Тя бы потому, что светило яркое солнце, одевающее осеннюю листву в золотую и багровую парчу, создавая вокруг дерев ореол, подобный огню пасхальной свечи в храме
Вид материала | Документы |
- За девять месяцев до выборов Президента, 2190.95kb.
- Библиотека Альдебаран, 2152.73kb.
- Человек с самого начального момента изучения природы считал, что Земля и все что, 226.02kb.
- Урока: Солнечная система. Солнце звезда, 27.11kb.
- Солнечным летним днем я гуляла на улице. Погода была жаркая, в небе ярко светило солнце,, 9.04kb.
- Здесь и небо выше, здесь и солнце ярче, 99.05kb.
- «Свет подвига», 91.85kb.
- 1. Свечи в разных странах мира и вещества, из которых они сделаны, 215.69kb.
- Земля наш общий дом, 75.74kb.
- Козочка злата исаак-Башевис Зингер, 61.49kb.
Глава 3 Время шло. Ребята по прежнему вкалывали на репетициях. Впереди светил концерт, на котором надо было во что бы то ни стало отыграть так, как никто до них еще не играл. От этого концерта зависело слишком многое — их карьера, как музыкантов, их будущее и возможно, найдутся люди, которые захотели бы записать их и продавать их кассеты. Все прекрасно понимали, что сейчас наступал переломный момент их жизни и им нужно было достойно пройти его. Все свое время, свободное от работы, они посвящали репетициям. Теперь за барабанами сидел совершенно новый человек, который с завидным рвением и прилежанием принялся вникать в их музыку. Не сказать, чтобы он раньше задумывался о том, что о он когда-нибудь в жизни будет играть подобное, но ему пришлось по вкусу и он вкалывал до седьмых потов, чтобы не подвести команду и в рекордно короткий срок вызубрил весь материал так, что ребята только диву давались. К тому же парень, имея классическое образование, придумывал такие интересные ходы, и его руки были столь легки, что музыка приобрела совсем иное, более профессиональное звучание. Ему было 24 года, он был невысок и миниатюрен, как девчонка, носил длинные светлые мелко вьющиеся волосы, всегда следил за своей одеждой, манерами и речью, от него никогда невозможно было услышать бранного слова или пошлости, чего себе изредка позволяли ребята, и был очень легок в общении, за что как-то сразу влился в команду. Звали его Омэн1 Нэния2 . Омэн прекрасно отдавал себе отчет, что от него зависит, как команда выступит на концерте и старался вовсю. Он сам еще не знал, останется ли он в группе, но пока он играл в ней, потому что его попросил его давний приятель Инферн, он не мог себе позволить халтуры. К тому же музыка так захватила его, что он уже подумывал, а не остаться ли ему здесь насовсем и играть это, чего ему не приходилось слышать уже давно. А концерт надвигался с неумолимостью старости. Устраивала концерт достаточно солидная фирма, которая не пожалела денег на анонсирование его по ТВ и радио. Ребята понимали, что это не просто очередной клубный сейшн и волновались ужасно. И наконец этот судный день настал. Они увидели сцену, на которой им предстояло играть, они увидели зал, перед которым им предстояло выйти и представили количество народа, способного вместиться в этот зал, которому они должны были взглянуть в глаза, увидели аппаратуру, которую могли видеть только в дорогих каталогах, и поняли окончательно — или сегодня они провалятся с треском и ничего и никогда им уже не сможет помочь, или... До самого своего выхода на сцену они сидели в гримерке и не смотрели друг другу в глаза. Говорить они не знали о чем, а вести себя так, будто ничего особенного не происходит, они не могли, как это делали другие команды, собравшиеся в гримерке, всем своим видом показывающие, словно им плевать и на публику в зале, и вообще на все, что отыграть — это все равно, что в туалет сходить. Ребята не верили им. Нельзя чувствовать себя беспечно, когда ты показываешь на сцене, перед глазами этой толпы, готовой тебя или превознести к небесам, или заплевать и растерзать прямо на сцене, свою душу. Ты выходишь на сцену, поднимаешь глаза и видишь тысячу глаз, ждущих от тебя чего-то, настороженных и оценивающих... И ты вскрываешь, словно скальпелем, себя, и выплескиваешь, словно кровь, свои эмоции, и отдаешь им на заклание свою душу, ибо по другому нельзя, они сразу поймут, что это неправда, что это игра, лицедейство, что ты дешевый паяц, у которого ничего нет за душой. И только когда каждый раз, взрезая свою душу, отдавая себя вместе с каждой нотой, вместе с каждым словом, ты плачешь и смеешься, только тогда они поверят тебе. И никогда к этому невозможно привыкнуть, никогда невозможно выйти на сцену, плюнув за кулису недокуренную сигарету или недожеванную жвачку, сделать крутую позу и всем своим видом сказать: «Да имел я вас всех!». И если ты привык, если выйти на сцену все равно, что голым, для тебя не имеет значения и ни одна жилка не дрогнет в душе, значит ты не музыкант, ты просто позер и дешевый комедиант, и тебе все равно, что нести со сцены, Шекспира или жалкую пародию, и ты несешь это с одинаковым пафосом на фальшивом лице, чтобы получить свои жалкие лживые гроши, и тут же спустить их в каком-нибудь кабаке, сняв восторженных дешевых девок, которым ты толкаешь знатную речугу о том, как тяжел хлеб музыканта и какие они все разнесчастные. Музыкант не может быть несчастным, у него есть возможность сказать перед всеми, что он думает, что любит, во что верит и от чего ему больно. Причем умеет сказать так, чтобы им было это интересно. Поэтому-то они и сидели в гримерке, тихонько попивая свое пиво и стараясь не привлекать к себе внимание. И, наконец, их выход. С холодком в желудке они вышли на сцену и подключились. И вот самый, кошмарный момент, когда занавес разъезжается в стороны и открывает их глазам тысячной толпы, взорвавшейся криком. Страх уходит. Не на совсем, нет, совеем он уйдет только тогда, когда спасительный занавес снова скроет их от требовательных глаз, теперь он просто отступил на самый задний план, уступая место эмоциям. И они ринулись в зал с первым аккордом, с первым риффом, с первой нотой, с первым криком, с первым ударом. И толпа, почувствовав этот удар, подалась к сцене, жадно ловя глазами и ушами происходящее действо. Мортифер запел их самую красивую композицию, которая называлась «Lamenta»3. Noctu pro mori Ego dico, tu andis. Ego clamo, sed tu jam. Libera et profligata. In frigidum fronet, Glacialis quam eburneus Lacrimae cadunt. Flexura decolum labiorum Jam non splendida. Oculi clausa astro Ciliorum. Humidus humus Tuus domus. In Aurantium flori Guttae cerae cadunt. In mani tua coniisum Carpum contraho, Sed tu immobila. Bibo amaritiem aeris, Saturationis venenum tristitae. Mortis indivisa. Illa tenera virgo amabilis, Quae desertum Tenebrarum, Ubi umbrae abissi Tulbidas aquae vocat. Sanctificetur nomen tuum. Nox mortifera, plane non Protegit ab dolore. Mea vita, es regnum Supemi portentosi, Ubi invenio quies ab Tristitia pro me? Ego vocare letalem lunam. Mocnibus surdes, Campana muta, Credere portentis Mediocre…4 Когда они отыграли первую вещь, только тогда они осмелились открыть или поднять глаза в зал. И увидели... Весь зал стоял. Они тянули к ним руки, мотали волосами и кричали... И когда грянула очередная мелодия, обволакивая зал своей чарующей музыкой, своей загробной мрачной красотой, своей тайной грустью, в зале стали зажигаться свечи. И вот, вскоре уже весь зал напоминал море качающихся в такт маленьких огоньков, и ребята горели в этих огоньках, понимая, что сгорают, сгорают навсегда и для обычной жизни уже утеряны, что их место здесь, в этой музыке и среди этих глаз, отражающих печаль горящих свечей. И вот когда они откатали всю программу, вымотанные намертво, растрепанные, мокрые, они опустили руки и на несколько мгновений встали у кромки сцены, отдавая себя на суд толпы, она взорвалась аплодисментами. Такого еще на рок-концертах не было. Все стояли и аплодировали, а ребята, не способные уже ничего сделать, растерянно улыбались, пока занавес не скрыл их. И тогда Трист, позабыв про висящую на шее гитару, кинулась к Мортиферу, натолкнулась по пути на Дария, схватила его в охапку, потом подбежавшего к ним Мортифера и они сжали друг друга руками, образовав втроем плотный кружок, в который тут же втиснулись остальные музыканты. Глаза их горели нездешними огнем, пока их не вытурил со сцены распорядитель. Вот теперь они могли расслабиться. Что и сделали, бурно надравшись в ближайшем кабаке. Через два дня им позвонил некий человек, который хотел бы им помочь с записью и концертами, а в какой-то музыкальной газете, в статье, описывающей концерт, они обнаружили про себя массу интересного, в том числе много того, от чего стоило бы задрать нос. Теперь их судьба была предопределена. И они уже не зависели сами от себя. Теперь они не принадлежали себе более. Теперь они принадлежали толпе, которая приняла их и поверила им. ссылка скрыта ссылка скрыта 1.Omen - знамение, предзнаменование (лат.) [назад] 2.Nenia - погребальная песнь, заклинание (лат.) [назад] 3.Lamenta - рыдание, плач (лат.) [назад] 4 Этой ночью, как всегда, я говорю, ты слушаешь, я кричу, но ты уже свободна и жалка. На твой холодный, словно слоновая кость, лоб падают слезы. Изгиб бесцветных губ уже не столь прекрасен. Глаза прикрыты созвездием ресниц. Влажная земля – твой дом. На цветки померанца падают капли воска. Я сжимаю в руках твои изрезанные руки, но ты неподвижна. Я пью горечь воздуха, насыщенную ядом печали. Неразделенная смерть. Ты нежная дева, достойная любви, словно пустыня мрака, где тени бездны призывают темные воды. Да святится имя твое. Смертоносная ночь совершенно не спасает от боли, моя жизнь, ты есть царство наивысшего ужаса. Где мне искать покоя от печали? Я призываю смертельную луну. Стены глухи, колокол нем. Не слишком верь в чудеса…(лат.) [назад] Глава 4 Трист спала, когда над ухом прогремел телефонный звонок. Она потянулась к выключателю настенного бра, включила свет и нашарила трубку. Мортифер повернулся на другой бок, но не проснулся. Трист тихо, чтобы не разбудить его, спросила: — Какого черта, вы знаете, сколько сейчас времени? — на наручных часах ее было половина четвертого утра. — Тристиция, это Дарий. Прости пожалуйста, что я так поздно, вернее, рано. Просто случилось нечто непредвиденное, что требует безотлагательного тебе сообщения. — Что такое? — встревожилась Тристиция, — что случилось? — Трист, дело очень серьезное. Мортифер у тебя? — Да. — Хорошо. По крайней мере, я за тебя спокоен, он сможет защитить тебя. — Да боже мой, что случилось-то? — не на шутку испугалась Трист. — Я не знаю, как тебе объяснить. Я сам теряюсь в догадках, что это такое. — Говори, как есть. — Ну, в общем так. Только что мне позвонил Фратер. — И что? — Он наговорил мне такого, что я решил что вам с Мортифером нужно знать это немедленно, чтобы успеть подготовиться к самому худшему. — Ты меня пугаешь, Дарий. — Нет, я не хочу тебя пугать, но дела обстоят так, что мне видимо придется это сделать. Я ничего пока тебе не буду говорить, что я сам об этом думаю, ты сама потом решай, что вам делать, я тебе просто передам наш разговор. Короче, позвонил он мне полчаса назад, голос у него был такой, что он или пьяный, или обкуренный, или еще что, он сказал, что прочитал в газете статью про нас и был немало удивлен тем что он, оказывается, больше с нами не играет, а на его месте играет другой человек. Он, как он сказал, не собирался от нас уходить, просто у него сложились такие обстоятельства, что он не мог присутствовать на репетициях. — А он об этом сразу сказать не мог? — возмутилась Тристиция. — Не в этом дело. Его обида зашла еще дальше. Он сказал, что он нам этого никогда не простит этого и что он будет мстить. Он сказал, передаю слово в слово: «Вы будете слышать мое имя чаще, чем свои». — Что он имел в виду? — Я не знаю. Он сказал, что для нас такие дела плохо кончатся. Он говорил что-то еще, я так понял, что он вступил в какую-то сатанинскую секту и там ему сказали, что мы недостойные люди для такой музыки. Что мы в жизни не перенесли ничего такого страшного, чтобы мы могли играть такую музыку и он сказал, что он будет от нас эту музыку спасать. — А что, он что-то такое перенес страшного, что он может такую музыку играть? — спросила Трист. — Ему сказали, как он сказал, что он достойный человеку что мы обошлись с ним подлоги теперь он, чтобы доказать всем несправедливость должен с нами рассчитаться. — Ничего не понимаю. Он сам виноват мы-то здесь причем? — Я ничего сам не понимаю. Просто он сказал, что никто из нас не сможет уйти от возмездия. И я потому так срочно вам позвонил, чтобы вы знали, чтобы вы были готовы ко всему. Я не знаю, что может приключиться завтра утром. Может, я уже не смог бы вас предупредить завтра. — Спокойно, Дарий. Не гони волну. Надо со всем этим спокойно разобщаться. Сейчас мы с Мортифером к тебе приедем. — Хорошо, только осторожнее. Я пока позвоню остальным. — Давай, — сказала Трист, положила трубку и принялась трясти Мортифера. — Что такое? — спросил он. Половину разговора он уже слышал сквозь дрему. — Случилось непредвиденное осложнение. — Какое? — У Фратера снесло башню. — И в чем это выражается? — Он хочет нас всех перебить за то, что мы, не спросясь его, взяли на его место другого человека. — Эге-гей. — Вот тебе и эге-гей. Одевайся. Мы едем к Дарию. Мортифер выдул с силой воздух и встал. В этот момент снова раздался телефонный звонок. — Одевайся, я сама, это, наверное, снова Дарий, — сказала Трист и сняла трубку: — Я слушаю. — Трист... — раздался в трубке голос с придыханием. — Да, кто это? — Ты уже настолько крутая басистка, что старых друзей не узнаешь? — Фратер? — тихо спросила Трист. — Помнишь? Странно, я думал, ты уже забыла, что я есть на этом свете. Ну ничего. Скоро будет так, что ты ни на минуту не сможешь не думать обо мне. Я обещаю тебе это. Я всегда знал, что ты будешь моей женщиной. Я знаю, что ты не сможешь мне отказать. Скоро я приеду к тебе и заберу тебя. Тебе будет очень хорошо, Трист, я обещаю тебе. — Фратер, ты пьян. Проспись, и потом мы с тобой поговорим, ладно? Ты сейчас порешь такую байду, что мне даже слушать не хочется, — ответила жестко Трист. — Нет, милая, я трезвее всех трезвых. И ты это скоро поймешь. Ты всегда была рядом со мной, и ты должна принадлежать только мне. И я уберу всех, кто стоит на пути между мной и тобой. И тогда мы будем вместе. Они просто заносчивые козлы, и ты поймешь это сама скоро. Они не нужны тебе. Тебе нужен я. Это ты тоже поймешь скоро. — Фратер. В первый и в последний раз я тебе говорю — я не люблю тебя и никогда не любила. Мы никогда не будем вместе, извини. Мне очень жаль, но ты что-то, видимо, не так понял. Я никогда не давала тебе поводов думать, что ты тот человек, с которым мне хотелось бы быть. И из команды тебя никто не выгонял. Ты сам пропал куда-то. Нечего винить других людей в своих бедах. И запомни раз и навсегда, раз уж ты заговорил со мной на эту тему и таким тоном, я никогда не смогу быть с таким человеком, который добивается своего такими способами. У меня есть человек, которого я люблю, у меня есть друзья и любимое дело. Ты был частью моей жизни, пока не сделал все сам для того, чтобы из нее уйти. Теперь все, что с тобой происходит, только твоя вина. Мало того, если с моими друзьями что-то случится, я возненавижу тебя. — Тогда ты встретишься с ними там, куда я их отправлю. — Пусть так. На все воля божья. — Не говори при мне этого имени. Он ничего не значит для меня. — Я это уже поняла. Прости меня, Фратер, но тебе не я нужна, а хороший психиатр. — Ладно, при встрече разберемся. Пока, моя малышка. И не заставлю себя долго ждать, ты не успеешь утомиться без меня. Целую нежно. В трубке разлились гудки. Трист медленно повесила трубку. В комнате появился Мортифер. уже одетый и, увидев, как Трист побледнела, подскочил к ней, успев подставить руки, чтобы она не грохнулась на пол. — Я уже в порядке, все нормально, — сказала она, проведя рукой по лбу. Она села на кровать, куда ее заботливо усадил Морт. и посмотрела на него. — Что? — спросил он. — Морт, по-моему, дело гораздо хуже, чем я думала спасла. У Фратера действительно снесло башню, причем наглухо. — Спокойно. Рассказывай по порядку. Это ведь он сейчас, как я понял, звонил? — Да. Он сказал, что я должна быть его женщиной, и он убьет вас всех, после чего заставит меня быть с ним. Иначе он убьет меня. Мортифер моргнул, лицо его вытянулось, и он непроизвольно схватил Трист за руку. Внутри его все перевернулось. Неприятно ни за что умереть, но еще неприятнее, когда твою девушку какой-то наколовшийся маньяк пытается или заполучить любым способом, или убить. Это еще мягко сказано. Морту не хотелось верить, что так бывает. Он читал об этом в книгах, смотрел фильмы про всяких маньяков, но там всегда находился вовремя бравый полицейский или какой-нибудь бдительный бойскаут с немереными мышцами, который обезвреживал злодея и красавица находила успокоение в его недюжинных объятиях. Но он никогда даже не думал о том, что все это может приключиться с ним и его женщиной. В фильмах всегда все кончается хэппи-эндом. А в жизни чаще бывает наоборот. И он испугался. Испугался, что в этой совершенно дикой ситуации он может потерять свою Трист, что может сам погибнуть, не успев долюбить до конца, что может вовремя не оказаться рядом с Трист, когда ей нужна будет его помощь, что просто может не справиться с этим кабаном... Он совершенно не был уверен в том, что сумеет, как все эти кинематографические молодцы, вовремя совершить кульбит, спинным мозгом почувствовав приближение противника, и выбить из его злодейских рук лезвие, нацеленное в спину. В жизни бывает все куда прозаичнее — выходишь из дома, бдительно осматриваешь улицу на предмет присутствия врага, никого не находишь, успокаиваешься, делаешь первый шаг и получаешь пулю в лоб или нож в печень. Но не в этом было дело. Был бы он один, он бы боялся только за себя. Но он отвечал за эту женщину, которая доверилась ему и сидела сейчас рядом, все прекрасно понимая, но в глубине души ожидая от него защиты и поддержки. И ему было бы трудно себе простить, если бы с ней что-то случилось. По крайней мере, спокойно жить бы он уже не смог. Надо было что-то делать, но что, он не знал. Единственная предательская мысль — вызвать полицию. Но что он скажет? И дождешься от них помощи? Надо что-то придумывать самому, чтобы спасти Трист, да и себя самого не помешало бы. — Едем к Дарию, — сказала Трист, переведя дыхание и пошла одеваться. Мортифер подошел к ней сзади и обнял ее за плечи. Трист прижалась к нему. — Все будет хорошо, — сказал он, сам не веря в это, — я люблю тебя. Я не оставлю тебя одну ни на минуту. Я всегда буду рядом с тобой. Я постараюсь что-нибудь сделать, — сказал он. — Я знаю, Морт. Я тоже люблю тебя. Но я боюсь. За тебя, за ребят... Мне тоже не хочется умирать, чтобы потерять тебя тогда, когда, я думала, я нашла свою судьбу. Но и с ним я не могу быть. — Еще этого не хватало. Перестань говорить гадости. Я тебя ему не отдам. Я сделаю все, что смогу, но он тебя не получит. Трист повернулась, обвила его шею руками и прижалась к нему, что было сил. Он тоже сжал ее, потом погладил по длинным рыжим волосам и сказал: — Одевайся. Нам сейчас некогда медлить. Он может нанести удар в любую минуту. Трист ответила на его поцелуй и начала быстро собираться. На улице Морт, собираясь играть роль бдительного бойскаута до победного конца вышел из подъезда, заслонив собой Трист, огляделся и только после этого разрешил Трист выйти. — Это что, теперь все время так по сюда по- партизански ходить? — спросила Трист. — Не знаю. Кто поручится, что он не звонил тебе вон из той телефонной будки и теперь не стоит наготове? — У меня такими темпами мания преследования начнется, и я от каждой тени шарахаться буду, — сказала Трист, с тревогой смотря на телефонную будку напротив через улицу. — И правильно сделаешь, ибо теперь каждой тенью может запросто оказаться этот проклятый Фратер, будь он неладен! — сказал Мортифер и они быстрым шагом направились к стоящему и подъезда мотоциклу Морта. Он быстро разблокировал руль, уселся, посадил за спину Трист и завел эго. Старый «Харлей» завелся без проблем и они мягко тянулись с места, выезжая на шоссе. Дарий, в старых облезлых домашний джинсах, выцветшей майке и мягких тапочках, отделанных облезлым мехом, слегка опасливо открыл дверь, пропустил их и тут же ее захлопнул. Пока Трист раскуривала сигарету на кухне и ставила чайник, чтобы взбодриться кофе, Морт рассказал Дарию про звонок Фратера. Такого поворота событий Дарий никак не ожидал. Он думал, что Фратер просто от обиды затеял всю эту байду, и что есть один шанс, что он проспится и забудет о том, что он наговорил. Но раз дело приняло такие размеры, то ничего хорошего от этого ждать не приходилось. Пока они раздумывали, стоит ли сообщить в полицию, или нет, приехал взлохмаченный, поднятый с постели Дэмон. Он моргал своими грустными глазами, пытаясь вникнуть в суть дела. — Летифер, — сказал Дарий, — перестань засыпать! Это слишком серьезно! — Да я не засыпаю! — сказал Летифер Дэмон, — я просто не могу понять, что происходит! Ну пусть Трист скажет этому ублюдку, что она не хочет иметь с ним дело, даст ему понять, что он ей не нужен, что у нее уже есть парень! Что он, совсем что ли тупой, не поймет что ли? — Лет, ты не понимаешь! — сказал Мортифер, — он сказал, что если она не захочет, он убьет ее. Это не просто пьяный базар, он двинулся. А это уже серьезно. — Да не во мне дело, вы что, не понимаете? — вскричала Трист, выведенная из себя жалостливыми взглядами Летифера, — я для него предлог. А вас он поклялся убить в любом случае, соглашусь я или нет!!! Неужели вы этого не поняли? Не имеет значения, соглашусь я, или он возьмет меня силой, или убьет — вас он уберет со своего пути, как он сказал, ПЕРЕД ТЕМ, как придет разбираться со мной! Вот что сейчас нужно решать в первую очередь! Мортифер взял Трист за руку, с силой дернул на себя, усаживая рядом и сказал: — Не психуй! Успокойся! Не впадай в истерику! Этого только сейчас нам как раз и не хватает. Давайте все дружно заорем и начнем бегать по комнате с криками: «Убивают!!!». А ты, Летифер, плачь, как Мальвина. Я буду орать басом, а Дарий начнет рвать на себе волосы и кричать: «О, горе мне, горе!». Трист прыснула, представив себе подобную картину, чего Мортифер и добивался. Он погладил ее по голове, положив ее голову себе на плечо. — Все будет нормально. Мы что-нибудь придумаем. Через какое-то время раздался звонок в дверь, Дарий пошел открывать, за ним выстроились Мортифер и Летифер. Но тревога оказалась напрасной — в квартиру, все сметая на своем пути, ворвался Инферн Долор. В его невообразимых размеров рюкзаке находилось столь же невообразимое количество пива, которое он умудрился купить по дороге. Он тут же начал его выставлять на стол: — Это для освежения мыслей. А то нам тут, я так понял, долго куковать придется. — Ты что, решил у Дария на осадное положение перейти? — спросила Трист и все впервые за вечер рассмеялись. Инферн был такой человек, что в любой самой противной ситуации умел довести народ до истеричного хохота. И теперь он, в силу своего неуемного характера, не смог удержаться, хотя прекрасно отдавал себе отчет, чем для них может закончиться эта история. — Просто я подумал, — сказал он, откидывая волосы с лица, — что пиво нам в этой ситуации не повредит, так зачем же отказываться от того, от чего можно не отказываться? — Логично, — произнес Мортифер и принялся зажигалкой откупоривать бутылки. — Ну, как вы тут без меня? Еще не сошли с ума от страха перед грозным Фратером — Потрошителем? — спросил Инферн, носясь по комнате из угла в угол. — Инферн, перестань кружить, как упырь, уже в глазах от тебя мухи бегают! — сказала Трист, следя за его передвижениями. — Ничего, мухи, это не страшно. Куда страшнее, когда, как у Фратера, мальчики кровавые в глазах бегают. Ладно, успокойтесь, я кое-что припас, — и он выудил из нагрудного кармана пистолет. — Ого! — сказали все дружно, — это откуда у тебя такая замечательная штука? — Откуда, откуда... Какая разница? Главное, что она есть, — ответил Инферн, убирая пистолет обратно. — Ну, что будем делать? — спросил Дарий. — А остальные приедут? — спросил Инферн. — Ностер сказал, что он не приедет, так как у него полный дом гостей. А до Омэна я не дозвонился, — ответил Дарий, — его телефон работает на автоответчике, который говорит, что его нет дома, но я ему передал, чтобы он срочно, как только появится, прозвонился. — А Ностеру ты рассказал? — спросил Мортифер. — Да. Но он сказал, что все это фигня и когда тот проспится, он ничего не вспомнит, сказал, чтобы я забыл это дело и шел спать. — Ну и дурак, — сказал Летифер. — А, может, он прав? — спросил Дарий. — Кто знает, кто знает... — сказал Мортифер. — Ну, так что мы будем делать? Создавать план баталий? — спросил Летифер. — Я предлагаю расписать пулечку в преферанс, или кости покидать... — сказал Инферн, — раз уж мы тут все в такой неординарный для бодрствования час собрались. — Ты больной, — хлопнул его по плечу Мортифер, но предложение было принято, ибо ничего больше не оставалось делать. Все что можно было, они обсудили. Большего они пока сделать не могли. Когда они все-таки срубились и уснули, в квартире Трист долго и надсадно звонил звонок телефона. Но к телефону никто не подходил, и кто-то несколько раз набирал номер, ждал подолгу и не сдавался. Может быть, это был не один человек, но страждущим никто не отвечал. Телефон умолк только утром. Они провели у Дария два дня, но ничего не произошло. Фратер больше не звонил. Они уже подумали, что Ностер оказался прав. Омэн так и не появился. Дарий пытался ему прозвониться еще, но автоответчик по прежнему отвечал, что того нет дома. Наконец, они решили сделать вылазку по домам. Как только Тристиция и Мортифер приехали домой, Трист первым делом сунулась в почтовый ящик — она ждала письма от подруги, уехавшей погостить к сестре в Штаты. В ящике лежал конверт. Она достала его и лишь только они оказались в квартире, она, не раздеваясь, тут же вскрыла его. В конверте помимо письма что-то продолговато и округло выпирало. Она ожидала увидеть листки с почерком подруги, мелким, убористым, но красивым, но там лежала записка, написанная крупным и неровным почерком. Она потянула за листок, и к ее ногам упало что-то, при ближайшем рассмотрении чего Трист закричала. Мортифер кинулся из кухни к ней и остолбенел. На полу, возле ног Тристиции лежал отрубленный палец с перстнем Омэна Нэнии, их барабанщика. Мортифер схватил записку и начал читать. «Это тебе мой первый подарок к нашей будущей свадьбе, любимая. Нежно любящий тебя, и твой навеки, Фратер». — Вот дерьмо... — прошипел в шоке Мортифер. — Он убил его... — простонала Трист, расширив глаза и прижав руки ко рту. — Я звоню в полицию, — сказал Мортифер. Трист только мелко закивала головой, не в силах произнести ни слова. Через час в доме Тристиции топтались трое полицейских, снимающих показания с нее и Мортифера. К тому времени уже примчались Дарий, Летифер, Инферн и даже скептически настроенный Ностер. Увидев палец, он уже перестал быть столь скептически настроенным и сказал: — Вот что, ребята. Раз такой расклад, мне моя жизнь дороже, чем ваша группа. Понимайте, как хотите, но я не кавалер Ордена Подвязки, чтобы рисковать своей жизнью ни за что. Надеюсь, вы будете не в обиде на меня, но раз пошли такие расклады, я думаю, от нас скоро пшик останется. Так что я с сегодняшнего дня в этой группе не состою. Желаю удачи на музыкальном фронте. Они только молча посмотрели на него и кивнули. Трист сидела, завернутая в одеяло с чашкой кофе в руках. Она не сделала из нее ни одного глотка, хотя он уже остыл. Рядом сидел Мортифер и гладил ее по волосам. Дарий, Летифер и Инферн сидели рядом и подробно рассказывали всю историю от начала и до сегодняшнего момента. Полицейские внимательно их выслушали, все записали, посоветовали Трист на время уехать, пообещали держать их в курсе дела, взяли с них обещание тоже держать их в курсе дела и откланялись. Вечером к Трист снова приехали полицейские и попросили их всех проехать с ними на опознание недавно найденного тела, которое по их описанию походило на их барабанщика. Это был действительно он. Как Фратер, в глаза его не видавший, умудрился его вычислить, оставалось только гадать. Омэн был взрезан, как рыба и на лбу его красовалась вырезанная буква «Т». ссылка скрыта ссылка скрыта |