Уильям Боннер: «Судный день американских финансов: мягкая депрессия XXI в.»
| Вид материала | Документы |
- Манипуляция международным общественным сознанием, 90.97kb.
- Ю. Л. Нуллер Депрессия и деперсонализация, 2528.03kb.
- Д. М. Кейнс и "великая депрессия" «Кейнсианизация Америки», 27.74kb.
- Великая Американская Депрессия: к чему может привести крах фондового рынка?, 589.67kb.
- Iподписал Высочайший Манифест об учреждении Министерства финансов России. Вэтот день, 109.43kb.
- Образовательная программа «Мягкая игрушка» Для детей 7-12 лет Срок реализации программы-3, 312.46kb.
- И. С. Баха История-самая пристрастная из наук. Когда она пленяется каким-нибудь человеком,, 478.32kb.
- Тест на выявление стресса. Упражнения по выходу из стресса, 578.54kb.
- Когнитивно-прагматический анализ системы концептов в инаугурационных речах американских, 325.4kb.
- Американский менеджмент на пороге XXI века, 4296.21kb.
Полет фантазии
Всего лишь за два десятилетия до этого, в начале XX в., царил дух оптимизма:
В начале XX в. род людской оповестили, что теперь люди смогут делать машины, летающие по воздуху. Неизмеримо расширились перспективы и горизонты человечества, и новые идеи появлялись с. невероятной скоростью.
Уинстон Черчилль
В самом начале нового столетия, 17 декабря 1903 г., братья Орвилл и Уилбур Райт продемонстрировали, что вожделенная мечта о путешествиях по воздуху стала реальностью. На ветреных лугах Северной Каролины впервые в истории самолет оторвался от земли и полетел.
К 1919 г. в конструировании и производстве самолетов и танков был достигнут значительный прогресс. Стало ли от этого положение человечества лучше или хуже, чем в 1914 г.? Вряд ли можно дать положительный ответ с учетом опустошения, произведенного Первой мировой войной. Перед авиацией открывались большие перспективы. Самолеты оказались очень полезны, но всего через пару десятилетий, во время Второй мировой войны, они послужили целям еще более яростного разрушения, бомбы сыпались на Лондон, был даже поврежден командный бункер Черчилля.
«Мы принимали почти за данность, что наука будет для нас и впредь источником всяческих благ, – объяснил Черчилль. По это не сопровождалось соответствующим ростом самого человека, будь то умственное или моральное возвышение. Его мозги не стали лучше, хотя работать им приходится напряженнее… Кодексы чести, морали и поведения, разделяемая сотнями миллионов страстная приверженность принципам свободы и правосудия для нас намного ценнее всего, что могут дать любые научные открытия». Человек настолько уверился в своей непогрешимости, заключает Черчилль, что «пока он лелеял иллюзию своей растущей власти над миром и ликовал по поводу новых уловок, он стал игрушкой, а теперь и жертвой всевозможных волнений и течений, вихрей и торнадо, по отношению к которым он оказался таким беспомощным, каким не бывал уже долгое время».
К концу Первой мировой войны погибло почти 8 млн человек, более 21 млн было ранено и почти 2 млн пропало без вести,26 по это было лишь начало. XX в. только начинался.
Резня в промышленных масштабах
До Французской революции и индустриализации войны носили более локальный характер. Армии отправлялись в поход на короткое время, обычно на летние месяцы, когда дороги были проходимы, а время уборки урожая еще не наступило. Они творили свои бесчинства и возвращались домой. Массовые войны были редки. В вооруженных конфликтах участвовали лишь те, чья жизнь и земли были под угрозой, например, со стороны восточных варваров. Чаще имели место локальные стычки, скажем, один монарх против другого, во главе сравнительно небольшого числа наемных солдат. В 1066 г. Вильгельм Завоеватель (до того известный как Вильгельм Ублюдок) завоевал Англию с отрядом примерно в 5000 человек.
В XX в. войны, наоборот, стали массовыми. Даже гражданские лица были призваны на военную службу, чтобы выполнять вспомогательные функции. Во время Второй мировой войны американских женщин призвали на предприятия авиационной промышленности, чтобы заменить ушедших в армию мужчин. Мобилизация охватывала все население, и эти войны оказались более дорогостоящими, в плане денег и человеческих жизней, чем любые войны в прежние времена, и это несмотря на то что единственной целью этих войн было разрушение.
Почему такие войны были характерны для XX в., но не для более ранних времен? Мы предлагаем два объяснения. Первое стандартно: никогда прежде не была возможна жестокость в таких масштабах. Чтобы вести войны с промышленным размахом, потребовалась поддержка промышленности, опирающейся на постоянно обновляющиеся технологии. Второе объяснение: никогда прежде столь большое число людей не могло одновременно разделять столь много дрянных идей. Благодаря развитию средств связи люди устремились к коллективистским идеям, как мошкара на пламя. Они начинали вторить всякой бессмыслице и делали свою жизнь жалкой посредством войн и мятежей, которые не улучшали их благосостояние, а всего лишь помогали отвлечься от личных проблем.
Интернет вовсе не был таким уж революционным явлением, как воображали пророки Новой эпохи. В последние 200 лет стоимость средств связи непрерывно падала – от телеграфа к телефону, радио, телевидению и любительской радиосвязи. В сочетании с дешевой прессой все это увеличивало доступность информации почти для каждого, но одновременно облегчалось возникновение огромных толп и финансовых пузырей. В начале XX в. железные дороги, телеграф и популярные газеты сделали возможными самые большие и дорогостоящие войны в человеческой истории, в которых участвовало больше людей, чем когда-либо прежде. К концу столетия Интернет и телевидение сделали возможными самые гигантские финансовые пузыри в истории, также отличавшиеся небывалым числом участников.
Исторические оптимисты
«В мире все еще много плохого, но жизнь постоянно улучшается. Так или иначе, со временем трудности преодолеваются через новые возможности», написал в 2001 г. Портер Степсберри в летнем выпуске своего бюллетеня.27 Тем самым он обозначил свою принадлежность к большой группе исторических оптимистов, технофилов и Истинно верующих в свободный рынок, таких, как Джордж Гилдер, Пол О'Нил, Джеймс Глассмеп, Лоренс Кудлоу, Майкл Мэрфи и почти все остальные благонамеренные республиканцы и демократы Запада. Все они убеждены, что поступательное движение прогресса неизбежно и неостановимо.
«Большинство людей сегодня богаче, чем 100 лет назад»,28 пишет Степсберри. И сегодня они живут дольше. Это выглядит достаточно убедительным доказательством. Нет сомнений, что в будущем люди будут жить еще богаче и дольше, не так ли? Может, да, а может, и нет. Может быть, Господь шепнул на ухо Степсберри о Своих планах. А может, и нет.
В конце XIX в., как и в конце XX в., тоже казалось, что прогресс неизбежен. Люди ожидали, что прогресс охватит все стороны жизни. Мировая экономика процветала. Промышленная революция шпарила па полном газу, и ее дымный выхлоп разносился по всему миру. Из Парижа до Москвы уже можно было добраться со всеми удобствами на поезде. Лондонец мог выписывать свои ароматизированный чай прямо с Востока, а ковер – из Стамбула. Можно ли было усомниться, что это изобилие новых товаров, свободных рынков и просвещенного политического руководства – будет длиться и впредь?
К концу XIX в. в странах Запада было искоренено рабство и вышло из употребления применение пыток (по крайней мере открытое). Belle Epoque 29 достигла апогея, и казалось, что личная безопасность повышается, манеры и искусства совершенствуются. Более того, в Европе уже почти 30 лет не было больших войн, и распространилось убеждение, что войны остались в прошлом, что в будущем им нет места.
Но всего через несколько лет началось движение вспять, наступила эпоха самых кровопролитных и варварских войн в истории. За 1914–1918 гг. Франция потеряла 20 % молодых мужчин призывного возраста, а ведь столетие только начиналось! С 1914 по 1945 г. почти без передышки люди с невиданным размахом стреляли друг в друга, пытали, убивали, взрывали, травили газами и морили голодом себе подобных.
XX век оказался, по выражению Бжезинского, периодом «мегаубийств», жертвой которых стало почти 187 млн человек. К 1945 г. экономики почти всех крупных стран мира, кроме США, были разрушены. Япония, СССР и Германия лежали в руинах. Разрушения во Франции и Британии были незначительны, по их промышленность была переориентирована исключительно на военные нужды. Что еще хуже, обе страны оказались в руках социалистов и профсоюзов, которые настолько замедлили процесс восстановления народного хозяйства, что обе страны вскоре отстали от своих побежденных врагов – от Германии и Японии. Ни моральный, ни материальный прогресс нельзя считать гарантированным.
Резня в Нанкине
Как к этому ни относись, но миром до сих пор правят чувства: он полон греха и печали, бури и натиска, безумия и гостеприимства. История этого мира, по словам Вольтера, являет собой «собрание преступлений, глупостей и злоключений» человечества. В историю вошло то, что японская императорская армия сотворила 13 декабря 1937 г. За шесть недель сверхурочных дьявол перекрыл прежние рекорды чудовищности: 377 000 убитых.
Жертвы не были солдатами вермахта или Красной Армии. Это были мужчины, женщины и дети всех возрастов, партий и сословий. Демократы. Католики. Конфуцианцы. Каменщики… Все они сделали одинаковую ошибку – они оказались не в то время и не в том месте. Эти люди погибли не иод бомбами не разбирающих жертв воздушных налетов, как 60 000 погибших в Дрездене и 200 000 в Хиросиме и Нагасаки. Они не стали жертвами методической машины уничтожения, созданной нацистами и большевиками. Нет, их убивали поодиночке или небольшими группами, после пыток и унижений, заставив пройти через все страдания, которые смогли измыслить убийцы.
Бойня. Варварство. Зверство. Это трудно описать словами.
Когда римские легионы разрушили Карфаген, они отняли жизни примерно 150 000 человек. Тамерлан в 1398 г. убил в Дели 100 000 человек. В 1400 г. он строил в Сирин башни из черепов. Но происходившее тогда не было запечатлено на фото и кинопленке. Фотографии в книге Айрис Чань «Резня в Нанкине» (The Rape of Nanking) являются свидетельством против тех, кто верил в неизбежность нравственного прогресса.30 Все это произошло через сто с лишним лет после публикации Декларации прав человека и гражданина. Прошло уже почти два тысячелетия после рождения Христа. Во всех главных религиях был провозглашен запрет на убийство. Конечно, жертвы должны были приветствовать убийство как избавление от мучений, подобно исполнению контракта «стоп-лосс» на «медвежьем» рынке.31
Японское общество принадлежит к числу наиболее законопослушных и учтивых. Но и здесь время от времени случаются вспышки злодейства. Ни одна нация, ни один народ не защищены от этого.
Слезы папаши Траппа
Тот, кто верит в способность человека к совершенствованию, должен объяснить многое. Потому что никогда в прошлом люди не проявляли такой ущербности, как на памяти тех, кто читает эту книгу. Во время Второй мировой войны людей уничтожали в ходе систематически организованных широкомасштабных операций, требовавших тщательной организации и планирования, с участием огромного числа людей, каждый из которых в отдельности не должен был бы оказаться таким негодяем.
Ничто из этого не станет новостью и не удивит читателя. Поражает лишь то, что средний человек, когда ему задают этот вопрос, говорит о своей вере в нравственный и материальный прогресс. Возможно, средний человек прав. Сегодня на свете живет намного больше людей, чем тысячу лет назад. И вполне возможно, что подобно тому, как люди в среднем стали более чистоплотными и выше ростом, уровень общественной нравственности слегка повысился. Но не приходится сомневаться, что прогресс, подвержен стихийным потрясениям и что нужно быть всегда настороже.
«Польский город Билгорай, раннее утро 13 июля 1942 г.» Так начинается книга Кристофера Браунинга «Люди как люди» ( Ordinary Men), рассказывающая о том, до чего может дойти обычный человек. В это утро немецкому 101-му батальону полицейского резерва предстояло выполнить необычное задание. Их командир, которого солдаты ласково именовали «папаша Трапп», был настолько потрясен предстоящим делом, что у него по щекам текли слезы, когда он стоял перед строем. Он сообщил своим людям, что им предстоит уничтожить все еврейское население города, и его голос дрожал. Крепких мужчин следовало отделить и отправить в трудовые лагеря. А всех остальных – женщин, детей, стариков – предстояло расстрелять.
Солдаты 101-го батальона не были ни безмозглыми юнцами, ни нацистскими фанатиками; это были уже немолодые семейные мужчины. Полицейские батальоны не подлежали отправке на фронт. Их комплектовали из взрослых мужчин и поручали охрану общественного порядка недалеко от родных мест.
Отдавая распоряжения, папаша Трапп сделал своим людям невероятное предложение: если кто-то из пожилых солдат не чувствует в себе сил, они могут не участвовать в этом задании. После чего Трапп прибегнул к помощи разума. Он напомнил себе и своим подчиненным о логике их миссии. Евреи представляют собой угрозу для немецкой армии. Они мародерствуют. Они поддерживают террористов!
Гитлер обещал создать на завоеванных восточных землях «рай земной». Он объяснил, что очень рад тому, что Сталин развязал террористическую войну против немецкой армии, что он использует партизан для враждебных действий в тылу. «Это оправдывает уничтожение всех, кто нам враждебен, – заявил фюрер. – Естественно, что нужно как можно быстрее усмирить эту огромную страну, и именно этого мы добиваемся, расстреливая каждого, кто посмел хотя бы косо посмотреть на нас».
Война ведется против большевизма, объясняли нацисты. Евреев следовало ликвидировать, потому что они были не только евреями, но и большевиками. Все это должно было служить оправданием для обычных людей, которые и занимались систематическими убийствами. Но не все шли на это. По крайней мере один человек отказался. Хайнц Бахманн, лейтенант из Гамбурга, заявил, что не намерен участвовать в убийстве женщин и детей. Его перевели в другую часть.
А Трапп сделал то, что считал своим долгом. Но он был потрясен и старался не присутствовать при казнях. Свидетели сообщают, что он рыдал как ребенок. Кто-то слышал, как он спрашивал сам себя, почему ему досталось это грязное задание. Другой слышал, как он сказал: «Если мы не искупим этого на земле… Господи, смилуйся над нами, немцами».
Успех чреват катастрофой
Читатели, привыкшие к экономической и финансовой литературе, могут счесть паши рассуждения о военной истории неуместными. Они не правы. Именно война с особой ясностью показывает нам, каких бед могут наделать люди. Даже самые «разумные» люди время от времени теряют рассудок – в делах любви и войны, на рынках и в хозяйственной жизни. Если им повезет, то они потерпят поражение и отступят еще до того, как успевают сильно навредить. Но истинный гений, ведущий за собой толпу, может в случае удачи дойти до настоящей катастрофы.
Мы, люди, склонны льстить себе. Одаренные разумом, мы склонны ставить себя выше животных. Но любая собака, лошадь, крыса и корова, видевшие, как идут на Москву Великая армия Наполеона и вермахт Гитлера, обладала, должно быть, большим здравым смыслом. Можно сказать, что даже полевая мышь была лучше запрограммирована, чем командующий полевой армией. Предвидели ли эти боязливые пушистые зверьки, стремглав прятавшиеся в норки при прохождении армий, что вскоре будут грызть обмороженные пальцы спящих солдат или обгладывать кости павших?
Свержение Людовика XVI означало для Европы наступление новой эпохи. Спасая свои жизни, французские аристократы разбежались по всей Европе и уговаривали монархов вмешаться во французские дела и восстановить их положение и собственность. Всеобщее беспокойство достигло лихорадочного уровня после того, как революционеры отрубили головы Людовику и его жене-австриячке Марии-Антуанетте. Опасаясь за собственные шеи, европейские аристократы решили действовать.
У Франции XVIII в. были определенные преимущества, которые легко оценит современный американский читатель. Рост валового внутреннего продукта (ВВП) во Франции был, по-видимому, самым быстрым в мире. Хотя в начале столетия Франция отставала от Англии, к концу 1700-х годов она опережала ее. Что еще важнее, население Франции быстро увеличивалось. Растущее производство давало возможность прокормить большее число маленьких Жан-Люков и Мари-Элен. Страна прямо кишела ими.
Но у Франции было и одно неявное преимущество: это была первая страна Европы, которая в полной мере использовала возможности народной демократии. Кто бы захотел умирать за монарха? Какую часть своих доходов вы отдали бы Людовику, Генриху пли Францу-Фердинанду?
У Франца II, австрийского императора (и племянника Марии-Антуанетты) была профессиональная армия. Солдаты шли на войну за деньги и из страха наказания. Таков был стиль дореволюционной эпохи. Подобно предшествовавшей ей американской революции, французская превратила подданных в граждан и в полной мере воспользовалась этим.
Всего лишь через несколько лет после революции, в 1796 г., корсиканец Наполеон Бонапарт, 26-летний артиллерист, был назначен командующим армии, вторгшейся в Италию. За несколько месяцев упорных боев он доказал, что является военным гением, и стал самым популярным человеком во Франции. В то время не составляли рейтингов популярности, но если бы кто-нибудь это сделал, то в последующие 19 лет Наполеон занимал бы в них самые высокие позиции.
Благодаря череде войн и сражений, равных и неравных брачных союзов «большие батальоны» Наполеона постепенно подмяли иод себя почти всю Европу. К 1812 г. весь континент, за исключением России и Великобритании, был у его ног. Франция наслаждалась процветанием. Она была самой большой страной Европы, гордившейся самой мощной армией на континенте, а ее новая форма правления была намного эффективнее в деле высасывания жизненных соков из оболваненного населения. В начале XIX в. Франция была единственной европейской сверхдержавой.
В этот момент ничто не могло остановить Наполеона. Он делал все, что хотел. Он назначил своего брата королем Испании. Но испанцы воспротивились и начали партизанскую войну против французских войск. Потом Наполеон напал на Россию. Только гениальный полководец способен совершить такой идиотский поступок. Амбиции заурядного человека были бы обузданы задолго до этого.
Барон де Марбо в своих мемуарах о наполеоновских войнах воспроизводит примечательную сцену:
Император хотел расспросить нескольких французских офицеров, бывавших в России и знавших ее географию и ресурсы. Среди них обнаружился подполковник де Понтон – один из офицеров, отправленных Наполеоном после Тильзитского мира на несколько лет в распоряжение русского царя Александра 1. Де Понтон был очень способным и скромным.
Приписанный к топографической службе Наполеона, он не отваживался по собственной инициативе заговорить о трудностях, с которыми столкнется армия в ходе войны в России. Но когда император задал ему вопрос, де Понтон, будучи человеком чести, преданным своей стране, решил, что должен сообщить главе государства всю правду, и, не опасаясь вызвать его неудовольствие, он описал все препятствия, которые возникнут на пути Наполеона. Главным были следующие: ненадежность Литвы [где должны были разместиться тыловые службы армии]; фанатичная стойкость защитников Москвы; недостаток припасов для солдат и фуража для лошадей; пустынность территорий, которые придется пересечь французским войскам; дороги, которые делаются непроходимыми для артиллерии после нескольких часов дождя. Он особенно подчеркнул суровость русской зимы и физическую невозможность вести военные действия после того, как выпадет снег, что нередко происходит в первые дни октября. Наконец, рискуя навлечь па себя гнев императора и погубить свое будущее, отважный подполковник де Понтон встал на колени и умолял Наполена – во имя благоденствия Франции и его собственной славы – не начинать этой опасной кампании, катастрофический исход которой он предвидел.
Император спокойно выслушал и, никак не отреагировав, отпустил подполковника де Понтон.
Через несколько недель Наполеон во главе более чем 300-тысячной армии начал поход на Москву, постепенно испытывая на собственной шкуре все трудности, о которых ему поведал де Понтон. Для Франции было бы громадной удачей, если бы русские в самом начале кампании сумели одержать решительную победу. Тогда армия смогла бы, смирив свою гордость, уйти за Неман, чтобы в безопасности зализывать раны. Но французы воевали настолько хорошо, что истребили сами себя практически полностью. Добравшись до Москвы, войска Наполеона сделали неприятное открытие: русская армия перешла к партизанской войне. Город горел. Французским солдатам негде было зимовать, и у них не было еды.
Великая армия Французской республики бежала, изнуряемая на каждом шагу погодой (морозы наступили неожиданно быстро и оказались слишком сильны) и русскими партизанами. Лишь малая часть французских солдат сумела выбраться из России живыми.
Вскоре многочисленные враги напали на Францию со всех сторон. Наполеон, герой итальянской кампании, потерпел поражение, а Франция была оккупирована иностранными войсками.
Война 1870 г. с Германией
Франция начала войну с Германией в августе 1870 г. Можно прочитать историю этой войны, но так и не узнать, чего ради ее затеяли. Но штандарты были расчехлены, на призывных пунктах толпился народ, а вскоре войска уже маршировали к Рейну.
Как написал об этой войне Алистер Хорн, во всей истории трудно найти «более драматичный пример того, что греки называли перипетия или поворот судьбы».32
Луи Наполеон был так уверен в своих силах, что войскам раздали карты только Германии, но не Франции. Увы, французской уверенности в успехе вскоре предстояло пережить рынок «медведей».
Франция должна была с вершин грандиозной гордости низвергнуться в пучину столь же грандиозного отчаяния.
После ряда незначительных сражений французы отступили, оставляя на поле боя тела убитых солдат. Армию оттеснили к Седану и окружили. По словам французского генерала Мак-Магона, французская армия попалась в «ночной горшок» и «скоро окажется в дерьме».
Потерпевший поражение император попал в плен, а Париж был осажден. К рождеству горожане уже страдали от голода. «Мы съели кота тети Рейнбур, – записала Берта Кавай 29 декабря. Мне стыдно, потому что это было такое милое животное!.. У меня есть кусок собачатины, и я намерена сто замариновать и зажарить».33
Леон Гамбетта, один из лидеров Франции, улетел из города на воздушном шаре. И в конце концов французы пришли в чувство, махнули рукой и выбросили белый флаг.
Поражение – путь к успеху
Военный разгром принес ничуть не худшие результаты, чем возможная победа. Первые четыре десятилетия после поражения оказались лучшими в истории Франции. Страна процветала. Парод богател. Цены па недвижимость росли, а люди соперничали в строительстве экстравагантных и красивых домов. Рестораны и бистро были переполнены. Художники и актеры слетались в город, как навозные мухи на помойку. Париж обновлялся и перестраивался: была возведена Эйфелева башня, проложено метро, a Belle Epoque придала западной цивилизации невиданный блеск.
Однако после поражения Франции в 1871 г. ее военачальники изучали уроки войны и планировали восстановление утраченной славы. Франция проиграла войну, но от безумия исцелилась не полностью. Что было сделано не так? – задавали они вопрос. Пришли к выводу, что действовали слишком осторожно, что следовало наступать и атаковать со всей решительностью. Идею поддержал полковник де Гранмезон: «Во время наступления лучшая гарантия безрассудство, – бредил де Гранмезон. – Нужна чрезмерность, и даже этого может оказаться недостаточно…» Вскоре превосходную тактику возвели в ранг плохой стратегии.
Через 44 года после Седана французской армии представился случай испытать новую стратегию на деле. И в этот раз никто толком не понимал, почему была начата Первая мировая война и чего хотели достичь воюющие стороны. Все участники, казалось бы, действовали разумно, по крайней мере согласно представлениям времени. Штандарты развевались, и призывные пункты опять были забиты людьми. И вот в августе 1914 г. французы пошли в атаку в приграничном сражении.
Они атаковали с бездумным энтузиазмом обезумевших любовников. За две недели Франция потеряла 300 000 человек, в том числе каждого десятого офицера. В первые пять месяцев войны Франция потеряла столько же человек, сколько США за все годы Второй мировой войны. За первый год Франция потеряла столько же человек, сколько США в Первой и Второй мировых войнах. А впереди было еще три года войны. К ее концу Франция потеряла более 6 млн человек.
А ради чего? Никто не знает.
Разгром 1940 г
Городок Бремо Блафф, шт. Виргиния, – настоящее сонное царство. Всего лишь точка па дороге; крошечный городок, в котором мало развлечений, а потому много времени для размышлений. Располагая избытком времени, Бевин Александер, обитатель Бремо Блафф и военный историк, размышлял о Второй мировой войне и о том, могла ли она пойти иначе.
В то время французская армия считалась сильнейшей в Европе. Но ее тактика устарела на 20 лет. В военном деле настала новая эпоха, но понимала это только горстка военных, главным образом в вермахте. Молено предположить, что если бы французы не оказались такими болванами, ход Второй мировой войны был бы совершенно иным. Атаки немцев встретили бы эффективное сопротивление, и баланс сил в Европе был бы восстановлен.
Но ошибки неизбежны и, похоже, происходят как раз в подходящее время, когда нужно нарушить баланс сил и восстановить его. Участники Второй мировой войны могли избежать ошибок не в большей степени, чем инвесторы Великого пузыря 1995 – 2000 гг.
Два поколения тому назад немцы атаковали там, где их не ждали… они действовали так, что французы никогда ни о чем подобном не задумывались. Танковые соединения иод руководством Хайнца Гудериана и Эриха Роммеля вспороли французскую оборону и пошли дальше, действуя совершенно самостоятельно, а не занимались поддержкой пехоты, как ожидали французы. Они двигались настолько быстро и появлялись так далеко от тех мест, где их ожидали, что группу Роммеля прозвали «дивизией-призраком». Французские и британские части не только не сумели дать эффективный отпор, они даже не представляли, как можно было противостоять этому наступлению. Они не знали, где находится враг, что он делает и даже зачем он это делает.
Французская армия развалилась за несколько недель. Солдаты бросали оружие и расходились по домам. Впавшее в панику правительство сочло свое положение безнадежным и капитулировало. Британские части, а также немногочисленные остатки французских соединений были сброшены в море в Дюнкерке.
В феврале следующего года уже вовсю шла битва за Британию, и ее исход был весьма неопределенным. В последний момент Черчилль сумел сплотить нацию и едва-едва смог предотвратить нападение. Роммель в Северной Африке готовил свой африканский корпус, к серии головокружительных побед. Войска Германии готовились к вторжению в Грецию и Югославию.
В 1941 г. карта мира превратилась в игорную доску – национальные армии отмобилизованы, выстроены в боевой порядок, наступают или отступают, все в соответствии с удачливостью и силой игроков.
На круги своя…
Жизнь – борьба. Соперничают как отдельные люди, так и группы – в спорте, в политике, в моде, в сексе, в бизнесе и в экономике. В 1940-е годы соперничество государств стало неистовым – очередной пик. Германия сделала одно. Россия – другое. Греция – третье, а Британия – что-то четвертое. На несколько лет всё и вся в Европе оказалось вовлеченным в эту игру. Человека могли призвать в рабочий батальон, послать на фронт либо загнать в вагон для перевозки скота и отправить в лагерь смерти. Политика сделалась борьбой без правил, а ставкой была жизнь.
За считанные месяцы Гитлер сколотил империю, покорив почти всю Европу. Германия оккупировала почти половину Франции и контролировала всю Европу от центра Франции па западе до Польши на востоке, от Норвегии на севере до побережья Греции и острова Крит в Средиземном морс (а также значительную часть Африки).
Но быстро растущие империи также быстро распадаются, как и рынки «быков». Империя Наполеона просуществовала всего 16 лет. Тысячелетний Рейх был уничтожен через четыре года после нападения Гитлера на СССР.
Природа любит баланс и симметрию. Чтобы убедиться, проведите мысленную линию через центр листа дерева, и вы увидите, что две его стороны одинаковы. Уровень моря один и тот же в Сан-Франциско и в Одессе, хотя они находятся на противоположных сторонах Земли.
Графики рыночных маний стремятся к симметрии. Острые восходящие пики на левой стороне графика зеркально отражаются отвесными провалами на его правой стороне. Длинным, плавно восходящим линиям слева обычно соответствуют столь же пологие склоны справа.
Эта тенденция к балансу и симметрии наблюдается и в политической жизни. Распад создававшейся столетиями Римской империи затянулся на столетия. Л вот Третий рейх, о котором пишет Бевин Александер в книге «Как Гитлер мог выиграть Вторую мировую войну» (How Hitler Could Have Won World War I I), был создан за несколько лет и ровно с той же скоростью был разрушен (рис. 2.1).
Рис. 2.1. Империи, подобно рынкам, растут и рушатся
За что боролись – на то и напоролись
Инвесторы всегда получают не то, что хотят, а лишь то, что заслуживают. Быстрые прибыли быстро уходят. Богатство, накопленное в течение многих лет, остается надолго. В противном случае, все бы стремились к быстрым деньгам. И если бы это желание реализовалось, прибыль была бы съедена, как пышная зелень острова, на который высадилось стадо травоядных животных.
Военные авантюры Гитлера принесли Германии ряд быстрых приобретений. Но в конечном итоге немцы получили результат прямо противоположный тому, на который рассчитывали, но зато именно тот, который заслужили.
Александер объясняет это человеческими ошибками. Прежде всего Гитлер, имевший возможность добить британский экспедиционный корпус в Дюнкерке, дал ему уйти. Потом он упустил возможность уничтожить Королевские военно-воздушные силы, хотя вполне мог это сделать. ВВС Британии были почти уничтожены, когда Гитлер переключил свою авиацию на бомбежку центральных районов Лондона. В том, как Гитлер принял это решение, отразился его любительский подход к полководческому искусству. В ходе бомбежки авиационных заводов и аэродромов Британии несколько немецких бомбардировщиков сбились с курса и сбросили бомбы на Лондон. Британцы ответили рейдом па Берлин. Это привело фюрера в такую ярость, что он приказал бомбить Лондон до тех пор, пока британцы не запросят мира. Результат оказался прямо противоположным. Пока люфтваффе теряли самолеты в рейдах на Лондон, королевские ВВС сумели восстановить боеспособность. Бомбардировки Лондона укрепили готовность британцев биться до конца, а лондонцы настолько привыкли к воздушным тревогам, что потом вспоминали о них почти с удовольствием.
Затем, говорит Александер, Гитлер не использовал возможность напасть на британскую военную базу на Мальте, а вместо этого напал на Крит, не имевший большого стратегического значения. Он не обеспечил Роммелю минимальной поддержки, которая позволила бы тому перерезать Суэцкий канал и лишить британский флот доступа в восточное Средиземноморье.
Уничтожьте меня
Но его самой большой ошибкой было нападение на Россию. Как отмечают историки, по результатам вторжения Наполеона и еще более ранней попытки, предпринятой шведами, в Россию легко войти, а вот выбраться оттуда очень непросто.
Гитлер нарушил основные принципы военной стратегии. Когда после Перл-Харбора он объявил войну США, Германия оказалась в состоянии войны с тремя крупнейшими индустриальными державами планеты, а ее войска были разбросаны на тысячи миль. В довершение ко всему, он наделал таких чудовищных ошибок в ходе войны в России, что даже Красная армия сумела нанести ему поражение.
Но в начальный период войны немецкие войска действовали настолько хорошо, а Советская армия настолько плохо, что Жуков выглядел совершенно беспомощным. Казалось, что на Восточном фронте древние законы войны перестали действовать. Немцы всухую били противника, столь же непредусмотрительного и некомпетентного, как и сам Гитлер.
Но Гитлер ввязался в войну на истощение, которая могла кончиться только его поражением. На каждый танк, произведенный немецкой промышленностью, Советы строили четыре. Танки сходили со сборочных конвейеров Сталинградского тракторного и других подобных заводов и уже через несколько часов вступали в бой. Немецким танкам нужны были недели и месяцы, чтобы попасть на линию фронта, если они вообще туда попадали.
Наконец, ветер переменился и стало ясно, что кампания проиграна. Мало того, стало ясно, что Германия обречена. Остановить русских было невозможно. А Гитлер отказывался заключать мир. Когда его генералы сообщали ему обескураживающие новости с фронта, Гитлер смешал их, клеймя за отсутствие инициативы, пессимизм и «трусость». Он сместил даже Хайнца Гудериана, лучшего командующего танковыми армиями в вермахте.
Фюрер верил, что этим профессиональным солдатам недостает «пыла национал-социалистической убежденности». Но «пылом национал-социалистической убежденности» Т-34 не остановить, точно так же, как вера в Новую эпоху не смогла предотвратить воцарение рынка «медведей» на Nasdaq
В одной лодке
Мы играем с огнем. Мы играем с войной. И в какой-то момент огонь и война накрывают нас. До сих пор Америка наслаждалась возможностью наблюдать за всем издали. Она предлагала советы, щедро расточала… назидания… ободряла «простой народ» всего мира. Теперь Америка оказалась в одной лодке вместе со всем остальным миром. Теперь-то мы и посмотрим. Мы увидим, действительно ли Америка является военной, промышленной и общественной силой, как она воображает. Мы посмотрим, а существует ли «Америка» на самом деле. Потому что прошло время читать всем проповеди, набирая при этом заказы и захватывая рынки. Больше не приходится подбивать на героические поступки других. Теперь Америка должна воевать сама. И подвергать смертельному риску американцев. Все переменилось. Вот теперь мы посмотрим… Марсель Дит, письмо в коллаборационистскую газету L'Oeuvrе, 9 декабря 1941 г.
Г-н Дит был преисполнен скептицизма.
Когда японцы разбомбили Перл-Харбор, американцы поняли, что лишились «возможности наблюдать за всем издали». В отличие от патриотов 2001 г. они приготовились жертвовать, а не потакать своим слабостям. Они приготовились к лишениям и потерям. Они не помышляли о покупке нового «паккарда», а скорее были готовы поставить в гараж старый и ходить на работу пенисом. Не только бензин, но и почти все продавалось по карточкам. Биржевые котировки упали до невиданно низкого уровня, и акции продавались по цене, всего в шесть раз превышавшей прибыль на акцию.
Мир изменился: Америка оказалась в одной лодке с остальным миром. Люди постоянно делают глупости, а время от времени совершают безумные поступки. Порой импульс к саморазрушению оказывается настолько непреодолимым, что охватывает весь народ. Покупать акции в апогее рынка «быков», или но цене, в 50 раз превышающей прибыль па акцию, – это почти всегда глупость. Рост котировок, возможно, будет продолжаться еще какое-то время, и крах тогда наступит не сразу, но он неизбежен. Когда человек безумствует, ему повезет, если он врежется в бетонную стену до того, как наберет скорость. Вот почему успех на бирже и на войне порой бывает разрушительнее, чем неудачи.
Американские войска в Перл-Харборе стали свидетелем одного из самых безумных и нелепых деяний в истории. Японцы встали на путь завоеваний. Легкость побед в Китае и Индокитае вскружила им голову. Вдохновленные успехом, они возмечтали силой оружия подчинить себе всю Юго-Восточную Азию.
Может возникнуть вопрос: а в чем смысл завоеваний? Ответ прост: обеспечить себя жизненно важными ресурсами – нефтью, каучуком, металлами. Зачем японцам понадобилось такое количество сырьевых ресурсов? Чтобы иметь материальную базу для завоеваний!
Япония обделена природными ресурсами. Правда, она могла бы покупать сырье на открытом рынке. Но в политизированном мире XX столетия рынки казались ненадежными. Что если производители откажутся продавать? Идея сама по себе совершенно абсурдная. Отчего же не продавать, если это выгодно самим производителям? Собственно, единственная причина не продавать заключалась в попытке остановить японскую военную экспансию! Поэтому администрация Рузвельта в начале 1941 г. отрезала Японию от рынка стратегических материалов, прежде всего от нефти.
Что оставалось делать японцам? Почти десять лет они наслаждались военными успехами. Разве не оправдана была их вера в то, что их акции и дальше будут только расти? Но атака на Перл-Харбор была очень рискованным предприятием. Японцы знали, что им придется воевать со страной, несоизмеримо более богатой всеми ресурсами и населением. Адмирал Ямамото учился в Гарварде и год прожил в Вашингтоне в качестве военно-морского атташе. И он не был глуп – он понимал, что Япония не сможет долго противостоять США.
Насколько лучше было бы японцам, если бы их разгромили в Китае! Они смогли бы вернуться на свои острова, расторгнуть трехсторонний договор с Германией и Италией, а затем набирать заказы и захватывать чужие рынки – продавать танки, самолеты и корабли другим воюющим державам. Вместо этого длинная череда военных успехов привела их к колоссальной стратегической ошибке, а в итоге к полному крушению Японии и ее экономики.
До нападения на Перл-Харбор в Америке наблюдался глубокий раскол в отношении к войне. Большинство выступало против участия в войне. Всего за месяц до Перл-Харбора Конгресс единогласно принял закон о годичной воинской повинности. Японцы могли захватить любые голландские, британские или французские колонии на Дальнем Востоке, не нарываясь на войну с США. В итоге Япония выбрала наихудший из возможных курс действий. Она, судя по всему, сделала то единственное, что могло вовлечь Америку в войну в качестве активного и непреклонного участника.
Адмирал Ямамото почти сразу осознал свою ошибку: «Мы… разбудили в [спящем гиганте] чудовищную решительность». Тем временем Черчилль пришел в восторг: «Для меня было величайшей радостью узнать, что США на нашей стороне. В тот самый момент я понял, что США насмерть и но самое горло увязли в войне. Так что в итоге мы выиграли! Судьба Гитлера решена. Судьба Муссолини решена. Что касается японцев, они будут стерты в порошок».34
Двенадцать дней спустя, 11 декабря, фюрер объявил войну США, доказав тем самым, что он не менее безумен, чем его японские союзники. Он мог бы предоставить японцам самим расхлебывать последствия своих ошибок. Вместо этого державы Оси умудрились менее чем за две недели навлечь на себя гнев самой мощной экономической державы мира. Америка, защищенная двумя океанами, могла быстрее всех остальных производить джипы, танки, самолеты и продукты питания. Она могла выставить миллионы полностью экипированных солдат и сбросить на любую цель больше бомб, чем любая другая страна.
Но к 1941 г. державы Оси уже почти десятилетие пребывали на рынке «быков». А на рынке «быков» люди не способны к ясному мышлению. Их воображение притупляется. Они способны предвидеть лишь уже привычные события. Только в 1942 г., после Сталинградской битвы и сражения за остров Мидуэй, силы держав Оси пошил на спад. Тогда они вновь обрели способность мыслить, а их воображение очнулось от спячки. Но было уже поздно.
«Мир насквозь этичен» (All the world is moral), – написал Эмерсон. А также деньги и рынки, политика и война. И каждый грех влечет соответствующее наказание. На войне все грехи – смертные, а последствия трагичны. В рынках больше курьезного: грехи здесь комичны, а последствия зачастую – чистый фарс.
Умные деньги
В августе 1998 г. Билл Краскер, Джон Мериуэзер и только что получившие Нобелевскую премию по экономике Майрон Шоулз и Роберт Мертон были глубоко озабочены спрэдами по «свопам». Их компьютерные модели сообщали, что в течение одного торгового дня спрэд должен составлять один пункт или около того. Но в ту пятницу спрэды словно сорвались с цепи.
Это было плохой новостью для менеджеров хедж-фонда Long Term Capital Management (LTCM). Максимальная сумма, которую они могли потерять но различным открытым позициям, у них к тому моменту составляла почти 1 трлн долл. Большая часть этих позиций представляла собой пари на то, что в будущем цены постепенно вернутся к исторически средним значениям. Цены, отклонившиеся от исторически сложившихся средних значений, рассуждали гении из LTCM, рано или поздно вернутся к норме (рис. 2.2).
Рис. 2.2. Успех чреват катастрофой. На своем пике баланс Long Term Capital Man agement превышал 100 млрд долл. Но его задолженность по производным контрактам была чрезмерной – более 1,25 трлн долл.
Команда LTCM творила историю. Опьяненные успехом эти люди отрывались по полной. Они были самыми умными и ловкими на планете, и все знали об этом. Доказательством служила зарабатываемая ими прибыль – 40 % в год с первого дня работы фонда. Business Week вославил их как новое «компьютерное поколение», а творцами их успеха были профессора.35 Шоулз и Мертон разъезжали в самых дорогих и модных автомобилях. «Мертон выкрасил волосы в рыжий цвет, бросил жену и перебрался в шикарное жилье в Бостоне», – сообщает Роджер Ловенстейн в книге «Гений обанкротился» (When Genius Failed). Казалось, что у его ног лежали все деньги мира и сам мир.
Профессорская идея была сколь полезной, столь и очевидной: необычно дешевые – или необычно дорогие – инструменты представляют собой форму финансовой «потенциальной энергии». Рано или поздно их цены станут менее необычными.
Их ошибка была столь же очевидной: они думали, что мир разумнее, чем на самом деле, и полагали, что «сходимость к средним значениям» проявляется только на рынках. Цены облигаций могут сходиться к средней величине, но ровно то же самое происходит с репутацией профессоров и с деньгами их клиентов. Согласно идее «сходимости к среднему» все, как правило, возвращается к обычному уровню. Исключений крайне мало.
Профессора предполагали, что разрыв между ценами, скажем, долгосрочных и краткосрочных облигаций или между ценами итальянских и немецких облигаций изменяется случайно, как при бросании кости. Увеличится разрыв или сократится? Можно посмотреть па прошлую динамику, полагали они, и подсчитать вероятность. Если текущие цены не совпадали с наиболее вероятными, они называли такую ситуацию абсурдной и ставили на то, что в будущем цены будут менее абсурдными.
Может быть, и станут. Но, как однажды заметил Кейнс, рынок может находиться в иррациональном состоянии столь долго, что у инвестора или компании просто не хватит денег.
От шелкового кошелька к свиному уху
Платежеспособность стала большой проблемой для LTCM, потому что гении брали огромные кредиты. «Если у нас пет долгов, – пишет Ловенстейн, – вам не грозит разорение, и вам не приходится срочно продавать, а значит, и вопрос о «ликвидности» к вам не имеет отношения. Но фирма с большими долгами может быть вынуждена прибегнуть к распродаже, чтобы быстро накапливающиеся убытки не выдавили ее окончательно из бизнеса. Невозможно преувеличить опасность, создаваемую «финансовым плечом», которое всегда ведет к одному и тому же жестокому сценарию».
23 сентября 1998 г. Уильям Макдонаф, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, собрал совещание с участием руководителей крупнейших банков Америки и представителей ряда крупных иностранных банков. Это было крайне необычное предприятие. В сущности, оно было первым в своем роде. Но руководство Федерального резерва опасалось, что крах Long Term Capital Management может поставить банки на грань «системного риска», чего никогда прежде не случалось. LTCM знала, что должна сбавить обороты, но в условиях напряженного рынка сделать этого не могла. Несмотря па впечатляющий рост производных инструментов, денег на кредитном рынке не было. Так обычно и бывает, когда все одновременно хотят уйти с рынка.
«В сентябре 1998 г., - описывает Роджер Ловенстейн события, завершившиеся крахом Long Term Capital Management, – операторы остро ощутили растущий риск. Спрэд между «безопасными» казначейскими облигациями и менее безопасными корпоративными или иностранными облигациями нарастал. Многочисленные участники рынка облигаций одновременно пришли к одинаковому выводу. Спеша покинуть рынок… они создавали риск не только для себя, но и для всей мировой финансовой системы».
Ловенстейн объясняет, что случается, когда м-р Рынок начинает чудить: «Когда убытки растут, обремененные долгами инвесторы, такие, как Long Term, вынуждены продавать даже себе в убыток. Когда фирме приходится продавать па рынке, на котором нет покупателей, цепы падают до неправдоподобно низкого уровня. Вот лишь один пример: доходность облигаций News Corporation, которая недавно еще была на 110 пунктов выше доходности казначейских, теперь стала на 180 пунктов выше, хотя при этом перспективы компании не изменились ни на йоту. В долгосрочной перспективе такой разрыв в ценах может представляться абсурдным. Но долгосрочны!! подход это роскошь, которая не всегда доступна тем, кто обременен долгами: у них есть шанс так долго не протянуть».
Ловенстейн описывает то, что статистики именуют «тяжелый хвост». Колоколообразная кривая должна быть совершенной – совершенной в той же степени, в какой, по мнению Нобелевских лауреатов, совершенен сам рынок. Но рынок не совершенен ни в математическом, ни в логическом смысле. Он совершенен только в моральном смысле: каждый получает более или менее то, что заслуживает.
В крайних ситуациях цены ведут себя нелогично. Инвесторы пребывают в иррациональной эйфории, когда цены достигают максимума на одном конце кривой, и они же впадают в иррациональную панику, когда цены уходят на другой конец. Очень немногие акции, например, заслуживают того, чтобы их цена была чрезмерно низкой или высокой.
Да, такое обычно бывает с очень немногими акциями. Но в том мраке, куда уходят концы колоколообразной кривой, страх и алчность тревожат рынок, заставляя цены выписывать пируэты, предвидеть которые невозможно. Инвесторы покупают акции по абсурдно высоким ценам в высшей точке подъема и продают их по смехотворно низким цепам в низшей точке падения. «Хвосты» по обеим сторонам колоколообразной кривой вдруг поднимаются благодаря столь нелогичного поведению участников рынка. Но люди вольны верить во что вздумается. И время от времени они почти единодушно начинают верить в одно и то же. В середине 1990-х годов профессора получали Нобелевскую премию за демонстрацию того, насколько совершенны рынки и как можно выразить количественно соотношение «риск/доходность», как будто успех инвестиций можно вычислять по актуарным таблицам или бросая кости.
Когда вы бросаете кости, легко подсчитать вероятность того, что выпадет та или иная комбинация. И шансы всегда одинаковы. Вероятность того, что выпадут две единицы, одинакова, даже если эта комбинация выпадала уже сотню раз. И вероятность того, что она выпадет 101 раз, такая же, как в первый. У костей пет памяти. У инвесторов же, может быть, плохо с воображением, но память у них есть. И оценки вероятности будущих событий они всегда изменяют в соответствии с последними тенденциями. Период 1982–2000 гг., например, был отмечен настолько замечательной доходностью фондового рынка, что инвесторы начали ориентироваться па это.
Цепы являются функцией уверенности. Когда инвесторы уверены, цены растут. Когда нет – цены падают. Но уверенность также сходится к средней. Потребовалось 18 лет повышения курса акций, чтобы уверенность инвесторов в продолжение этого роста достигла пика. Потребуется несколько лет, чтобы сбить се к долгосрочному среднему значению. Хотя ни большинство инвесторов, ни большинство лауреатов Нобелевской премии не в силах вообразить этого, по шансы на то, что следующие 20 лет будут такими же, как предыдущие 20 лет, ничтожно малы. Когда инвесторы напуганы, объясняет Ловенстейн, капитал начинает перетекать из более рискованных активов в менее рискованные, и это никак не связано с их реальной ценностью. В трудных обстоятельствах никто не вложится в самые рискованные проекты.
Бегут, не научившись ходить
Руководство Long Term Capital Management было настолько уверено в своих компьютерных моделях и столь нацелено на выжимание всей возможной прибыли, что оказалось обладателем самых рискованных ставок в истории рынка. И это были не дешевые акции. Компания не могла просто сложить руки и ждать, когда рынок придет в чувство. Ведь LTCM владела производными контрактами и другими инструментами, не обладающими собственной ценностью и по которым не выплачиваются дивиденды. Более того, благодаря своей выдающейся репутации она смогла покупать свои контракты, почти не тратя наличных. В какой-то момент времени на каждые 100 долл. потенциальных убытков по деривативам компания имела только на 1 долл. «первичных» ценных бумаг. Стоило рыночной цене лишь па 1 % измениться не в том направлении – и компания была бы сметена.
Летом 1998 г. рынок ежедневно двигался не в том направлении. На кредитных рынках цены ушли в «тяжелый хвост» колоколообразной кривой: все участники рынка стремились одновременно избавиться от одних и тех же позиций. И профессора не знали, что с этим поделать. Такого рода неустойчивости они не предусмотрели.
Компанию назвали Long Term Capital Management, но всего через четыре года после создания ее владельцы оказались перед стеной цен, которая, по их словам, может возникнуть лишь раз в миллиард лет. Их математические модели, утверждает Ловенстейн, показывали, что такое состояние рынка «настолько необычно, что вряд ли может иметь место за все время существования Вселенной или даже за несколько ее существований».
«Такого профессора не предусмотрели, – пишет Ловенстейн. В их моделях рынок отличается полной прогнозируемостью, чего никогда не бывает; они забыли об отличающих реальных операторов рынка инстинктах хищнического стяжательства и самосохранения. Они забыли о человеческом факторе».
Они были правы в том, что касается сходимости к средним значениям. Все, что выходит из пределов, со временем непременно возвращается в отмеренные границы. Но затем опять происходит выход из берегов, и хвосты тяжелеют. Иногда цены отклоняются от средних значений. Иногда они возвращаются к ним. При достаточно большом «финансовом рычаге» можно обанкротиться в обоих случаях. Умники из LTCM потеряли 4,5 млрд долл., значительную часть которых составляли их собственные деньги.
Банки также потеряли деньги. Они потеряли бы намного больше, если бы не пришли на выручку LTCM и… если бы центральный банк не спас всех, расширив кредит. Новые кредиты достались новым гениям, таким, как Enron. Когда весной 2001 г. все это эффектно вскрылось, Фрэнк Партной сообщил комитету Конгресса, что по сравнению с Enron компания LTCM была что-то вроде «пивного ларька».36 За один год Enron больше заработал на торговле производными ценными бумагами, чем LTCM за все время своего существования.
Федеральный резервный банк Нью-Йорка помог спасти мир от LTCM, но эта операция завершилась таким замечательным успехом, что подготовила инвесторов для компании Enron, и это обошлось им в 16 раз дороже.
Юдоль слез
К тому времени, когда большие рынки «быков» достигают пика, теория и практика приучают инвесторов к мысли, что акции продавать неразумно. Мало того, что последние двадцать лет курс акций полз вверх, но еще и Нобелевские лауреаты по экономике недавно доказали, что продавать акции – это всегда неразумно. Гипотеза эффективного рынка, впервые сформулированная в 1960 г. Юджином Фама, принадлежит к ряду поразительных теорий, достойных пера Фрейда или Маркса, одновременно отличающихся глубиной и полной абсурдностью.
Ее глубина проявляется в деталях, зато абсурдность лежит прямо на поверхности. Суть концепции в том, что рынки учитывают всю возможную информацию и предпочтения участников. В силу этого они совершенны: они отражают совокупное суждение всех участников рынка. Напротив, любой отдельный участник, скажем, отдельный инвестор, обладает лишь незначительной информацией. Он может думать, что цены вырастут или упадут, и соответственным образом «голосовать» своими деньгами. Но его суждение ущербно. Он может ошибиться, а рынок всегда нрав. Рынок не может ошибиться, так же как не может быть ошибочной воля избирателей. Демократия не знает более высокого авторитета, чем воля большинства. Точно так же рынки всегда назначают безошибочно верную иену. Ни рынки, ни демократия не доступны совершенствованию, потому что они и так совершенны. Похоже, что и здесь история прекратила течение свое.
Но когда толпа приходит к убеждению, что ее коснулась благодать Божия, ее уже ничто не остановит. И худшее из возможных событии это крупный успех на первых же шагах. Тогда пузырь будет раздуваться все больше и больше, пока не наткнется на булавку.
Стабильность порождает нестабильность
«Хотя все модели капитализма имеют изъяны, – пишет экономист Хаймен Мински, – не все изъяны одинаковы».37
Очевидный «изъян» капитализма заключается в том, что и капиталисты и пролетарии в равной степени являются людьми. Они не являются Цифровыми людьми, которые способны хладнокровно измерить риск и просчитать выгоду. Напротив, большинство важнейших решений – где жить, что делать и с кем жить – они принимают не умом, а сердцем.
К примеру, мужчина женится не после тщательного сопоставления всех плюсов и минусов как некий разумный механизм, а как тупое вьючное животное, следуя непостижимым для него инстинктам. Он направляется в церковь, как если бы шел на войну, т. е. ничего не соображая. Обычно люди идут к алтарю или на войну вовсе не в результате тщательных размышлений и вычислений. Нет, они руководствуются исключительно эмоциональными импульсами и рискуют жизнью и комфортом ради вещей, которые при спокойном рассмотрении оказываются чистым абсурдом. Захваченные очередным модным безумством, люди совершают удивительные поступки. Именно такова юдоль слез, в которой нам выпало жить.
Мински выдвинул гипотезу финансовой нестабильности, демонстрирующую внутреннюю нестабильность капитализма. С таким же успехом он мог бы доказывать, что пиво портится, если дать ему перебродить, или что не выспавшиеся дети бывают раздражительны. Подобно жизни и смерти капитализм есть природное явление, и он нестабилен как сама природа.
Но в работе Мински есть любопытная идея, которая могла бы оказаться полезной в конце 1990-х годов. В то время одним из заблуждений инвесторов была идея, что американский капитализм достиг стадии динамического равновесия и постоянно изобретает все новые и новые средства обогащения людей. Считалось, что бумы и кризисы стали достоянием прошлого по двум причинам: во-первых, совершенствование информационных систем позволяет компаниям избегать накопления избыточных запасов; во-вторых, наука управления центральным банком достигла нового уровня просвещенности, так что теперь нетрудно выяснить, в каком объеме кредитов нуждается экономика в тот или иной момент и, соответственно, обеспечить се необходимым.
При отсутствии нормальной фазы спада в деловом и кредитном цикле экономика кажется более стабильной, чем прежде. Но Мински отмечает, что в погоне за прибылью фирмы всегда пытаются достичь максимальной величины финансового рычага, т. е. привлечь как можно больше заемных средств при заданной величине активов. Он мог бы добавит!), что и потребители делают то же самое. Когда Homo sapiens не опасается рецессии и кредитных кризисов, он склонен злоупотреблять кредитом. «Стабильность ведет к дестабилизации», делает вывод Мински. Иными словами, пет ничего опаснее успеха.
Мински ссылается па Кейнсову концепцию «денежной вуали» между реальными активами и действительным владельцем богатств. Активы часто бывают заложены в ипотеке, обременены долгами и т. п. По мерс усложнения финансовой жизни эта денежная вуаль делается толще и мешает понять, кто на самом деле богат, а кто нет. Например, Когда растут цены на жилье, возникает впечатление, что выгоду извлекает домовладелец. Но сегодня домовладельцам принадлежит намного меньшая часть стоимости их домов, чем несколько лет назад.
Fannie May (Федеральная национальная ипотечная ассоциация), банки и другие посредники владеют большими долями в заложенной недвижимости. В последние годы Fannie May носила денежную вуаль, линкую, как бумага для мух. У злополучных домовладельцев вряд ли есть хоть малейший шанс. Они почти мгновенно прилипают. Теперь они безнадежно приклеены и деться им некуда.
Вместо того, чтобы помогать людям стать богаче, американские финансовые посредники – прежде всего Уолл-стрит и Fannie May – делают все, чтобы они стали беднее.
«Гипотеза о финансовой нестабильности, – объясняет Мински, – это теория того, как долг влияет на поведение системы, и как долг обретает законную силу. В отличие от ортодоксальной количественной теории денег гипотеза о финансовой нестабильности всерьез воспринимает банки как учреждения, стремящиеся к максимальной прибыли. Для получения прибыли банки осуществляют финансовые операции, а банкиры, подобно всем предпринимателям в капиталистической экономике, отлично знают, что инновации гарантируют прибыль. Таким образом, банкиры (точнее говоря, все финансовые посредники), независимо от того, являются они брокерами или дилерами, есть торговцы долгами, которые стремятся к инновациям как в активах, которые приобретают, так и в обязательствах, которыми торгуют».
Порочный круг кредита
В понимании Мински капитализм по природе своей нестабилен, а источником стабилизации должно быть государство. Грубо говоря, такова позиция Демократической партии. Согласно более ортодоксальной точке зрения, капитализм по природе своей стабилен, а источником дестабилизации является государство. Традиционно к этой позиции близка Республиканская партия. Но в 1990-е годы даже республиканцы начали ценить стабилизирующее влияние Алана Гринспена. А к концу 2001 г. под давлением избирателен и республиканцы и демократы начали требовать «новой политики» для борьбы с рынком «медведей» и спасения страны от дефляции.
В предыдущие 15 лет слуга общества Алан Гринспен оказывал стабилизирующее влияние на мировые рынки. Когда рынки нуждались в кредите, он его предоставлял. Как мы увидим далее в этой книге, именно так он отреагировал, когда лопнул пузырь Long Term Capital Management. И на кризис азиатских экономик. А потом был дефолт в России. А потом «проблема 2000 г.» И, наконец, случился крах Nasdaq и Dow.
Каждую очередную угрозу Гринспен встречал одинаково – предлагая рынку дополнительный кредит. Каждый раз казалось, что его вмешательство стабилизирует рынок. И каждый раз финансовые пoсредники находили очередной новаторский способ нарастить толщину денежной вуали между активами и их бенефициарными владельцами. В конце концов в своем рвении Гринспен добился таких успехов, что вызвал крупнейшее экономическое бедствие в истории.
«Время от времени, развивает Мински свою гипотезу о финансовой нестабильности, – капиталистическая экономика переживает инфляцию или кредитную дефляцию, которые опасны возможностью выхода из-под контроля. В такого рода процессах реакция экономической системы на экономические изменения усиливает эти изменения инфляция ускоряет инфляцию, а сжатие кредита ускоряет сжатие кредита. Истории известны случаи, когда вмешательство государства, направленное на купирование разрушительных тенденций, оказывалось неэффективным. В частности, после продолжительных периодов благоденствия капиталистическая экономика склонна к переходу от финансовой структуры, находящейся под влиянием хеджевых [консервативных] финансовых организаций, к структуре, в которой большую роль играют финансовые пирамиды и финансовые спекулянты».
Как мы увидим в следующих главах, в ходе японского бума 1980-х годов банки использовали пирамиды для финансирования привилегированных корпоративных клиентов. Прошло больше десяти лет с тех пор, как рынок достиг максимума, но эти кредиты все еще висят у них на балансе, угрожая раздавить сами банки. Десятилетие спустя, во время американского бума роль финансовых пирамид выполняли организации потребительского кредита, прежде всего Fannie May и компании, выпускающие кредитные карточки.