Скибицкая Людмила Васильевна кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и истории русской литературы хрестоматия по славянской мифологии > учебно-методическое пособие

Вид материала

Содержание

Начало документа
1. [О ласочке]
2. [О ласочке]
Начало документа

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 30

Хатніца

Жонак Хатнікаў завуць Хатніцамі. <...>

Прызвычаілася маладуха з адной сям'і хадзіць у лазню начаваць: там цёпла, так добра спіцца. Мужчына папярэджвалі яе, каб не рабіла гэтага. А яна дзяцей паўкладае і пайшла.

Прыйшла аднойчы ў лазню, легла на палку, заснула. Ці многа спала ці не, адкрыла вочы: лучына гарыць. Сядзіць Гаспадыня спіной да маладухі і тчэ на кроснах, толькі цэўка вішчыць у чаўнаку, як яна пракідае яго, бярдо грыміць, якім яна прыбівае тканіну.

Хатніца ведае, што маладуха не спіць, але на яе не глядзіць. Маладуха ціхенька адкрыла акенца, глянула, ці гарыць агонь на вёсцы.

– Куды б мне збегчы? – думае маладуха. – Поўнач, самая глуш, усе спяць, агні патухлі.

А Хатніца ўсё ведае, што маладуха думае.

Прапаў у маладухі сон: не да сну ёй. Раптам Хатніца не паварочваючыся да жанчыны загаварыла:

– Маладуха, што ты ўсё ў акенца глядзіш?

– Ах, Божа мой, чаго я гляджу ў акно? Дуброва шуміць, і дзеці крычаць нечыя.

– Ці не мае гэта дзеці?! – захвалявалася Хатніца. Згарнула яна кросны нахапок і хутка выскачыла з лазні. А за ёю і маладуха вопрамеццю дахаты.

З таго часу зараклася яна ў лазню хадзіць начаваць [26, 112 – 113].

[Домовой предсказывает будущее]

У нас во время войны как-то ходили к домовому спрашивать, как жить дальше. Какая-то старушка пришла, сказала: «Я умею вызывать домового». Так я и сестра ходили, да еще одна старушка тоже пришла. Вывернули наизнанку рубахи, вывернули все, пошли в двенадцать часов ночи во двop. А там была старушка, которая вызывала домового. И все пришли в хлев, она круг вокруг всех очертила. Какие-то слова говорила, но я не знаю. И стала она домового спрашивать. Вызвала его... тут этот хлев затрещал, солома зашумела, корова встала. А старушка говорит: «Сперва корову уложи, а потом с нами говори». Он уложил корову, скотина спать легла. Он таким шершавым голосом говорил. Сестра спросила, какую нам корову продавать – старую или молодую. Он сказал: «Старую оставить, молодую продать». Про моего мужа спросила, придет ли с войны. Он сказал: «Придет». А потом начал навозом бросать. Руки у него холодные, так захватил меня за фуфайку, да дернул так меня [8, 289].

[Домовой не любит ругани]

У меня муж на лошади работал, да у него товарищ и лошади работал. У нас ночевали. Так приходят в хлев – у лошади моего мужа грива в косы заплетена, а его товарищ приходит – у него лошадь под ясли запихана. Ну, они он вернулись в избу, я их спрашиваю:

– Что вы говорили, когда лошадей поили?
Муж говорит:

– Пей, пей, пить надо, а не хочешь, так ложись с Богом.
Муж вообще не любил ругаться, он к лошади с хорошими словами подходил. А товарищ обругал свою лошадь матом. Так лошадь мужа стоит – грива расчесана, коса заплетена, ленточка красная в гриве. А у того лошадь под ясли запихана, хозяин домовой запихал ее. Я говорю:

– Ты зачем во дворе матом ругался? Хозяин домовой этого не любит [8, 292].

[Гнев домового]

Домовой очень гневливый. Если домовой разгневается, я беру квашню, в которой тесто месят, заношу в хату, ставлю в красный угол, на квашню кладу краюшку хлеба и говорю: «Домовой хозяин, не гневайся на меня». Если он берет хлеб, значит, уже пересердился, а если хлеб будет лежать, значит – еще гневается [8, 293].

[Доможириха]

Как в дому несчастье будё, так доможириха [домовиха – Л.С.] под полом плачё. Уж ходи не ходи, уж роби не роби, уж спи не спи, а все слышать будешь. Вот как у меня хозяин-то помереть должон, все я слышала, будто плачет кто, так жалобно. Знамо доможириха цюла [чуяла – Л.С.].

А как в дому прибыток буде, уж тут доможириха хлопочет, и скотинку пригладит, и у кросон сидит.

Вот я раз ноцью выйтить хотела, встала, смотрю месяц светит, а на лавки у окоска доможириха сидит и все прядет, так и слышно нитка идет: «дзи» да «дзи», и меня видала, да не ушла. А я сробела, поклонилась ей да и говорю:

– Спаси бог, матушка.

А потом вспомнила, как меня мать учила относ [приношение – Л.С.] делать. Взяла шанечку да около ей и положила. А она ничего – все прядет. А собою, как баба, а в повойнике. Только смотреть все-таки страх берет. О она ницего – все прядет. И много у нас тот год шерсти было, так мы поправились, даже сруб новый поставили [16, 229].

[Видеть домового – к счастью]

Отец рассказывал. Возьмите, говорит, чистую расческу, налейте ведро воды, но чисто ведро воды, эту расческу бросьте в ведро. Через три дня будет волос от домового. Ну, мы посмотрели через три дня: там волос, правильно, седой, белый волос. <…> А этот волос, говорит, потрешь на руках, свет-то вытушится, ну, потушится. Потрешь, говорит, волос – ну, он появится, домовой.

Ну, я, говорит, зашла домой, потерла волос – ниче-то нет. А потом на второй день она ночью терла, домой зашла, видит: сидит старик такой, белый. Ну, он голый только, волосам обросший, белый такой, седой, борода длинная – ну, старый, старый, старичок такой. Я, говорит, зашла, ну, говорит, села сразу, напугалась так, ни слова, говорит, не могу ниче вымолвить. А он посидел, говорит, и – раз! – я смотрю: его уже и нету. <…> Раз! – и нету. А потом утром рассказала отцу-то своему. Он говорит:

– Ну, это на счастье увидела его. Счастливо жить будешь, че-то там [14, 167 – 168].

[Домовой невзлюбил]

У меня случай был во время службы. Перевели меня... Я приехал, документы представил, меня устроили. Там на отшибе дом был. Большой. Все комнаты пустые, а одну для солдат отделали малость. Все ушли в клуб, а я устал с дороги, лег спать. Ребята ушли, и я лег спать. Вдруг старик лохматый из-под печки выходит... подходит ко мне и давай душить. Душит! Я уж думаю: «Да неужели такой старый задавит меня?!» Все силы собрал – как его толкну! Он улетел. А там западня, она открыта оказалась – он в нее. И замолк. Опять все тихо.

Я наутро рассказал поварихе, она мне говорит:

– Э-э, солдатик, ты здесь не задержишься. Это тебя домовой невзлюбил.

И точно – вечером меня отправили в другое место. Перевели [14, 168].

[Домовой прогнал]

...Это дело было давно. У одних было две дочери и сын. К ним как-то пришел парень. Василием звали, а ее Дусей. Вот Дуся и Василий поженились и отделились от ее родителей в другой дом. У них родился ребенок. Как-то сам ушел в картишки играть, а она на печке лежала,
а ребенок в зыбке рядом с печкой. Вдруг в двенадцать часов получается стук – стучит и стучит, стучит и стучит... Стучит по-над полом. Она на следующий день говорит мужу:

– Ты вечор никуда не ходи.

А ей все говорят, что это домовой ей чудится, стучит: ведь муж-то кузнец...

Однажды она опять осталась одна. Видит, кто-то вышел мохнатый – и такой верзила! Зыбку качает с ребенком. И хохочет, и хохочет! Лицо белое-белое, а сам весь чернущий. Вот так покачает зыбку и исчезнет, а ребенок не выпадает из зыбки. Позвала она сестру Гальку. Пришло время – он опять выходит...

Бились oнe, бились и перекочевали в другой дом. А в этом доме никто долго-долго не мог жить. А потом он, этот дом-то, сгорел [17, 430–431].

[«Чуды»]

Раньше чуды-то были – о-о-о! (...)

Ребяты ходили по вечеркам. Теперь, значит, пришел вперед один парень-то, сял разуваться-то – он идет из-за угла. Прямо к ему! И говорит:

– Стой, не разувайся!
Вот как!

Он бросил один сапог, а другой-то на ем – и бежать! В притворе оборвал всю ногу.

– Кто-то, – гыт, – не велел мне разуваться.

...У нас в амбаре чудилось (вон он стоит около церкви). Михаил пришел туды и лег спать. Он его выбросил.

– Вот только лягу, – говорит, – пришел оттуда, он меня за ноги и ко дверям! Ко дверям вот так, вот так, а ноги на полу. Отодвинусь, лягу, оденусь – он меня опять ташшит.

Ране – у-у-у! – этих делов было... [14, 169] Начало документа

[Два ужа]

У нас говорят, что есть домовой в каждой хате. Он это уж, уж в каждой хате есть. Некоторые его видят. Я один раз тоже видела у себя в хате. Он прячется где-то, его редко когда увидишь. У нас говорят: такие домовые, их парочка всегда в доме живет. У нас говорят: если его забьешь в доме, то плохо тебе будет, плохо в доме будет. И уже кто его видит, не бьет никогда. Он сам пойдет и спрячется. А раз мы в соседней деревне собирали ягоды... и зашли в один дом. Так мы приходим с той хозяйкой с ягод – а в доме аж лежат два ужа, уткнувшись в миски. Им хозяйка налила кислого молока в миски, и они пришли есть. Поели и пошли себе [8, 298].

[Гнев домового ужа]

В одном доме жил уж, и он приползал пить молоко из горшков. Однажды в его гнезде нашли яйца. Забрали у него яйца, хотели посмотреть, что он делать будет. А уж пополз к горшкам и напустил в них яду. А хозяйка увидела, что его яйца взяли, и сказала, что нельзя делать плохое ужу. Тогда яйца положили на место. Уж приполз, видит: яйца на месте. Тогда он перевернул все горшки и вылил молоко, чтобы люди им не отравились [8, 299].

1. [О ласочке]

Ласочка – это домовик. Какого цвета ласочка на дворе, такую корову держи. Ласочка живет во дворе, рыженькие, рябенькие, всякие бывают. У каждого своя ласочка есть. Если корова во дворе белая, то и ласочка белая [8, 300].

2. [О ласочке]

Ласка и есть домовой, белый зверек. Если скотина не ко двору, то она плохая будет, ласка так сделает. Дедушко-домовеюшко – ласка и есть. Он бывает и крысой большой и гадом. Говорили, если домового хозяина убьешь, то скота не будет. Домовой живет под полом, из-под пола он выползает [8, 307]. Начало документа

Потанька

Одна баба не благословясь замешала опару. Прибежал бес Потанька да и сел. А баба и вспомнила, что не благословясь замешала опару, пришла да и перекрестила: Потаньке выскочить-то и нельзя. Баба процедила опару и вывалила Опарины на улицу, а Потанька все тут. Свиньи перепихивают его с места на место, а вырваться не может; да чрез трои сутки кое-как выбился и без оглядки убежал. Прибежал к товарищам; те спрашивают: «Где был, Потанька?» – «Да будь она проклятая баба! Опару, – говорит, – замесила ли, завела ли не благословясь; я пришел да и сел. Она взяла да меня перекрестила, дак насилу вырвался чрез трои сутки: свиньи перепихивают меня с Опариной, а я выбиться не могу; теперь в жизнь мою никогда не сяду к бабе в опару!» [17, 431].

[«Банннк задавит»]

Так вот нам старики говорили: «Ребятишки, если моетесь в бане, один другого не торопите, а то банник задавит». Вот такой случай был.

Один мужик мылся, а другой ему говорит:

– Ну, чего ты там, скоро или нет? – раза три спросил.

А потом из бани голос-то:

– Нет, я еще его обдираю только!

Ну, он сразу побоялся, а потом открыл дверь-то, а у того мужика, который мылся, одни ноги торчат! Его банник в эту щель протащил. Такая теснота, что голова сплющена. Ну, вытащили его, а ободрать-то его банник не успел [8, 309].

[Банник рассердился]

Было это в одной деревне. Женщина одна пошла в баню. Ну а потом оттуда – раз – и выбегает голая. Выбегает вся в крови. Прибежала домой, отец ей: что, мол, случилось? Она ни слова не может сказать. Пока водой ее отпаивали… отец в баню забежал. Ну, ждут час, два, три – нету. Забегают в баню – там его шкура на каменке натянута, а его самого нету. Это банник! Отец-то с ружьем побежал, раза два успел выстрелить. Ну, а видно, рассердил банника шибко... И шкура, говорят, так натянута на каменке [8, 309].

[Банник «безобразит»]

А вот в бане есть уже свой, не домовой, а банник, хозяин бани он, там живет, тоже безобразит, говорят. Вот слыхивала, затопили баню, стали воду носить, сколько ни носят, принесут, нальют – вроде много. Пойдут еще, ан, а воды опять нет, будто выливает кто. И так пять раз носили, догадались: банный хозяин, видать, не хотел, чтоб сегодня мылись. В тот день праздник какой-то был, так ведь в праздник мыться нельзя. Ну, что делать, так и ушли, а баню-то зря топили. А вот тоже одна рассказывала. Муж ее мылся в бане, а она следом за ним пришла, разделась, пошла париться. Он-то оделся, ушел, а она выходит, глядь – а одежды ее и нет. Ну, думает: мужик мой, видно, пошутил, сейчас принесет. Ждет, все нет. Входит муж, а она ему: «Ты что, черт старый, глумиться надо мной вздумал! Куда одежду мою?» Сходил он домой, принес ей другую одежду. Утром она пошла в баню, а там одежда ее на лавке лежит. Вот как банник шутит над людьми [8, 310].

[Баня не на том месте]

Дед Тимофей Распутин рассказывал.

Построили одни аню, и в это время заболела у них дочка. А под подушкой каждое утро мать находила кусочки сахара. Уже и покупать стали сахар песок, а все равно каждое утро мать находила сахар. А девочка все хуже и хуже себя чувствует.

В это время в их доме остановился старик проезжий. У него-то и спросил отец, почему девочка более. Тот посмотрел и сказал сходить в двенадцать часов на кладбище, накрыть стол белой скатертью и поставить на него две рюмки и бутылку водки. Причем рюмки должны быть не граненые, не с рисунком, а простые, светлые.

Все так и сделал отец. Стоит и ждет. Вдруг слышит: водка наливается. Он повернулся, а никого не видит. Смотрит, а рюмка уже пустая, и вдруг кто-то говорит:

– Баня у тебя не на месте.

Послушался отец и стал разбирать баню. А девочка помаленьку стала выздоравливать. И уже когда оклад разбирал, вышла девочка на крыльцо.

Видно, правду говорил, что баннику место не понравилось [17, 433].

Баннік

У Чудзянах пашла дзеўка замуж за старыка. І ніяк яна не звала яго, як стары чорт, – вэдлуг шутак. І хлопчык у іх нарадзіўся. Ну, пашла яна ў лазню і хлопчыка ўзяла. І гавора старыку:

– Я ж, – гавора, – послі лазні аслабею, дык ты, стары чорт, прыдзі і вазьмі хлопчыка. Пад лазнею пасядзі, я гукну цябе, ты й панясеш яго дамоў.

Ну, пашлі ў лазню, яна туда-сюды яго скарэй абмыла, дзверы расчыніла:

Ці тут ты, стары чорт?
Тут!
Ну, на ж, вазьмі яго.
А, давай, давай.

Яна аддала, ён і панёс.

Стала тагды яна мыцца, а мужык прыходзе:

Прося, давай хлопца. Нешта ты доўга яго мыеш?
Якога хлопца, – я ж табе аддала.
Калі?

Стала ёй ета жалка, і яна абрабела...

Прыходзе дамоў – няма хлопца. Туды-сюды – так і паноніча няма. Аддала старому чорту, ведама, банніку [9, 165].

[Банница]

Вот у нас, в нашей деревне, как роженица родит ребеночка, ее в баню отводят. Натопят баню, и роженицу с ребеночком в баню. Там живет неделю, там к ней все ходят, еду носят. А говорят, одной роженице нельзя в бане быть. Вот один раз был случай. Приходит к роженице соседка навестить. А эта, которая пришла, говорит: «Я за водичкой схожу для ребенка». А этой роженице говорит: «А ты ноги крест-накрест положи». Нога на ногу, чтобы крест был. Вот она ушла. Роженица говорит: «Я глаза открываю, стоит женщина передо мной, во лбу один глаз, большущий глаз, и говорит: «Женщина, скинь ногу, скинь ногу!» Это чтобы креста не было. Она бы к ней подошла, может быть, что-нибудь и сделала, а раз крест положен – ей нельзя. «Со мной, говорит, – сразу худо сделалось. Из памяти меня вышибло». Так потом сразу и пришла эта женщина, которая за водой-то ходила. Тут нечистый дух был. Баенница это, баенница: один глаз во лбу [8, 314]. Начало документа

[Обдериха]

Раньше пугали: обдериха задерет в бане. Под полком живет, по-разному показывается. У нас мама была еще в девках, пошла в баню, а там девка в повязке лежит под передней лавкой. Не ходили в баню за полночь – обдериха задерет. Как-то к нам приехали знакомые и попросились в баню. А времени много – скоро двенадцать. Их предупредили: если кошка замяукает – выходите из бани. Кошка раз мяукнула, два мяукнула. Они третьего раза ждать не стали – выскочили. И роженицу с ребенком в бане не оставляли одних до шести недель после родов, и ребенка не оставляли – обдериха подменит [8, 312].

[Овинник и Банник]

А вот один мужик овин сушил. А там рожь или овес, или пшеница, чтобы сохло. Все у него там сушится, уже положил дров. Приходит сосед, кум, приходит с уздой:

– Пошел я, надо лошадь привязать. Потом к тебе зайду.

– Ну, ладно, заходи, – говорит.

А когда сосед ушел, вышел этот овинник, подовинник-то и говорит:

– Это к тебе не кум приходил, а банник из бани. А ты принеси еще кочергу. Чтобы было две кочерги. Да кочерги в печку положи. Две кочерги накали, так одной-то ты его и поджигай этой кочергой, а то нам с тобой его не одолеть, он нас сильней.

Ну, «кум» пришел, набрал пучочек соломы и поджигает. Мужик говорит:

– Да что ты делаешь, ты же солому поджигаешь!

А «кум» еще пучок соломы берет и еще хотел поджечь. Мужик-то выхватил кочергу, она накалилась, красная. Да давай водить ему по рылу и везде. А подовинник его тоже. Банник выскочил и удрал. Подовинник сказал мужику

– Вот, а если бы я тебя не предупредил? Вот какой кум-то к тебе приходил [8, 316].

[Гуменник и упырь]

За мужиком гнался упырь. Мужик успел добежать до гумна и взмолился: «Дядя гуменник, не продай, дядюшка, в бедности, поборись с проклятым еретиком, за эту службу весь я твой душой и телом». Гуменник схватил упыря и, невидимый, стал с ним бороться. Мужик не смел шептать молитвы, чтобы не обезоружить гуменника. С криком и упырь исчез, и мужик остался цел [8, 318].

Гуменнік

<...> Вот раз, у піліпаўку, там бывае празнік Мікалая-ўгодніка, пашоў бацька наш пасля абеда, затапіў авін, а ўвечары, павячэраўшы, адправіўся туды начаваць. Прыходзе туды ў авін, памаліўся богу і лёг спаць. Скінуў шубу, паклаў у галавах, сам абпёрся на руку і задумаўся аб сваім хадзяйстве, што негдзі чаго ўзяць. Удруг яўляецца к яму старык: куртка чорная, пояс чорны, а на галаве каўпак. Узяў бацьку за правую руку да й кажа:

– Чаго ты, Аўтух Карняеў, засмуціўся так аб етым? У вас ё багаты чалавек Аксен, – багатыр тагды быў, – у яго, – кажа, – усякага дабра многа ё, ну ў цябе, – гавора, – больш дабра прыбудзе, не журысь.

Бацька мой думае: мусіць, ета сам бог учуў мае малітвы. А старык тэй вынімает з кармана новы ножык і кажа:

На, разрэж ножыкам правы мязенец і капні куды-небудзь каплю свае крыві.

Э, думае сабе бацька: дзела плоха. Ета, значыцца, нячыстая сіла.

– Не, – кажа, – я етага не магу здзелаць.

І хацеў ён перахрысціцца, а ён рукі дзержа.

– Ну. – кажа, – калі не хочаш даць крыві. Дак аддай мне тое, чаго ў доме не ведаеш.

Бацька кажа яму:

Як я маю што аддаваць: усё сваё дабро я ведаю, і нечага – кажа, – мне аддаваць табе.
Не, – кажа, – аддай, чаго ў доме не ведаеш.
Не, не дам...

Падыходзе ета дзела ўжэ поўнач. Як наляцеў віхор, затрашчала гумно, сабакі забрахалі на дзярэўні і пятух запеў – було ў нас трое курэй на седале і пятух. Дзед той пусціў тагды бацьку і пашоў за авінную печ. А за ім пашлі, як пашлі, дак і касматыя, і рагатыя, і ўсякія...

Выбег бацька з авіна, стаў богу маліцца, а шуба на зямлі ляжыць у авіне. Змёрз ён, стоючы, узяў граблі і давай шубу даставаць. Толькі ён яе зачапіў, а дзед выйшаў з запечка да яе не даваць. Той к сабе цягне, а той к сабе.

Тут запелі другія пеўні, дзед схаваўся за печ, а бацька загроб шубу і надзеўся. А тут і мы прышлі з работнікамі малаціць. Развялі цяпло. Бацька і пачаў нам расказваць. Мы яму кажам, што сеначы нарадзілася ў яго дачка, а ў нас сястра. Ну, ён стаў маліцца богу, што бог яго засцярог, што не аддаў свае дачкі гуменніку...

Да так, як бачыш, і не разбагацелі [9, 163–164].

Гуменніха

Тут, пад Асінаўку, ё рэчачка. Прудок завецца. Дак там лясы былі сілныя. Дак мужукі завялісь там поле раздзелаваць. І ў воднае баба дзяцёначак быў. Дак ета верна іх жыцельства було там: як прыдзе ноч, дак яны заплачуць, – галосюць, як во і хрысціяне. Голас такі па лесу, што божа, божа! А калі дождж пройдзе, дак после дажджа пугамі як стануць хлопаць.

Жалі яны раз ячмень на лядох. Дак, ведама, і начавалі там па гумнах. Бабы етыя баяцца, дак яны на 'він паўзлазілі:

Кум, – каа, – узлез на 'він, дак мы ні звера, нічога не будам баяцца.

А тагды звера було ўсякага: мядзведзі, ласі, козы, свінні, рысі – пушча была несхадзімая. От яны ўзлезлі на 'сець, сядзяць.

Шчэ й не пазаснулі, аж ось, уходзе на ток жэншчына, хлопо прыбраўшысь, прыхухоліўшысь, і нясе ў руках арэхавы куст і свечачку з агнём. Да тым кустом па таку хлоп, хлоп! – пугае ўжэ іх.

От мы, – каа, – баба мая казала: ціхонечка ўсталі, паселі кружка, а дзяцюначка таго паміж сабе, і маўчым.

От яна пахлопала, пахлопала і з кустам, і з свечкай – за вароты [9, 164]. Начало документа

[Рижник и рижница]

Рижная баба в риге сидит, волосы длинные. Вот сосед пошел однажды, да не вовремя. Там рижница рожать собралась. У ней и муж есть. Сосед рассказывал: «Я закрыл дверь и ухожу. А второй раз прихожу, а рижник говорит: «Ты хорошо сделал, что мою жену не тронул, и я тебе ничего не сделаю плохого» [8, 318].

[О кикиморе]

В одном доме, построенном на месте погребения неотпетого покойника, завелась кикимора. С тех пор в доме не стало покоя: никого не видно, а человеческий голос стонет, а как сядут за стол, слышится голос: «Убирайся-ка ты из-за стола-то!», а не послушают – начнет швырять подушками. Так и выжила кикимора хозяев из дому [8, 261].

Blog

Содержание