Олег Слободчиков по прозвищу пенда
| Вид материала | Документы |
- Олег Слободчиков – Заморская Русь, 7025.04kb.
- Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
- Е. Е. Пронина, В. В. Абраменкова, В. И. Слободчиков. Заключение медиапсихологической, 658.14kb.
- Жил-был один батрак. Он работал на чужих полях, тем и зарабатывал себе на жизнь. Унего, 45.08kb.
- Мне хочется познакомить вас с человеком по имени Сянцзы, а по прозвищу Лото Верблюд, 2372.12kb.
- Программа VII всероссийской недели психологии образования «Машина времени», 86.98kb.
- Олег Анатольевич Усов подпись Контактное лицо: Усов Олег Анатольевич, конкурс, 1883.42kb.
- Приднестровской Молдавской Республики. Авторы, исследовав широкую нормативно-правовую, 2110.66kb.
- «Алисианс». Французский эпос, 49.02kb.
- О. В. Михайлов Михайлов Олег Васильевич, 170.11kb.
Князец в сияющем доспехе шевельнул широкими плечами. С коней соскочили два проворных молодца, подхватили его под руки, сняли из седла, поставили на землю. Затем, поддерживая с двух сторон, помогли ему спуститься с яра. Тяжело переваливаясь с боку на бок, с ноги на ногу, князец двинулся к промышленным. За ним почтительно шли два молодца в халатах из блестящего шелка, в островерхих, обшитых серебром шапках. У обоих из-за одного плеча торчал лук, из-за другого — колчан со стрелами. Последним из послов ковылял толмач.
Пенда сбил на ухо колпак, окликнул Федотку, Ивашку и Синеульку, велел идти за ним.
— Шапку брошу — дашь залп по конным, — приказал Луке Москвитину, оставляя его за себя.
Послы сошлись в тридцати шагах от берега. На князце был добротный камчатый халат. На груди висела чеканная серебряная пластина. Замшевые черные штаны были заправлены в сапоги из рыбьей кожи. Островерхий серебряный шлем с насечкой, с круглым шлифованным камнем был надет поверх шапки черного головного соболя. По спине князца свисала толстая коса.
Оглядев Пенду в кожаной рубахе и в мокрых бахилах, Федотку в поношенном суконном кафтане с полами в подпалинах, он усмехнулся, отчего его пухлые, как подушки, щеки весело дрогнули, а маленькие пристальные глаза снисходительно заблестели.
Он присел на корточки, приглашая к долгому разговору. Пенда сел на окатыш, по-татарски подвернув ноги, положив саблю на колени. Дородный князец возвышался на голову над шапками промышленных, подставляя лоб под стволы пищалей.
— Если ты, удалец, сын широкой земли, — спросил он через толмачей, — где ты родился-появился? На берегу какого моря? У подножья какой горы?
— Родился я в дальней стороне! — ответил передовщик. — На закате дня, на берегах двух морей и широкой реки Дон. Если быстро ехать на хорошем скакуне, можно добраться туда за три года. А родители мои были храбрыми воинами. При крещении получил я имя Пантелемон, друзья же зовут Пендой.
Показывая удивление, один глаз князца закрылся бровью, другой стал круглым, как срез ствола.
— Я родился в восточной стороне, у подножья пяти гор, у истоков лесного родника, — в свою очередь поведал он. — Скот и панцирь получил от достойных родителей племени балагат, с известным своим именем, с громкой своей славой, — перевел его слова толмач, а после Синеулька. — А зовут меня Баяр-баатар!
Переспросив, откуда и куда идет ватага и долго ли находится в пути, он в изумлении покачал тяжелой головой, посаженной меж широких плеч без шеи, и сказал, глядя в оба глаза:
— Для человека, рожденного сильным, земля — для того чтобы по ней разъезжать. Для человека, рожденного слабым, земля — для того чтобы сиднем сидеть!
После этого он почтительней стал выспрашивать, велика ли страна, откуда прибыли промышленные, кто у них хаан и сколько у того хаана ясачных народов?
Отвечал передовщик, что царь у них милостивый и всесильный. Подданных у него без счета, а землю вокруг никто еще не объезжал. Из одного конца в другой ватага шла три года. Такая большая земля у царя.
Говоря о царе, Пенда встал и поклонился на закат. Князец, думая, что толмач оговорился, раз и другой переспросил — три года или три месяца? Удивился, услышав настойчивый ответ. Тяжело поднявшись, поклонился на запад и сказал, что его хаан тоже всесильный и владеет многими народами. А пути к нему три месяца. После чего поклонился на восток.
Пенда, выслушав толмача, тоже поклонился на восток. И стали они с князцом друг у друга спрашивать через толмачей о здоровье царей и о здоровье их родственников, воинов и скота. Поговорив о царских делах, снова присели и приступили к делам дня.
Пенда сказал, что идут они от йохов, ищут похожих на себя людей. А йохи, дескать, указали, что такие люди живут где-то в верховьях реки. И даже называли их
братами.
Глубоко вздохнув, князец покачал тяжелой головой и сказал:
— Они указали тебе землю, где ты не найдешь счастья, но узнаешь много бед. Людей с бородами до пупа наши данники недавно видели к закату на Илэл-реке.
Передовщик стал выспрашивать, а князец охотно рассказал, что в полудне пути на хорошей лошади есть исток реки, которая течет то на полночь, то на закат. В ее низовьях есть люди с большими бородами и с круглыми глазами. Пенда стал спрашивать, какого цвета у тех людей волосы и бороды. Князец пошарил рукой в траве, отыскал прошлогодние желтые стебли и насмешливо приставил к подбородку, где курчавились редкие черные волоски.
Довольный обстоятельным ответом, передовщик стал выспрашивать про хлеб и про волок. Много ли возьмут за труды здешние народы, чтобы перетащить струги в реку Илэл?
Князец предусмотрительно объявил, что надо смотреть рухлядь. Его интересовали соболя и лисы.
Передовщик приказал стоявшему рядом Ивашке, а тот крикнул ватажным у стругов:
— Семейка, принеси-ка нынешних соболей и лис!
Видя, что разговор идет мирно, многие из всадников спешились или разлеглись на крупах коней и отпустили поводья, давая им щипать траву, ватажные тоже присели на борта стругов. Оружие держали в руках и фитилей не гасили. Молодой устюжанин вытащил кожаный мешок, вынул из него, тряхнул, расправляя, увязанный бечевой за отверстия глаз соболий сорок. С тесаком на боку, с топором за спиной подошел к послам, подал меха.
Пенда потряс примявшихся соболишек. От него не укрылось, как загорелись глаза князца и его спутников. А соболя были не лучшие, рыжеватые, по мангазейским ценам рублей по шести за сорок. Сняв со снизки лучшую рухлядь, он одарил князца с послами тремя соболями и красной лисой.
— Если добро человеку сделаешь — не забудется до окончания века, — сказал князец, тяжело вставая. — Если зло сделаешь — до конца жизни запомнится!
Хорошие, умные слова говорил Баяр-баатар, но прибыльных торговых дел в одиночку и торопливо не решал. Он пригласил промышленных на свой стан.
Стороны разошлись, довольные друг другом. Восемь всадников спустились верхами к воде, бросили бурлакам концы волосяных арканов. Те связали их со своими бечевами и пошли берегом налегке с пищалями и луками. Остальные конники поддали под бока застоявшимся лошадям и умчались галопом, подняв клубы пыли с просохшей земли.
Струги гужом быстро пошли против течения. Ватажные на шестах едва успевали отталкивать их от берега.
— Фитили гасить! — наказал передовщик. — Пищали — при себе. Трут держать под рукой. Друг от друга не отставать.
— Не обидим ли недоверием? — с сомнением покачал головой Лука.
— Лучше обидеть! — буркнул передовщик, — чем, показав слабость и доверчивость, соблазнить к нападению.
Старый Лука пожал плечами, дескать, тебе видней — ты перед нами и перед Богом в ответе.
Вдали от берега реки, которую балагаты называли Зулхэ, показалась обширная, вытоптанная до черной земли яланная поляна. На ней стояли пять просторных приземистых юрт, крытых кошмой, несколько круглых деревянных домов, рубленных в шесть стен, загоны, лабазы. На берегу против селения был сложен из камня жертвенник. Синеулька, без устали болтавший с толмачом, сказал, что балаганцы называют его «бариса», а их шаманы зовутся «боо». Здесь они приносят жертвы Ажарай-бухэ. По русским понятиям — и водяному дедушке, и казачьему Егорию разом.
На плотно уложенной куче камней лежали ленты и шкурки белок. Ватажные, к удовольствию всадников, бросили на него пару горностаев. Передовщик внимательно осмотрел селение и его окрестности. Всадники, смотав волосяные арканы, ускакали к большой белой юрте на пригорке. Там спешились. Возле юрт и загонов оседланными не было и половины из тех коней, на которых ватажные видели воинских людей.
— Не один, видать, стан у них! — щурясь против солнца, оглядел селение Лука. — Могли и за подмогой разъехаться.
— Могли! — согласился передовщик. — Бог не без милости, степняк не без коварства.
Хоть были вокруг дремучие леса, но всеми манерами, видом и жизнью встреченный народ походил на кочевых жителей степей.
— Торопливых бесед здесь, видать, не любят, — от былой обиды кривя губы, обернулся передовщик к столпившейся у стругов ватаге. — Просторных хором для нас нет. А дело к вечеру! — глянул на катившееся к закату солнце. — Спустимся-ка мы к лесу, что перед мысом, — указал на густой сосновый колок с выщипанной до самой земли травой. — Срубим засеку и заночуем.
Едва высадились ватажные на берег и стали рубить деревья, к ним из селения прискакали два всадника. Погарцевав возле табора, они сошли с коней. Пенда отправил к ним для разговора Луку с Синеулькой.
С почтением поглядывая на сивую бороду старого промышленного, посыльные сообщили слова баатара и его брата, что время позднее, солнце закатывается, сумерки наступают. Завтра, как только поднимется на небо круглое красное солнце, Баяр-баатар и его народ будут ждать гостей на пир, чтобы поговорить о делах и силу рук своих испытать.
Всадники отвязали от седел по свежему телячьему стегну и передали в прокорм на ужин.
Лука с Синеулькой вернулись к табору, сгибаясь под тяжестью мяса. Ватажные, разглядывая жирное стегно, большой радости не проявляли. Полпуда проса или овса были желанней. Передовщик раз и другой спросил Синеульку о словах посыльных людей.
Многие мелочи, которым не придал значения толмач, интересовали его. Несколько раз переспрашивал, как называет себя этот народ. И удивлялся, что зовут себя здешние люди то «балагат», то «быраат». Интересовало передовщика, как называют их, русских ватажных, посыльные и толмач. Цепкая память Синеульки запомнила слово «мангад».
В сумерках промышленные навалили деревьев верхушками в разные стороны от стана. Заострили сучья, защищающие от налета всадников. С одной стороны были песчаный мыс и река. С двух других сторон подходы к засеке просматривались на выстрел. И только с запада, лесом, можно было прокрасться к стану шагов на тридцать. Струги были на виду и рядом. Лучшего места для ночлега поблизости не сыскать.
Не напоминая об утренней распре, передовщик сухо распоряжался: кому разводить костры, кому нести дрова, кому готовиться в ночной дозор и где стоять. Он поглядывал на братский стан и все думал, какой тайный умысел мог быть в словах посла, приглашавшего на пир и состязание. Но как ни думал, то и дело выспрашивая Синеульку, которому надоело говорить одно и то же, не мог уразуметь готовившегося коварства.
— Не знали, что нас так много, — советовался с Лукой Москвитиным, с Федоткой и Сивобородом, — хотели напасть и пограбить. Явно… Увидели силу, зазвали к себе. Кабы хотели перерезать ночью, стали бы сейчас угощать и расселять по разным местам. Про состязание не обмолвились бы. Или, по-вашему, не так?
Думали ватажные, но ничего прояснить не могли. Стемнело. Из засеки видно было, что на стане у «братов» готовились к празднику: возле костров метались тени, пахло паленой шерстью, при свете огня женщины в просторных халатах, в белых тюрбанах перебирали внутренности забитых животных.
— Морда у князца будто знакомая! — морщил лоб, пытаясь что-то припомнить, Лука. — Где-то видел мордастого! А где?
— И мне так сперва почудилось! — вскинул удивленные глаза передовщик. — В ополчении, под Нижним, татар разных, черемисов много было. Думал, вдруг там встречал кого похожего.
— Каши бы! — ворчал Сивобород, длинным ножом срезая с костей дареное мясо.
— Масло коровье у них есть! — шепеляво укорял ходивших в посольство Михейка Скорбут. — Нет бы сказать, чтоб прислали зерна.
Подкрепив душу молитвой, а тело скоромной пищей, стали ватажные готовиться к ночлегу. Засека получилась доброй. Ни конным не пробиться к кострам, ни пешим не прокрасться. Дозорные с пищалями сидели со всех сторон, прислушивались к звукам и шорохам.
— Сказывали нам деды, — тихо говорил Лука Москвитин, глядя в звездное небо, — а они от своих дедов слышали, что во времена стародавние Русь, Дикое Поле и степь ногайская жили одним законом и одними царями. Сдается мне, «браты» те законы помнят. — Помолчав, хмыкнул: — Ну где мог видеть князца или его близкого родственника?
Вдруг приподнялся на локте Угрюмка, скинул одеяло, сел, восторженно озираясь по сторонам:
— Вспомнил! — радостно вскрикнул. — Вспомнил — где! На золотой бляхе, что у Ивашки!
Удивляя туруханских и гороховских покрученников, загалдели холмогорцы и устюжане. Кто крестился, кто к ночи поминал нечистого. Передовщик с облегчением вспомнил золотую голову с вислыми щеками и вольготней вытянулся у костра.
— Неспроста знак! — зевнул, глядя в небо. — Помолчал и приказал: — При братах о том помалкивать.
— Хорошо бы про золото да про серебро попытать, — пошевеливая угли веткой, сказал Федотка. — Сами ли добывают и чеканят? У князца серебряный пояс видели?
— Сам и спросишь! — снова зевнул передовщик. — Завтра с Семейкой да с Ивашкой оденетесь во все лучшее и пойдете на пир. Синеульке у их толмача выспросить с опаской — что такое «мангад».
На синем небе с восточной стороны заалела заря утренняя. Когда поднялось солнце над рекой, к засеке выехал всадник на вороном коне, в высоком блистающем шлеме, с серебряной пластиной на груди поверх камчатого халата. Кривая ордынская сабля висела на поясе. Чуть позади рысили два всадника с пиками.
Передовщик перетянул кушаком чресла поверх тунгусской кожаной рубахи, надел стоптанные красные сапоги и саблю, поправил казачий островерхий колпак. Лучше приодеться было не во что. Синеулька, стоявший в дозоре с середины ночи, успел поспать. Он протер глаза и был готов идти на пир. Тунгусу собраться — и подпоясываться не надо.
Всадники спешились у засеки. Передовщик и Синеулька вышли к ним. Обменявшись приветствиями, Пенда провел их на табор, с почетом усадил у костра. От рыбы гости брезгливо отказались. Отщипнули печеной утятины, без удовольствия попробовали мясо. Уходить они не собирались, показывая, что намерены остаться почетными заложниками.
О том, требовать ли на утро аманат, Пенда думал всю ночь. Поблагодарив мысленно Господа, удивился, что браты знают законы и этикет Дикого Поля, хоть между ними и Волгой-рекой путь не мерян.
Он повел за собой молодых устюжан и Федотку. Будто вспомнив о чем-то, окинул взглядом Угрюмку в добротном зипуне, в сбереженных сапогах, но позвал за собой Луку Москвитина. Наказав развлекать и угощать знатного гостя, почетные послы вышли из засеки.
Захрапел, злобно кося глазом, вороной жеребец, забил копытами. На миг остановился возле него передовщик. Любуясь, глянул на коня, гордо задравшего голову на длинной шее, жадно втянул в себя его запах и, не оборачиваясь, зашагал к юртам. За ним спешили седобородый Лука, толмач да молодые промышленные.
День обещал быть жарким. В выщипанной траве весело потрескивали кузнечики. Над решетчатыми стенами юрт был задран войлок. В тени благодушно ждали пира жители стана.
Перед юртой, по сторонам от входа, в двух кострах жарко горел кизяк. С обеих сторон стояли по пять молодых воинов в цветных шелковых халатах, с саблями в руках. У коновязи всхрапывали, били копытами оседланные кони.
Пройдя меж почетных шеренг и между костров, передовщик напомнил:
— На порог не ступайте!
Промышленные учтиво вошли в прохладную, богато убранную юрту. На шелковых подушках сидел князец Баяр-баатар без доспехов, с кривым кинжалом, заткнутым за серебряный пояс. На голове его была шитая золотой нитью островерхая шапка с блиставшим камнем во лбу. Без боевых доспехов баатар еще пуще походил лицом на голову степняка с золотой бляхи, чудным образом доставшейся Ивашке Похабе под Тобольском.
Рядом с князцом важно восседали родственники, малолетние сыновья с племянниками. За их спинами возлег шаман с бубном. Он заметно отличался от тунгусских шаманов и жрецов-йохов, но по лицу видно было, что братский «боо» 1 не грешного мира воин.
Пенда через Синеульку, а тот — через братского толмача стали спрашивать о здоровье князца, его семьи и народа. Не показывая недоумения, русичи то и дело воротили глаза на серебряный крест, висевший в юрте со стороны заката. Князец приметил это любопытство пришельцев и хитровато разглядывал кресты на их шеях. Полные щеки подрагивали от веселой насмешки, глаза лукаво блестели.
Когда закончились ритуальные расспросы, в юрту вошли женщины в шелковых халатах, в белых тюрбанах и стали стелить кожи между сидевшими людьми. На них ставили деревянные и серебряные блюда с мясом, с ягодой, с кореньями, вареный овес и множество молочных яств.
От духа каш и вида соли в плошках у молодых промышленных кружились головы. Лука с Пендой делали вид, что равнодушны к пище. Лица их были строгими и сосредоточенными. Они мысленно читали молитвы.
Передовщик отметил про себя, что тунгусский язык понимали многие из собравшихся. Поглядывая на лица людей в юрте, он неспешно рассказывал про промыслы и народы, с которыми встретился в пути. Синеулька передавал его слова по-своему. Братский человек переводил для князца. Его то и дело поправляли сидевшие вокруг князца.
Раз и другой глянув на серебряный крест, висевший на войлочной стене, Пенда завел разговор о том, что много слышал в пути сюда о народе со светлыми глазами и волосами, который живет в здешней стороне, у реки Елунэ-Зулхэ. Всем своим видом он показал, что опечален несбывшейся встречей.
Братские люди стали переговариваться. Синеулька крутил головой, постреливал глазами, стараясь понять спор без здешнего толмача.
За всех споривших с важностью ответил князец, что таких людей знавали в старые времена, а теперь они перевелись: одни ушли встреч солнца, других, с бородами до пупа, видели весной в низовьях Тунгусской реки. Они там дрались с желтыми шаманами.
— С желтыми боо 1 сильно спорят, — опечаленно подтвердил слова князца сидевший за его спиной шаман в кожаной рубахе, обшитой снизками бечевы, беличьими и горностаевыми хвостами.
Синеулька глянул на передовщика и пожал плечами, дескать, он все правильно перевел. Пенда с Лукой уткнулись подбородками в грудь, свесили головы, пытаясь понять, о каком народе идет речь.
Указывая глазами на деревянные кресты на шеях промышленных и на свой серебряный крест, к которому гости проявили интерес, князец добавил:
— Этот крест перешел в мой дом от предков матери из племен кэрэитов 2. У них была белая вера в смертного человека, ставшего бессмертным богом.
Пенда аж бородой затряс и тайком зачесал зазудившуюся отметину на скуле. Он опять ничего не понимал. Заметив удивление на его лице, князец раздосадованно опустил тяжелую голову, что-то прорычал под нос и громко чихнул, дернув вислыми, лоснящимися
щеками:
— Черные, желтые, белые… Уй! Надоели все! — перевел его слова Синеулька, скорчил такое же лицо, как у князца, так же тряхнул лохматой головой. В юрте приглушенно рассмеялись. Улыбнулся и князец, удостоив толмача насмешливого взгляда.
За едой промышленные узнали много полезного о народах, живущих к полудню и к восходу. Узнали и самое заветное на нынешний день: браты балагатского племени пахали землю в удобных местах и имели запас проса, овса.
После еды, поблескивая насмешливыми щелками глаз, князец с важным видом стал рассуждать:
— Мужчина хорош в молодости; козлятина хороша свежесваренная. Мужчина добьется задуманного; женщина сошьет скроенное! — Он дал гостям подумать над сказанным. Пенда понял, что сейчас будет сделано какое-то важное предложение. И князец кивнул большой головой на крепкой, как пень, шее: — Пора испытать силу наших рук!
Родственники весело загудели и стали выходить из юрты. Они ободряли широкоплечего молодца в коротком халате, туго обтянутом по чреслам кушаком. Передовщик понял, что князец выставляет против него борца.
— Не обожрался? — строго спросил Семейку Шелковникова. — Натощак-то легче бороться.
— Ничо! — примериваясь взглядом к дородному поединщику, пробубнил тот. Не было в лице молодого устюжанина ни робости, ни насмешки над противником.
— Наше дело гостевое! — напомнил передовщик. — И зашибить нельзя, и слабость показать опасно. Надо примучить, сил лишить. А мы уж помолимся!
Под восторженные возгласы собравшихся борцы сошлись. Они долго топтались друг возле друга. Балаганец схватил Семейку за рукав льняной рубахи и оторвал его под насмешки родственников. Сопрела рубаха на теле за годы промыслов.
Поймал и Семейка балаганца за одежду. Бросить на землю дородного молодца не смог, но халат содрал и обнаружил под ним скользкое, смазанное жиром тело. Вскоре он сам остался без рубахи, с лохмотьями, висящими на поясе.
Лука, Ивашка и Федотка сначала тихо, потом в голос стали намаливать: «Помогай, Господи!». Пели они все громче, укрепляя дух Семейки, все распевней, так, что русский борец стал приплясывать.
По другую сторону от поединщиков сел шаман с бубном, застучал пальцами по натянутой коже. Трое ватажных привольней стали креститься и кланяться на восток, да так громко, что голос шамана не всегда был слышен.
Молодой балаганец разъярился. Черные волосы растрепались, встали дыбом. Зубы заскрежетали. Раз и другой бросился на Семейку — и промахивался под осуждающие возгласы родственников. Потный и багровый от ярости, он взревел, как раненый бык, с мутными от гнева глазами.
Князец поднял руку, и борцов растащили.
— Силой наших рук нам друг друга не одолеть, — заявил он и оправдался: — Черному боо 1 духи не помогают — бубен оживлять надо. Желтый боо подвески сломал. Наш кузнец помер. За другим послали — не приехал. — Князец важно повел большой головой и объявил: — А теперь мы испытаем быстроту наших стрел, меткость больших пальцев!
Ивашке дали оседланного коня, он галопом съездил в засеку за луками и стрелами. Балаганцы отмерили расстояние в пятьдесят своих длинных, почти в рост человека, луков. Каждый стрелок положил на землю или повесил на кольях по два кожаных мешочка с шерстью.
Первыми выстрелами все стрелки попали в цель: кто в край, кто в середину. Кто стрелял точней — приблизили цель на тридцать луков. Когда на расстоянии в десять луков повесили мешочки величиной с кулак, стрелял князец поющей стрелой