Geum.ru

Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное сочетание психологической проницательности и восхитительно живого воображения, облеченное в яркий и изящный язык прозы. Изменив давней привычке рассказ

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   38

«Отважный шаг Как вы себя чувствуете в этой ситуа­ции?»

«Ну, мне кажется, что Лаура права. Она такая моло­дая, неиспорченная, что позволяет ей отметать в сторону всю шелуху и видеть самую суть проблемы».

«А Кэрол? Как она воспримет это?»

«Ну, я звонил ей пару раз — по поводу встреч с деть­ми и чтобы забрать кое-какие свои вещи. В моем компью­тере хранятся некоторые платежные ведомости на следую­щий месяц — отец убьет меня! Я не говорил ей о данных в компьютере — она его уничтожит». Джастин замолчал.

«И?..» Эрнест начинал ощущать отголоски того раз-

250

драгкения, которое Джастин вызывал у него на прошлой неделе. После пяти лет терапии ему все еще приходилось клещами вытягивать из него каждое слово.

«Ну, Кэрол была в своем репертуаре. Прежде чем я успел сказать хоть слово, она поинтересовалась, когда я со­бираюсь возвращаться домой. Когда я сказал ей, что не вернусь, она назвала меня чертовым ублюдком и повесила трубку»

«Вы сказали, Кэрол была в своем репертуаре».

«Вы знаете, забавно, но она только помогает мне тем, что ведет себя как обычно, то есть злобно. После того как она наорала на меня и бросила трубку, я почувствовал себя лучше. Каждый раз, слыша ее визг по телефону, я убежда­юсь в правильности своего поступка. Снова и снова я ду­маю, каким был идиотом, потратив девять лет своей жизни на этот брак».

«Да, Джастин, я слышу сожаление в вашем голосе, но главное здесь не в том, чтобы оглядываться на десять лет назад и возвращаться к прежним сожалениям. Только по­думай, какая жизнь ждет вас впереди! Как здорово, что вы расстались с этой женщиной. Как здорово, что вам достало смелости совершить этот шаг!»

«Доктор, вы постоянно повторяете «не сожалейте о бу­дущем», «не сожалейте о будущем». Я во сне повторял эту фразу. Но раньше я не понимал ее истинного значения».

«Ну, Джастин, скажем так, раньше вы просто не были готовы услышать ее А теперь вы готовы не только слы­шать это, но и действовать соответственно».

«Как хорошо, — произнес Джастин, — что я встре­тил Лауру тогда, когда я ее встретил. У меня нет слов, чтобы объяснить вам, каково это — жить с женщиной, ко­торая действительно любит тебя, которая даже обожает те­бя, которая на твоей стороне».

Эрнеста раздражало, что Джастин постоянно упоми­нает Лауру, но он мог держать себя в руках — суперви-зорская консультация Маршала действительно пошла ему на пользу. Эрнест знал, что ему ничего не остается, кроме

251

как стать союзником Лауры. Но он не хотел, чтобы она об­ладала такой же силой в глазах Джастина. В конце концов, он только-только смог вырвать силу из рук Кэрол и хотел бы какое-то время быть единовластным ее обладателем.

«Прекрасно, что в вашей жизни появилась Лаура, Джас-тин, но я не хочу, чтобы вы недооценивали и свою роль в происходящем. Это вы сделали шаг, это ваши ноги выне­сли вас из жизни Кэрол. Но вы что-то говорили о налете?»

«Да, я последовал совету Лауры и поехал вчера домой, чтобы забрать свое имущество».

Джастин, заметив удивление Эрнеста, поспешил доба­вить: «Не волнуйтесь, я еще не совсем потерял голову. Сначала я позвонил домой, чтобы убедиться в том, что Кэрол уехала на работу. И что же вы думаете? Кэрол не пускает меня в дом! Эта ведьма сменила замки. Мы с Лау­рой всю ночь решали, что делать дальше. Она считает, что я должен взять лом из какого-нибудь отцовского магазина, вернуться туда, выломать дверь и взять то, что мне принад­лежит. Чем больше я думаю об этом, тем больше уверен в правоте ее слов».

«Так поступают многие мужья, которых жены выстав*; ляют из дома, — произнес Эрнест, пораженный новообре* тенной энергией Джастина. На мгновение перед его глаза­ми возник образ Джастина в черной кожаной куртке, с лыжной маской на лице, который ломом выкорчевывает по­ставленные Кэрол замки. Потрясающе! Лаура начинала ему нравиться. Но здравый смысл взял верх: он знал, что лучше скрыть свои чувства, потому что потом ему нужно будет дать отчет об этой беседе Маршалу. — Но это же преступление. Вы не думали обратиться к юристу?»

«Лаура хочет действовать без промедления. Пока мы будем искать адвоката, у Кэрол будет уйма времени для ма­родерства. Она уничтожит все мои вещи! К тому же у Кэ­рол такая репутация в юридических кругах, что мне при­дется постараться, чтобы найти в этом городе стряпчего, который согласится схлестнуться с ней. Знаете, у нас нет выбора в том, что касается возвращения моих вещей: у нас

252

с Лаурой кончаются деньги. У меня нет денег ни на что, и я опасаюсь, что это касается и ваших услуг!»

«Еще одна причина, чтобы обратиться за помощью к профессионалам. Вы говорили, что Кэрол зарабатывала намного больше вас. По калифорнийским законам это зна­чит, что вы имеете право на финансовую поддержку со сто­роны супруги».

«Шутите! Только представьте: Кэрол выплачивает мне алименты!»

«Она ничем не отличается от остальных. И обязана со­блюдать законы штата».

«Кэрол никогда не согласится содержать меня. Она доведет дело до Верховного суда, она спустит деньги в уни­таз, она сядет в тюрьму, лишь бы я не получил от нее ни цента».

«Вот и прекрасно, она садится в тюрьму, а вы прихо­дите и возвращаете себе свои вещи, детей и дом. Неужели вы не понимаете, что у вас совершенно нереалистичное представление о вашей жене? Только послушайте, что вы говорите! Кэрол обладает сверхъестественными способ­ностями! Кэрол вызывает такой ужас, что ни один адвокат в Калифорнии не осмелится ей противостоять! Кэрол выше всех законов! Джастин, мы говорим о вашей жене, а не о господе боге! И не об Аль Капоне!»

«Вы не знаете ее так, как знаю ее я, — даже после всех этих лет терапии вы все равно не знаете ее. И мои ро­дители не лучше. Если бы они платили мне нормальную зарплату, у меня все было бы в порядке. Знаю, знаю, вы несколько лет убеждали меня потребовать реальное жало­ванье. Мне давным-давно стоило это сделать. Но не сей­час — теперь я попал в немилость из-за случившегося».

«В немилость? Почему? — удивился Эрнест. — Вы же говорили, что они ненавидели Кэрол?»

«Они бы много дали, чтобы никогда больше ее не ви­деть. Но она подрезала им крылья: она держит в заложни­ках детей. С тех пор как я ушел, она не позволяла им по­видаться с внуками, даже поговорить по телефону. Она

253

предупредила их, что если они встанут на мою сторону, будут мне содействовать, то внуков больше не увидят. Так что теперь они стучат зубами, боятся мне помогать».

Остаток сеанса Эрнест и Джастин посвятили обсужде­нию будущего их сотрудничества. Пропуск сеанса и опо­здания были очевидным свидетельством того, что Джастин терял вовлеченность в терапевтический процесс, отметил Эрнест. Джастин согласился с этим и заявил, что больше не может позволить себе посещать психотерапевта. Эрнест посоветовал не прекращать терапию в самый разгар таких событий и предложил Джастину отложить оплату до тех пор, когда его финансовое положение стабилизируется. Но Джастин, щеголяя своей новоприобретенной увереннос­тью, отказался от этого предложения, потому что полагал, что его финансовое положение не будет улучшаться в бли­жайшие годы — до тех пор, пока живы его родители. К то­му же Лаура считала (и он был с ней согласен), что не сто­ит начинать новую жизнь с долгов.

Но дело было не только в деньгах. Джастин сообщил Эрнесту, что больше не нуждается в терапевтической по­мощи. Общение с Лаурой давало ему помощь, в которой он нуждался. Эрнесту это не понравилось, но, вспомнив слова Маршала о том, что бунт Джастина был признаком реального прогресса, успокоился. Он согласился с решени­ем Джастина прекратить терапию, но осторожно настоял на том, что не стоит делать это так резко. Джастин упорст­вовал, но в конце концов согласился еще на два сеанса.

Большинство терапевтов утраивают десятиминутный перерыв между пациентами и назначают сеансы на начало каждого часа. Эрнест же был слишком недисциплинирован для этого и часто начинал сеансы позже или превышал пя­тидесятиминутный лимит. С самого начала практики он устраивал себе пятнадцати-двадцатиминутные перерывы и назначал сеансы в странное время: 9.10, 11.20, 14.50. Ес­тественно, Эрнест держал это отступление от ортодоксаль­ной методики в секрете от Маршала, который бы раскри­тиковал его неспособность устанавливать границы.

254

Обычно во время перерыва Эрнест делал заметки в карте пациента или набрасывал в дневнике идеи для книги, над которой на данный момент работал. Но после ухода Джас-тина он не стал делать записи. Он просто сидел и размыш­лял над поступком этого пациента. Терапия не заверши­лась должным образом. Эрнест знал, что помог Джастину, но они недостаточно продвинулись вперед. И разумеется, его раздражал тот факт, что свое выздоровление Джастин полностью приписывал влиянию Лауры. Но почему-то это уже не имело для Эрнеста особого значения. Встреча с су­первизором помогла ослабить это чувство. Он обязательно должен сказать об этом Маршалу. Люди, настолько уверен­ные в себе, как Маршал, редко получают похвалу — боль­шинство считают, что им ничего не нужно. Но Эрнест по­дозревал, что он будет не против получить обратную связь.

Да, Эрнест хотел бы достичь большего прогресса с Джастином, но факт прекращения терапии не рассердил его. Пяти лет вполне достаточно. Он не был создан для ра­боты с хроническими пациентами. Авантюрист по натуре, он терял интерес к пациентам, которые теряли желание ис­следовать новые, неизведанные территории. А Джастин никогда не был склонен к исследовательской деятельности. Да, верно, в конце концов Джастин сбросил сковывавшие его цепи и вырвался на свободу из чрева супружества. Но Эр­нест не считал этот поступок заслугой Джастина; это был не он, но новый организм Джастин—Лаура. Эрнест был уве­рен, что, когда Лаура исчезнет из его жизни — что она не­пременно сделает, — Джастин вернется к старому, испы­танному паттерну поведения.

Глава 11

На следующий день Эрнест торопливо записывал кли­нические замечания, стараясь успеть до начала второго се­анса Каролин. День выдался тяжелым, но Эрнест не чувст-

255

i

вовал усталости: успешная терапия всегда давала ему силы, поэтому этот день принес ему удовлетворение.

По крайней мере, он был доволен четырьмя пациента­ми из пяти. Пятый пациент, Брэд, как обычно, потратил все время на подробный и утомительный отчет о том, как он провел эту неделю. Многие пациенты, подобные ему, каза­лось, физически не способны пользоваться терапией. Эр­нест не раз пытался вывести его на более глубокие уровни личности, но всякий раз неудачно. Эрнест даже предполо­жил, что другое психотерапевтическое направление, мо­жет, даже бихевиоризм, будет более эффективным в борь­бе с хронической тревожностью Брэда и его болезненной нерешительностью. Однако стоило ему завести об этом речь, Брэд начинал вдруг рассыпаться в любезностях, говоря о том, сколько пользы принесла ему терапия, что пропали приступы паники, и о том, как ценил он работу с Эрнестом.

Эрнест больше не видел перспективы в элементарном сдерживании тревожности Брэда. Он был так же недово­лен Брэдом, как и Джастином. У Эрнеста появились новые критерии качества терапевтической работы: теперь он был доволен лишь тогда, когда его пациенты были откровенны, шли на риск, испытывали новые возможности и — что ка­залось наиболее важным — были готовы сконцентриро­ваться на исследовании промежуточного пространства, про­легающего между пациентом и терапевтом.

На последней супервизорской консультации Маршал отругал Эрнеста за то, что он имеет наглость думать, что идея сосредоточения на этом «между» была чем-то оригиналь­ным; последние восемьдесят лет аналитики все свое внима­ние уделяли исключительно переносу, иррациональным чувствам пациента к терапевту.

Но Эрнест не сдавался и продолжал делать заметки для статьи, посвященной терапевтическим взаимоотноше­ниям, под названием «Пространство между пациентом и терапевтом: аутентичность в терапии». В отличие от Мар­шала он был уверен в том, что через привлечение внимания не к переносу — искаженным, не соответствующим дейст-

256

ительности отношениям, — но к аутентичным, настоящим отношениям между пациентом и терапевтом ему удастся при­нести нечто новое в психотерапию.

Разрабатываемый Эрнестом терапевтический подход требовал большей откровенности с пациентами, фокусиров­ки на их реальных «мы-отношениях» в кабинете терапевта. Он всегда думал, что терапевтическая работа состоит из выявления и устранения всего того, что пагубно сказывает­ся на отношениях «терапевт—пациент». Радикальный экс­перимент с откровенностью, который Эрнест проводил с Каролин Аефтман, был лишь очередным логическим этапом в эволюции его нового психотерапевтического подхода.

Сегодняшний день принес Эрнесту не только удовле­творение от проделанной работы: ему достался и отдель­ный бонус. Пациенты подарили ему два кошмарных сна, которые он с их разрешения использует в книге, посвящен­ной страху смерти. До приезда Каролин оставалось пять минут, и он начал набивать эти сны на компьютере.

Первый был лишь обрывком сна:

Я пришла в ваш кабинет на сеанс. Вас там не было. Я оглянулась и на вешалке увидела вашу соломенную шля­пу — внутри она вся была покрыта паутиной. На меня нахлынула грусть.

Маделейн, которой этот сон приснился, страдала от рака груди и буквально на днях узнала, что рак перешел и на позвоночник. В ее сне жертвой оказывался другой: смерть и разложение грозят не ей самой, но терапевту, который исчез, оставив лишь затянутую паутиной соломенную шля­пу. Или, думал Эрнест, сон может отражать ее ощущение потери мира: если ее сознание отвечает за форму, содержа­ние и смысл «объективной» реальности — весь ее лич-ностно значимый мир, тогда с уничтожением сознания ис­чезнет все.

Эрнест привык работать с умирающими пациентами.

257

Но от этого образа — его любимая панама, оплетенная па­утиной, — его бросило в дрожь.

Второй сон рассказал Мэтт, шестидесятичетырехлет­ний терапевт:

Я бродил по высокой отвесной скале на побережье Биг-Сур и наткнулся на небольшую речку, впадающую в Тихий океан. Подойдя ближе, я с удивлением заметил, что река течет прочь от океана, течет в обратную сто­рону. Потом я увидел сгорбленного старика, который напомнил мне отца. Он стоял у реки, одинокий и слом­ленный. Я не мог подойти к нему, потому что спуска там не было, и я пошел дальше. Скоро я увидел другого ста­рика, еще более сгорбленного. Возможно, это был мой дед. До него мне тоже не удалось добраться, и я проснулся, расстроенный и обеспокоенный.

i

Мэтта пугала не смерть как таковая, но смерть в оди­ночестве. Его отец, хронический алкоголик, умер несколь­ко месяцев назад, и, хотя они постоянно конфликтовали, Мэтт не мог простить себе, что оставил отца умирать в одиночестве. Он боялся, что ему тоже суждено умереть одиноким, бездомным, как умирали все мужчины в его се­мье. Когда тревога охватывала его посреди ночи, Мэтт ус­покаивал себя тем, что садился у кроватки своего восьми­летнего сына и прислушивался к его дыханию. Его пресле­довала фантазия, в которой он и Два его сына плывут по океану, далеко от берега, и дети с любовью помогают ему навеки скрыться в глубине волн. Но, так как он не помог отцу и деду, когда те умирали, он не верил, что заслужил та­ких детей.

Река, текущая вспять! Река, уносящая сосновые шиш­ки и хрупкие дубовые листья в гору, от океана. Река, теку­щая назад, в золотое время детства и воссоединения перво­бытной семьи. Потрясающий визуальный образ времени, повернувшего вспять, стремления вырваться из рук судь-

258

бы, старения и исчезновения! Эрнест не уставал востор­гаться художником, скрытым в каждом пациенте; ему час­то хотелось почтительно снять шляпу перед производите-лем снов, обитателем бессознательного, который каждую ночь, год за годом сплетает шедевры иллюзий.

За стеной, в приемной Кэрол тоже делала записи: за­метки о первой встрече с Эрнестом. Она отложила ручку и перечитала написанное:

ПЕРВЫЙ СЕАНС 12 февраля 1995 года

Доктор Лэш неуместно неформален. Навязчив. На­стаивал, невзирая на мои протесты, чтобы я называла его по имени, Эрнест... прикоснулся ко мне в первые же тридцать секунд — за локоть, когда я входила в каби­нет... очень нежен — прикоснулся ко мне опять, к руке, когда давал мне салфетку... выяснял, что меня беспоко­ит, историю моей семьи... на первом же сеансе начал на­стойчиво выжимать из меня вытесненные воспомина­ния о сексуальном насилии! Слишком много, слишком быстро — это ошеломило, смутило меня! Говорил о сво­их чувствах... говорил, важно, чтобы мы стали очень близки... просит задавать вопросы о его жизни... обеща­ет быть полностью откровенным, рассказать мне все... с одобрением отзывался о моем романе с доктором Ку­ком... провел со мной на десять минут больше... насто­ял на прощальных объятиях...

Она была довольна собой. «Эти записи мне очень при­годятся, — думала она. — Правда, не сейчас. Но в один прекрасный день они покажутся кому-нибудь — Джасти-ну, моему юристу, государственному комитету по этике — крайне любопытными». Кэрол закрыла блокнот. Ей нужно собраться перед встречей с Эрнестом. События последних Двадцати четырех часов не лучшим образом сказались на ее мыслительных способностях.

259

Когда она пришла домой вчера вечером, на двери висе­ла записка от Джастина: «Я вернулся за вещами». Задняя дверь была взломана, и он унес все, что она не успела унич­тожить: свои ракетки для ракетбола, одежду, туалетные принадлежности, обувь, книги, а также вещи, которые при­надлежали им обоим: книги, фотоаппарат, бинокль, CD-пле­ер, большую часть их коллекции компакт-дисков, несколь­ко кастрюль, чашек и стаканов. Он даже взломал ее кедро­вый секретер и унес свой компьютер.

Взбешенная Кэрол позвонила родителям Джастина, чтобы сообщить, что она собирается засадить их сына за ре­шетку, а они окажутся в камере по соседству, если они будут оказывать хоть какую-нибудь помощь своему сыну-уголовнику. Она позвонила Норме и Хитер, но лучше от этого не стало. На самом деле стало еще хуже. Норма была слишком озабочена собственными проблемами с мужем, а Хитер своим нежным голоском напомнила ей, что Джастин имеет полное право на принадлежащие ему вещи. Она не могла обвинить его в краже со взломом или незаконном проникновении в чужое жилище: это был его дом и она не имела права менять замки или пытаться помешать ему по­пасть в дом каким-либо иным способом, не имея на то спе­циального ордера.

Кэрол знала, что Хитер права. Она не получила в суде ордер, запрещающий ему вход в ее владения, потому что ни­когда — даже в самом страшном сне — не могла себе пред­ставить, что он решится на подобную акцию.

И в довершение ко всему утром, одеваясь, она обнару­жила, что из всего ее нижнего белья были аккуратно выре­заны кусочки ткани из промежности. И, словно для того, чтобы у нее не оставалось сомнений в том, каким образом это произошло, в каждой паре Джастин оставил по кусочку галстуков, которые она изрезала на куски и побросала в его шкаф.

Кэрол была ошеломлена. Это не Джастин. Не тот Джас­тин, которого она знала. Нет, один Джастин не смог бы это проделать. У него не хватило бы духу. И воображения.

260

Это могло произойти только в том случае... единственный человек, который мог бы все это так обставить, — это Эр­нест Лэш! Она подняла глаза и увидела перед собой его — собственной персоной. Он кивал ей своей жирной головой, приглашая пройти в кабинет! Чего бы мне это ни стоило, ты, сукин сын, пообещала Кэрол, сколько бы это ни за­няло времени, что бы мне ни пришлось сделать, я остав­лю тебя без работы.

«Итак, — произнес Эрнест, когда они уселись, — что представляется вам важным сегодня?»

«О, столько всего. Мне нужно собраться с мыслями. Я не могу понять, почему я так взволнована».

«Да, на вашем лице отражается эта внутренняя работа».

О, прекрасно, прекрасно, ты, дурень чертов, подума­ла Кэрол.

«Но мне трудно читать ваше лицо, Каролин, — про­должал Эрнест. — Какое-то возмущение, может быть. Не­кая грусть».

«Ральф, мой последний терапевт, говорил, что сущест­вуют четыре базовых чувства...»

«Да, — мгновенно отозвался Эрнест. — Боль, грусть, ярость, радость. Так легко запомнить».

Легко запомнить? Да уж, в этой профессии мозги выдают в кредит, подумала Кэрол. Односложные слова! Все вы, кретины, одинаковые. «Мне кажется, что я все это чувствую, Эрнест».

«Как это, Каролин?»

«Ну, «ярость» по поводу проблем в моей жизни. Мы говорили о некоторых из них в прошлый раз: мой брат, особенно мой отец. И «боль» — тревога — когда я думаю о ловушке, в которой оказалась в ожидании смерти своего мужа. И «грусть», наверное, когда я думаю о том, сколько лет потеряла в этом неудачном браке».

«А радость?»

«О, с этим просто. «Радость» — это когда я думаю о вас и о том, как мне повезло с вами. Я думала о вас, о том,

261

что я увижу вас сегодня, — вот что дало мне силы пережить эту неделю».

«Расскажите мне об этом».

Кэрол сняла сумку с колен, поставила ее на пол и эле­гантно скрестила длинные ноги. «Вы заставляете меня краснеть». Она помолчала — сама скромность! Прекрас­но, думала она. Но не торопись, только не торопись, Кэ­рол. «На самом деле я всю неделю фантазировала о вас. Это были эротические фантазии. Но вы, наверное, привыкли, что ваши пациентки находят вас привлекательным».

При мысли о том, что Каролин фантазирует о нем, может, даже мастурбирует на эти фантазии, Эрнест почув­ствовал возбуждение. Он думал, как лучше отреагировать на это — отреагировать честно.

«Вы же привыкли к этому, Эрнест? Вы просили меня задавать вам вопросы».

«Каролин, в вашем вопросе есть что-то, что смущает меня, и я пытаюсь понять почему. Думаю, потому, что из этого следует, что то, что происходит здесь между нами, есть нечто стандартизированное, нечто предсказуемое».