Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное сочетание психологической проницательности и восхитительно живого воображения, облеченное в яркий и изящный язык прозы. Изменив давней привычке рассказ

Вид материала

Рассказ

Подобный материал:

• Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное со -четание психологической проницательности, 5683.07kb.
• Психотерапевтические истории, 2755.29kb.
• Волкодав мария семенова, 6840.54kb.
• Мы предлагаем читателям города палитру литературных произведений современной прозы,, 43.33kb.
• Рассказ один из самых популярных жанров детской литературы, и это не случайно. Вспомним, 45.11kb.
• Сочинение Великий могучий, 45.91kb.
• М. П. Арцыбашева Отличительной особенностью художественной прозы М. П. Арцыбашева является, 137.03kb.
• Воображение краткое содержание Определение и виды воображения, 190.84kb.
• Творческая мастерская: история русской литературы XX века, 9.97kb.
• Пишут люди, чтобы не умереть с голоду? И, между про­чим, в похвалу автору та заметила,, 1285.83kb.

Это заявление заинтересовало Маршала. Он думал,

238

что известие об организации серии лекций, названных в его честь, говорит о том, что эта возможность для него потеря­на навсегда. Но оказалось, что судьба решила искушать его снова. Но он знал, что профессионализм возобладает: «Вы сказали, что хотите обсудить со мной две проблемы. Пер­вая — терапия Адрианы. Не является ли ваше непрекра­щающееся чувство обязанности по отношению ко мне вто­рой проблемой?»

Питер кивнул.

«Питер, вы должны забыть об этом Или — это угро­за! — мне придется заставить вас отложить вашу поездку на три-четыре года, чтобы мы смогли справиться с этим посредством психоанализа. Я повторюсь: нет никакого не­оплаченного долга. Вы воспользовались моими услугами. Я назначил соответствующую цену. Вы заплатили. Вы за­платили даже больше, чем я просил. Помните? А потом, вы были настолько любезны, настолько щедры, что орга­низовали в честь меня курс лекций. Не было никакого дол­га. А даже если б и был, ваш дар с лихвой его компенсировал. Более чем: теперь я чувствую себя обязанным вам!»

«Маршал, вы учили меня быть искренним с собой и от­крыто выражать свои чувства. Именно это я и собираюсь сделать. Потерпите меня буквально пару минут. Просто выслушайте меня. Пять минут. Договорились?»

«Пять минут. А потом мы навсегда забудем эту тему. Идет?»

Питер кивнул. Маршал улыбнулся, снял часы и поло­жил их на стол между ними.

Питер взял часы Маршала в руки, внимательно рас­смотрел их, положил обратно и начал говорить:

«Во-первых, позвольте мне прояснить один момент. Я солгал бы вам, если бы позволил вам думать, что мой дар университету был на самом деле подарком вам. На самом деле я почти каждый год делаю университету относительно скромный подарок. Четыре года назад я организовал там ту самую кафедру экономики, деканом которой является

239

мой отец. Так что я бы так и так сделал им подарок. Един­ственное, что я сделал, так это подарил им ваши лекции.

Во-вторых, я прекрасно понимаю, как вы относитесь к подаркам, и я уважаю ваши чувства. Но я могу сделать вам предложение, которое вы, вероятно, сможете принять. Сколько у меня осталось времени?»

«Всего три минуты», — ухмыльнулся Маршал.

«Я не рассказывал вам о моем бизнесе. Так вот основ­ным моим занятием является покупка и продажа компаний. Я работаю в качестве эксперта на оценочные фирмы — несколько лет я занимался этим в «Citicorp», после чего ушел на вольные хлеба. За эти годы я принял участие в приоб­ретении более двухсот компаний.

Недавно я наткнулся на датскую компанию, которую оценили удивительно низко, и это при том, что она облада­ет мощным доходным потенциалом. И я купил ее сам. Мо­жет быть, я поступил эгоистично, я еще не до конца опре­делился со своими новыми партнерами. Мы собираем двес­ти пятьдесят миллионов. Возможность купить компанию нужно использовать быстро, и, если быть до конца честным, она слишком хороша, чтобы делиться».

Сам того не желая, Маршал был заинтригован: «И?..»

«Погодите, дайте мне закончить. Эта компания, «Ruc-ksen», занимает второе место в мире по производству вело­сипедных шлемов, имея четырнадцать процентов рынка. В прошлом году продажи были высокие — двадцать три миллиона, — но я уверен, что за два года я смогу увели­чить эту сумму в четыре раза. И вот почему. Самая боль­шая доля рынка — двадцать шесть процентов — принад­лежит финской компании «Solvag», и так получилось, что моему консорциуму принадлежит контрольный пакет ак­ций «Solvag»! А мне принадлежит контрольный пакет акций консорциума. Основной продукт, производимый «Solvag», — мотоциклетные шлемы, и это производство приносит зна­чительно больше прибыли, чем производство велосипедных шлемов в той же компании. Я планирую модернизировать «Solvag», объединив ее с австрийской компанией по произ-

240

детву мотоциклетных шлемов, В Когда это произойдет,

па»

которую я сейчас выку-я прекращу производство ве-

осипедных шлемов «Solvag» и завод перейдет исключитель­но на производство мотоциклетных шлемов. К тому време­ни я увеличу производительную мощность «Rucksen» и позиционирую ее таким образом, что она займет как раз ту нишу, которая принадлежала «Solvag». Видите, Маршал, как красиво все получается?»

Маршал кивнул. Он действительно видел это. Красота для посвященных. Он также видел всю тщетность своих попыток просчитать временные закономерности фондового рынка или выкупить акции, обладая жалкими обрывками информации, доступными людям сторонним.

«Вот что я вам предлагаю. — Питер бросил взгляд на часы. — Еще несколько минут. Дослушайте меня». Но Маршал уже забыл о пятиминутном лимите.

«Я выкупил контрольный пакет акций «Rucksen», те­перь мне нужно внести всего десять миллионов долларов наличными. Я рассчитываю публично презентовать «Ruck­sen» где-то через двадцать два месяца, и у меня есть все основания ожидать, как минимум, пятьсот процентов при­были. Когда «Solvag» освободит эту нишу, у нее не останет­ся сильных конкурентов. Разумеется, никто, кроме меня, этого не знает, поэтому вам тоже нужно молчать об этом. У меня также есть информация — источник ее я не могу открыть даже вам — о законопроекте, который обязывает несовершеннолетних использовать велосипедные шлемы в обязательном порядке. Он скоро вступит в силу на терри­тории трех европейских стран.

Я предлагаю вам долю в этой инвестиции, скажем, один процент... Подождите, Маршал, не торопитесь отка­зываться: это не подарок, и я больше не ваш пациент. Это самая настоящая инвестиция. Вы даете мне чек и станови­тесь совладельцем. Но у меня есть одно условие, и здесь вы должны согласиться со мной даже через силу: я не хочу оказаться в такой же ситуации, как тогда, с доктором Блэ-ком. Помните, как я мучился из-за этого?

241

Итак, — продолжал Питер более конфиденциальным тоном, видя растущую заинтересованность Маршала. —_ Вот что я вам предлагаю. Ради моего собственного психи­ческого здоровья я хочу, чтобы вы ничем не рисковали. Если когда-нибудь вы пожалеете об этой инвестиции, я выкуплю у вас вашу долю по вашей цене. Я предлагаю сде­лать так: я дам вам мой личный вексель с полным обеспе­чением. По вашему требованию вам будет выплачена сумма, равная ста процентам вложенной плюс десять процентов годовых. Но вы должны пообещать мне, что воспользуе­тесь этим векселем, если произойдет что-то непредвиден­ное, — кто знает, что может случиться? Убийство прези­дента, моя внезапная гибель или что-либо еще, что поста­вит вас в ситуацию риска. Иными словами, вы обязаны использовать этот вексель».

Питер откинулся на спинку стула, взял часы Маршала и отдал хозяину: «Семь с половиной минут. Я все сказал». Маршал судорожно соображал. На этот раз все схо­дится. «Девяносто тысяч долларов, — думал он. — Я по­лучаю, скажем, семьсот процентов — более шестисот ты­сяч дохода. За двадцать два месяца. Как я могу отказаться от этого? Да и кто бы смог? Вложить деньги под двенадцать процентов и до конца своих дней получать семьдесят две тысячи долларов в год. Питер прав. Он больше не мой па­циент. И это не подарок из-за переноса — я вкладываю свои деньги; это инвестиция. И что с того, что я ничем не рис­кую? Это частный некгрль H<™ ..----------

.. ___, „.„ .шчици». п что с того, что я ничем не рис­кую? Это частный вексель. Нет и речи о злоупотреблении про-\ьным положением. Все чисто. Идеально чисто».

фессиональным нилижением. Все чисто. Идеально чисто». Маршал перестал думать. Время действовать. «Питер, в офисе я видел вас лишь с одной стороны. Теперь я знаю вас лучше. Теперь я знаю, что принесло вам такой успех в делах. Вы ставите перед собой цель и движетесь в направ­лении этой цели с редким упорством и смекалкой... и изя­ществом. — Маршал протянул Питеру руку. — Я прини­маю ваше предложение. С огромной признательностью».

Об остальном они договорились быстро. Питер пред­ложил Маршалу партнерство в пределах одного процента 242

ий. Маршал решил, что, если уж он пошел на это, нуж­но играть по-крупному, и вложил максимум: девяносто ты-ч Деньги он получит с продажи акций «Уэллс Фарго» и «фиделити» и переведет их на цюрихский счет Маршала в течение пяти дней. Питер собирался окончательно выкупить «Rucksen» за восемь дней, а по датским законам он должен был предоставить список акционеров. Питер также обещал оформить вексель и доставить его в офис Маршала до отъ­езда в Цюрих.

Вечером того же дня, когда Маршал проводил своего последнего пациента, в дверь кабинета постучали. Курьер, прыщавый подросток-велосипедист в джинсовой куртке с ярко-красными нарукавниками и обязательной бейсболке «San Francisco Giants» козырьком назад, вручил ему кон­верт с заверенным нотариусом письмом, в котором были изложены все аспекты соглашения. Вторая бумага, на ко­торой Маршал должен был оставить подпись, гласила, что он обязан потребовать полного возмещения своей инвести­ции в случае, если по каким-либо причинам стоимость ак­ций «Rucksen» упадет ниже номинала. В конверте лежала и записка от Питера: «Для вашего полного спокойствия, оформленный моим юристом вексель будет доставлен вам к среде. Вот вам мой подарок в честь подписания договора о нашем партнерстве».

Маршал достал из конверта коробочку из ювелирного салона «Shreve's». Он открыл ее — и от удивления у него перехватило дыхание. С замиранием сердца Маршал надел отделанные брильянтами часы «Ролекс».

лава

10

В четверг вечером, около шести, Эрнесту позвонила сестра Евы Голсуорт, одной из его пациенток.

«Ева попросила позвонить вам и сказать, что пора».

Эрнест оставил записку с извинениями пациенту, кото­рый должен был прийти в 18.10, прикрепил ее к двери ка-

243

бинета и помчался к Еве. Ей был пятьдесят один год, и она страдала раком яичников в терминальной стадии. Ева пре­подавала писательское мастерство. Это была изящная, ис­ключительно достойная женщина. Эрнесту нравилось пред­ставлять себе, что он всю свою жизнь прожил бы с Евой, будь она моложе, а обстоятельства их встречи — иными. Он считал ее красивой, искренне восхищался ею и был по­ражен ее жизнелюбием. Последние полтора года он пол­ностью посвятил смягчению боли ее умирания.

В работе с большинством пациентов Эрнест использо­вал понятие «сожаление». Пациенты должны были разо­браться с прошлыми сожалениями и избегать сожалений в будущем. «Ваша задача, — говорил он, — жить так, что­бы, обернувшись назад через пять лет, вы бы ни о чем не жалели».

Случалось, эта стратегия «антиципирующего сожале­ния» терпела неудачу. Но в большинстве случаев она ока­зывалась действенной. Но ни один пациент не относился к этой методике так серьезно, как Ева, которая полностью посвятила себя, как она говорила, «выжиманию всех соков из этой жизни». Узнав свой диагноз, Ева за последующие два года круто изменила свою жизнь: она рассталась с не­любимым мужем, завела сумасшедшие романы с двоими мужчинами, о которых давно мечтала, побывала на сафари в Кении, закончила два рассказа и объехала страну, навес­тив троих своих детей и некоторых любимых студентов.

Все это время она тесно и продуктивно сотрудничала с Эрнестом. Кабинет Эрнеста стал для Евы тихой гаванью, куда она могла принести все свои страхи, связанные со смертью, все те мрачные мысли, которыми она не могла по­делиться с друзьями. Эрнест пообещал тотчас с ней все про­рабатывать, ничего не страшась и не замалчивая, обра­щаться с ней не как с пациентом, но как с попутчиком, с то­варищем по несчастью.

И Эрнест сдержал свое слово. Ева приходила к нему последней из пациентов, потому что после сеанса его час­то охватывала тревога — относительно смерти Евы, да и

244

собственной. Он постоянно напоминал ей, что она не еГ инока, что они вместе смотрят в лицо ужаса конечности й ггия, что он пойдет за ней настолько далеко, насколько может. Когда Ева попросила его дать обещание, что он будет с ней, когда она будет умирать, Эрнест выполнил ее просьбу. Последние два месяца болезнь уже не позволяла ей приходить к нему в офис, но Эрнест поддерживал с ней связь по телефону и иногда заезжал к ней домой, не требуя платы за эти визиты.

Сестра Евы встретила его и проводила в спальню, где лежала больная. Кожа Евы сильно пожелтела — опухоль распространилась и на печень. Она тяжело дышала и вспо­тела так, что влажные волосы облепили ее череп. Она кив­нула и шепотом, между вдохами, попросила сестру оставить их. «Я хочу, чтобы мой доктор провел со мной еще один сеанс».

Эрнест сел рядом с ней. «Вы можете говорить?»

«Слишком поздно. Не надо больше слов. Просто дер­жите меня».

Эрнест взял Еву за руку, но она покачала головой. «Нет, прошу вас, просто обнимите меня», — прошептала она.

Эрнест сел на кровать, наклонился к ней, но не смог найти такого положения, чтобы сделать то, о чем она про­сила. Ему ничего не оставалось, кроме как лечь рядом с ней и обвить ее руками. Он не стал снимать пиджак и ботинки и не сводил глаз с двери, опасаясь, как бы не зашел посто­ронний, который может не понять, что здесь происходит. Ему было неловко, и он был рад, что их столько разделяет — простыня, ватное одеяло, покрывало, пиджак. Ева притя­нула его к себе. Постепенно напряжение, сковывавшее его, спало. Он расслабился, снял пиджак, откинул одеяло и крепче сжал Еву. Она ответила тем же. На мгновение он по­чувствовал непрошеное тепло внутри — предвестник сек­суального возбуждения, но, разозлившись на себя, заста­вил его исчезнуть и приложил все усилия, чтобы передать Еве этим объятием свою любовь. Через несколько секунд он спросил: «Так лучше, Ева?»

245

Она не ответила. Дыхание ее стало затрудненным. Эр­нест вскочил с кровати, наклонился над ней и громко по­звал ее по имени.

Не отвечает. В комнату вбежала сестра Евы, услышав­шая его крики. Эрнест схватил запястье Евы, но пульс не прощупывался. Он положил руку на ее грудную клетку и, аккуратным нажатием отодвинув в сторону ее тяжелую грудь, попытался прощупать апикальный пульс. Сердце Евы билось слабо, с перебоями, и он сказал: «Мерцатель­ная аритмия желудочков. Очень плохо».

Несколько часов они дежурили у кровати больной, при­слушиваясь к ее тяжелому прерывистому дыханию. «Дыха­ние Чейни—Стокса», — подумал Эрнест, удивившись, как этот термин, осколок знаний, полученных им на тре­тьем курсе мединститута, смог всплыть из глубин его бес­сознательного. Иногда веки Евы начинали дрожать, но так больше и не поднимались. Пена слюны засыхала на ее губах, и Эрнест каждые несколько минут стирал ее бумаж­ной салфеткой.

«Это признак отека легких, — произнес Эрнест. — Сердце отказывает, и жидкость скапливается в легких».

Сестра Евы кивнула, на ее лице читалось облегчение. «Интересно, — подумал Эрнест, — каким образом эти на­учные ритуалы — называние и объяснение феномена — способны заглушить страх. Я привел научное название ее дыхания? Я объяснил, каким образом из-за слабеющего правого желудочка жидкость оттекает назад в правое пред­сердие, а оттуда в легкие, отчего образуется пена? И что? Я же не предлагаю решения проблемы! Я всего лишь дал монстру имя. Но мне стало лучше, ее сестре стало лучше, и, если бы бедная Ева была в сознании, ей бы тоже скорее всего стало лучше».

Эрнест держал Еву за руку. Ее дыхание становилось все более поверхностным, более неровным и, спустя где-то час, остановилось. Эрнест не чувствовал биения пульса. «Она мертва».

246

Несколько минут они сидели молча, потом начали пла­нировать свои дальнейшие действия. Они составили список людей, которым нужно позвонить, — детям, друзьям, в газеты, в бюро ритуальных услуг. Вскоре сестра собралась обмывать тело Евы, и Эрнест собрался уходить. Они наско­ро обсудили, во что ее одеть. Сестра сказала, что тело Евы будет кремировано, и бюро ритуальных услуг, наверное, предоставит какой-нибудь саван. Эрнест согласился, хотя ничего об этом не знал.

По дороге домой Эрнест думал, что на самом деле его познания в этой области крайне скудны. Несмотря на дол­гие годы медицинской практики, анатомирование трупов в медицинском колледже, он, как и большинство терапевтов, никогда не видел своими глазами непосредственно момент смерти. Он сохранял спокойствие и профессионализм; да, он будет скучать по Еве, но ее смерть была милосердно лег­кой. Он знал, что сделал все, что мог, но провел беспокой­ную ночь: своей грудью он все еще ощущал ее тело.

Он проснулся в пять утра, цепляясь за остатки сна Он сделал именно то. что всегда советовал своим пациентам, когда тем снились тревожные сновидения: он без движения лежал в постели, не открывая глаз, и вспоминал свой сон. Взяв с прикроватного столика блокнот и ручку, Эрнест за­писал все, что ему удалось вспомнить:

Мы с родителями и братом гуляли. Мы решили под­няться вверх. Я вдруг оказался один в лифте. Он ехал долго-долго. Когда я вышел из лифта, я оказался на бе­регу моря. Но я не мог найти своих. Я искал и искал. Хотя это было милое местечко... райское место... меня охватил ужас. Потом я начал натягивать ночную ру­башку с милой улыбающейся физиономией медвежонка Смоки. Эта физиономия становилась все ярче, начала сверкать... и скоро стала средоточием всего сна — слов­но вся энергия сна перешла в эту милую улыбающуюся физиономию медвежонка Смоки.

247

Чем больше Эрнест думал об этом, тем более значи­мым казался ему этот сон. Он так и не смог уснуть, встал, оделся и в шесть утра поехал в офис, чтобы внести свой сон в компьютер. Он прекрасно вписывался в посвященную снам главу его новой книги, над которой он сейчас работал, под названием «Страх смерти и психотерапия». Или, мо­жет быть, «Психотерапия, смерть и страх». Он еще не оп­ределился с названием.

В этом сне не было ничего таинственного. События этой ночи полностью объясняли сон. Смерть Евы поставила его лицом к лицу с его собственной смертью (представленной во сне пронизывающим ощущением ужаса, отделением от семьи, долгим подъемом на лифте к райскому побережью). Как досадно, подумал Эрнест, что его собственный произ­водитель снов выдал ему сказочку о восхождении в рай! Но что он мог поделать? Производитель снов был сам себе хозяин, сформировался он на заре сознательного, и на его становление массовая культура оказала значительно боль­шее влияние, чем сила воли.

Сила сна заключалась в ночной рубашке с ярким изо­бражением медвежонка Смоки. Эрнест знал, что этот сим­вол был порожден разговором о том, во что одеть Еву для кремации, — медвежонок Смоки стал олицетворением кре­мации! Жутковато, но поучительно.

Чем больше Эрнест думал об этом сне, тем отчетливее понимал, какую пользу можно извлечь из этого сна при обучении психотерапевтов. С одной стороны, он иллюстри­ровал положение Фрейда о том, что первостепенная функ­ция сновидений состоит в сохранении сна. В этом случае пугающая мысль — о кремации — трансформировалась в нечто более безобидное и приятное: в прелестный образ ми­лого медвежонка Смоки. Но сновидение справилось со сво­ей задачей лишь частично: оно позволило ему не просы­паться, но страх смерти наполнил сон ужасом.

Эрнест провел за письменным столом два часа, а потом в назначенное время приехал Джастин. Ему нравилось ра-

248

ботать рано утром, хотя это и значило, что в конце дня он будет выжат как лимон.

«Простите меня за понедельник, — сказал Джастин, проходя к своему стулу и стараясь не встречаться глазами с Эрнестом. — Не могу поверить, что я так поступил. Около десяти я ехал на работу, насвистывая, в превосход­ном настроении, и тут меня словно пыльным мешком из-за угла огрели: я забыл о том, что должен прийти к вам. Мне нет оправдания. Ни единого. Я просто забыл об этом на­чисто. Такого со мной никогда раньше не случалось. Я дол­жен оплатить этот сеанс?»

«Ну...» Эрнест не знал, что ответить. Он не любил брать с пациентов деньги за пропущенные сеансы, даже если, как и в данном случае, виной тому было сопротивление.

«Ладно, Джастин, за все годы нашей с вами работы это первый сеанс, который вы пропустили... уфф... Джастин, давайте-ка договоримся, что с этого дня я буду брать с вас плату за каждый сеанс, пропущенный вами, если вы не предупредите меня за двадцать четыре часа».

Эрнест не верил своим ушам. Он что, правда это ска­зал? Как он мог не взять с Джастина денег? Мысль о пред­стоящей встрече с супервизором приводила его в ужас. Маршал загрызет его за такое! Маршал не принимал ника­ких оправданий: автомобильная авария, болезнь, ливень, наводнение, перелом ноги. Он бы взял с пациента деньги, даже если бы тот пропустил сеанс из-за похорон собствен­ной матери.

Он буквально слышал голос Маршала: «Ты сделал это, чтобы казаться хорошим парнем, да, Эрнест? В этом дело? Чтобы твой пациент в один прекрасный день сказал кому-нибудь: «Этот Эрнест Лэш — хороший парень»? Или ты поступил так потому, что все еще чувствуешь себя виноватым за то, что рассердился на Джастина, когда тот бросил жену, не предупредив тебя? Что за непостоянство, что за непоследовательность в терапии?»

Что ж, с этим уже ничего не поделаешь.

«Давайте разбираться с этим, Джастин. Здесь есть

249

нечто большее, чем просто забывчивость, пропуск сеанса в понедельник. Вы на несколько минут опоздали на послед­ний сеанс, а последние несколько раз возникали паузы, длительные паузы. Как вы думаете, что происходит?»

«Ну, — ответил Джастин с несвойственной ему пря­молинейностью, — сегодня пауз точно не будет. Я должен обсудить с вами нечто очень важное: я решил совершить налет на свой дом».

Эрнест отметил, что голос Джастина звучал иначе: он говорил прямо, не защищаясь Но он продолжал избегать обсуждения их взаимоотношений. Эрнест решил вернуться к этому позже, потому что сейчас его охватило любопытст­во. «Что вы имеете в виду под налетом?»

«Ну, Лаура считает, что я должен взять все то, что принадлежит мне, — ни больше ни меньше. Сейчас у меня есть только то, что я запихнул в чемодан в ту ночь, когда ушел оттуда. У меня огромный гардероб. Я всегда потакал своим прихотям в том, что касалось одежды. Боже, какие восхитительные галстуки остались дома! Это разбивает мое сердце Лаура считает, что глупо идти и покупать все заново, когда я и так весь в долгах; к тому же нам нужны деньги, чтобы сделать чуть ли не два десятка других поку­пок, начиная с еды и жилища. Лаура считает, что я должен просто прийти домой и забрать все, что по праву принад­лежит мне».