природы, а именно: жуть и ужас.(6) Именно ужас и является «знаком» настоящей инициации, а «торжественность» без него – не более чем пустая форма.

Скорее всего, врачиха-гинекологиня является фигурой, символи­чески замещающей настоящего жреца – мужчину-дефлоратора (на что прямо указывают самоописания шадринских девушек: «На следующий день после посещения больницы мы, уединившись во время перемены от мальчиков, бурно обсуждали вчерашнее. И все дружно согласились с мнением, что было ощущение, как будто тебя изнасиловали”). Проведение осмотра мужчиной-врачом, разумеется, предельно обостряет описанную ситуацию. Но качественно ничего в ней не меняет. С другой стороны, создается впечатление, что женщины-врачи гораздо «бесцеремоннее» своих коллег-мужчин. Многие действия «врачих» могут восприниматься девочками как направленные на их сознательное унижение (или, в терминологии Борисова, на их “ломку”) – присутствие на гинекологическом обследовании студентов-медиков, открывание дверей в помещении, где проходит медосмотр, непринятие должных мер, предотвращающих подглядывание или случайное «лицезрение» и т. п. Сюда же можно отнести непременную грубость, командный тон, пренебрежительное отношение к переживаниям девочек, и даже (как иногда кажется пациенткам) – желание сделать процедуру болезненней, чем это необходимо. Ритуальную функцию подобного унижения мы рассмотрим чуть позже. (7) Пока же (с некоторым удивлением!) отметим, что женщина-врач сегодня гораздо лучше вписывается в обряд осмотра, чем врач-мужчина. Видимо потому, что социально она практически не ограни­чена (чего нельзя сказать о мужчине) в проявлениях своей грубости (стервозности, зависти и т.д.). Здесь огромное поле для исследований – причем провести их, скорее всего, должна женщина. <…>


Примечания


1. Борисов С. «Культурантропология девичествассылка скрыта» на сайте ссылка скрыта». Существует и печатный вариант этой статьи (Борисов С. Культурантропология девичества – Шадринск, 2000), но при тираже в 150 экземпляров он практически недоступен.

2. На самом деле это кажется маловероятным. Но Борисова интересует не «как оно есть», а как такой осмотр переживается девочкой-подростком. То есть в его работе речь идет не о формальной, а о психологической достоверности.

3. Этот вопрос, пишет Борисов, «вызывает у некоторых своего рода культурно-психологический шок». Потому что такой осмотр будет восприниматься как инициация только девушкой, еще девственной в своем самовосприятии. В противном случае инициация, скорее всего, уже пройдена – правда, другим способом.

4. В данном контексте «деловые» женщины – это женщины, желающие побеждать мужчин (и в итоге, как правило, побеждающие).

5. А следовательно – результаты этого исследования устарели практически мгновенно. Для получения современной картины нужно все начинать сначала.

6. Ср.: «Перед-чем испуга есть обычно что-то знакомое и свойское. Если угрожающее имеет характер наоборот целиком и полностью незнакомого, то страх становится жутью. А когда угрожающее встречает чертами жуткого и вместе с тем имеет еще черту встречности пугающего, внезапность, там страх становится ужасом. Дальнейшие видоизменения страха мы знаем как застенчивость, стеснительность, боязливость, ступор». (Хайдеггер М. Бытие и время – М., 1997 – С.142).

7. При рассмотрении системы родовспоможения, где его проявления особенно очевидны. Следует отметить, что на «хамское» поведение врачей можно нарваться в любой больнице и при любом диагнозе. Ведь любая серьезная болезнь – это жизненный кризис, требующий разрешения (т.е. перехода – обряда вполне определенной структуры). Он предполагает подготовку больного, саму кровавую операцию по физиологическому изменению тела и «вывод» пациента обратно в свой мир – в новом качестве (без привычной “болячки“). Тема интерес­нейшая, но (надеюсь) все же не очень типическая, что позволяет оставить ее за рамками данной работы.


ib.

Латентные механизмы

эротической социализации. Материалы

по культурантропологии девичества (2000)


Ирина Прусс


Сексуальная революция? В городе Шадринске ее не было


Очередной миф: в СССР не было секса; в России его слишком мно­го. Даже Дума, кажется, посчитала нужным принять очередное исто­рическое решение в борьбе с развратом: то ли порнографию совсем за­прещали, то ли в конце концов ограничились ее ссылкой на перифе­рию городов. По глубокому убеждению многих учителей, врачей, со­здателей разоблачительной «чернухи» поздних восьмидесятых и ран­них девяностых, публицистов, как раньше говорили, «на моральные темы» и многих-многих других, в том числе беспокойных родителей, бабушек и дедушек любых профессий, историческое решение сильно запоздало: сексуальная революция в России к моменту его принятия не только свершилась, но уже принесла горькие свои плоды. Потому гораздо актуальнее, чем ссылка порнографии на городские задворки, теперь кажется бесплатная раздача презервативов в школах и все­общий охват молодежного населения страны страшилками про СПИД.

И презервативы, и сексуально-медицинское просвещение, наверное, можно только приветствовать – только хорошо бы действительно знать аудиторию, к которой со всем этим обращаешься. Молодежную аудиторию Москвы, Питера – но и Сибири, Урала, и Дальнего Востока, и ближнего Нечерноземья.

Например, очень хорошо авторам сексуально-просвещенческих программ, сплошь, разумеется, столичным жителям, познакомиться с культурологическим исследованием Сергея Борисова из города Шадринска Курганской области, небольшого, но сплошь промышлен­ного городка, который вполне может сослужить службу нашего социокультурного Middletown-а. По просьбе ученого студентки местных вузов создали в общей сложности около десяти тысяч рукописных страниц «интимно-эротических» воспоминаний (разумеется, анонимных) о своем детстве и отрочестве. Для меня многое в докладе Сергея Борисовича Борисова (отпечатанном там же, в Шадринске, на ротапринте, как водится, тиражом 100 экземпляров) оказалось большой неожиданностью.


Время невинности


Наше общество слегка напоминает старую деву, которая скрывает жгучий интерес к определенным темам ханжескими воплями, избегает говорить о них (и изучать их – исследований, подобных шадринскому, у нас практически нет), всегда и во всем подозревает «что-то не то» и в конце концов черпает информацию из анекдотов и грязных сплетен.

Показания анекдотов дают разгуляться воображению: в одних просветить папу насчет секса порывался четырехлетний карапуз, в других то же самое снисходительно пыталась объяснить маме десятилетняя девочка. Уважаемый профессор, специалистка по детской психологии, недавно без всяких анекдотов, с искренним возмущением рассказывала, что в детских садах малыши то и дело пристраивают куклу-папу на куклу-маму, приписывая это глубоко развращающему влиянию телевизионных сериалов. Профессор как-то выпустила из виду наше недавнее коммунальное прошлое, когда дети, жившие в одной комнате не только с родителями, но и с близкими родственниками, могли все это наблюдать «живьем» – от чего, по Фрейду, у них должна была произойти глубокая фрустрация и психологическая травма на всю оставшуюся жизнь.

А на самом деле, в среднем до шести-семи лет шадринские девочки, как и девочки бесчисленных поколений до них, убеждены, что их принес аист, купили в магазине, нашли на огороде или в лесу.

Лет с семи они уже твердо знают, что дети появляются из живота женщины, но о том, как они туда попадают, а потом являются миру оттуда, представления весьма причудливые. Объяснения волшебные (фея с палочкой – правда, она появляется не по первому желанию, а лишь к замужним женщинам, чтобы у ребенка потом был папа); физиологически-механические: ребенка сначала на операционном столе запихивают в живот матери, чтобы там подрос немного, а потом снова разрезают и достают. Есть ещё версия изначального присутствия крохотного ребенка в животе любой девочки – он растет вместе с нею, а потом, когда придёт время, мать начинает есть специальную пищу (вариант – таблетки), живот ускоренно растёт, его разрезают и достают готового к жизни ребенка. Специальная еда и таблетки присутствуют во многих подростковых сюжетах на эту тему.

С годами девочки все больше склоняются к тому, что для появления ребенка необходимо, чтобы папа и мама провели ночь вместе, в одной постели – но что они там должны для этого делать, остаётся большой загадкой. Среди других возможных источников зачатия, кажется, решительно лидирует поцелуй. Дальше этого лет до 12-15 девочки обычно не идут; в материалах Борисова описан случай – и не один, когда пятнадцатилетняя девочка, впервые поцеловавшись с мальчи­ком, запаниковала и долго следила за размером своего живота в ожидании ребенка.

И завершается весь этот образовательный цикл глубоким шоком, когда девочки, обычно между 12 и 15 годами, узнают, как это бывает на самом деле. Наиболее распространенная реакция – нежелание верить, что так ведут себя их собственные родители, даже отвращение к ним. Сила шока сама по себе говорит о глубокой невинности подростков, входящих в пору физиологической зрелости.

Получается, врут анекдоты. Ни в десять, ни, тем более, в четыре года ребенок не может рассказать о сексе ничего вразумительного. Но невразумительные нелепости, нагроможденные в его сознании, имеют, оказывается, свою историю и свою логику…


Древность невинности


Подавляющее большинство этих нелепостей занесено в детские головы не обрывками школьных знаний, не научно-популярной литературой для детей и юношества и не такими же телефильмами, не другими, увиденными краем глаза взрослыми телефильмами с «крутой» эротикой – все это, как выясняется, скользит по их сознанию, почти не оставляя следа.

В основном, детские и подростковые представления о зачатии и рождении глубоко архаичны, восходят к древнейшим пластам культуры и вообще неведомо как пробились к современным детям.

Борисов приводит множество тому доказательств. «Чадотворная» способность слюны, например, в которой уверены многие современные девочки, – мотив, известный в мировом фольклоре. В одной из индийских сказок олениха слизывает слюну раджи: «…И от плевка раджи олениха понесла, и в положенный срок родилось у нее человеческое дитя». А в скандинавской мифологии важные люди, асы и ваны, собирают в особый сосуд свою слюну, и там зарождается существо, вобравшее всю мудрость предков.

Сюжет зачатия от чего-то съеденного, популярный среди детей, известен в русских сказках и в мифах папуасов киваи, в фольклоре курдском, индийском, хантыйском, древнекитайском, арабском и памирских народов.

Уверенность девочек, что дети появляются из подмышки, некогда разделяли казанские татары и башкиры, тобольские и омские татары. Тот же сюжет встречается в германо-скандинавской мифологии, в преданиях австралийцев аранда, в тибето-монголо-бурятском эпосе. А индейцы Калифорнии рассказывали, как человек в перьях – Великий Ворон Куксу – именно из подмышки извлек в первые дни творения каучуковый шар и превратил его в землю.

Между прочим, версия разрезания живота для того, чтобы достать ребенка, по всей вероятности пошла не от распространенной практики кесарева сечения, а из мифов, бытовавших задолго до появления такой практики. Вот вам, пожалуйста, один из множества таких сюжетов, привезенных этнографами с Маркизских островов: в долине Ваинои вообще не было мужчин, женщины беременели, съев корень пандануса. Когда приходило время рожать, жрицы разрезали матери живот. Мать умирала. «Так было всегда».

Все эти причудливые версии современные девочки черпают чаще всего не из книжки «Сказки и мифы народов мира». Так говорит мама. Так рассказывают друг другу сверстницы. Наконец, версии могут явиться плодом самостоятельных размышлений и фантазий.

Великий психолог Карл Юнг, которому пятилетняя девочка Аня объяснила, что дети появляются, если мама съест апельсин, отметил принципиальную архаичность детского мышления, породившего такую картинку. Возможно, именно это свойство детского ума и делает его особо восприимчивыми к одному – например, к каким-то сказочным сюжетам, к мотивам передаваемого из поколения в поколение детского фольклора, и невосприимчивым к другому – излюбленным эротическим мотивам современной рекламы, клипов, фильмов взрослой культуры. Архаика служит чем-то вроде защитной оболочки для юного сознания, может быть, оберегая его от преждевременного знания (кто, впрочем, скажет, когда – «прежде», а когда – как раз вовремя?).

Во всяком случае, даже вполне добротные с точки зрения науки сюжеты обретают в детском мозгу весьма причудливые очертания: в одной из работ рассказано о девушке, которая в пять лет (до поступления в детский сад) была убеждена, что лично произошла от обезьяны – как и все вокруг. «…Для того, чтобы у мамы с папой поя­вился ребенок, они сдают свою кровь в больнице, её смешивают с кро­вью обезьянки и дают обезьянке выпить кровь, и получается ребенок».