Храбрость храбрость как личностное качество

Вид материала

Документы

Содержание 5.3. Храбрость безнадежности 5.4. Спокойная храбрость сознательного решения К. Симонов

Подобный материал:

• Школьный этап всероссийской олимпиады школьников по литературе в 2011-2012гг, 58.89kb.
• Проект программы предназначен для работы с детьми школьного возраста. Актуальность, 133.01kb.
• Орден Александра Невского, 19.45kb.
• Классный час, посвященный Дню Победы. Тема: «Поклонимся великим тем годам!», 146.94kb.
• Призеров с довольными минами на лицах принялись за «конкретное юзание» своих призов,, 62.2kb.
• «Нажить много денег храбрость; сохранить их мудрость, а умело расходовать их искусство», 57.67kb.
• В поисках святого Грааля, 60.99kb.
• Поиск: Былины в статье Былины, 46.49kb.
• Первый советский орден появился в 1918 году, 254.38kb.
• Наставления начинающим, 1111.7kb.

глотку.

Н- В. Гоголь «Мертвые души»

Храбрость бывает разная. Сме­лый, по мнению окружающих, по­ступок человека может быть обу­словлен самыми разными причи­нами: моральным долгом, отчая­нием, точно взвешенным риском, даже трусостью, если смелость в одной ситуации помогает челове­ку избежать более серьезной опас­ности, которой он боится куда больше.

Как-то в редакцию военной га­зеты (выходящей на Балтийском флоте) пришло письмо от моло­дых матросов с вопросом: «Кого следует считать героем?» Моряки писали: «У нас завязался спор о героизме, о подвиге. Одни счита­ют, что герой — это тот, который

ничего не боится. Он может ночью, не задумываясь, броситься в штор­мовое море, закурить на порохо­вой бочке, один вступить в драку против нескольких, смело поспо­рить с командиром, если почувст­вует себя правым. Такой и врага не побоится. Вот Пашка Корча­гин — ведь был, что называется, сорвиголова... А Чкалов? Он же с гауптвахты не выходил. А какой герой был?

Другие говорят, что на подвиг способен только тот, кто в повсе­дневной жизни ни на шаг не от­ступает от устава, всегда безупреч­но повинуется приказаниям. А мо­жет быть, такой человек просто боится наказания? Тогда в минуту опасности он тем более струсит.

Есть еще у нас и такое мнение, будто для подвига нужны опреде­ленные условия. На фронте, в бою — там все зависит от тебя. А что у нас? У нас чуть ли не под­вигом считается, если матрос в штормовую погоду две смены под-ряд~отстоит на вахте. Но разве это героизм? И что такое героизм во­обще?»

Вопросы, поднятые в письме молодыми людьми, на самом деле важны для понимания природы героизма, и ответы на них не так просты, как кажется на первый взгляд. Действительно, за смелы­ми поступками могут стоять са­мые разные мотивы поведения, и то, что со стороны выглядит как глубоко продуманное сознатель­ное самопожертвование, может оказаться лишь следствием минут­ного яростного порыва. И хотя



В. Гиляровский.

сам факт того или иного героичес­кого поступка от этого не стано­вится менее значимым (на войне подорванный гранатой танк оста­ется таковым независимо от того, в порыве слепой злости или после мучительных раздумий, выполняя свой воинский долг, бросился под него боец), для данной книги наи­более интересны именно психоло­гические механизмы, подавляющие естественный страх и заставляю­щие человека совершать смелые поступки.

Ведь давно известно, что суще­ствует полностью захватывающая человека безрассудная смелость эмоционального порыва, когда че­ловек совершает подвиг не потому, что должен это сделать, а потому, что не может этого не сделать, по-

тому, что его манит и горячит кровь опасность.

Именно о таком состоянии пи­сал А. С. Пушкин в «Пире во вре­мя чумы»:

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю.

И в разъяренном океане.

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы!

Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.

Знаменитый московский жур­налист конца XIX — начала XX века В. Гиляровский слыл храб­рым человеком. Он обладал недю­жинной физической силой (руками гнул монеты-и серебряные лож­ки), в совершенстве знал джиу-джитсу, выступал акробатом и наездником в цирке, прошел суро­вую школу жизни среди разбойно­го люда и редко отступал перед опасностью. При этом, как любой человек, порою испытывал страх и тревогу. Но по его признанию, в его жизни были моменты, когда страх отступал совершенно, когда опасность не только не страшила, а, наоборот, притягивала его. Эти захватывающие душу ощущения он испытал во время Балканской войны, на которую ушел добро­вольцем из театра. Вот как он опи­сывает мгновения атаки в своих воспоминаниях:

«А мы шли. Что со мной бы­ло — не знаю... Но сердце трепета­ло, каждая жилка дрожала, — я ничего, ровно ничего не боялся.

Вот уже несколько десятков сажен до неприятельской батареи, исче­зающей в дыму, сквозь который только и мелькают красные мол­нии огня, а нас все меньше и мень­ше. Вот музыка замолкла — только один уцелевший горнист, неисто­во покрывая выстрелы, как перед смертью, наяривал отчаянное та-да-та-да та-да-та-да... А вот и ко­манда: «Ура!»... Мы ждали «Ура!»

А вот как описывает состояние радостного возбуждения боя Лев Толстой в романе «Война и мир»:

«Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внима­ния и деятельности, Тушин не ис­пытывал ни малейшего неприят­ного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ра­нить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось все ве­селее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый вы­стрел, и что клочок поля, на кото­ром он стоял, был ему давно зна­комым местом. Несмотря на то, что он все помнил, "все соображал, все делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похо­жем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека».

Бывает и по-другому: человек не испытывает «упоения» опас­ностью, однако все происходит так быстро и неожиданно, что он совершает смелый поступок под действием минутного порыва, да­же не успев как следует все обду­мать. «Разве объяснишь, почему

люди, не умеющие плавать, броса­ются с моста за утопающим? Они движимы неодолимой силой, эта сила толкает их в воду, не давая времени им опомниться и сообра­зить, как это бессмысленно и опас­но», — писал С. Цвейг в своих «Новеллах» о таких ситуациях.

Тем не менее смелый посту­пок, какие бы мотивы ни лежали в его основе, всегда вызывал уваже­ние окружающих, особенно в годы войны, когда личная храбрость приобретает особую ценность. Для отважных бойцов была введена специальная награда — орден Сла­вы трех степеней. Полный кавалер этого ордена приравнивался к Ге­рою Советского Союза — то есть имел привилегии большие, чем обладатель высшей награды стра­ны — ордена Ленина. Статус орде­на Славы открывал путь к почету бойцам и сержантам всех родов войск. Положение о награждении этим орденом было разработано столь подробно и точно, что ис­ключало возможность случайного награждения или по чьей-либо прихоти. Вот перечень героических поступков, один из которых нуж­но было совершить, чтобы стать кавалером этого ордена:

ворваться первым в располо­жение противника и личной храб­ростью содействовать успеху об­щего дела;

находясь в загоревшемся тан­ке, продолжать выполнять боевую задачу;

в бою огнем противотанкового ружья вывести из строя не менее двух танков противника;

уничтожить ручными граната­ми на поле боя или в тылу против­ника от одного до трех танков;

презирая опасность, первым ворваться в дзот, дот, окоп или блиндаж противника, решитель­ными действиями уничтожить его гарнизон;

ночью снять сторожевой пост (дозор, секрет) противника 'или захватить его;

будучи в ночной вылазке, унич­тожить склад противника с воен­ным имуществом;

в бою захватить неприятель­ское знамя.

Иногда под влиянием отчаян­ного порыва люди совершали та­кие подвиги, которые не были предусмотрены боевым уставом. Возьмем, например, широко из­вестного героя Отечественной вой­ны Александра Матросова, на­крывшего своим телом пулемет врага. За годы войны такой подвиг совершили более двухсот человек, и Матросов был далеко не первый в этом списке (счет открыл его тезка, политрук танковой роты Панкратов в августе сорок перво­го), однако традиционно подоб­ный подвиг связывают именно с Матросовым.

Мы никогда точно не узнаем, что чувствовал и о чем думал в тот роковой миг 19-летний парень, когда в феврале 1943 года бросил­ся на амбразуру. Известно только, что немецкий пулемет мешал ба­тальону выполнить приказ — за­хватить деревню Чернушки, а при­казы на фронте, как известно, не обсуждаются. Местность перед

дзотом (укрепленной огневой точ­кой) была открытая, и на этом по­ле в бесплодной попытке взять де­ревню полегло немало бойцов. Тогда командир батальона Артю-хов послал на пулемет трех лучших автоматчиков с гранатами — их убили, потом еще троих — они тоже полегли под огнем врага. Тогда, согласно официальной вер­сии, забросать дзот гранатами вы­звался связной командира — Александр Матросов. Матросову удалось подобраться достаточно близко к пулемету, однако гранаты не причинили вреда немцам. Пу­лемет на несколько секунд смолк (возможно, оглушило или ранило пулеметчика), а потом застрочил опять. Поднявшиеся было в атаку бойцы снова залегли. Матросов выпустил по амбразуре весь мага­зин автомата и вновь заставил на некоторое время пулемет умолк­нуть. Но когда бойцы опять пошли в атаку, вражеский ствол ожил вновь. Гранат у Матросова не ос­талось, патронов в автомате — то­же. И тогда он в ярости бросился вперед и закрыл амбразуру своим телом. Подбежавшие бойцы за­бросали гранатами дзот и освобо­дили деревню Чернушки.

Через полгода после этого вы­шел прозвучавший на всю страну приказ Сталина № 69 от 8 сентяб­ря 1943 года, в котором говори­лось, что «великий подвиг товари­ща Матросова должен служить примером воинской доблести и героизма для всех воинов Красной Армии».

5.3. ХРАБРОСТЬ БЕЗНАДЕЖНОСТИ

Отчаяние — эта страх без надежды

Р. Декарт

Причиной отчаянно смелых по­ступков, помимо ярости и злости, могут быть и другие эмоции, на­пример, отчаяние обреченных, смешанное с той же злостью к врагу. Исторические архивы сви­детельствуют, что рядовой 77-го пехотного Тенгинского полка Ар­хип Осипов 22 мая 1840 года во время нападения горцев на Ми-хайловское укрепление взорвал пороховой погреб, чтобы он не до­стался неприятелю, а вместе с ним и укрепление. Сам Осипов погиб. Его имя было навечно занесено в списки 1-й роты Тенгинского пол­ка, а населенный пункт у Михай­ловского укрепления (пятьдесят три километра северо-западнее Туапсе) назван Архипо-Осиповка.

Писатель-фронтовик И. Стад-нюк в романе «Война» очень хоро­шо описал психологическое со­стояние человека, который почув­ствовал себя обреченным, и от этой обреченности не впал в от­чаяние, а, решив подороже про­дать свою жизнь, проявил в кри­тический момент особую храб­рость.

«Только однажды на второй день боя испытал генерал Чумаков муки отчаяния и безнадежности. Это случилось, когда проникшая по просеке в тыл его соединения мощная танковая колонна немцев нарвалась на не менее мощную ар-

тиллерийскую засаду бригады полковника Москалева, а он, ге­нерал Чумаков, чтобы лишить нем­цев огневой поддержки, решил пройтись по огневым позициям их артиллерии и минометов танко­вым батальоном из своего резерпа. Когда его танки, нанеся по враг) стремительный удар, стали жаться в лесу, чтобы уйти под защиту своих артиллеристов, им на пере­хват ринулось больше двадцати средних немецких танков и не­сколько штурмовых орудий. Чума­ков, находясь в своем командир­ском танке, мог противопоставить бронированному кулаку немцев только шесть «тридцатьчетверок» и около двух десятков танков ста­рого образца, с бензиновыми дви­гателями. Казалось, ничто уже не могло спасти батальон от пораже­ния в столь неравном поединке. И только осталось отдать свою жизнь подороже, с пользой для дела и поэффектнее для примера другим. Но чтобы страх не застил Ясность разума и чтоб не захлебну­лось преждевременно сердце, надо было пересилить несколько мгно­вений.

Несколько мгновений, когда] ты понял, что гибель неотвратима, что наступили твои последние ми­нуты. И если ты устоял перед вне­запным накатом этого страшного озарения, не заметался, пытаясь все-таки уклониться от смерти, а ожесточился и скрепя сердце ри­нулся ей навстречу, значит, ты не капитулировал даже в душе. Зна­чит, если случится погибнуть, то в смертельную минуту в твоем серд-

це не останется места для самой тяжкой тоски, какую может испы­тать человек. Накал самоотречен­ной страсти, дерзкого боевого азарта и ненависти к врагу вытес­нит из твоей груди все другие зем­ные чувства».

5.4. СПОКОЙНАЯ ХРАБРОСТЬ СОЗНАТЕЛЬНОГО РЕШЕНИЯ

— Но давайте спросим себя: почему человек не выпол­няет приказа ? Чаще всего по­тому, что боится умереть, выполняя его. А теперь спро­сим: чем же преодолеть этот страх? Чем-то, что еще силь­нее страха смерти. Что это ? В разных обстоятельствах разное: вера в победу, чувство собственного достоинства, страх выглядеть трусом пе­ред лицом товарищей, но иногда и просто страх рас­стрела.

К. Симонов

В приведенном выше эпиграфе Константин Симонов называет не­сколько причин, по которым че­ловек может проявлять презрение к опасности, и среди них — чувст­во собственного достоинства и страх выглядеть трусом перед ли­цом товарищей. Речь здесь идет об очень важных психологических явлениях — так называемых прин­ципах или убеждениях.

Убеждения — чисто человечес­кие феномены, не известные ниг­де больше в живой природе. Суть их состоит в том, что «вложенные» в сознание человека в процессе его социального развития или «выращенные» им самим програм­мы поведения зачастую оказыва-

ются сильнее генетических, врож­денных программ, которые дикту­ют сознанию совершенно другие стратегии реагирования в данной обстановке. И тогда ученый пере­резает себе нервы на руке, чтобы потом изучать процесс восстанов­ления болевой чувствительности (Хебб), молчит на допросе, пони­мая, что такое молчание означает смерть (Зоя Космодемьянская), или восходит на костер, ибо счи­тает, что истина превыше всего (Джордано Бруно).

С одной стороны, подобные примеры показывают нам истин­ное величие человеческого духа, воспарившего над грубым биоло­гизмом наших животных предков, а с другой, когда на ум приходят ужасы Гражданской войны или Варфоломеевской ночи, показы­вают, полную абсурдность мнения, согласно которому следует отда­вать жизнь за свои религиозные или идеологические убеждения.

Тем не менее, несмотря на многообразие культур и традиций, выработанных за тысячи лет тыся­чами народностей Земли, в процес­се социальной эволюции выкрис­таллизовались некоторые базовые принципы, которые признаются правильными почти во всех наци­ональных культурах. Часть их мы можем обнаружить в священных текстах (Божьи заповеди), часть — в политических программах (Мо­ральный кодекс строителя комму­низма), часть — в своде законов (Уголовный кодекс), часть — в «коллективном бессознательном» народа.



Генерал Д. Карбышев.

Например, верность своему слову и своей Родине всегда счи­талась высоким нравственным принципом, вызывающим уваже­ние во все времена и у всех наро­дов. Поэтому как бы ни менялись политические ценности и принци­пы за последние годы в России, люди всегда будут с восхищением вспоминать таких героев послед­ней войны, как генерал Д. М. Кар­бышев, сознательно отдавший жизнь за свои принципы. Еще в начале войны он, тяжело конту­женный, попал в плен. Так как он был крупным специалистом инже­нерных войск, немцы сразу же предложили ему сотрудничество. Он мог жить, работать и даже со­хранить свое генеральское звание (только сменив советскую форму на мундир вермахта), однако Кар­бышев категорически отказался работать на фашистов. Тогда они отправили его в концлагерь Маут-

хаузен, рассчитывая, что под дей­ствием ужасной обстановки гене­рал сломается. Но Карбышев стойко держался несколько лет, категорически отвергая все вари­анты сотрудничества с врагом. На­конец, потеряв терпение, зимой 1945 года немцы вывели его на мороз и начали обливать водой из шлангов, пока он не превратился в ледяную глыбу. Он мученически погиб, но не изменил Родине.

Этот пример фактически не требует комментариев, однако бы­вают случаи не столь несомнен­ные и вызывающие споры. Взять хотя бы другого русского генера­ла — Андрея Власова, которого одни люди считают трусом и пре­дателем, а другие — борцом с боль­шевизмом. С точки зрения «демо­кратов», Власов смело сражался со сталинским режимом, с точки зре­ния «патриотов» — он трусливый изменник, не нашедший в себе



Генерал Власов на строевом смотре. Германия. 1944 г.

мужества пустить пулю в лоб, как это подобало сделать офицеру. С общечеловеческих позиций, по­ступок мятежного генерала, как мне кажется, все же заслуживает осуждения, так как в попытках бо­роться за свои антикоммунисти­ческие убеждения он опирался на помощь врагов своей Родины. Предположим, Власов считал, что сталинский режим несет России одни бедствия, но он не мог не ви­деть, что гитлеровское нашествие несло не меньший вред. Хотеть блага своей стране и помогать ее врагам — такой путь не может быть признан правильным.

Вообще надо признать, что да­леко не всегда поступки тех или иных людей получают однознач­ную моральную опенку окружаю­щих. Очень многое зависит от кон­кретных социальных и историчес-

ких условий — то, что считается вполне достойным поведением в наши дни, посчитали бы трусос­тью и бесчестьем в XVIII веке. На­пример, человек, спокойно и сдержанно прореагировавший на оскорбление со стороны пьяного хулигана, в наше время прослывет выдержанным и хладнокровным, в то время как во времена мушкете­ров его бы однозначно записали в презренные трусы. Во времена дуэлей было нормой бросаться в смертельный поединок из-за ко­сого взгляда или случайно обро­ненного слова.

Внимательное рассмотрение феноменов смелости и трусости позволяет предположить, что ис­тинно'достойное поведение лежит где-то посередине между живот­ным страхом за свою жизнь и без­рассудной отчаянной смелостью.

Можно взять и другую линию ко­ординат, на одном конце которой будет находиться эгоизм, а на дру­гом — альтруизм и самопожертво­вание. Третий вариант точки от­счета — активное желание спасти свою жизнь на одном полюсе и пассивное безволие обреченных — на другом. Наибольшее восхище­ние заслуживает умение в любой, даже самой драматической ситуа­ции не скатиться к этим крайнос­тям, а, несмотря на страх и тума­нящий ум инстинкт самосохране­ния, достойно выполнить свой долг и еще попытаться спастись самому. Мало кто может похва­литься подобным хладнокровием, однако же реальные примеры та­кого поведения имеются.

Богатая драматическими собы­тиями история человечества предо­ставляет исследователю не так уж много ситуаций, в которых тру­сость и смелость, страх и бесстра­шие проявлялись в чистом виде без примеси религиозных и идео­логических убеждений, затрудня­ющих точный анализ этих психо­логических явлений. Одной из самых знаменитых трагедий тако­го рода является гибель «Титани­ка» в 1912 году. В ту холодную ап­рельскую ночь на обреченном ко­рабле было две тысячи двести семь человек, и каждый из них, нахо­дясь на грани жизни и смерти, по-своему переживал сложившуюся ситуацию. Одни пассивно приня­ли свою участь, даже не делая по­пыток к спасению. Они просто си­дели на палубе и тихо молились.

Другие, как владелец погибающе­го корабля, богач Брюс Исмей, всеми правдами и неправдами ста­рались попасть на спасательные шлюпки, и единственной их эмо­цией был страх за собственную жизнь. Третьи, как капитан Смит, бесстрашно выполнили свой долг, но не сделали ничего для спасения собственной жизни. Но были и такие, кто до конца сражался за жизнь других людей, а когда сде­лал все, что мог, стал так же отча­янно бороться за свою. Именно такое поведение представляется мне высшей доблестью.

Примером подобной позиции, где есть нормальный человечес­кий страх за свою жизнь, но страх этот находится под контролем долга, является поведение второго помощника капитана Лайтоллера. Все время после столкновения «Титаника» с айсбергом он тру­дился на корабле, организуя по­садку женщин и детей в спасатель­ные шлюпки, проявляя при этом решительность и настоящее муже­ство. Особенно критическим по­ложение стало, когда он спускал] на воду последнюю шлюпку, рас­считанную на сорок семь мест, i то время как на корабле остава лась еще тысяча шестьсот обре ченных на смерть людей. Тем ж менее Лайтоллер не сделал ни ма­лейшей попытки самому сесть i шлюпку, хотя имел на это полно* право. Впрочем, лучше предоста вим слово Уолтеру Лорду, автор; документальной повести «Послед няя ночь «Титаника»:

«Стоя на крыше кают команд­ного состава, Лайтоллер видел эту волну. Он наблюдал за тем, как го­нимые ею толпы людей отступали по палубе наверх, как более про­ворным удавалось избежать со­прикосновения с ней,,а наиболее неповоротливые не успевали от­ступить достаточно быстро и по­глощались водой. Лайтоллер по­нимал, что отступление людей к корме — всего лишь продление агонии. Он повернулся лицом к носу судна и прыгнул в воду. Ког­да он вынырнул, то увидел впере­ди «воронье гнездо» (наблюдатель­ная площадка на мачте для вперед­смотрящих), которое теперь находилось вровень с поверхнос­тью моря. Слепой инстинкт само­сохранения заставил Лайтоллера в течение нескольких секунд плыть к «гнезду» как к месту спасения.

Но вскоре он опомнился и стал отплывать от судна. Однако вода, вливавшаяся внутрь «Титаника» через расположенные перед его носовой дымовой трубой вентиля­торы, засосала Лайтоллера и при­жата к проволочной решетке. Лай-голлер молился Богу, чтобы эта решетка выдержала, не провали­лась, и стал гадать, сколько он мо­жет продержаться, оставаясь при­пертым к ней.

Угадать он не успел. Волна го­рячего воздуха вырвалась откуда-то из внутренностей «Титаника» через вентилятор и выбросила его на поверхность моря. Хватая ртом воздух и отплевываясь, он, нако-

нец, отплыл от судна на безопас­ное расстояние».

Затем второй помощник капи­тана доплыл до перевернутой, но держащейся на плаву шлюпке и умудрился забраться на ее днище. На эту шлюпку забралось около тридцати человек, однако некото­рые из них впоследствии замерзли и были смыты в воду волнами. Ведь температура воды в ту ночь была минус два градуса! Как сви­детельствуют очевидцы, именно благодаря хладнокровию Лайтол­лера большинству из его спутни­ков удалось дождаться подхода по­мощи. Дело в том, что воздух то и дело выходил из-под корпуса пере­вернутой шлюпки, и она все глуб­же погружалась в воду. Время от времени через ее днище перекаты­валась волна, и любое неверное движение одного человека могло потопить утлое суденышко. Тогда второй помощник капитана при­казал всем тридцати мужчинам встать, построил их в две шеренги и заставил повернуться лицом к носу шлюпки. Когда она начинала крениться, он приказывал людям одновременно наклоняться в ту или иную сторону и тем самым выравнивать хрупкое равновесие. Перемещая вес тела с одной ноги на другую, замерзшие, пропитан­ные ледяной водой люди не толь­ко удерживали на плаву свое пере­вернутое «судно», но и согревали себя этими движениями. Лайтол­лер же подбадривал свою команду сообщениями о скором подходе помощи, и действительно — после

часа балансирования на грани жиз­ни и смерти их заметили и спасли гребцы с других лодок».

Этот пример весьма показате­лен, но, конечно же, относится к числу ситуаций, редко встречаю­щихся в нашей жизни. Тем не менее существуют профессии, пред­ставителям которых часто прихо­дится проявлять мужество, причем далекое от героического порыва — самое трудное, ибо оно проявляет­ся без какого-либо налета роман­тики и лишено оттенка героизма. Это просто работа.

В качестве иллюстрации мож­но привести выдержку из мемуа­ров сапера А. Фомина, в которых он рассказывает о проверке на прочность построенного им моста. На самом же деле «проверке на прочность» в таких ситуациях под­вергалось мужество инженера.

«Первым должен был пройти пробный поезд в составе паровоза и трех платформ, груженных бал­ластом: небольшой состав уже под­ходил со стороны Невинномыс-ска. Паровоз сердито выбрасывал из трубы клубы черного дыма. Оба берега Кубани были усеяны наро­дом: собрались и солдаты, и мест­ные жители. Перед самым мостом состав остановился. Машинист ждал сигнала к движению.

— Фомин, — скомандовал пол­ковник Визиров, — быстро под мост! Ваше место там! (Согласно традиции главный строитель мос­та при его первом испытании дол­жен находиться под мостом.)

Я, выполняя приказ, спустился

по откосу вниз и перебрался на вы­ступающую из воды часть старом промежуточной опоры. С нее под­нималась шпальная клетка. Здесь же находилось примитивное уст­ройство для замеров величин проч садки конструкции моста под на­грузкой. Над головой висели ме­таллические балки пролетного строения.

Через решетчатые переплете­ния балок виднелось голубое небо. Но вот справа оно постепенно ста­ло закрываться чем-то темным, и я не сразу догадался, что на мост медленно вползал состав. Когда он повис надо мной, шпальная клетка, просев, громко затрещала. Не совсем приятное впечатление. Я невольно втянул голову в плечи и едва поборол желание бежать. Между тем паровоз, осторожно пыхтя и роняя раскаленные кусоч­ки шлака, медленно двигался по мосту, таща за собой тяжелые плат­формы. Снизу хорошо было вид­но, как поезд уходит на вторую половину моста. Скоро сквозь пролеты снова засияло голубое не­бо. Только тут вспомнил я об ука­зателе просадок: его стрелка почти дошла до красной контрольной черты».

Следует отметить, что храб­рость в работе сапера должна обя­зательно сопровождаться